Глава для тех, кто не любит думать

 

— Не согласятся ли красавица и чудовище в ближайший вторник прийти ко мне на ужин? — спросил меня как-то в пятницу Теодор Илич Чешляр.

Когда я передал его вопрос Лизе, она сказала:

— Для меня это не самый подходящий момент, но все зависит от тебя, ты хотел бы пойти? Насколько я помню, между тобой и этим Теодором какой-то особой любви нет. Интересно, кого он хочет нам показать?

— Наверное, свою избранницу. Он собирается жениться, и это будет чем-то вроде ужина в честь обручения. Он заказал в ресторане мясо молодой акулы и какое-то особенное вино.

— А не поздновато ему венчаться?

Когда мы в назначенный день появились в белградской квартире Теодора, все было готово, стол накрыт, но особа, которая должна была стать для нас сюрпризом, еще даже не возникла на горизонте. Теодор выглядел великолепно, он был в подтяжках и курил трубку, дым которой наполнял комнату мягким запахом яблок с корицей. Он нервничал, а когда наконец раздался звонок у входной двери, ввел в комнату даму, которая вызвала шок и у Лизы, и у меня. У каждого из нас по разным причинам. На ней был длинный черный жилет из конопли поверх белого платья и чарующая улыбка с избытком сияющих зубов. Платье было подпоясано мужским галстуком в радужную полоску.

— Имею честь представить вам мадемуазель Лидию Сакач, — начал Теодор, но, к моему изумлению, Лиза прервала его, резко заявив:

— Нет необходимости. Мы знакомы.

И тут же пришлось удивиться Лизе, так как Лидия, обратившись ко мне, заявила:

— И мы знакомы. Мы учились в одной школе.

— Все трое! — добавил Теодор и тут же спросил: — А откуда знаете друг друга вы?

На что Лидия сухо пояснила, что с Лизой они встречались во время раскопок в Китае.

— Ну, знаешь, я была готова к чему угодно, но только не к тому, что сегодня вечером здесь встречусь с тобой. Я вообще считала, что ты француженка, — добавила Лиза, и взгляд ее остановился на волосах Лидии.

У гостьи моего друга в завязанные узлом волосы была воткнута необычная китайская палочка, такая, какими пользуются для еды, из красного дерева, с бабочкой, вырезанной на утолщенной верхней части.

Когда мы сели за стол, Теодор разлил нам ледяное вино фиолетового цвета с запахом розы, поднял запотевший бокал и торжественно произнес своеобразный тост:

— Сегодня вечером я хотел бы сообщить вам нечто весьма важное для меня. Я попросил мадемуазель Лидию стать моей женой, и сегодня вечером мы услышим ее ответ.

Этот ответ стал вторым шоком за время нашего визита. Последовал он далеко не сразу, а только под конец ужина, в течение которого мы не понимали ни что должно было бы происходить, ни что происходит на самом деле. В комнате воцарилось напряжение, казалось, что из вина, которое мы пили, испарялись и витали над нами энергии соли, сахара, лимона и полыни, всего того, что в сочетании может сделать вино превосходным. Правда, в тот вечер все эти энергии не вызывали в нас хорошего настроения. Паря где-то над нами, они словно не решались проявить себя, и от этого вино не бодрило. Никто не понимал, что ест. Разговор повисал на кончике ножа и вилки…

Наконец Лидия, задумчиво вертя в руках бокал, заговорила:

— Прежде чем я дам ответ, мой дорогой Теодор, мне кажется, тебе следует кое-что узнать о моей жизни, особенно о том ее периоде, когда мы потеряли друг друга из виду, когда мы годами не появлялись в этом городе и в этой стране. Возможно, ты всем нам подстроил ловушку, потому что моя исповедь прозвучит перед присутствующими здесь свидетелями, но ничего не поделаешь… Начну я с тех дивных дней, когда мы вместе ходили в школу, в одну из белградских гимназий неподалеку от Ташмайдана. И когда мы с тобой начали «развлекаться», как это тогда называлось. На катке, с обжигающими поцелуями под музыку на ледяном воздухе парка. Все начиналось прекрасно, и, как ты знаешь, гимназия запомнила нас как одну из тех идеальных пар, какие встречаются в каждом поколении лишь раз. Потом ты решил поехать в Италию, навестить свою тетю, а меня оставил здесь. Ты не лишил меня невинности только потому, что был невероятно ревнив и боялся, что без тебя я пущусь во все тяжкие. Так мы и расстались, уверенные, что это ненадолго. Помнишь, тогда повсюду звучала одна песенка, которую мы все знали:

 

Приходи, приходи без пяти пять,

Надо что-то важное мне тебе сказать,

Приходи, приходи без пяти пять,

В этот раз не заставлю тебя я ждать…

 

Я и пришла без пяти пять, а ты — нет. Ты, мой котик, опоздал примерно на четыре тысячи лет. Я не знаю и не хочу знать, что ты нашел в Италии, а потом неизвестно где, но, учитывая то, что ты попросил моей руки, считаю своим долгом сообщить тебе о том, что происходило со мной во время этой паузы в наших отношениях, которая несколько затянулась…

Над столом повисло молчание, еще более глубокое, чем наши воспоминания, только звякнул Лизин нож. Потом Лидия снова заговорила, и мы услышали нечто невероятное. Говорила она медленно, внятно, прицеливаясь в Теодора то одним, то другим глазом через зубцы вилки, которую держала перед лицом.

— Как это бывает с любой жизнью, и в мою жизнь тоже захаживали посетители. Одни более, другие менее глубоко проникали в мое тело. Все эти другие, чужие тела, как и всех посетителей, я принимала с большей или меньшей степенью радушия, всех их я в большей или меньшей степени любила. Первым, кто через мою девическую ауру внедрил в меня биение своего сердца, был преподаватель китайского языка, профессор Алексей Скобцофф, китаист парижской высшей школы, Института восточных языков и литератур на рю де Лилль. У него были глаза разного цвета и член, похожий на член его знаменитого земляка Распутина, который и по сей день хранится в банке с формалином. Он научил меня не только китайскому языку, но и тому, что будущее способно обновляться. Следующим был Ян Руисбрёк, специалист по нордической магии в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Этот был слегка косоглаз, что придавало ему особый шарм. Он целый месяц продержал меня взаперти в своей квартире на Сорок второй улице, кормил и одевал как царицу, а сам не мылся и не грязнился. Выпустил он меня через четыре недели и больше никогда не посмотрел в мою сторону. Шакик Шораварди из Института современных искусств в Лондоне обучил меня йоге и тому, как (если я захочу) правильно выговорить священный слог «ОМ», чтобы извергнуть из себя его семя. Следующим, если не ошибаюсь, стал миланский врач Эдуардо Фрутти. В молодости он был номинирован на «Оскар» за музыку к кинофильмам, а к тому моменту, когда мы встретились, у него была и одна номинация на Нобелевскую премию в области медицины. Он был богат, а зарабатывал тем, что приживлял женщинам новую плеву, используя кусочек кожи с века пациентки. Однажды он и мне предложил сделать такую операцию, причем бесплатно, но я отказалась и рассталась с ним навсегда…

— Тут, Лидия, ты была не права, по-моему, ты, как говорится, промахнулась, — вмешалась Лиза в исповедь, которую мы слушали в ледяной тишине. — Может быть, ему захотелось лишить тебя невинности во второй раз, если не он сделал это в первый, может, он пожелал твоего другого, невинного тела.

Осталось непонятно, то ли Лиза хотела повернуть разговор в другое русло, чтобы разрядить напряженность, то ли вообще обратить все в шутку. Почувствовав это, Теодор Илич Чешляр включил музыку. Зазвучал голос какого-то восточного певца, который, казалось, пел, стиснув зубами тряпку…

— Это ты хорошо сказала, — ответила Лиза сквозь звучащую мелодию, — но я прекрасно знала, что мою повторную дефлорацию он предназначал не себе. Операция должна была стать чем-то вроде его небольшого прощального подарка мне, чтобы с помощью этой повторной невинности я продалась подороже какому-нибудь Теодору или другому охотнику до поздней любви. Мне даже жалко было уходить от моего хирурга, потому что он был красив, ездил на «бугатти», великолепно играл на рояле (у него был «Стейнвей», и я мечтала, чтобы меня в нем похоронили), у него были волнистые волосы, блестящие ухоженные ногти, белые зубы, гладкая кожа, одним словом, его ДНК заслуживала использования после его смерти. Умер он три года назад где-то в Азии, от птичьего гриппа. Меня утешил один армянин, специалист по компьютерам из «Europian Educational Network», он выучил меня на порногладиатора, это такой секс, между спортом и убийством. У этого были очень сильные икры, он всегда мочился сидя и был чемпионом по гребле на какой-то лодке в каком-то колледже. Он повез меня в Константинополь, там, на Мисир-базаре, купил мне ожерелье из плетеной золотой нити (двадцать два карата, двенадцать тысяч узелков на квадратный дециметр) и навсегда исчез из моей жизни в улочках Капали-чаршии, бросившись вслед за каким-то хорошеньким мальчишкой. Он оставил меня одну в турецкой столице, а мальчишку наверняка догнал, потому что позже, насколько мне известно, оказался в госпитале для больных СПИДом во Франции.

— Да твой каталог, пожалуй, не уступит списку кораблей у Гомера! Ты что, хотела иметь детей от представителей всех рас? — воскликнула Лиза и расхохоталась, но Лидия никак не отреагировала на ее слова. Она, не сводя глаз с Чешляра, продолжила перечень. Ужин стоял нетронутым и остывал рядом с бокалами фиолетового вина, которое все непоправимее становилось теплым.

— Следующим был доктор Уинстон Хев Фицджеральд, специалист по биоинженерии из Института биохимии в Бостоне. У него были кривые волосатые ноги, которые он тайком брил, и он утверждал, что у него есть другое тело. И что он может его почесать. Я как-то поинтересовалась у него, что это значит, и получила полный курс обучения. Это была излюбленная тема его самой узкой специализации. Суть дела состояла в следующем: Церковь считает, что причиной всех болезней является грех, с их точки зрения и смерть это болезнь. Мы так не считаем. Как же нам не умирать? Клетка нашего первого, земного тела атрофируется, и поэтому мы умираем, клетка рака не умирает никогда, она вечна. Подобным же образом некая разновидность клетки, похожей на клетку рака, дает нашему другому телу возможность существовать и после смерти… На это я ему возразила, что другое тело есть и у меня, но что свою другую киску я ему не дам, а сохраню ее для кого-нибудь получше, чем он… У тебя нет причин для радости, котик, — тут Лидия обратилась к Чешляру, — свое другое тело я берегу не для тебя…

Тут Лиза опять не выдержала и сказала:

— Думаю, что насчет другого тела ты далеко не всегда отделывалась шутками.

— Давай сразу расставим точки над «i» — мой любовник из Китая, Гораций Керуак, убит вовсе не потому, на что ты сейчас намекаешь: что я ради гадания хотела заполучить перстень, который ты видела в тот день на его мертвой руке. Керуак был убит в результате противоборства спецслужб, об этом, кстати, не так уж трудно было догадаться. Обычное дело для такой профессии! Для меня это стало большой потерей. У него было совершенно безукоризненное, стремительное тело. Он хорошо понимал всю опасность своей работы и то, насколько ненадежно его положение в Китае. Он-то и был тем, кто собирался колдовать, дорогая моя Лиза, а я просто помогала ему, раздобыв для него одно заклинание, необходимое для этого колдовства. Кроме того, я думала даже во сне.

Мы с Лизой переглянулись, вспомнив, что нам рассказывал Теодор о торговле заклинаниями, и Лиза, не сдержавшись, выпалила то, которое было известно ей:

— attor uf aiv al iuq ehc eipmoc inna. Это ты для него раздобыла?

— Откуда ты это знаешь? — изумился Теодор, который до сих пор молчал, словно набрал в рот воды, а Лидия в бешенстве воскликнула:

— Рылась в моих вещах в Китае?!

— Для этого незачем было рыться. Просто меня поселили в твою комнату немного раньше, чем ты ожидала. Но дело-то не в этом, а в том, что ты с этим заклинанием сделала.

Теодор сидел так неподвижно, словно прирос к своему стулу, а Лидия запальчиво возразила:

— Вопрос сформулирован неправильно. Дело не в том, что сделала я, а в том, что сделал с ним Керуак. Он решился на это колдовство, воспользовался заклинанием, а потом не снимая носил на пальце каменный перстень, чтобы, если он погибнет, хотя бы я смогла узнать, есть у человека другое тело или нет.

— Так ты узнала? Как только мы обнаружили его в твоей кровати, ты сняла перстень с его руки. Значит, ты знаешь, ты увидела это по цвету перстня.

— Да, я все увидела и все узнала, но ничего не скажу. Могу только сообщить для твоего общего развития, что наше другое тело старше первого, что аура, то есть световая оболочка живого существа, ее еще называют мандорла, отделилась от тела Керуака, лежавшего в нашей комнате с воткнутой в нос китайской палочкой для риса, и исчезла, унося в своей памяти некоторые части его тела.

— Какие? — тихо спросила Лиза.

— Сама знаешь. Все, что женщины хранят в памяти о дорогом им мужчине. Это может быть память о его зубах, усах и бороде, память о том, какой была его кожа или ногти. Может быть, память о голосе.

— И куда это чудо исчезло?

— Может быть, ты сама мне скажешь?! Тебе никогда не приходилось раздваиваться? И видеть себя сидящей и писающей в импортный унитаз испанской или японской марки? Вот так оно и было. Та, другая женщина видела тебя из какого-то другого, своего «настоящего», из настоящего момента, который не из твоей, а из параллельной твоей реальности. Кроме того, прими во внимание, что эту женщину, которая видит, как ты сидишь на своем унитазе, ты видеть не можешь.

— Это что, какой-то вид однонаправленного взгляда, взгляда без обратной связи?

— Да, что-то в этом роде. Представь себе два ночных поезда, идущих в разных направлениях и на мгновение встречающихся в темноте. А теперь представь, что в одном из них есть освещение, а в другом нет. Пассажиры из неосвещенного поезда могут без труда увидеть все, что происходит в освещенном, при том что их самих не видно. Так и Керуак мог увидеть в нашей комнате нас с тобой и свое мертвое тело из своего нового «настоящего». Из своего другого тела. Таким образом, этот однонаправленный взгляд без обратной связи, который в честь моего покойного любовника мы можем назвать «взгляд Керуака», пересекает бесчисленное множество путей, местностей и пространств и устремляется в недостижимое, в бесконечность, в вечность, потому что мы можем представить себе, что взгляд не имеет конца…

— А что такое синхронизация? — немедленно заинтересовалась неутомимо любопытная Лиза.

— Это было доступно только Иисусу. Синхронизация — это зажечь свет и в другом поезде. Но Керуак этого не мог, и его духовное тело находилось в какой-то другой реальности, в другом поезде рядом с нами, и могло нас видеть, но мы его видеть не могли…

— Откуда ты тогда знаешь, что он мог нас видеть?

— Знаю, потому что мы договорились, что он подаст мне знак.

— Скажи, о чем с тобой говорили парни из спецслужб? И главное — он тебе подал знак?

— Подал. Но об этом я больше не скажу ни слова.

— А я тебе скажу, что у китайской палочки для риса с бабочкой на конце, как у тебя в волосах, есть пара. Такие палочки всегда парные. Их всегда две. Именно такой палочкой красного дерева убит в Китае твой любовник Гораций Керуак! Ты его убила? Ведь его нашли в нашей комнате, в твоей кровати.

— Не смеши меня. Я ношу «сестру» той палочки, которой убит мой любовник, в память о нем. Неужели ты думаешь, что его коллеги просто так отпустили бы меня, если бы что-то заподозрили? Даже тень сомнения — и ни ты, ни я не сидели бы сейчас в этой комнате.

— А при чем здесь я?

— Они попытались бы вытянуть у тебя признание о том, насколько ты была в курсе моих планов. Но еще до того, как вызвать нас на допрос, они знали, кто его убил. Допрос с их стороны был просто жестом вежливости по отношению к покойному и чисто протокольным мероприятием. Кроме того, у меня не было совершенно никаких причин убивать Керуака. В постели он был великолепен. И семя у него было горячее, чем у всех остальных. В том числе и у тебя, мой котик! — Этими словами Лидия наконец выстрелила в Теодора через вилку, которой по-прежнему прикрывала свое лицо.

— Прекрати издеваться над Теодором, — вдруг взорвалась Лиза. — По крайней мере, в нашем присутствии. Опусти эту дурацкую вилку! Почему мы должны все это терпеть? И вообще, нам лучше всего сейчас же уйти.

Сказав это, Лиза встала из-за стола. Я почувствовал себя настолько неловко, что бросил на стол салфетку и тоже встал:

— Это самое уместное, что мы можем сделать. Лучше вам остаться вдвоем и спокойно все обсудить. С глазу на глаз. Мы вам только мешаем. И отвлекаем внимание от важных для вас тем.

— Не получится! — оборвала меня Лидия и, обращаясь к Лизе, сказала:

— Твой любимый муженек тоже часть моей истории.

— Что ты имеешь в виду? — изумилась Лиза и села. Потом медленно, очень медленно повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня.

Через этот леденящий кровь взгляд в меня впились глаза всех ее имен, чередой следовавших друг за другом из поколения в поколение: Амава, Арзуага, Эулохиа, Ихар, Свифт. А под конец меня хлестнуло взглядом и ее прозвище Имола. Этот ураганный огонь из недр истории заставил меня сидеть не шелохнувшись.

— Да, дорогая моя, твой любимый котик был одним из тех, кто не решился лишить меня невинности, хотя я предоставила ему не одну такую возможность. Я сказала: уж лучше ты, чем кто-то незнакомый…

— Пошли отсюда! — выкрикнула Лиза и снова встала, встал и я, хотя, как и все мужчины, думал, что дело все еще можно поправить, несмотря на то что все возможности для этого были уже безнадежно упущены. Мы оставили собирающуюся обручиться пару наедине с их историей…

Что было с ними потом, я никогда не спрашивал. Лиза вела себя так, словно ничего не произошло, хотя с тех пор и до конца моей жизни говорила со мной исключительно по-английски. Впрочем, длилось это недолго.

Что касается Теодора, предполагаю, что их обручение не состоялось, как она того и хотела. Во всяком случае, он больше не упоминал ни о Лидии, ни о своей женитьбе. А Лидия?

Она продолжала думать даже во сне.

 

Сны Лизы Свифт

 

Однажды утром Лиза снова рассказала мне свой сон:

— Мне снилось, что мы с мужем пытаемся заснуть где-то во дворе, на земле, завернувшись в нечто напоминающее одеяла. Вокруг мрачно, грязно, но сухо, мы выбрали место рядом с какой-то стеной, то ли это был загон для скота, то ли курятник, во всяком случае, он нас хоть отчасти заслонял от ветра. И мы там устроили себе подобие лежанки. Задремали, но тут же очнулись, почувствовав, что кто-то или что-то подкрадывается к нам из близкого сумрака, из окружающего нас темного пространства, которое и без того внушало страх. Это был белеющий призрак, который пытался подобраться к нам поближе. Я прикрикнула на него, он отступил немного, но в покое нас не оставил. Вскоре начал снова подкрадываться, более угрожающе, словно хотел напасть, прогнать нас с нашего места. Мы отступили вдоль стены, но он продолжал пугать нас и подбирался все ближе. Я знала, что кричу на него, а кричал ли и он, не знаю, вроде бы нет. Но рычал и подступал все ближе. Вдруг при очередном и самом решительном его наскоке у нас за спиной, в постройке, возле которой все это происходило, раздался шум, открылась дверка, и из нее появилась еще одна фигура, значительно меньшего размера, но тоже закутанная в белое. В ужасе мы не могли понять, от кого защищаться. Тут большой призрак кинулся на нас, мы отскочили в сторону и увидели, что призрак поменьше, которому мы теперь не загораживали дорогу, стремительно бросился к нему. И тут до нас дошло, что эти звери были матерью и детенышем и что все это время мать просто пыталась пробраться к нему, а мы, сами того не подозревая, ей мешали.

Проснувшись, Лиза никак не могла понять смысл своего сна, но днем позже все прояснилось само собой. Мы поняли, что ей снилась смерть. Ее дитя, дитя смерти, было в нашей власти. Не верни мы смерти это дитя, ей пришлось бы убить нас, чтобы спасти свое потомство. А коль скоро мы ей вернули младенца, то есть освободили дорогу к нему, она оставила нас жить.

— А вдруг в следующий раз у нас не хватит присутствия духа для того, чтобы просто уступить ей дорогу? — испуганно сказала Лиза, а потом спросила меня: — Что такое дитя смерти?

Я ответил без колебаний:

— Возможно, смерть совсем не такая, как мы себе ее представляем. Кто знает? Может, это что-то совсем другое? Может, и у смерти, так же как и у нас, есть другое тело? Маленькое, развивающееся? Может, у каждого из нас есть две смерти, а мы думаем, что только одна? А может, не одна, не две, а больше?..

После этого сна Лиза начала меня бояться. Тем не менее каждый вечер она мысленно рисовала окружность вокруг нашей постели, надеясь, что нас это защитит. Но нас это не защитило. Однажды ночью мы не пропустили другое тело смерти к его матери, и я умер. Нам не удалось правильно отреагировать.

Мои веки стали какими-то толстыми, изнутри хлынуло что-то черное, я услышал тот самый звук, и все кончилось. Мир превратился в воду, из которой я через семьдесят лет наконец-то вынырнул в сон, словно вышел на берег вдохнуть воздуха…

Через несколько дней после моей смерти Лизе приснилось, что она встретила меня на улице, на перекрестке перед рестораном «Лондон». Она спросила меня: «Как дела?» Я протянул ей правую руку. На ней не было кисти. Вместо кисти я предложил ей для рукопожатия рогатку, простое приспособление, с помощью которого узнают, где есть вода. Лиза проснулась ошеломленная, с вопросом, на который некому было ответить:

— Неужели он на том свете потерял руку? Когда он умер, рука у него была цела…

 

Бункер в селе Бабе

 

Лиза очень удивилась, увидев на моих похоронах Теодора Илича Чешляра. Одетый в полном соответствии с ситуацией, он прекрасно выглядел и был исключительно внимателен. У него была редкая особенность — такая походка и анатомическое строение ног, что брюки на нем не мялись. Он проводил Лизу с кладбища до дому, поняв, что в Белграде у нее никого нет и что, кроме него, сделать это некому. Они зашли в кофейню, посидеть и чего-нибудь выпить, и тут она расплакалась.

— Как это произошло? — спросил Теодор.

Она снова заплакала, потом встала, взяла его под руку и привела в нашу квартиру на Дорчоле.

— Что это? У вас что, ремонт? — изумился Теодор на пороге.

— Я хотела вам это показать, — сказала Лиза.

Вдоль всех стен тянулись конструкции, напоминавшие строительные леса, только маленькие, словно рассчитанные на рабочих ростом в полторы пяди. Это были пустые книжные полки. В некоторых местах они поднимались в два ряда, точнее, в два слоя. Загораживали стеклянную стену-аквариум, который теперь был безводным, как пустыня. И все эти полки были пустыми. Без единой книги.

— Ничего не понимаю, — сказал Теодор, садясь на стул. — Почему все полки пустые?

— В том-то и дело. Он все время утверждал, что со всего мира получает книги. Свои книги. Утверждал, что их посылают издатели и читатели, и то и дело заказывал мастерам все новые и новые полки, в страхе, что ему будет некуда деть эти книги и придется их выбрасывать. Каждый день он ходил на почту за бандеролями с книгами, которых на самом деле не было, но он был уверен, что получает их. Он был уверен в этом до последнего мгновения своей жизни и постоянно занимался распределением этих несуществующих книг по полкам, все время жалуясь, что не хватает места… А прошлой осенью он вдруг заявил, что все книги вылетели через окно и вместе с перелетными птицами устремились в теплые края. И побежал на улицу смотреть, как они улетают на юг. А потом рассказывал, что некоторые из них на лету запутались в электрических проводах, поранились и упали на землю. И он якобы сам видел, как один такой раненый экземпляр «Внутренней стороны ветра» валяется в луже.

 

* * *

 

Когда после поминок сорокового дня Лиза уехала в село Бабе, Теодор Илич Чешляр тоже оказался там, он прошел мимо нашего дома, помахал ей рукой и пригласил на кофе в единственную в селе корчму, она называлась «Горячий ворон». Они сели за столик под кленом, заказали «нескафе» и принялись болтать, стараясь в разговоре не коснуться меня. Было ясно, что это только разбередило бы рану. Рядом с ними в траве играла кошка, из тех, что умеют хватать добычу и задними лапами. За спиной у них, у поворота дороги, виднелось какое-то невысокое бетонное строение с куполом, обросшее кустарником и деревьями.

— Что это там такое? Какой-то бункер? — спросила Лиза, гладя кошку, которая терлась о ее ноги и о ножки стула.

— Это старый немецкий оборонительный рубеж. Немцы построили его во время Второй мировой войны и, отступая, оставили под замком. Русские, подойдя к селу в сорок четвертом году, попытались бункер уничтожить, но так как никто никакого сопротивления не оказывал, они решили не тратить на это время и поспешили дальше, на Белград. Командир вошедших в село партизан приказал сбить с бункера замок. Привели единственного в селе кузнеца, это был мой отец. Он без труда сбил висячий замок, но оказалось, что толстая стальная дверь бункера закрыта на ключ и никакая отмычка к нему не подходит. Тогда возле бункера поставили стражу и решили подождать, что будет. Прошло несколько недель, партизаны собрались и ушли, забыв про бункер. Тут им заинтересовались местные жители, наши, из Бабе. Им не давало покоя, а что там может быть внутри. Мертвые солдаты? Оружие? Золотые германские марки Третьего рейха? Строились самые невероятные предположения, но все они разбивались о сталь и бетон, которые стерегли тайну. Бункер постепенно зарос кустами и деревьями, а потом о нем все просто забыли…

Задумчиво глядя на бункер, Лиза обратилась к Теодору:

— Я часто думаю о войнах. Нам, археологам, постоянно приходится сталкиваться с ними. Без учета войн ни одно археологическое заключение не может быть точным. И в связи с этим я как раз хотела вас спросить об одной вещи. Кто такие, по вашему мнению, византийцы? В свое время они были и здесь. Некоторым образом и вы принадлежите к этому их «комонвелту»[13], как мы сейчас это называем профессионально.

— Скорее вы, ученый-археолог, изучающий древнегреческий подземный мир, могли бы ответить на этот вопрос.

— Нет, серьезно, что вы, Теодор, думаете о них? Что думал мой муж, я знаю. А вы?

— Византийцы — это греки, которые разучились плавать.

— В каком смысле?

— Византийцы забыли, что когда-то они были аргонавтами и что Греция стоит на берегу моря. Кроме того, они забыли, как строить корабли и для чего они нужны. У Византии никогда не было флота. Чтобы кормить столицу, зерно из Болгарии в Царьград перевозили наемные венецианские галеры. А самый важный район этого города, Галату, которая выходит на залив Золотой Рог, а значит, охраняет подход к Царьграду со стороны моря, построили для нужд своего торгового флота генуэзцы. Неудивительно, что прочные стены Царьграда пали под ударами тех, у кого были корабли. Под ударами двух мощных флотов — венецианского и турецкого. Но и это еще не всё. И другие страны, входившие в состав «византийского комонвелта», как вы его назвали, то есть Сербия, Болгария, Россия, тоже как первородного греха боялись соленой воды.

— А Дубровник?

— Хороший вопрос. Дубровник другое дело. В Средние века все сербские короли осаждали Дубровник, желая завладеть этой маленькой, но в дипломатическом и торговом отношении мощной римско-католической республикой на Адриатике, которая располагала надежными хранилищами золота (как в наше время Швейцария), прекрасным географическим положением и крупным торговым флотом. Однако все сербские осады Дубровника терпели крах, причем по одной и той же причине.

— А именно?

— Сербы не умели плавать.

— То есть?

— Это, разумеется, метафора. Ни один из сербских средневековых государей не имел флота, отчего бессмысленной оказывалась любая осада — граждане Дубровника морским путем получали все необходимое для того, чтобы выстоять и отразить нападение с суши. То же самое было и с Россией. Российский флот был построен только при Петре Великом, да и то строился он не на море, а далеко от него, на континенте, на речной судоверфи в Воронеже.

— Удивительно! — произнесла Лиза вставая, чтобы отправиться домой.

Тут Теодор спросил, не может ли он ей быть чем-нибудь полезен. Лиза ответила, что все дела она уже сделала, и тогда он предложил нечто иное:

— Я хотел бы вам кое-что показать. А точнее, открыть вам одну тайну. Я не рассказывал о ней даже вашему покойному супругу, хотя мы с ним были близкими друзьями.

— Что же это может быть? — заинтересовалась Лиза.

— А вон тот немецкий бункер. Приходите в бункер на обед. Я приготовлю небольшое угощение, а вам останется только прийти, постаравшись при приближении к этому бетонному чудовищу не привлечь к себе особого внимания.

— Вы приглашаете меня на обед в бункер? Это шутка? Как я туда войду? С помощью базуки?

Теодор улыбнулся и протянул ей ключ. Ключ представлял собой настоящий шедевр слесарного дела. Он был несколько длиннее обычных ключей, а его бородка была выточена в форме свастики.

— Где вы раздобыли эту диковину? — спросила его Лиза.

— Я просто догадался, как он должен выглядеть, и сам сделал его. Открывает дверь без проблем.

— И вы все это время, буквально десятилетиями, наведывались туда, пока все село ломало себе голову, как снести дверь и растащить все, что там находится?

— Ну да. Но я оттуда ничего не взял, ведь это сразу бы стало известно. Впрочем, приходите и сами увидите.

Когда в назначенное время Лиза Свифт появилась перед бункером, на ветках стоявших по соседству деревьев сидели похожие на сорок черные кошки. Ключ легко вошел в замок и легко повернулся, но открыть дверь было трудно. Когда она вошла, оказалось, что внутри полный мрак. Она машинально потянулась к тому месту возле двери, где обычно располагается выключатель, и, к своему удивлению, нашла его. Еще больше она удивилась и испугалась, когда в результате щелчка выключателя в бункере загорелся яркий свет. В первый момент она не могла понять, куда попала. Перед ней сверкал серебром и хрусталем накрытый на двоих стол. В глубине простиралась гостиная в стиле Людовика XVI с софой и письменным столом. Гостиная была буквально забита невероятным количеством бутылок и консервных банок. В глаза бросались французский коньяк «Курвуазье», шотландский виски «Джонни Уокер», американский бурбон, великолепный выбор лучших французских и итальянских вин, в основном урожая 1938, 1939 и 1940 годов. Из консервов преобладали гусиный паштет, лосось и тунец, а под окном были сложены напоминающие желтые, красные и синие кирпичи американские военные пайки в аккуратных пакетах, те самые, 1944 года, содержавшие завтрак, обед или ужин. В желтом breakfast-пакете (для завтрака) из вощеной бумаги (чтобы содержимое не промокло, ведь тогда пластмассы еще не было) находились металлическая банка с ветчиной, кофе, сахар и порошковое молоко, а также пачка сигарет «Честерфилд», жевательная резинка и печенье. В обед (lunch) кроме всего вышеперечисленного входила еще консервная банка с рыбой и сигареты «Кэмел», а ранний ужин (dinner) состоял из сыра, сливочного масла, печенья, кондома и фруктового сока в порошке. Кроме того, там был шоколадный батончик и баночка вишневого джема…

Лиза с удивлением отметила, что электрогенератор работает бесперебойно, обеспечивая, кроме света, и хорошую вентиляцию. Похоже, Теодор Илич Чешляр поддерживал все в полном порядке. На письменном столе лежали книги, на стене было что-то написано. Прочитав надпись, Лиза удивилась еще больше. Там стояло имя:

 

ЕВА ШЕКСПИР

 

Подойдя к столу, Лиза посмотрела книги. Эзра Паунд и «Как важно быть серьезным» Оскара Уайльда.

Неужели немецкие солдаты и офицеры читали Шекспира, Паунда и Уайльда, подумала она и снова бросила взгляд на стену, пытаясь вспомнить, кто же такая Ева Шекспир.

В этот момент у нее за спиной раздался голос:

— Это имя жены Эзры Паунда, — прокомментировал Теодор, входя в бункер.

Они на несколько секунд застыли в нерешительности. Потом он предложил ей сесть в одно из кресел и сказал, что за две минуты приготовит обед. Быстрыми и ловкими движениями вскрыл одну из консервных банок, зажег примус и поджарил яичницу с икрой. Кроме того, он подал на стол содержимое банки с надписью «Foie gras»[14], поджарил хлеб и открыл стеклянную баночку с джемом из лука. Наконец налил два бокала шампанского и пригласил Лизу к столу.

Когда они приступили к еде, Лиза Свифт спросила Теодора, чем он занимался в Париже.

— Да всем понемногу. Но больше всего я любил ходить на кладбище.

— На Пер-Лашез?

— Да.

— И что вы там делали?

— Я посещал две могилы.

— Чьи же?

— Шопена и одного вашего земляка.

—?

— Оскара Уайльда… Знаете, и он некоторое время кормился так же, как я. Именно у него я научился тому, что стихи, да и вообще слова, могут приносить хорошие деньги.

—?

— Он продавал идеи литературных произведений, так же как я продаю старинные заклинания. Его могила, если вы ее не видели, просто настоящий музей. А экспозиция меняется каждый день. Можно даже сказать, каждый час. Читатели постоянно приносят и оставляют там самые разные подарки. Чего я только не видел в те дни, когда туда наведывался: женская туфля на высоком каблуке; початая бутылка бордо; любовное письмо с адресом: Оскару Уайльду, Пер-Лашез; фотография обнаженной девушки с дарственной надписью; флакон духов; губная помада «Мах Factor»; стихи, написанные обгоревшей спичкой на плане метро; носовой платок, надушенный мужской туалетной водой «Givenchy»; экземпляр романа «Портрет Дориана Грея» в переводе на французский, изданный в 1936 году; отпечаток накрашенных губ; прядь волос… Я обшарил все свои карманы и не нашел ничего подходящего. Но мне не хотелось уходить, не оставив подарка, как многие другие. Наконец я достал свою трубку, набил ее и раскурил. А потом оставил горящей, полной ароматного дыма. Так я остался без трубки. Теперь курю вот эту, дешевую…

— А что вы сказали, он продавал? — спросила Лиза и вытянула под столом ноги.

С обедом было покончено, Теодор включил музыку, и я теперь ждал, что произойдет дальше, заранее уверенный, что рано или поздно это случится. Скорее всего, прямо здесь, в бункере.

— Спрашиваете, что он продавал? Это прелестная история. Как-то Оскар встретил то ли в кафе, то ли на скамейке в парке одного знакомого француза, писателя. Тот сидел, глубоко задумавшись, и даже не заметил Оскара.

«О чем ты так задумался?» — спросил его Оскар.

«Придумываю тему для новой книги».

«Зачем тебе ломать голову? У меня бездна тем, каждая из которых куда лучше всего, что ты способен придумать. Одну могу продать тебе, если хочешь».

И Оскар Уайльд продал одну из своих тем этому французскому приятелю, который превратил ее в роман и передал текст в типографию. И тут произошел настоящий скандал. В одном из театров в эти дни показывали новую пьесу прославленного французского драматурга, в которой автор романа, к своему изумлению, обнаружил ту же самую тему, которую он разрабатывал в своем романе. Вне себя от бешенства, он обрушился на драматурга с обвинениями, что тот использовал его идею, украв роман из типографии.

— И чем дело кончилось?

— Ничем. Оказалось, что Оскар Уайльд продал одну и ту же тему двум авторам.

— Значит, и вы продаете всем подряд магические заклинания из Италии?

— Нет. А точнее — да, но я выбираю, кому продавать. Ведь, в сущности, все они фальшивка.

— Фальшивка?