Этика. Героический энтузиазм

Мужество Джордано Бруно поразило воображение современников вовсе не тем, что он бесстрашно взошел на костер. XVI столетие знало немало мучеников за веру. В подвиге Бруно восхищало одних и поражало других нечто совсем иное: как можно было идти на смерть, не веря в бессмертие души, не ожидая посмертного воздаяния. Смертность души – одна из предпосылок этического учения Джордано Бруно. Какие бы высказывания о бессмертии души мы ни встречали в его сочинениях, они относятся лишь к вечной духовной суб-

[294]

станции. “Ибо, если даже и ждем иной жизни и иного существования, – писал Бруно в “Изгнании торжествующего зверя”, – то все же та наша жизнь не будет такой, какой мы живем сейчас. Ибо эта жизнь проходит навеки без всякой надежды на возвращение” [19, с. 122]. Человек неразрывно связан с вечной и бесконечной природой, он ощущает себя частицей величественного и непрерывного потока. Но не сознание собственного ничтожества перед величием Вселенной охватывает его, а гордость и упоение: “Эта философия возвышает мою душу и возвеличивает разум!” [108,с.7].

Отказавшись от надежды на личное бессмертие, гордый человеческий разум преодолевает страх смерти. С него достаточно ощущать себя частью вечной природы. Но именно потому, что эта земная жизнь человека – единственная, что она – краткое мгновение в бесконечном потоке времени, в этическом учении Джордано Бруно звучит властный призыв к действию: “Но в ожидании своей смерти, своего превращения, своего изменения, – говорит Ноланец, обращаясь к человеку, – да не будет он праздным и нерадивым в мире!” [19, с. 10].

Этическое учение Бруно в равной мере противостоит пассивности аскетической, проповеди ухода от мира, религиозной созерцательности, перенесению всех надежд и чаяний в загробный мир – и одновременно пассивности гедонистической, досугу бездеятельного наслаждения, “Зачем мы так много бездельничаем и спим живые, если так долго, долго придется нам бездействовать и спать в смерти?” [19, с. 122].

Истинным мерилом нравственности Бруно провозглашает человеческую деятельность: “Прочь от меня всякое безобразие, всякое безделье, неряшливость, ленивая праздность!” [там же]. Именно в труде, добиваясь господства над природой, человек осуществляет свое предназначение. В “плодотворной общительности-” люди создают гражданское общество, государство, законы, культуру. “Воздвигались ли благодаря их доктринам и учительству, – писал Бруно о кальвинистах,– академии, университеты, храмы, больницы, коллегии, школы и заведения для наук и искусств?” [там же, с. 85].

“Боги одарили человека умом и руками, сотворив его по своему подобию и наделив способностями свыше всех животных” и свободой выбора. “Но, конечно, эта свобода, если будет расходоваться праздно, будет бесплод-

[295]

ной и тщетной... Поэтому-то провидение и определило человеку действовать руками, а созерцать умом, чтобы он не созерцал без действия и не действовал без размышления” [там же, с. 134–135]. Благодаря работе “Персей был Персеем, Геркулес – Геркулесом” [там же, с. 119].

Начав с отрицания религиозного самопожертвования ради “иного мира”, Бруно приходит, преодолев эгоистический индивидуализм ранних гуманистов, к прославлению героического энтузиазма, самоотверженности и подвижничества ради высокой цели. Человек должен преодолеть стремление к самосохранению, подняться над страхом личного уничтожения, ибо то высокое наслаждение, к которому стремится энтузиаст, немыслимо без доблестных деяний и жертв [см. там же. с. 121].

Героический энтузиазм Джордано Бруно – это одновременно и высшая ступень познания природы, и высшая ступень человеческого совершенства. Он означает “ту достойную восхищения душевную напряженность, свойственную философам”, которая позволяет мужественно переносить страдания: “Достойное философа поведение заключается в том, чтобы освободиться от физических страстей, не чувствовать мучений... Кого больше всего привлекает к себе любовь к божественной воле (которую он почитает наиболее твердой), тот не придет в смятение ни от каких угроз, ни от каких надвигающихся ужасов. Что касается меня, то я никогда не поверю, что может соединиться с божественным тот, кто боится телесных мук”. Мыслитель, поднявшийся к созерцанию истины, “не чувствует ужаса смерти” [110, т. 2, ч. 2, с. 192].

Божественность человека в философии Бруно следует понимать двояко. Он божествен, ибо божественна создавшая его природа, частью которой он является. В то же время божественным делает его порыв к знанию и высшему деянию, человек обожествляется в героическом восторге слияния с обожествленной природой.

Атеизм Бруно

Антихристианская полемика Бруно не ограничивалась критикой католической церкви, ее традиций, обрядов. В равной мере Бруно резко нападал и на всю христианскую догматику вне зависимости от вероисповедных особенностей. Он

[296]

стремился раскрыть пагубность воздействия религиозного догматического сознания на жизнь человечества, на науку и философию, на общественные отношения и нравственность. Он осуждал отказ от естественного разума, от научного знания, подмену разумного сознания слепой верой, основанной на божественном откровении, – “святое невежество”, и “святую ослиность”, в единоборство с которыми он вступил с юных лет. Бруно обличал не невежество необразованных людей, не отсутствие знаний, а невежество, заключавшееся в принципиальном отказе от знания, в стремлении подчинить знание вере и превратить науку в служанку богословия.

В “Изгнании торжествующего зверя”, когда боги-олимпийцы отправляют чудотворца Ориона-Христа на Землю, в уста Юпитера Бруно вкладывает изложение противоразумного и противоприродного учения религии: пусть Орион заставит людей поверить, “будто белое – черное, будто человеческий разум, всякий раз, когда ему кажется, что он лучше всего видит, именно тогда находится в ослеплении; будто все то, что, согласно разуму, кажется превосходным, добрым и лучшим,– позорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа – грязная потаскушка, закон естества – мошенничество; то природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели... Пусть заодно убедит людей, что философия и всякое исследование... не что иное, как пошлость, И что невежество – самая лучшая наука, ибо дается без труда и не печалит душу” [19, с. 182].

Суть “святой ослиности” Бруно видел в осуждении деловеческого достоинства, в принижении духа [см. 20, с. 464].

Ослами называет Бруно основателей и реформаторов религии, апостолов и пророков, чудотворцев и богословов, осуждая тем самым антиразумный и противоестественный характер деятельности всех тел, “через кого изливается божья милость и благословение на людей” [20, с. 463]. “Святые христианские доктора и раввины”, по убеждению Ноланца, унизили человеческий разум и утверждали суетность науки и знания. Это они “перестали двигаться, сложили или опустили руки, закрыли глаза, изгнали всякое собственное внимание и изучение, осудили всякую человеческую мысль, отреклись от всякого естественного чувства и в конце концов уподобились ослам”. Они не могли, как Адам, сорвать

[297]

запретный плод с древа познания, или, подобно Прометею, похитить небесный огонь у Юпитера и зажечь им свет разума” [там же, с. 485].

Однако религия, не нужная для мыслителя, философа, человека, способного из разумных оснований вывести законы морали, по мнению Бруно, нужна “для наставления грубых народов, которые должны быть управляемы” [там же, с. 320]. В этом признании необходимости религии – независимо от ложности ее предпосылок – в качестве орудия управления “грубым народом” сказалась социальная ограниченность критики религии в ренессансном свободомыслии.

На смену религии откровения, по мысли Бруно, должна прийти в будущем “религия разума”, философия рассвета. Разобщающему человечество религиозному фанатизму Бруно противопоставил “закон любви”, “созвучное природе всеобщее человеколюбие” [110, т. 1, ч. 3, с. 4]. Та “религия разума”, которую проповедовал Бруно, не имела ничего общего не только с христианским вероучением, но и с каким бы то ни было религиозным откровением. Свободная не только от культа и обрядности, но и от признания потустороннего мира, от веры в личного бога и в божественное вмешательство в дела людей, от учения о посмертном вознаграждении или наказании, от веры в бессмертие души, “религия разума” Джордано Бруно чужда не только внешним, но и самым существенным внутренним признакам религиозного мировоззрения. Под “религией разума” Бруно понимал свою систему философских воззрений, новую систему человеческой нравственности, которая должна прийти на смену юсподс1вующим фанатическим религиозным культам. Освобожденное от суеверия и религиозного страха человечество в самой природе найдет основание нового нравственного идеала.