Память двадцати шести святых преподобномучеников Зографских

Святые преподобномученики зографские: игумен Фома и с ним иноки: Варсонофий, Кирилл, Михей, Симон, Иларион, Иаков, Иов, Киприан, Савва, Иаков, Мартиниан, Косма, Сергий, Мина, Иосиф, Иоанникий, Павел, Антоний, Евфимий, Дометиан, Парфений и четыре мирских, имена которых неизвестны, – пострадали от папистов, разорявших святую Афонскую Гору в царствование Михаила Палеолога (1260–1282 г.) За дерзновенное обличение латиномудрствующих в ереси святые были сожжены в пирге (башне). Память их совершается 22 сентября^[248]. Но в Зографе празднуют им октября 10-го, в день их мученичества. Подробное сказание о подвиге святых преподобномучеников помещено нами далее, под 10 октября, в «Повести о нашествии папистов на Святую Гору». Кроме того, общая память св. новомучеников празднуется на Святой Горе в неделю 2-ю по неделе Всех Святых.

 

ОКТЯБРЯ

Житие преподобного и богоносного отца нашего Иоанна Кукузеля^[249]

Иоанн Кукузель^[250] родился в Диррахии. В детстве, оставшись сиротою, он поступил в придворную константинопольскую школу, где, по чрезвычайно нежному голосу, по миловидности и отличным дарованиям, обратил на себя внимание императора (Комнина) и двора его и скоро опередил всех школьных своих товарищей – так что наконец сделался единственным придворным певцом. Юного Иоанна осыпали ласками, лелеяли за трогательное его пение и скромность, но сердце его при всем этом томилось неизъяснимым для него чувством тайной скорби и пренебрежения ко всем удовольствиям жизни. Среди всех очарований двора, среди живительных и сладких надежд в будущем, Иоанн страдал – тем еще более, что не было сердца, которому бы мог он открыть свои томления, которое бы поделилось с ним сочувствием и усладило страдальческую тоску его. Страдания его умножились, когда проведал он, что император думает принудить его ко вступлению в брак. Мысль, что ради временных наслаждений жизни можно потерять радости Царствия Божия, до того тревожила юного Иоанна, что он решился непременно бежать из столицы и скрыться в какой-нибудь отдаленной пустыни. Бог видел чистоту намерений его и Сам благопоспешил исполнению их.

Когда юный девственник стал тяготиться придворной жизнью и придумывал средства избавиться от нее, со святой Горы Афонской прибыл в Константинополь лаврский игумен по монастырским своим делам. Иоанн случайно увидел старца, и юное его сердце затрепетало от радости. Он нежно и детски полюбил святогорского пришельца, сблизился с ним, открыл ему свои мысли и намерения и требовал на них приговора. Когда старец не только одобрил, но и благословил их, Иоанн, вслед почти за ним, скрылся из столицы и в виде странника явился на Святую Гору, у лаврской Порты. На вопрос привратника, кто он, откуда и чего требует, Иоанн отвечал, что он простолюдин, пастух и хочет быть монахом. «Молод еще», – заметил привратник. – «Благо – в юности взять ярем Господень на ся», – отвечал скромно Иоанн и убедительно просил доложить о нем игумену. Привратник доложил про незнакомого пришельца игумену и братии, которые рады были ему, потому что нуждались в пастухе для пустынных козлищ. Иоанн был принят и сопричислен к братству: его постригли и поручили ему пасти на горных пажитях монастырское стадо. Эта должность, сама по себе новая, чрезвычайно обрадовала набожного певца: он погрузился со стадом своим в глубь святогорских пустынь, и любимым его занятием там было богомыслие и молитва.

Между тем, император, узнав о бегстве любимца своего, крайне огорчился и послал в некоторые из отдаленных мест нарочных для отыскания певца, но покрываемый Богом, Иоанн остался в совершенной неизвестности, несмотря на то, что посланные императора были и на Святой Горе, и даже в лавре святого Афанасия. Тихо и спокойно текли дни и годы Иоанна в строгой пустыннической жизни: он не мог нарадоваться новому своему положению. Однажды в трогательном и глубоком раздумье сидел он при своем мирно пасшемся стаде: мысль его переносилась чрез пространство всего минувшего, и сердце трепетало чувством живой признательности к Богу и всепетой Его Матери, за Их промысл о нем. Думая, что никого нет в пустыне и никто не слышит его, Иоанн начал петь, как бывало, Божественные свои гимны, и ангельский его голос далеким эхом переливался и замирал на пустынных высотах Афона мелодическими своими звуками. Долго и в сладости пел умилившийся Иоанн, не видя и не зная, что один пустынник, таившийся близ него в дикой трещине скалы, подслушивал его. Звуки пастушеского пения потрясли сердце строгого пустынника, растрогали до слез и произвели благодатное впечатление на растеплившуюся его душу. Пока пел Иоанн, пустынник не сводил с него глаз своих, не понимая, откуда взялся в пустыни такой ангельский голос, такой безподобный певец. Изумление пустынника достигло высшей степени, когда он заметил, что самые козлища не паслись под гармоническими звуками пастушеских песен, – что самые животные, притаив дыхание и окружив своего пастуха, неподвижно стояли пред ним и не сводили с него неразумных глаз своих, как будто усыпленные, как будто очарованные ангельским его голосом. Нимало не медля, пустынник отправился в лавру и известил игумена о дивном пастухе и трогательном его пении. Иоанн был вызван из сокровенной пустыни и, нехотя, только заклинаемый именем Божиим, открылся игумену, что он придворный сладкопевец Иоанн. Игумен едва мог узнать в потухающем его взоре и в безжизненных ланитах любимца царева, с которым он сблизился в Константинополе и который тогда был в полном развитии жизни, с пленительным взором и с играющим на щеках румянцем. По слезной просьбе скромного Иоанна настоятель оставил его при прежнем пастушеском послушании; впрочем, боясь императора, на случай, если б донесся до него слух от открытии его любимца, игумен отправился в Константинополь и лично представился государю.

– Помилуй, государь, раба твоего! – воскликнул старец, целуя ноги своего царя, – во имя Бога, желающего всем и каждому из нас спасения, умоляю тебя, выслушай отечески мою просьбу, исполни ее, да и Бог исполнит во благих желания твои!

Тронутый глубоким верноподданическим смирением старца, император поднял его и ласково спросил:

– Чего ты, отец, хочешь от меня?

– Прости меня, государь, если я буду дерзок пред твоим величеством! Просьба моя ничтожна до того, что легко ее исполнить. Тебе это просто и ничего не стоит с твоей стороны, кроме одного твоего слова; между тем, исполнение ее составит утешение и радость самых ангелов и благо моей лавры.

– Чего же ты хочешь? Говори, я все исполню, – ласково промолвил император.

– Царское слово свято, – почтительно заметил игумен, – оно неизменно!

– Так, так, отец! – сказал император, растроганный простотою старца, – чего же ты хочешь?

– Подари нам одного из своих подданных, который ищет вечного своего спасения и молится о державе твоей, – более ничего, – сказал игумен и замолчал.

– Изволь, – весело отвечал император, – кто ж он и где?

– У нас уже, и даже в ангельском образе, – боязненно сказал старец, – имя его – Иоанн Кукузель…

– Кукузель? – с поспешностью сказал император, и слезы невольно выступили из глаз его и скатились на царственную грудь.

Тогда игумен рассказал подробно об Иоанне. Император внимательно слушал и наконец с чувством воскликнул:

– Жаль мне единственного певца! Жаль мне моего Иоанна! Но если он уже постригся – нечего делать! Спасение души дороже всего: пусть молится о спасении моем и царства моего.

Старец благодарил Господа и милостивого своего государя и весело воротился в свою лавру. С той поры Иоанн остался спокоен – выстроил себе келью с церковью во имя Архангелов и, уединяясь там шесть дней, в воскресенье и другие праздники приходил в собор, становился на правый клирос и умилительно пел в числе других певцов. Раз таким образом, пропев в субботу акафист, после бдения, он сел в форму – так называются братские седалища – напротив иконы Богоматери, пред которой читался акафист, и тонкий сон упокоил утомившиеся его чувства.

– Радуйся, Иоанн! – вдруг произнес кроткий голос.

Иоанн смотрит… В сиянии небесного света стояла пред ним Богоматерь.

– Пой и не переставай петь, – продолжала Она, – Я за это не оставлю тебя.

При этих словах Богоматерь положила в руку Иоанна червонец и стала невидима. Потрясенный чувством невыразимой радости, Иоанн проснулся и видит, что действительно в правой его руке лежит червонец (златница). Слезы искренней признательности потекли из очей певца: он заплакал и благословил неизреченную милость и благословение к нему Царицы Небесной. Червонец был привешен к Богоматерней иконе, пред которою пел Иоанн и удостоился явления небесного, и поразительные чудеса совершались от иконы и от самой златницы. С тех пор Иоанн усерднее прежнего начал проходить клиросное свое послушание, но сколько от тайных келейных подвигов, столько же и от долгих стояний в церкви ноги его отекли, открылись на них раны и закипели червями. Недолго, впрочем, страдал Иоанн. Ему, как и прежде, в тонком сне, явилась Богоматерь и тихо произнесла:

– Будь отныне здрав!

Раны исчезли, и признательный Иоанн остаток дней своих провел в изумительных подвигах созерцательной жизни и до такой степени просветился духом, что удостоился провидеть час и день своей кончины. Умилительно простился он с собравшейся к нему братией и, заповедав похоронить свое тело в Архангельской, созданной им, церкви, с райской улыбкой на молитвенных устах отошел ко Господу, и теперь на небесах купно с ликами ангельскими, устами уже не земными и тленными, немолчно славит Приснославимого, – Ему же и от нас да будет честь и слава, и благодарение, во веки веков. Аминь.

 

Память преподобного Григория, доместика великой церкви^[251]

В лавре святого Афанасия просиял также высоким своим житием и благоговейнейший певец и доместик, преподобный Григорий. Он особенно известен по следующем славному, чудесному событию, которому удостоился быть причастным. – Святейший вселенский патриарх Каллист 1-й (см. о нем 20 июня), во дни игуменства в лавре преподобнейшего Иакова Прикана^[252], определил на Литургии Василия Великого, во время диптихов (на задостойнике), петь: «О Тебе радуется», но преемник его, святейший Филофей, отменил постановление своего предшественника, повелев петь: «Достойно есть», как кратчайшее. От этого в церкви родилось некоторое недоумение. Раз, накануне Светов (Богоявления), Григорий Александрийский^[253] повелел сему доместику Григорию петь: «о Тебе радуется», но державшиеся стороны Филофея^[254] противились сему: однако ж Григорий Александрийский настоял, и доместик пропел: «о Тебе радуется»… После бдения, совершавшегося на сей великий праздник, легкий сон на несколько времени смежил очи утомившегося певца Григория, и – о, чудо! – он видит пред собою Владычицу мира, Которая говорит ему: «приими воздаяние за твое пение, доместиче! – много благодарю тебя за твою песнь в честь Мою». Сказав это, Она дала ему златницу, которая тогда же была повешена на святой иконе Богородицы, в сей святой лавре. С этого времени Церковь определила – на Литургиях Василия Великого и на навечериях петь: «о Тебе радуется»^[255].

 

ОКТЯБРЯ

Страдание святого мученика Георгия^[256]

Блаженный Георгий был родом из Филадельфии, сын христианских родителей. Пришедши в возраст, он удалился из своего отечества и поселился в Карачасу – одном местечке епархии Илиопольской. Здесь, ослепившись вихрем мирской суеты, принял он исламизм, но спустя немного дней после несчастного признания лжи истиною, тьмы светом, отрезвился от умного ослепления, живо почувствовал тяжесть своего преступления, горько о нем плакал и искал средств к своему исправлению. Почему, улучив удобное время, он удалился оттуда, прибыл на Святую Гору, исповедал там одному духовнику свой грех, исполнил назначенный им канон и, по исполнении его, был помазан священным миром. Привившись таким образом к духовной маслине – Христу, он довольно лет всячески подвизался для умилостивления Бога, прогневанного великим его преступлением отречения; однако душа его никогда не имела в себе полного мира. Размышляя о словах Господа: иже отвержется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз пред Отцем Моим, Иже на небесех (Мф. 10, 33), блаженный не находил никакого другого средства загладить свое отречение от Христа, кроме исповедания Его пред теми, пред которыми отрекся Его, и кроме пролияния за Него крови своей; размышляя же о сем, воспламенился наконец непременным желанием мученичества. Объявив об этом намерении своему духовнику и некоторым другим духовным отцам и найдя их согласными со своим желанием, он раздал все, какое было у него имение, отцам в милостыню, прося и молитв, столь нужных ему для предстоящего великого подвига, и, оставив Святую Гору, прибыл в Карачасу. Турки, увидев его здесь, узнали и, тотчас же схватив его, привели к судье и свидетельствовали, что этот человек в такое-то время отрекся Христа и сделался турком, а теперь, явившись сюда, ходит в христианских одеждах. «Правда ли это?» – спросил судья Георгия. – «Совершенная правда, – с великим дерзновением отвечал мученик Христов, – я действительно тот хаджи-Георгий, который в такое-то время по безумию своему отрекся своей веры и принял вашу, но, сходив в разные места, я хорошо понял, что вера ваша ложная, и потому теперь пришел сюда за тем, чтобы отдать вам ее назад. Велик мой грех, что я оставил первую мою веру, которая есть чистое неподдельное золото, и принял вашу – этот ничтожный металл. Итак, исповедую пред вами, что я снова христианин, именуюсь Георгием и за любовь ко Христу готов излить всю мою кровь. Теперь делай со мною что хочешь». – Судья, чтобы переменить мысль его, употребил все средства, но мученик стоял в вере Христовой твердо и непоколебимо. Видя эту непреклонность его мысли, судья велел слугам своим ввергнуть страстотерпца в темницу и мучить его там до тех пор, пока отвратят его от христианства. Получив такое нечестивое повеление, слуги устремились на страдальца Христова, как неукротимые звери и, ввергнув его в темницу, 8 дней мучили лютейшими муками: они – диавольские слуги – растянули его ноги в дереве до того, что так называемые пахи едва не разрывались, затем принесли металлическую, сильно раскаленную чашку и надели ее на голову ему, как скуфью; потом обвили веревкой голову его и стянули ее так сильно, что белки глаз его выступили из своих мест. Но мужественный воин Христов, от таковых безчеловечных мук полумертвый, взывал:

– Если и еще что сделаете мне, не отрекусь веры своей: христианином родился, христианином живу, христианином и умру.

Итак, нечестивцы, будучи не в силах привести его к своему нечестию, возвестили о том судье, и он тогда же подписал мученику смертный приговор, по которому палачи, взяв его из темницы, привели на место казни и там обезглавили. Это совершилось в 1794 году, 2 октября. Так приял блаженный Георгий венец мученический от подвигоположника Христа Бога нашего, Которому подобает всякая слава, честь и поклонение со безначальным Его Отцом и пресвятым и благим и животворящим Его Духом во веки веков. Аминь.

 

ОКТЯБРЯ

Обретение святых мощей преподобного отца нашего Евдокима Ватопедского^[257]

Хранит Господь вся кости святых Своих (Пс. 33, 21), – так вещает божественный пророк Давид. А сколько чудес творит Всемогущий Бог чрез избранных Своих! Но есть люди, которые не только отвергают всякое чудо, но даже с презрением относятся к тем, которые имеют чистую веру в Бога и в ходатайство святых угодников Его. Эти люди, по словам пророка Исаии, ослепили глаза свои и окаменили сердце свое, да не видят глазами и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтоб Я исцелил их (Ис. 6, 10). Между тем, сердце верующего и горящего любовью к памяти святых всегда получает благодатное утешение.

Из нижеприведенного события, бывшего в Ватопедском монастыре, каждый должен убедиться, что действительно Бог чудодействовал и чудодействует чрез святых Своих.

В сентября месяце 1841 года при епитропе архимандрите Филарете в Ватопедском монастыре производилась поправка обветшавшей братской усыпальницы, в которой хранились кости отшедших на вечный покой отцов и братий. Когда стали разбирать кровлю усыпальницы, то по неосторожности рабочих кровля обрушилась и завалило мусором один угол усыпальницы. Когда стали очищать усыпальницу, то вдруг из мусора разнеслось необыкновенное благоухание, и чем более разрывали мусор, тем сильнее разливалось благоухание. Вслед за тем глазам работников представился человеческий остов, у которого череп был обнажен и ничем не покрыт, прочее же тело обвито хитоном из бумажной материи. При дальнейшем откапывании оказалось, что этот остов находился в коленопреклоненном положении и левым боком прислонен к стене усыпальницы, руки были крестообразно сложены на груди, и под правою находилась небольшая икона Пресвятой Богородицы. Все кости остова плотно соединялись между собою сухими жилами и надкожной плевою. Это произошло в среду, 1 октября.

Об этом открытии тотчас дано было знать архимандриту Филарету и двум иерархам: митрополиту адрианопольскому Григорию и архиепископу смирнскому Хрисанфу, которые в то время находились в Ватопедском монастыре на покое. При виде остова, от которого исходило благоухание, все пришли в удивление и хранили глубокое молчание. Наконец, архиепископ Хрисанф, обращаясь к митрополиту Григорию и прочим братиям, собравшимся в усыпальнице, сказал:

– Отцы святые и братия, что мы стоим и удивляемся тому, что видим и что обоняем! Внимайте, други, и благоговейте пред десницею Всевышнего, Который и из сухих костей угодника Своего источает неоскудное райское благоухание! Кто другой кроме Бога нашего так помазал их?! От кого другого это Божественное благоухание?! Как могут кости и сгнившее тело сами по себе источать его?! Из Евангелия мы знаем, что Лазарь, пробыв только четыре дня во гробе, издавал зловоние: смердит, сказано, четверодневен бо есть (Ин. 11, 39). Так и быть должно, ибо самые кости наши, по разрешении от плоти, отдают земле некую дань зловонием, а сии мощи неизвестного нам угодника Божия источают райское благоухание. Из этого не следует ли заключить то, что Дух Божий, как при жизни обитал в сем угоднике, так точно и по смерти не оставил его. Итак, прославим Бога, дивного во святых Своих и почтим святого Его угодника.

После этого мощи святого перенесли в церковь святых Апостолов, находящуюся в усыпальнице, и на другой день архимандрит Филарет собрал старшую братию и с ними стал рассуждать о имени святого, также и о том, как святые сии мощи обрелись в усыпальнице среди множества других костей.

Изыскивая имя святого, все желали наименовать его как-нибудь сообразно с обстоятельствами. Итак, общим мнением решили назвать святого Евдокимом ^[258]. Если же святой угодник Божий считает неприличным прославиться под именем Евдокима, то да благоволит сам объявить свое имя. И таким образом под символическим именем Евдокима и поныне чествуется и ублажается сей угодник Божий. – Касательно же того, каким образом обрелись в усыпальнице мощи святого, были разные мнения, из коих мнение одного из братий, ученого мужа Никифора, было одобрено всеми. Он говорил так:

– Святой угодник Божий предвидел час своей кончины и, никому ничего в монастыре о том не сказав, взял в свои объятия икону Богоматери, и тайно исшедши из обители, вошел в темное место усыпальницы, где думал лучше скрыться. Там он, преклонив колена, сказал: «Господи! В руце Твои предаю дух мой», – и отошел в вечный покой.

Это мнение совершенно сообразно с обстоятельствами: они убеждают, что, действительно, угодник Божий скончался так, как говорит Никифор. Ибо, если бы святой погребен был сначала вне усыпальницы, то неужели в то время, когда его выкапывали из земли и переносили в усыпальницу, никто не ощущал от мощей благоухания! Наконец, если видели его одетым и притом с иконою, неужели бы умолчали о столь необычайном обстоятельстве?

Если же допустить, что святой был положен в темном месте усыпальницы, то для чего с иконою и почему он один положен там, тогда как все усопшие зарываются в землю? В усыпальницу же складываются только одни кости почивших отцов, которые вырываются из земли по прошествии трех лет со дня погребения усопших^[259]. Но из всего этого видно глубокое смирение святого, который скрытно проводил добродетельную жизнь, не показывая своих добродетелей пред людьми, а потому пожелал скрыть и свою праведническую кончину. Мало того, он и по смерти не захотел быть почитаемым от людей. Но Всемогущий Бог, пред Которым без награды не остается и чаша холодной воды, поднесенная жаждущему, не восхотел оставить в совершенной неизвестности Своего раба, всю жизнь работавшего Ему со страхом и трепетом, но прославил его и против его воли и явил его добродетельную жизнь на пользу многим. Что же касается до времени, когда именно святой скончался, то с точностью определить весьма трудно, но если взять во внимание количество костей, лежащих около святых мощей, то надобно предполагать, что немного времени почивали тут мощи святого, так как костей было не слишком много. Между тем, и здание усыпальницы, а равно и одежды святого, судя по материалу и работе, относятся не далее, как к первой половине XVII столетия.

Общим также советом положили совершить и бдение по случаю обретения сих святых мощей и тем воздать славу Богу, явившему Себя нам в этом чуде. Итак, в вечер субботы, 4 октября, мощи святого Евдокима с подобающей честью, благоговением и приличным псалмопением были перенесены в соборную церковь и, после всенощного богослужения и Литургии, с честью помещены в святом алтаре 5 октября в день недельный^[260].

Кратко описав обретение святых мощей преподобного Евдокима, мы не должны умолчать и о чудесах его. Из числа многих расскажем здесь только о двух, которые совершились в Ватопеде и которых мы были очевидцами (говорит составитель сказания): у одного монаха, страдавшего чахоткой, болезнь развилась настолько, что врачебные средства уже не имели никакого действия. Вследствие безнадежного своего положения больной обратился с усердной молитвой к преподобному Евдокиму. Когда он окончил молитву и немного забылся сном, вдруг видит подошедшего к нему боголепного и сединами украшенного монаха, который, дав ему малый сосудец, наполненный какой-то врачебной жидкостью, приказывал оную выпить. Когда больной выпил жидкость, явившийся налил ему во второй раз той же самой жидкости. После этого больной обратился к небесному посетителю и сказал:

– Благодарю тебя, отче, за твое усердие и любовь, которую ты оказал мне и напоил жаждущего.

В это время он пробудился от сна и на самом деле почувствовал себя как бы только что сейчас пившим прохладительный напиток, от которого получил совершенное исцеление. Между тем, он вспомнил и о своей молитве к святому, и, приписывая свое исцеление преподобному Евдокиму, бывший больной принес ему достойное благодарение и тотчас рассказал всей ватопедской братии о бывшем чуде. Братия, видя пред своими глазами здравым того, которого назад тому несколько часов обрекли на смерть, прославили Бога и Его святого угодника.

Другое чудо было над ватопедским же монахом Гавриилом, весьма искусным врачом, у которого случилось страдание седалищного нерва. Боль до того была нестерпима, что он не мог ни сидеть, ни повернуться на другой бок, а лежал в постели без всякого движения; при этом были испытаны все врачебные средства, от которых больной не получил облегчения. Видя жестокое страдание больного, братия посоветовали ему обратиться с молитвою к преподобному Евдокиму и попросить его помощи. Больной согласился и сказал:

– Если истинно, что святой Евдоким чудотворец и исцелит меня от жестокой болезни, я для священной его главы устрою серебряную раку.

После этого он погрузился в тонкий сон и видит подошедшего к нему боголепного старца, походившего на образ св. Евфимия Великого, который, коснувшись рукою его бедер, сказал:

– Твоя болезнь нисколько не опасна, а потому будь покоен, она скоро пройдет.

– Что ты, старче, шутишь надо мной, – отвечал Гавриил, – разве не видишь, как я страдаю и нахожусь в безнадежном положении?

– Ну, будь же от сего часа здоров, – сказал явившийся и пошел от больного.

По пробуждении Гавриил увидел себя исцеленным от тяжкой болезни, но не мог понять: во сне ли все это было или наяву, а потому спросил прислуживающего ему брата:

– Откуда тот старец, который сейчас разговаривал со мной?

Когда же прислужник сказал, что он никого не видел и никто в келью не приходил, тогда Гавриил вспомнил, как он обращался с молитвою к преподобному Евдокиму, а равно и о своем обете. А потому немедленно пожелал в знак благодарности святому исполнить данный им обет; для этого вызван был мастер, которому и заказана серебряная рака на главу преподобного. А чтобы не утратилась память сего чудесного исцеления, то на раке вырезали следующие слова: «Устроена сия рака для честной главы преподобного Евдокима монахом Гавриилом, которого сей преподобный исцелил от тяжкой болезни». Молитвами преподобного отца нашего Евдокима, да избавимся и мы все от встречающихся с нами недугов, душевных и телесных, и да наследуем Царствие Небесное. Аминь.

 

ОКТЯБРЯ

Страдание святого преподобномученика Макария Нового^[261]

Святой преподобномученик Макарий происходил от бедных родителей-поселян, живших в селении Кион, в Вифинской области, отца по имени Петр, и матери Анфусы. Во святом крещении он назван был Мануилом; когда он достиг отроческих лет, тогда родители отдали его одному ремесленнику-портному, от которого он научился не только этому мастерству, но и христианскому благочестию, так как ремесленник отличался примерной благочестивой жизнью. Таким образом Мануил прожил у своего хозяина ремесленника до 18-летнего возраста. В это время отец его из-за временного благосостояния и довольства к жизни самовольно отрекся от христианской и принял магометанскую веру и, для снискания себе большей чести, оставил свое родное селение Кион и поселился в многолюдном мусульманском городке Бруссе.

Однажды Мануил по поручению своего хозяина пришел в Бруссу за покупкою вещей, относящихся к его ремеслу. В это время встретился на рынке случайно с отцом своим, который, схватив его насильно, повлек в судилище, где заявил, что в то время, когда он принимал магометанскую веру, то и сей сын его обещался будто бы последовать его примеру; почему он и просил судью теперь присоединить сына его к магометанской вере. Мануил, слыша дерзостную клевету своего отца, утверждал, что он не только не давал своему отцу такого обещания, но и в помысле никогда не имел намерения отречься от истинной христианской веры и принять ложную магометанскую Но, однако, сколько несчастный юноша не силился доказать свою правоту и нежелание принять мусульманскую веру, усердные слуги Магомета избили его и насильственным образом совершили над ним обрезание.

Чрез несколько дней после обрезания Мануил скрылся из Бруссы и удалился на св. Афонскую Гору, где, обойдя все монастыри и скиты, он возлюбил скит св. Анны и здесь, подчинившись одному добродетельному и искусному в иноческих подвигах старцу, начал проводить жизнь в посте, бдении и молитвах, ревнуя во всем своему наставнику.

Прожив некоторое время под руководством старца, Мануил стал просить постричь его в ангельский образ, на что старец охотно согласился и постриг его с именем Макария. По принятии ангельского образа Макарий усугубил и иноческие свои подвиги. Но сколько ни удручал себя подвигами, душа его не была покойна: она страдала и приходила в содрогание от совершенного над ним турками гнусного обряда. Вследствие этой душевной скорби он проливал горькие слезы и невольное свое падение считал как бы происшедшим от собственного произволения, а потому, при крайнем своем послушании старцу, он прилагал труды к трудам и сокрушенным сердцем в смиренной молитве просил милосердного Бога простить ему невольное его падение.

И таким образом Макарий прожил в скиту двенадцать лет, но сердце его все-таки не было покойно, ибо в тайниках оного гнездилось смущение, вследствие которого не царили в нем вожделенные мир и радость, которые посылаются от Бога истинным подвижникам. Смущение, как густая туча, тяжелым слоем лежало на его сердце, чрез который не мог проникнуть радостный луч примирения его с Небесным Творцом. Как видно, Промысл Божий благоволил даровать блаженному мир совести и радость чрез мученический венец, почему и вложил ему мысль отдать себя на мучение и мученической кончиной примирить себя с Ним.

Вследствие этого он стал просить у своего старца благословения отпустить его в Бруссу, где он невольно принял обрезание, и там всенародно исповедать себя христианином, а Иисуса Христа истинным Богом и потом мученической кончиною смыть мрачное пятно с души своей. Но старец и слышать не хотел о его намерении, выставляя ему на вид то, что, не предавая себя на мученический подвиг, он может и здесь, в уединении, измыть все свои нечистоты покаянием, которое имеет силу Божественного крещения.

– Нет, честный отче, – смиренно отвечал Макарий старцу, – все то, что ты говоришь, истинно, и я верю, что покаянием изглаживаются грехи, но мой грех несравненно больше всех тех грехов, для которых положено долготерпеливым Богом покаяние. Мой грех такой, который только и возможно загладить мучением. Притом меня устрашают слова, сказанные Спасителем в Божественном Его Евангелии: Кто отречется Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным (Мф. 10, 33). Итак, с каким стыдом я, несчастный, предстану на всемирном суде Христовом, имея на себе печать (обрезание) отречения моего от веры в Него? О, отче! Трепещет во мне сердце при мысли, с каким безчестием я буду отринут от лица Божия! Да наконец, могу ли я, окаянный, быть уверенным, что я с этой скверной печатью сопричтен буду с избранниками Божиими! Нет, отче, уверяю тебя, что я не буду покоен во всю мою жизнь, если не совершу моего намерения. Итак, умоляю тебя, окажи твою любовь: благослови меня на мученический подвиг и пролей твою теплую молитву ко Господу, дабы Он укрепил меня среди различных мучений от врагов Христовой церкви и сподобил бы мужественно скончать течение в прославление христианской веры, в посрамление же лживого пророка Магомета с его последователями.

Старец, видя непреклонность мысли святого и что в душе его возжегся Божественный пламень, посоветовался с другими опытными отцами, которые после общего совета решили отпустить Макария на мученический подвиг. А потому, сотворив о нем усердную молитву и напутствовав благословениями, отпустили его в путь.

Когда святой Макарий пришел в Бруссу, в это время встретились там с ним турки, когда-то его знавшие, которые, несмотря на то, что он был одет в иноческую одежду, все-таки его узнали и, смотря на него, начали переговариваться между собой:

– Кажется, этот монах тот самый человек, который назад тому несколько лет отрекся христианской веры и принял нашу, а теперь, как видно, обратился в первую свою веру и сделался монахом.

Подозрение их вполне оправдалось, когда они, подойдя к нему, спросили его об этом самого.

– Да, – отвечал святой, – вы не ошиблись в вашем предположении: я тот самый, который назад тому двенадцать лет вероломным и насильственным образом приобщен к вашей магометанской вере, но так как я понял, что вера ваша ложная и скверная, то оставил ее и принял снова мою прежнюю истинную. Верую всем сердцем моим в Спасителя моего Иисуса Христа; вашего же пророка Магомета, обольстителя и обманщика, проклинаю, как виновника погибели многих народов, которые по слепоте своей уверовали в него и вместо света ринулись в тьму. Поэтому советую и вам выйти из той непроницаемой тьмы вашей ложной веры в Магомета и уверовать в истинный свет Иисуса Христа, дабы избегнуть вечных мук и наследовать вечную жизнь.

Нечестивцы, слыша хулу своей веры, схватили святого Макария и, нанося ему побои, повлекли в судилище, где, поставив его пред судьею, начали с шумом и криком обвинять его в том, что он несколько лет тому назад добровольно принял мусульманскую веру, найдя оную лучше христианской, но теперь опять уверовал в Распятого, а великого пророка их Магомета клянет и всячески поносит. Судья, выслушав обвинителей, ласково спросил святого:

– Друг мой! Ведь ты познал, что наша вера есть самая лучшая и принял ее добровольно, а теперь вдруг отрекся от нее и сделался монахом? Что это заставило тебя оставить нашу веру? Если тебя к этому привела бедность, то уверяю, что мы тебя обогатим и предоставим тебе великие почести, только ты опять уверуй в великого пророка Магомета; в противном случае предам тебя тяжким мукам и на части раздроблю плоть твою.

Святой Макарий безбоязненно отвечал судье:

– Веры вашей я всегда гнушался и теперь гнушаюсь и проклинаю; добровольно же оную я никогда не принимал, а что вы насильственным образом обрезали меня, то это знают все турки, бывшие причастными к этому делу, и если их заставить, чтобы они сказали истину, то уверяю тебя, что они засвидетельствовали бы пред всем миром, что меня насильно обрезали и что я не отрекался от веры в Искупителя моего Господа Иисуса Христа и никогда не отрекусь от Источника жизни, чрез Которого все живет и движется.

Судья видел, что к обвинению святого Макария нет ясных доказательств, притом и самый внешний вид его показывал, что он говорит истинно, а потому, посоветовавшись с муллою, хотел отпустить его. Но приведшие его турки никоим образом не соглашались выпустить его из своих рук, а потому с безчинными криками и угрозами приступили к судье и сказали:

– Куда же девалось правосудие? И какой же ты после этого судья и последователь великого пророка Магомета? Ты должен распространять магометанскую веру и строго преследовать тех, которые, приняв оную, опять обращаются к бывшей своей вере, а ты этим всем пренебрегаешь и отпускаешь этого отступника без всякого наказания. Итак, за твое нерадение и бездеятельность мы вынуждены будем донести на тебя царю.

Судья, убоявшись на себя доноса, сробел и, переменив милосердие на свирепость, приказал святого мученика повесить на виселице под мышки так, чтобы одни только концы пальцев его могли касаться земли, и потом однажды в день снимать его с виселицы и бить палками. И таким образом страдалец Христов провел в муках сорок дней. После этого он позван был к судье, который, обратившись к мученику, сказал:

– Одумался ли ты после столь жестокого наказания или продолжаешь стоять в своем упорстве? Советую тебе послушаться меня и уверовать в великого пророка Магомета, за что получишь от нас великие почести, иначе я вынужден будут предать тебя тягчайшим мукам.

– Одного только и прошу у тебя, нечестивый судья, – отвечал святой мученик, – собери все твои мучилищные орудия, какие только тебе внушит наветник злобы – диавол, и прикажи меня мучить ими, но и тогда знай, что помысл мой будет тверд и непоколебим в моем веровании в Иисуса Христа. Между тем, увидишь, какое мужество и терпение подает Он рабам Своим, которые за исповедание имени Его пред вами, обольщенными, вступили в борьбу с отцом вашим диаволом!

Мучитель после этих слов пришел в ярость и приказал св. мученика, связав у него ноги, опустить вниз головою в сухой и мрачный колодезь и однажды в день вытаскивать его, и после наложения довольных ударов опять опускать в оный. В таком мучении доблестный воин Христов пробыл девяносто дней.