Как наращивался красный террор.

Гражданская война оставляла после себя руины, хаос и могилы. Зимой 1919 – 20 гг, после крушения колчаковского фронта, все пространство от Урала до Тихого океана превратилось в огромное царство смерти. По Сибири гуляла кровавая анархия. Едва пала колчаковская власть, из тайги полезли банды партизан, устраивая погромы. Очевидец, профессор А.Левинсон, писал: “Когда саранча эта спускалась с гор на города с обозами из тысячи порожних подвод, с бабами – за добычей и кровью, распаленная самогонкой и алчностью – граждане молились о приходе красных войск, предпочитая расправу, которая поразит меньшинство, общей гибели среди партизанского погрома... Ужасна была судьба городов, подобных Кузнецку, куда Красная армия пришла слишком поздно” [92].

При продвижении советских войск на восток множество белых солдат сдавалось. Но и красные части редели от потерь, дезертирства, болезней, возиться с пленными было некому. И колчаковцев, разоружив, отпускали домой. Без литеров на проезд, без аттестатов и продовольствия. Пешком – через всю Сибирь. Крестьяне из-за тифа их в дома не пускали. И тысячи солдат в рваных сапогах и шинелях, больные и обмороженные, брели кое-как по шпалам. Падая от усталости или присев отдохнуть, уже не вставали. Набивались в нетопленые здания вокзалов, укладываясь вповалку на полу – и значительная часть больше не просыпалась..

Эпидемии косили людей повсюду. В тифозных бараках “благополучного” Челябинска валялось 5 тыс. больных, а “неблагополучного” Новониколаевска – 70 тыс. За ними почти не ухаживали, разве что найдутся родные или знакомые. Под карантин отводили несколько зданий, куда стаскивали всех заболевших и предоставляли им подыхать или выжить – если очень повезет. От тифа вымирали целые деревни, расположенные вдоль дорог и зараженные войсками. Транспорт был разрушен, снабжение городов прекратилось. Трупы лежали на улицах, на станциях, их никто не убирал – только стаскивали с проезжей части, чтоб не мешали, а вагоны и эшелоны с мертвецами отгоняли в тупики. Смерть стала настолько обычным явлением, что люди, например, по характерным трупам находили на станциях свои вагоны или объясняли, как пройти по такому-то адресу – “до старухи с мальчиком и налево”. С началом оттепелей это вызвало новые бедствия и новые эпидемии, повсюду расползалась трупная вонь – хотя люди и к этому привыкали, не замечая густого смрада.

Аналогичные кошмары творились в других местах. На Дону, в дополнение к тифу, появилась чума, на Северном Кавказе – холера. Города и станицы, по которым отступали белые и наступали красные, переполнялись больными и погибающими. Советские части тоже заражались и вымирали – в дивизиях оставалось по 2 – 3 тыс. человек.

Не меньшее количество жертв уносил и террор. И попадали под него не только “контрреволюционеры”, не только те, кого объявили “буржуями”. Институт заложничества стал применяться и для вполне “своих”. Так, в разгар боев против Колчака и Деникина была объявлена “советская мобилизация” И Ленин 31.5.19 г. приказывал: “С 15 июня мобилизовать всех служащих советских учреждений мужского пола от 18 до 45. Мобилизованные отвечают по круговой поруке друг за друга, и их семьи считаются заложниками в случае перехода на сторону неприятеля или дезертирства или невыполнения данных заданий и т.д.” [93] А Троцкий, став наркомом путей сообщения, принялся и среди железнодорожников “наводить порядок” так же, как среди красноармейцев – расстрелами. Кроме существующих Реввоентрибуналов учредил Желдортрибуналы, привлек особые бригады чекистов. Казнили за срывы графиков перевозок, за хищения, нарушения трудовой дисциплины, за невыполнение распоряжений.

Правда, 17 января 1920 г. вдруг вышел декрет Совнаркома, отменяющий расстрелы! Почему? Да потому что 16 января Верховный Совет Антанты разрешил торговлю с большевиками! Советское правительство облегчало своим западным партнерам дальнейшее сближение. С той же целью 18 марта вышло постановление ВЦИК, лишающее ЧК права на внесудебные расправы. Но эти акты носили сугубо пропагандистский характер. Накануне их пуликации производились массовые “чистки” тюрем. Так, в ночь на 17 января в Питере было казнено 400 человек, в Москве – более 300 [103].

Ну а о самой отмене вскоре забылось, фактически она не реализовывалась. В Москве только с сентября по декабрь 1920 г. было расстреляно 1,5 тыс. человек (по советским данным). В Петрограде за 1920 г. истребили свыше 5 тыс. В разных городах снова проявляли себя особо знаменитые палачи. В Москве – Вуль, Эйдук. Страшную славу стяжала следовательница-латышка Брауде. Она собственноручно обыскивала арестованных, как мужчин, так и женщин, забираясь при этом в самые интимные места. Приходила в неестественное возбуждение и начинала мучить обреченных. Пытки длились часами. “Она издевалась над своими жертвами, измышляя самые тонкие виды мучений преимущественно в области половой сферы” [55] Сама распалялась в ходе “допроса” и доходила до разрядки, превращая свои жертвы в изувеченные трупы. Особенно любила истязать юношей. Другой убийца, Орлов, “специализировался” на мальчиках, насилуя их перед расстрелом. А главный палач Московской ЧК Мага сошел с ума – во время одной из экзекуций с криком “раздевайся” бросился на коменданта тюрьмы Попова. Тот убежал, подоспевшие чекисты скрутили психа.

В Вологде 20-летний председатель ЧК творил суд и расправу, сидя в кресле на берегу реки – после допроса приговоренного заталкивали в мешок и кидали в прорубь.. В Екатеринбурге наводили ужас палачи Тунгусков, Хромцов и латышка Штальберг. Здесь было уничтожено около 2 тыс. человек. Некоторых распинали на крестал, сжигали. В Кунгуре зверствовал Гольдин, заявлявший: “Для расстрела не нужно ни доказательств, ни допросов. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все”. В Сибири решили устроить “соревнование” за экономию патронов – и некоторое время вместо расстрелов разбивали людям головы железной колотушкой [103].

Декреты об отмене расстрелов, изданные в качестве реверансов перед Западом, имели и кучу оговорок – в частности, они не касались прифронтовой полосы. А как раз там террор достигал максимального размаха. И после разгрома белых армий развернулись тотальные “зачистки”. Северный край был отдан на расправу садисту Кедрову. Из-за того, что море замерзло, здесь белогвардейцы практически не смогли эвакуироваться, спаслось всего 2,5 тыс. человек, а 20 тыс. попало в плен. Развернулись и аресты среди мирного населения. Хватали горожан, которые сотрудничали с белыми властями или англичанами, крестьян – которые на Севере в большинстве сочувствовали белым. Сперва в Арханельске устраивались публичные казни на площади у завода Клафтона. Среди тех, кого расстреливали, были мальчики и девочки 12-16 лет. Но затем все же сочли, что прилюдно творить такие дела не стоит. И место для массовых экзекуций выбрали более глухое, под Холмогорами, где располагался лагерь для пленных, построенный англичанами.

Первую партию обреченных в 1200 человек Кедров погрузил на 2 баржи, и когда они пришли в Холмогоры, приказал открыть огонь из пулеметов. Зверствовала и его супруга Ревекка Пластинина – она лично расстреляла 87 офицеров и 33 гражданских лиц, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами, учинила жуткую расправу в Соловецком монастыре, после которой в сети рыбаков попадались трупы утопленных монахов. Казни шли всю весну и лето. К осени Архангельск называли “городом мертвых”, а Холмогоры – “усыпальницей русской молодежи”, эсеровская газета “Революционная Россия” свидетельствовала: “Интеллигентов почти уже не расстреливают, их мало”. Когда в сентябре было решено провести “день красной расправы” (в годовщину постановления о красном терроре), то из местных жителей даже не набралось нужного количества жертв – расстреляли 200 крестьян и казаков, присланных в Холмогорский лагерь с юга [103]. Кстати, для сравнения. “Предатель” Юрьев, сдавший Мурманск англичанам, был приговорен к смерти, но его не казнили. Заменили 20-летним сроком заключения. А через полгода его вообще амнистировали, вышел на свободу.

Суровая “зачистка” осуществялась и на Юге. В Елисаветграде провели кампанию по выявлению родственников белогвардейцев, на расстрел отправляли даже детей 3-5 лет. Полтаву заставлял дрожать палач Гуров, Киев – Дехтяренко, Лифшиц, Шварцман. В Ростовской ЧК убивали по 50-100 человек ежедневно, иногда расстрелы шли круглосуточно. Для руководства репрессиями сюда приехал Петерс. Часто присутствовал при казнях, сам любил расстреливать. По свидетельствам красноармейцев, он взял с собой в Ростов сына, мальчика лет 8-9, который приходил с ним в расстрельные подвалы и приставал к отцу: “Папа, дай я!” В Ростове зафиксированы и расстрелы беременных женщин. Но вообще это была распространенная практика. Если непраздная, а мужа нет, значит, “связь” с белыми, “белогвардейское семя”. В Омске беременным вскрывали животы, выпуская внутренности [56].

Особого размаха достиг террор в Одессе. Как уже отмечалось, Антанта здесь обманула с эвакуацией многочисленных беженцев, а румыны их не пропустили. Теперь их начали “перерабатывать”. 1200 пленных офицеров разместили в концлагере, основательно подготовились к акции и расстреляли всех в одну ночь. Аналогично поступили с пленными галичанами. Ну а гражданских беженцев или местных жителей, арестованных при облавах, по доносам, стали истреблять планомерно. Фабрика смерти представляла собой закрытый “чекистский городок”, где для палачей имелись все удобства – свое кафе, парикмахерская, кинематограф. И процедура умерщвления была отлажена, как на конвейере. За ночь казнили по 30-40 человек, иногда число доходило до 200-300. Отобрав очередную партию, раздевали донага, на шеи вешали дощечки с номерами и заводили в зал для ожидания. А потом вызывали по номерам и убивали. Трупы вывозились за город на грузовиках. Работали несколько смен палачей. Среди были них “шутники” Дейч и Вихман, завялявшие, что “они не имеют аппетита к обеду”, пока не пристрелят нескольких “гоев” [56] “Славился” негр Джонстон – он умел сдирать кожу с людей, иногда перед расстрелом “для развлечения” рубил руки и ноги. Местными “знаменитостями” были также латыш Адамсон, любитель насиловать приговоренных женщин, и уродливая латышка по кличке Мопс, ходившая в коротких штанах с двумя наганами за поясом – ее “личный рекорд” составлял 52 человека за ночь. Всего в Одессе в 1920 г. только по красным официальным данным было казнено 7 тыс. человек, по неофициальным – 10-15 тыс. [103]

Когда красные ворвались на Северный Кавказ, возобновился геноцид казаков – на этот раз терских. 1,5 тыс. семей на Тереке объявили “контрреволюционными” и репрессировали. 11 станиц решено было отдать “революционным” чеченцам и ингушам. Их население, 70 тыс. казаков, подлежало депортации. Окружив станицы и хутора, людей выгоняли из родных хат и под конвоем повели на север. Но “упростили” проблему. По пути каратели и “революционные” ингуши набросились на беззащитные колонны, принялись рубить и резать без разбора пола и возраста,, ударили пулеметы. Дорога на Беслан была завалена трупами казаков, казачек, их детей. Всего в ходе депортации было уничтожено 35 тыс. человек [180].

В Ставрополе прошла кампания показательных казней за “недоносительство”. 60 женщин, обвиненных в том, что не сообщили о скрывающихся родственниках, были на площали обезглавлены. В Пятигорске подвергли прилюдной порке всех врачей и медсестер, которые оказывали помощь раненым и больным казакам. Начальник Кисловодской ЧК выискивал свои жертвы на базаре – по внешности. Арестовывал женщин посимпатичнее, приводил в свое учреждение, приговаривал к смерти за спекуляцию, насиловал, а потом рубил шашкой и глумился над трупами. А в Баку садизмом отличались председатель трибунала Хаджи-Ильяс, чекисты Панкратов и “товарищ Люба”. Репрессии шли здесь на о.Нарген, где были истреблены сотни представителей интеллигенции и рабочих.

На Кубань прибыл “устанавливать советскую власть” сам Троцкий. Вероятно, захваченных здесь казаков и белогвардейцев ждала такая же участь, как в Архангельске и Одессе, но многим подарила жизнь война с Польшей – их мобилизовали в Красную Армию. Тем не менее, и на Кубани прошли крупные “чистки”. Было арестовано 6 тыс. станичных атаманов, членов станичных правлений, офицеров, войсковых чиновников. Их отправили в Холмогоры и всех перебили. В Екатеринодаре фрейдист Троцкий еще раз вернулся к идее о “социализации женщин”. По свидетельству Н.Д. Жевахова, Лев Давидович сразу по приезде на Кубань отдал распоряжение о “реквизиции 60 молодых девушек… Часть красноармейцев ворвалась в женские гимназии, другая устроила облавы в городском саду и тут же изнасилована 4 учениц в возрасте от 14 до 18 лет. Около 30 учениц были уведены во дворец Войскового Атамана, к Троцкому, другие в Старокоммерческую гостиницу, к начальнику большевистского конного отряда Кобзыреву, третьи в гостиницу “Бристоль”, к матросам, и все были изнасилованы…” Некоторых девушек потом увезли в неизвестном направлении, некоторых подвергли истязаниям и бросили в реку. Одна гимназистка 5-го класса, видимо, сказала мучиталям нечто обидное. Ее привязали к дереву, прижигали тело каленым железом, а потом расстреляли [56].

После этой вакханалии кампания “социализации” пошла планомерно. Составлялись списки семей офицеров, чиновников, купцов, богатых казаков, в которых имелись девушки. А красноармейцам и чекистам в качестве поощрения выдавались удостоверения, скольких девушек предъявитель может “социализировать”. Эта практика осуществлялась вполне официально, в Краснодарском краевом архиве сохранились подлинники таких удостоверений, автору довелось видеть их. А монастыри по приказу Троцкого были превращены в “коммуны”. Монахов содержали под замком, под конвоем гоняли на работы, запрещали молиться, кормили вместе со скотом похлебкой из буряка и брюквы. В Екатерино-Лебяженской пустыни, когда от истощения умер настоятель, 120 иноков попытались протестовать – их заперли в церкви и взорвали.

Само понятие красного террора допускало разные толкования. Он шел постоянно, в виде отлова и уничтожения людей, чем-либо не потрафившим большевикам. Но потом вдруг оказывалось, что это был еще не “красный террор”, по тем или иным поводам объявлялись особые кампании. При войне против Польши такую кампанию провели в Смоленске – расстреляли 1200 человек. При прорыве Врангеля из Крыма в Екатериновлав прикатил Троцкий и провозгласил “красный террор”. Когда десант Врагнеля высадился на Кубани, в Екатеринодаре перебили 2 тыс. арестованных – одних расстреливали в тюремном дворе, других партиями по 100 человек выводили на мост через Кубань и скашивали из пулеметов.

Но все, что творилось до сих пор, перехлестнули зверства после взятия Крыма. Кстати, Фрунзе точно так же, как на Урале и в Семиречье, хотел здесь окончить гражданскую войну сочетанием военных побед и амнистии. Уже после взятия Перекопа он послал Врангелю предложение о сдаче на этих условиях. Всем, кто сложит оружие, обещалась жизнь, а для тех, кто пожелает – свободный выезд за рубеж под честное слово прекратить борьбу. Но 12 ноября 1920 г. Фрунзе строго одернул Ленин: “Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Удивлен уступчивостью условий. Если враг примет их, надо приложить все силы к реальному захвату флота, т. е. невыходу из Крыма ни одного судна. Если же не примет, нельзя ни в коем случае повторять и расправиться беспощадно” [93].

Таким образом расправа готовилась заранее. Но при этом предпринимались и усилия, чтобы поменьше белогвардейцев и гражданских лиц эвакуировалось за рубеж. Заместитель Троцкого Склянский обманом сумел получить подпись Брусилова под призывом с обещанием амнистии, листовку с этим воззванием раскидывали с аэропланов. И многие поверили, решили остаться на родине. А другие просто не смогли сесть на корабли.. На собрании московского партактива 6.12.1920 г. Ленин заявлял: “В Крыму сейчас 300 тысяч буржуазии. Это – источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим”.

Для “переваривания” вся власть в Крыму была передана “особой тройке”: председатель Крымского ВРК Бела Кун, секретарь обкома партии и его любовница Розалия Землячка и председатель ЧК Михельсон. И Кун заверял, что “Крым – это бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выйдет”. Для успокоения населения было объявлено, что победивший пролетариат великодушен и мстить не собирается. Но “горловину бутылки”, перешейки полуострова, запечатали кордонами. Выезд разрешался только за личной подписью Белы Куна. А потом вышел приказ об обязательной явке всех офицеров на “перерегистрацию”. Пришедших арестовали, и пошла мясорубка. В первую же ночь в Симферополе было расстреляно 1800 человек, в Феодосии – 420, в Керчи – 1300, в Севастополе – 1600…

Дальше террор перекинулся и на мирное население. В Севастополе казнили 500 портовых рабочих, помогавших грузить белые суда, в Алупке – медперсонал санаториев, где лечились белые. По городам проводились облавы с оцеплением и прочесыванием кварталов. Хватали членов семей белогвардейцев, медсестер, врачей, учителей, юристов, священников.. Агенты ЧК и особотделов шныряли по улицам, задерживая людей просто по признаку хорошей одежды. Потом пошли аресты по анкетам – всем лицам старше 16 лет предписывалось ответить на 40-50 вопросов, а через 2 недели со своей анкетой явиться в ЧК для “собеседования”. Если же вместо собеседования человек сбежит, арестовывали его родных [44, 74].

Тюрьмы были переполнены. А по ночам кипела “работа”. Партии по 60-80 человек выводили за город, приказывали раздеваться догола и растреливали из пулеметов. Потом процедуру “усовершенствовали”. Чтобы не возиться в темноте с вещами казненных, стали раздевать людей еще в тюрьме. И очевидцы наблюдали из окон кошмарные картины, как колонны обнаженных мужчин, женщин, стариков и подростков на морозе, под зимним студеным ветром гнали на смерть. Для удобства применяли и другую “рационализацию”. Пригнав к заранее вырытым ямам, обреченных заставляли ложиться, “под равнение”, слой живых на слой мертвых. После чего полосовали пулеметной очередью. Иногда раненых добивали камнями по голове, иногда закапывали полуживыми. Часто захоронения не зарывали, ленились – пусть местные зарывают, если вони не хотят.

Но не только расстреливали. В Керчи устраивали “десанты на Кубань” – вывозили в море и топили. В Севастополе сотни человек были повешены – по Нахимовскому проспекту, Приморскому бульвару, Екатерининской и Большой Морской в качестве виселиц были использованы все деревья, столбы, даже памятники. При допросах арестованных применялись жуткие пытки. Забивали битое стекло в задний проход, ставили горящие свечи под половые органы... А палачи проводили время в постоянных оргиях. Карателей тут требовалось много, “работа” была напряженной, но их и обеспечивали всем, что пожелают: вином, спиртом, кокаином. Каждый из карателей обзаводился “гаремом” из 4-5 любовниц. Брали их из пленных медсестер, из арестованных “буржуек”. Глушили себя алкоголем, наркотиками, групповухами, женщин разыгрывали в карты, а если надоедят – тоже расстреливали и брали других.

По данным генерала Данилова, служившего в штабе 4-й красной армии, с ноября 1920 по апрель 1921 гг. в Крыму было казнено более 80 тяс. человек [44]. И.С. Шмелев в показаниях Лозаннскому суду называл цифру 120 тыс.[103] Но противоречия тут нет, потому что люди погибали не только от рук палачей. Свирепствовали эпидемии, а медицинское обеспечение отсутствовало. А уж в тюрьмах и бараках арестованных тиф гулял вовсю, многие не доживали до расстрела. Кроме того, Крым был беден продуктами питания. Что имелось – подъели белые, а потом красные войска. Что осталось – вывезли большевики. Подвоза извне не было, а выезд из Крыма был запрещен! Начался голод. Стало умирать и местное татарское население, в городах доходили до людоедства. Ну а бесприютные беженцы гибли в первую очередь [74].

Но и не всех арестованных казнили именно в Крыму. Сперва-то под расстрелы отправляли всех подряд. А позже, пресытясь кровью, стали взвешивать “виновность”. Одних определяли “в расход”. Других, чья “вина” выглядела меньше – отправляли на Север в лагеря. А самым “легким” наказанием считалась отправка в лагерь, специально созданный в Рязани. Хотя итог получался одинаковым. В северные лагеря осужденных везли железной дорогой неделями, а то и месяцами, многие погибали в пути. А тех, кто все-таки добрался, ждал… расстрел. В 1920-21 гг в Холмогорах истребляли всех прибывших [76]. Ну а лагерь под Рязанью считался “близко”, этапы туда гнали пешком. И они вообще не доходили до места. Едой осужденных не обеспечивали, они быстро выбивались из сил, да и конвоирам не улыбалось топать тысячу километров. И весь этап расстреливали где-нибудь в степи, списав трагедию на тиф.

 

РОССИЯ ОПТОМ И В РОЗНИЦУ.

Нашу страну “умиротворяла” ужасом, кровью, обманами и интригами. И по мере “умиротворения” она становилась… товаром, привлекательным для покупателей. Главным продавцом стал Троцкий. Он вообще находился в этот период на вершине своей славы и карьеры. Красовался на плакатах, воспевался в песнях, превозносился в газетах. Даже город Гатчину переименовали в Троцк. Причем официальные посты не всегда соответствовали реальной власти. Нарком по военным и морским делам, нарком путей сообщения… Ну какое отношение могли иметь эти должности к глобальным экономическим проектам? Нет, оказывается, имели. Все такие проекты с участием зарубежного капитала осуществлялись только через Льва Давидовича. А покупатели не замедлили появиться. Одним из них стал В.Вандерлип. Он был в общем-то всего лишь посредником. Но представлял финансовые, деловые круги Америки – и политические тоже. В 1920 г. в США готовились президентские выборы, и уже было ясно, что песенка парализованного Вильсона спета. Крупный капитал делал ставку на кандидата от республиканцев Гардинга. От его имени и выступал Вандерлип, для начала предложивший Советскому правительству уступить американцам… Камчатку [150].

Он без обиняков, по-наглому, писал в Совнарком: “Наши американские интересы приводят нас к столкновению с Японией, с Японией мы будем воевать. Чтобы воевать, нам надо иметь в своих руках нефть…Не только надо иметь нефть, но надо принять меры, чтобы противник не имел нефти. Япония в этом отношении находится в плохих условиях. Под боком около Камчатки находится какая-то губа (я забыл ее название), где есть источники нефти, и мы хотим, чтобы у японцев этой нефти не было. Если вы продадите нам эту землю, то я гарантирую, что в народе нашем будет такой энтузиазм, что ваше правительство мы сейчас же признаем. Если не продадите, а дадите только концессии, я не могу сказать, чтобы мы отказались рассматривать этот проект, но такого энтузиазма, который гарантировал бы признание Советского правительства, я обещать не могу…” [62]

Через Троцкого Вандерлип вышел непосредственно на Ленина, и Владимир Ильич… согласился. После переговоров было подготовлено тайное соглашение отдать Америке всю Камчатку в концессию “для экономической утилизации”. А чтобы иметь юридическое право предоставлять иностранцам эти и другие концессии, были даже подрегулированы границы Дальневосточной республики. Сперва-то она провозглашалась от Байкала до Тихого океана. Но потом уточнили, что Якутия, Колыма, Чукотка, Камчатка входят не в ДВР, а в Российскую Федерацию, и распоряжается ими Москва.

Однако Гардинг еще не был президентом, чтобы осуществить “камчатский проект” требовалось ждать выборов. Мало того, Гардинг до выборов опасался этим заниматься. Ведь в США бушевала кампания по обвинению в связях с большевиками, развернулая против Вильсона, созданный в 1919 г. сенатский комитет Овермана проводил слушания, собирал материалы. И соперники на выборах могли успешно использовать аналогичные обвинения против Гардинга. Но не зевали и японцы. Они были возмущены и оскорблены тем, как в Версале западные державы окоротили их интересы. И теперь надеялись наверстать свое за счет России. О поползновениях США они узнали. И игры Америки, которая, с одной стороны, требует удаления японцев с Дальнего Востока, а с другой, сама желает подмять эти края, в Токио очень не понравились. Япония стала предпринимать ответные меры.

“Подыграли” ей сами большевики. В условиях непрочного мира, установившегося на Дальнем Востоке, были объявлены выборы в Учредительное собрание. Но “демократической” агитацией советские представители не довольствовались. Терроризировали и убивали активистов конкурирующих партий. Разлагали войска атамана Семенова. Была создана Госполитохрана – филиал ВЧК. А красноармейцы то меняли звезды на кокарды и нашивали на рукава ромб, превращаясь в “народармейцев” ДВР, то снимали всякие знаки различия и становились “партизанами”, которые могли действовать как угодно, а Временное правительство ДВР разводило руками: дескать, “народная стихия”, мы за это не отвечаем.

15 октября, едва последний японский эшелон покинул Забайкалье, красные части под видом “мятежных” партизан нанесли внезапный удар по армии Семенова. Она была разгромлена и отступила в Маньчжурию. В Забайкалье сразу же развернулся жестокий террор. Госполитохрана начала аресты. По селам и станицам наводили “порядок” партизаны и псевдо-партизаны. Репрессии приняли такой размах, что 15 % забайкальских казаков бежали в Китай [144]. А большевики, подавив и разогнав своих противников, провели выборы в Учредительное собрание ДВР. И в таких условиях, ясное дело, добились нужных для себя результатов.

Но обман был слишком очевиден. И японцы этим немедленно воспользовались. Поддержали антисоветские выступления на Дальнем Востоке. Во Владивостоке произошел переворот, возникло правительство братьев Меркуловых. С помощью Японии Советская власть была свергнута и на Камчатке, Чукотке. Правительство Меркуловых отказалось признавать ДВР и призвало на помощь японцев. Теперь Токио получил “официальный” предлог оставить свои войска на Дальнем Востоке, и обещанные концессии американцам “улыбнулись”. Скандальные материалы о контактах Вандерлипа с большевиками были переданы и конкурентам Гардинга, попали в американскую прессу. И кандидату в президенты пришлось публично отречься “Вандерлипа не знаю, и никаких сношений с Советской властью не признаю” [62].

К концу 1920 г. две независимых республики оставались еще в Закавказье – Армения и Грузия. По британским планам, они должны были сохранить суверенитет так же, как республики Прибалтики. Но ведь и здесь действовала конкуренция! Суверенные республики достались бы для эксплуатации англичанам и французам, а американцам было проще оперировать через советские концессии. Наложился и другой фактор – гражданская война в Турции. Ее раздел и оккупация вызвали возмущение в народе, сопротивление возглавил Кемаль-паша Ататюрк, установив контролль над восточной частью страны. Таким образом Грузия и Армения оказались отрезаны от британских и французских покровителей.

Но и в самих закавказских республиках положение было критическим. Гражданская война в Турции сопровождалась жестокой межнациональной резней. Если в 1918 г. армянские части с помощью русских добровольцев сумели остановить османское нашествие, выиграв Сардарапатскую битву, то к 1920 г. “демократическое” дашнакское правительство совешенно развалило свою армию. Она не могла организовать серьезный отпор, турецкие отряды и банды вторгались и резали армян почти беспрепятственно. Народ уповал только на защиту со стороны России, какой бы она ни была – красной или белой. 29 ноября советские дивизии двинулись в Армению. Без боев. Армянские части просто переходили на их сторону, люди приветствовали их как избавителей. И Армения стала советской республикой.

С Кемалем большевики легко договорились. Уступили ему Карсскую область, Ардаган, Артвин, до революции принадлежавшие России. Туркам обещали отдать огромные запасы оружия, скопившиеся на Юге России, помочь военными специалистами. А большевики смогли беспрепятственно действовать в Грузии. Предлогом послужили пограничные армяно-грузинские конфликты [27]. Грузинское правительство, несмотря на собственное тяжелое положение, вело крайне шовинистическую линию, претендовало на сопредельные земли, притесняло людей негрузинской националности. В районах совместного проживания армян и грузин возникали столкновения. И Красная армия для защиты армян двинулась в Грузию. Тут же было инициировано восстание “грузинских рабочих”, создавших революционное “правительство”, призвавшее на помощь большевиков.

Впрочем, и в Грузии большинство населения приняло сторону красных. Люди привыкли быть вместе с Россией, а отделение от нее привело к развалу экономических структур, нехватке товаров, топлива, дороговизне. В феврале 1921 г. республика была занята почти без сопротивления и провозглашена советской. Но при этом для Грузии была сохранена очень большая самостоятельность. Ей было оставлено право иметь свою валюту, практически полная независимость в вопросах народного хозяйства, внешних экономических связей [27]. Словом, несмотря на установление Советской власти, из Грузии делали еще одно “окно” для связей с зарубежьем.

Зато внутри России ни о каких экономических послаблениях не было и речи. Наоборот, продолжались катастрофические хозяйственные эксперименты. Впоследствии в советской литературе утверждалось, что “политика военного коммунизма” была временной и вынужденной, по причине гражданской войны. Ничуть не бывало! Внедрение экономических моделей Ларина всегда начиналось после побед большевиков. То есть, напротив, считалось, что война мешает реализации этих моделей. Напомню, весной и в начале лета 1918 г., в период “Триумфального шествия Советской власти”, был взят курс на запрет торговли, продразверстку и всеобщую трудовую повинность. Во время побед конца 1918 – начала 1919 гг по проектам Ларина пошла “коммунизация” крестьян. Поголовной “коммунизации” не получилось, пришлось свернуть планы. Но все же был создан ряд совхозов, где крестьяне объявлялись рабочими и должны были, как рабочие, не иметь собственности, трудиться за паек.

У самого Ларина со временем стала проявляться тяжелая болезнь, прогрессирующая дистрофия мускулов, он стал паралитиком. Однако на его теоретической плодовитости это не сказывалось. Считалось, что ум его остется глубоким и ясням, он по-прежнему признавался непререкаемым “светилом” в области экономики. И в конце 1920 г. по его разработкам развернулся следующий виток “реформ”. 4 декабря вышел декрет о бесплатной раздаче продовольствия. В разоренной голодной стране он выглядел насмешкой. Но были проведены показательные кампании раздач продуктов “пролетариям”. “Буржуазия” и “имущие классы” (т.е. интеллигенция) из претендентов на подобные блага заведомо исключались. Затем последовали декреты об отмене платы за почтовые, коммунальные услуги, прокзд на транспорте, о бесплатной раздаче промтоваров. Готовилась вообще отмена денежного обращения, замена купли-продажи прямым “продуктообменом”. Но все это дополнялось и бесплатным трудом. И продразверсткой. А Ленин, как и раньше, пребывал под гипнозом этих теорий, веря, что они ведут к созданию общество нового типа.

На самом деле эксперименты лишь углубляли общую катастрофу России. И американский советолог Р.Пайпс отмечал, что “другу Ленина, парализованному инвалиду Ларину-Лурье принадлежит рекорд: за 30 месяцев он разрушил экономику сверхдержавы”. Ну нет, не один рушил. Необходимость реформ Ларина горячо отстаивали Бухарин, Преображенский, Троцкий. В современных исторических источниках с какой-то стати внедрилась версия, будто Лев Давидович на год раньше Ленина предлагал переход к нэпу. Впрочем, путь внедрения этой версии прослеживается очень четко. Своей прозорливостью и мудростью похвастался сам Троцкий в мемуарах – которые, как уже было показано, слишком часто не имели даже близкого отношения к истине. Потом утверждения Троукого подхватили иностранные и российские антисталинисты. А потом стали переписывать друг у друга историки.

Но переписывать абсолютно без проверки. Да, без проверки, уж это можно утверждать однозначно. Потому что в мемуарах можно написать все что угодно. Бумага, она, как известно, все стерпит, не только мемуары, но и использование в известных местах. А строгие исторические факты, причем широко известные, говорят не о стремлении Льва Давидовича к нэповским порядкам, а совсем об обратном. В том самом 1920 г., когда он якобы предлагал изменить экономическую политику, он насаждал жесточайший “военный коммунизм” среди железнодорожников. Став председателем ЦК Союза транспортных рабочих, развернул дискуссию о профсоюзах. Требовал их “огосударствления”. Такие профсоюзы он называл “школой коммунизма”, видел в них инструмент управления пролетариатом. Профсоюзные структуры должны были стать подобием военных, и через них осуществилась бы милитаризация уже не только железнодорожников, а всех рабочих.

В ходе дискуссии о профсоюзах в 1920 – 21 гг Троцкий требовал сохранения в управлении страной методами “военного коммунизма”. Настаивал на том, что индустриализацию в России надо проводить на основе принудительного труда и поголовной “коммунизации” крестьян. А для перехода к системе принудительного труда по мере ликвидации фронтов начал создавать “трудовые армии”. В его распоряжении находилось 5 млн красноармейцев. Правда, 5 млн – только по списку. Многие давно дезертировали, другие вымерли от тифа. А командиры полков и дивизий не спешили исключать их из списков, чтобы и на них получить скудное довольствие, подкормить и одеть оставшихся. Тем не менее армия была чрезвычайно большой для мирного времени, слишком тяжелой обузой для страны. Ее решено было сократить до 800 тыс. Но Лев Давидович планировал и остальных не распускать по домам, а перевести в разряд “трудармейцев” и направлять работать туда, где прикажут.

К организации “трудовых армий” он привлек своего старого испытанного помощника М.Д. Бонч-Бруевича. А для того, чтобы эти формирования стали действительно работоспособными и не разбегались, подключил еще одно свое испытанное орудие. Перенацелил на новые задачи подчиненные ему Реввоентрибуналы. В инструкции им указывалось, что “трудовое дезертирство при данной обстановке является таким же актом контрреволюции, как и вооруженное восстание против рабочих и крестьян”. В марте 1921 г. на Х съезде РКП(б) Троцкий строил планы: “С бродячей Русью мы должны покончить. Мы будем создавать трудовые армии, легко мобилизуемые, легко перебрасываемые с места на место. Труд будет поощряться куском хлеба, неподчинение и недисциплинированность караться тюрьмой и смертью. А чтобы принуждение было менее тягостным, мы должны быть четкими в обеспечении инструментом, инвентарем...” [153] Полностью поддерживал его теоретик партии Бухарин. Он писал: “Принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи”.