Призваны манекенщица и революционерка

На улицу с нами вышла и Моника. Она выразила учителю глубокую благодарность, обняла его и поцеловала в щеку. Мы умирали от зависти.

Учитель посмотрел на нее и вдруг сказал то, чего мы от него в данном случае никак не ожидали.

— Моника, вы блистали на модных подиумах, а я призываю вас блеснуть на подиумах другого рода, на которых труднее преуспеть, сложнее удержаться и не упасть, но более интересных и человечных. Я приглашаю вас продавать мечты вместе с нами.

Моника была в растерянности и не знала, что ответить. Она уже читала кое-какие газетные материалы о загадочном мужчине, который только что позвал ее за собой, но не имела ни малейшего представления о том, что ей предстоит делать. Как только учитель пригласил очаровательную манекенщицу, мы, выступавшие против привлечения женщин в нашу команду, возликовали. Мы полностью изменили свое мнение и тут же согласились с учителем в том, что женщины не только умнее мужчин, но еще и значительно красивее.

Заметив наш энтузиазм, учитель отошел в сторону. Он захотел поговорить с человеком, стоявшим метрах в двадцати от нас. Нам оставалось только объяснить новенькой, в чем состоит прелесть восхитительного мира грез. И, как нам казалось, мы ее непременно убедим в этом. Мы объясняли, объясняли и еще раз объясняли. Мы были похожи на стаю изголодавшихся кобелей, бегающих за сучкой в период течки.

Увидев, что Моника нашего энтузиазма не разделяет, Чудотворец пошел молиться. Ему не хотелось впасть в соблазн. Рука Ангела пребывал в состоянии эйфории и потерял способность выговаривать слова, однако попытался привлечь внимание Моники стихами. И прочитал:

— Жизнь без… без грез — это все равно, что зима без… снега, что океан без… без… волн. — Он думал, что возвышает себя в ее глазах, а на самом деле не давал ей ни охнуть, ни вздохнуть.

Моника никогда раньше не видела таких чудаков, грязных, плохо одетых, экстравагантных, желающих любой ценой уговорить ее, отчего ее сомнения становились только сильнее. Мы и вправду были похожи на рой пчел, окруживших свою матку. Пока мы говорили, Моника краем глаза поглядывала в сторону учителя, который внимательно слушал собеседника. Через полчаса стало ясно, что Моника хочет уйти. А тут еще вмешался Краснобай.

— Моника, дорогая, продавать грезы — это самое безумное дело, которым я когда-либо занимался. Даже проходя закалку водкой, я не делал таких глупостей, — начал он, пугая девушку, и с оглушительным звуком в очередной раз пустил ветры. Мы пришли в ужас и снова резко потребовали от него:

— Бартоломеу, прикинься нормальным!

Но притворяться он не умел, он умел лишь быть собой. Между тем произошло нечто неожиданное. Пока речь шла о прелестях торговли мечтами, Моника отвергала идею совместных походов, но когда Бартоломеу заговорил о безумии проекта, она оживилась. Ей хотелось чего-нибудь более возбуждающего, чем то, что она получала на подиумах. Она задумалась, но все еще не решалась принять участие в социологическом эксперименте.

Вскоре пришел учитель, и она обратилась к нему:

— Учитель, я знаю человека, с которым вы сейчас разговаривали.

— Прекрасно! Это интереснейший человек, — заговорил учитель с воодушевлением.

— Он глухонемой и не знает «либраз», — продолжала манекенщица, не уверенная, что правильно поняла учителя.

Если глухой не знает бразильского языка жестов для глухонемых — «либраз», то общаться с ним невозможно. Мы молча ждали. После этих слов Моники можно было легко предположить, что она за учителем не последует.

— Я знаю, — ответил учитель. — Именно поэтому ему редко уделяют внимание и не пытаются пробиться сквозь глухую стену его одиночества. Я слышал то, что не было сказано словами. Вы уже пытались хорошенько исследовать его?

Моника замолчала, словно сама была глухонемой. Учитель отошел, а Моника так и стояла, восхищенная. Она приняла решение участвовать в походах и в эксперименте в целом, но учитель попросил ее ночевать дома. Она и не догадывалась, какие бессонные ночи ее ожидают.

На следующий день фотография человека, за которым мы следовали, появилась не только в газете группы «Мегасофт», но и во всех основных городских газетах; даже в информационных выпусках телевидения. Его идеи вызвали сильнейший резонанс. В некоторых газетах его уже стали называть по имени, которое ему нравилось: продавец грез. Писали, что он перевернул мир моды с ног на голову.

Журналисты, чрезвычайно озабоченные тем воздействием, которое оказывает на молодежь феномен стереотипа красоты, описанный им, заговорили о «синдроме Барби» и сделали свои выводы, экстраполируя то, что он сказал. Они начали обсуждать высказывания учителя, будто многие подростки напоминают ему сумасшедших, потому что вечно недовольны своим телом, то и дело обнаруживают дефекты на своих лицах и с видом знатоков постоянно твердят, что данная одежда им не идет.

Пробудилось даже сознание молодых людей, не любивших читать прессу. Кое-кто из ребят принес газету с собой в школу, и она ходила там по рукам. Многие мальчишки и девчонки, прочитав статью, почувствовали облегчение, поскольку они были очень удручены своими «анатомическими дефектами», а теперь стали замечать в себе способность смеяться над собственной паранойей. Они радовались, что в статье говорилось о проблемах, которые в школе были чуть ли не запретными темами. С этого времени некоторыми молодыми людьми стал овладевать бунтарский дух. Они начали осуждать существующую социальную систему и выражали желание глубже познакомиться с идеями таинственного продавца грез.

Во второй половине того же дня к нам присоединилась Моника и сообщила о резонансе, который вызвала публикация в ее среде. Она сказала, что некоторые из ее друзей-модельеров, а также некоторые владельцы бутиков восприняли идеи учителя и провозгласили, что не следует устанавливать какие-то стандарты красоты, во всяком случае, не в массовом порядке.

Почувствовав энтузиазм манекенщицы, мы решили рассказать ей о различных случаях из нашей практики в последние несколько месяцев. Моника была поражена. Мы все были возбуждены и просто кипели от адреналина. Неделю спустя учитель снова пришел к нам и сообщил, что собирается подключить к нашему проекту еще одну женщину.

Глядя на превосходную фигурку Моники, мы решили, что он может пригласить для участия в нашем проекте не одну, а хоть десять женщин. «Как изменилось наше мнение!» — думал я. Я, всегда порицавший политиков, которые вчера были заклятыми врагами, а сегодня уже друзья и братья, теперь начал понимать, что подобное непостоянство является недугом, свойственным человеку, особенно мужчинам. У одних это непостоянство было заметным, у других — невидимым.

Заявив о своем желании, учитель посмотрел вверх, потом по сторонам, тронул себя за подбородок и пошел куда-то в сторону. Он пребывал в задумчивости. Начал задавать себе вопросы тихим голосом:

— Какую же женщину позвать? С какими качествами?

Учитель находился в двадцати метрах от группы и ходил кругами по вестибюлю большого торгового центра, в который мы перед этим зашли. Вдруг, когда мы были в самом приподнятом настроении, предвкушая появление в группе еще одной женщины, откуда-то взялась пожилая сеньора и легонько стукнула Краснобая по голове. Это была дона Журема.

— Как поживаете, сынки? — шутливо обратилась она к нам.

— Все хорошо, дона Журема, очень рады снова вас видеть! — ответили мы хором, как вежливые дети.

Группа тут же посмотрела на задумчивого учителя, и всем одновременно пришла в голову страшная мысль: «Надо убрать старушенцию отсюда как можно скорее, иначе, не ровен час, он ее призовет следовать за ним».

Тут учитель, который теперь смотрел на тротуар, снова задал себе тот же вопрос:

— Кого же позвать?

У нас по спинам побежали мурашки. Мы постарались заслонить собой дону Журему. Нужно было как-то избавиться от нее.

— Солнце жарит… вовсю. Сеньора, ваш организм может оказаться обезвоженным. Вы вся в поту. Идите… домой, — заговорил Димас, мастер манипуляции человеческими сердцами. Но она не хотела покидать нас.

— Погода великолепная, сынок, — только и промолвила старушка.

Боясь, что учитель может вот-вот подойти, Эдсон взял старушку под руку и отвел ее в сторону от «линии огня».

— Вы, по-моему, очень устали. В таком возрасте нужно почаще отдыхать.

— Я чувствую себя превосходно, сынок. Но спасибо тебе за беспокойство, — поблагодарила дона Журема.

Я тоже сделал несколько попыток. Пробовал напомнить о том, что она могла позабыть: обещание, визит, заплатить по счету. Безрезультатно. Старушка пояснила мне, что все запланированное на сегодняшний день выполнено.

Моника не понимала, почему мы так озабочены появлением доны Журемы. Ей показалось, что мы ведем себя как-то неестественно. Бартоломеу, самого честного из нас, еще раз занесло. Видя, что она и не думает идти домой, он нахмурил брови и обратился к ней:

— Милая, прекрасная и бесподобная Журемочка!

Услышав эти ласковые слова Краснобая, старушка растаяла, и у нее задрожали реснички.

А Краснобай принялся развивать успех и произнес очередную глупость:

— Сожалею, но не могу не сказать вам, что вы покраснели, как индюшка. Боюсь, как бы вас не хватил кондрашка. Ступайте сейчас же в больницу.

Соломон попытался, как я это делал неоднократно, заткнуть Краснобаю пасть, но не успел. Между тем дона Журема сделала нечто большее. Она ткнула тростью Бартоломеу в шею и сказала фразу, которая также стала культурным достоянием нашей группы:

— Бартоломеу, с закрытым ртом ты незаменим.

Мы едва не умерли со смеху. Однако дона Журема встревожилась. Она поняла, что мы что-то от нее скрываем. И, чтобы продемонстрировать свои огромные возможности, она, хотя ей было уже за восемьдесят, а ее координация слегка пострадала из-за болезни Паркинсона, сделала несколько движений и попросила нас проделать то же самое, но нам это не удалось. Она показала несколько классических балетных па и предложила повторить их. К нашему стыду, мы совершили лишь несколько неуклюжих движений, чуть не упали и теперь стояли в оцепенении.

— Старики — вы. Я молоденькая! Здоровье у меня превосходное! Где ваш гуру?

Гуру? Я задумался. Продавцу грез не нравилось, даже когда его называли учителем, не говоря уже о гуру. Мы ответили, что у него какие-то проблемы, что он что-то кому-то обещал и сейчас поговорить с ней не сможет. Наша попытка встать так, чтобы за нами его не было видно, успехом не увенчалась. Журема сумела обнаружить его через узкую щель в нашей «стенке». В это время Моника уже разгадала наш фарс. Она поняла, что мы являемся командой недоумков, которых еще нужно перевоспитывать, и что сейчас мы проходим сложный процесс трансформации.

Дона Журема прокричала еще громче:

— Где ваш гуру?

Вдруг послышался голосище учителя, от которого у нас затряслись поджилки.

— Как приятно видеть вас снова, почтенная сеньора! — И тут же сделал то, чего мы так боялись. — Приглашаю вас продавать грезы!

Моника чуть не упала от смеха, а мы замерли в тягостном ожидании, не зная, куда спрятать лица. Ограниченные своими понятиями, мы очутились в неприятной зоне дискомфорта. Отойдя в сторонку, мы начали спрашивать друг друга: «Что подумает о нас общество, о банде эксцентриков, за которыми идет пожилая сеньора? Это будет выглядеть смешно. Мы станем мишенью для визгливых статей в прессе. Как мы сможем уживаться с ней? Она, наверное, слишком медлительна. И постоянно поджидать ее — не превратится ли это в настоящую пытку? А ее запах? Она, должно быть, носит зубные протезы. А то, как она портит воздух? Мало нам, что ли, газов, которые пускает Бартоломеу?»

Тихо посовещавшись, мы почувствовали, что социологическому эксперименту грозит опасность. Учитель терпеливо наблюдал за тем, как мы валяем дурака. Дона Журема разговаривала с Моникой. Она не понимала, в чем суть приглашения учителя. Моника старалась объяснить, но сама пока еще была новичком и смущалась. Ей и в голову не приходило, что в наших вылазках ей придется конфузиться еще больше.

Честная дона Журема отозвала нас в сторону и спросила:

— Я никогда ничем не торговала. Что это за товар?

Учитель стал беседовать с Моникой, позволив нам объяснить Журеме, в чем состоит суть проекта. Так у нас появилась возможность разубедить старушку. Я, склонный к постоянным раздумьям, начал выдвигать гипотезы: уж не виделся ли учитель с доной Журемой раньше нас и теперь, в который уж раз, испытывает нас, пытаясь освободить наше сознание от накопившихся в нем ловушек и хитросплетений?

Мы получили великолепный урок в приюте, открыли для себя величие стариков, однако настойчиво удерживали в себе предубеждение к ним. Мы были уверены, что старушка не пойдет за нами, что она понизила бы статус группы, ослабила бы ее революционный порыв. Мы думали, что с ее присутствием в нашей группе учителю придется стать более умеренным, сдержанным в пропаганде своих идей.

Мы честно говорили с доной Журемой о рисках, связанных с мечтами. Обычно даже в случаях, когда мы поначалу не соглашались друг с другом, нам в итоге удавалось добиваться полной ясности. Однако, стараясь разубедить ее, мы подчеркивали опасности, которым подвергались, говорили о клевете, оговорах, ранах, рассказали об избиении учителя.

Старушка слушала нас внимательно. Отвечала только одним «хм». Расправляла седые волосы, словно пытаясь массировать свой взволнованный разум. Мы были уверены, что сумели сильно встревожить ее. Соломон продемонстрировал свои знаменитые ритуалы. Объявив, что у него дурные предчувствия, он несколько раз перекрестился и, вытянув шею, произнес:

— Меня охватывает трепет, когда я вижу, сколько опасностей нам грозит.

Потом он подал знак Бартоломеу, чтобы тот помалкивал, так как наше дело шло на лад. Однако Краснобай раздумывать не стал.

— Это большой риск — следовать за ним, Журемочка, — заявил он и дрожащим, как в фильмах ужасов, голосом добавил: — Нас могут арестовать! Мы можем умереть! Нас могут похитить, на нас могут напасть, нас могут подвергнуть пыткам.

Мы поняли, что на этот раз он сказал нечто весьма уместное, не ведая того, что со временем эти слова превратятся в пророческие. Дона Журема полностью открыла правый глаз, прищурила левый и стала похожа на человека, объятого страхом. Когда мы поверили в то, что старушка сбежит, она сама повергла нас в это состояние:

— Фантастика!

Мы переглянулись, не понимая, что означает это выражение.

— Что вы подразумеваете под словом «фантастика», дона Журема? — спросил я, очень желая услышать ответ.

Мне казалось, что из-за своего церебрального расстройства она почти ничего не поняла из того, что мы ей наговорили. Однако, к нашему изумлению, она напыщенно произнесла:

— Фантастическим является все то, что вы мне рассказали. Я принимаю приглашение, согласна вступить в группу! Я всегда была революционеркой, когда училась в школе и когда была преподавателем в университете, но мне подрезали крылья, победила дефективная система образования. Мне приходилось следовать предложенной программе, порождающей прагматиков, а не мыслителей, с которой я была не согласна.

Мы были ошарашены. У нас перехватило дыхание. Мало нам таинственности с личностью учителя, теперь перед нами предстала еще и сеньора, битком набитая тайнами! Некоторые из нас обомлели, потрясенные выдающейся биографией этой личности. Я пытался вытереть пот с лица. А она, демонстрируя завидную трезвость суждений, продолжала:

— Я всегда хотела продавать мечты, активизировать умственную деятельность, но мне затыкали рот. Мне уже надоело изо дня в день констатировать, что современное общество играет роль инструмента, обезличивающего молодежь, унифицирующего интеллект, не дающего развиваться критическим настроениям и делающего молодых людей стерильными, простыми исполнителями условностей. Что они сотворили с нашими детьми? — возмущенно воскликнула она.

Я спросил, каково ее полное имя.

— Журема Алькантара де Мелло, — просто ответила она.

Услышав ее имя, я немного отошел в сторону, еще более ошеломленный, чем раньше. Стало ясно, что дона Журема — это известный антрополог и университетский преподаватель высшей категории. Она защитила докторскую диссертацию в Гарварде. Ее научные заслуги были признаны во всем мире. Она писала книги по своей дисциплине, которые были переведены на многие языки.

Я оперся о столб, который стоял рядом. Вспомнилось, что я читал некоторые из ее статей и все написанные ею книги. Она оказала большое влияние на мое становление. Я был в восторге от ее рассуждений, от ее смелости. Но всего несколько минут назад я ратовал за то, чтобы исключить ее из нашей группы. «Какая мерзкая предубежденность! Кто сможет излечить меня от злокачественной опухоли интеллекта? — Думал я про себя. — Я мечтаю о том, чтобы стать открытым и бескорыстным, но, похоже, неизлечим».

Демонстрируя полное единодушие с учителем, профессор Журема заявила, что общество, за некоторым исключением, превратилось в хранилище конформистских умов, которым неведомо смирение перед тайной бытия, не имеющих при этом великих идеалов и не задающихся вопросом, кто они такие. И завершила свою речь словами:

— Мы должны интенсифицировать умственную деятельность людей.

Мой учитель улыбнулся, радуясь жизни. А про себя он, по-видимому, сказал: «Попал прямо в точку». Дона Журема была большей революционеркой, чем все мы вместе взятые. С годами в ее голове возникло множество идей.

Проблемы возникли еще до того, как она согласилась присоединиться к группе. Прожив долгую жизнь, она отличалась смелостью суждений и за словом в карман не лезла. Журема начала так реагировать на обстановку, как Моника еще не умела. Она подошла к учителю, громко рассмеялась и начала порицать поведение группы:

— Быть шайкой эксцентриков, торгующих мечтами, — это хорошо, но быть шайкой нечистоплотных нерях — это уже никуда не годится.

Ничего себе! Мы разозлились. Но профессор, увидев наши кислые физиономии, не смягчилась, а, наоборот, еще больше усилила нажим.

— Называть группу экстравагантной для того, чтобы научиться действовать согласованно, — это похвально, однако не замечать, что от этой группы дурно пахнет, что она нечистоплотна и не соблюдает норм гигиены, — это противоречит здравому смыслу.

Учитель принял нагоняй спокойно. Но Димас никак не мог успокоиться.

— Журемочка… поосторожней, — проговорил он, заикаясь, переходя на фамильярное обращение, на которое до сих пор был способен только Бартоломеу. Журема не отступила ни на шаг. Она подошла к нему, принюхалась к его телу и нанесла ответный удар.

— Поосторожней? Да от тебя разит тухлыми яйцами!

Бартоломеу показал старушке язык. Они с Димасом то и дело приводили друг друга в ярость.

— А я что говорил?! Да я просто герой, потому что терплю вонь этого хмыря! — сказал он и громко захохотал. Хохотал Бартоломеу так самозабвенно, что не смог удержать скопившихся в нем газов и с грохотом выпустил их.

Дона Журема сделала ему внушение:

— И тебе не стыдно? Отойди в сторонку и пускай там свои газы. А уж если не успеваешь сдержаться, делай это хотя бы не так оглушительно.

Бартоломеу сделал попытку поиграть с огнем и задал вопрос:

— А каким таким способом можно убавить звук моего выхлопа?

— Подпрыгни, сделай что-нибудь экстравагантное, — посоветовала Журема.

Бартоломеу застеснялся. Он не понимал значения слова «экстравагантное», но тут же нашелся и ответил:

— Thank you за экстравагантное, — сказал он и стал ждать ответа, не зная, то ли его похвалили, то ли оскорбили.

Мы были обеспокоены: смотрели на учителя и начинали понимать, что новый член семейства в буквальном смысле слова выльет на нас ушат холодной воды и поместит в ледяную ванну, включая и его самого. Впервые с момента нашего знакомства мы увидели учителя в замешательстве. Профессор была революционеркой, но революционеркой умеренной. Она взглянула на учителя и сделала то, что, как нам всегда казалось, никто не осмелился бы сделать. Она сурово обратилась к нему:

— Учитель, не сводите все к рассказу о том, что Иисус называл лицемерами людей, моющих стакан только снаружи, но забывающих мыть его изнутри. Да, мы должны подчеркивать значение внутренней гигиены, но и о внешней не следует забывать. Его ученики омывались в Иордане и в домах, в которых их принимали. Но посмотрите на себя! Обратите внимание на группу, следующую за вами! Сколько времени они уже не мылись в приличной ванной? Экзотические — да, смердящие — нет.

Мы мылись в общественных банях, но нерегулярно и недостаточно хорошо. Я поскреб уши, чтобы быть уверенным в том, что слышу все правильно. Учитель не возражал, а лишь кивал в знак согласия с Журемой. Он преподал нам много уроков, и главным из них был совет проявлять покорность при приобретении знаний.

Мало того, профессор подошла к Эдсону и, не стесняясь, попросила его открыть рот. Кисло улыбнувшись, он сделал это. Мы почувствовали, что учитель уже раскаялся, что пригласил ее. А может быть, и нет! «Что, если эта ученица обладает именно такими чертами характера, которые ему были нужны?» — размышлял я.

— Бог мой, какая вонища! А зубы-то чистить надо.

Я улыбнулся, не раскрывая рта. Она поняла меня и тут же уколола:

— Чему смеетесь? Сами-то хороши.

Профессор не пощадила никого, кроме Моники, для которой настали самые приятные, полные поэзии дни. Ей казалось, что мы какой-то бродячий цирк. Дона Журема с нами не спала, да и не могла из-за своего возраста. Они с Моникой по вечерам уходили домой и возвращались утром.

Вечером того дня, когда ее пригласили в группу, Журема позвала нас к себе домой — помыться и поужинать с ней.

Вирус предубежденности, который до сих пор пребывал в спячке, пробудился. Мы посмотрели друг на друга и решили, что из-за преклонного возраста, из-за нищенской пенсии, из-за расходов на врачей и лекарства материальное положение Журемы было, по-видимому, не намного лучше нашего. Ее дом не вместил бы нас всех. У нее, наверное, нет никакой прислуги. Даже если этот ужин и состоится, то не раньше полуночи.

Пригласив нас, профессор свистнула.

Мы спросили, что означает этот свист. Журема ответила, что вызывает шофера.

— Это, должно быть, шофер городского автобуса, — чуть слышно предположил Димас.

Шофер не подавал признаков жизни. Она свистнула еще раз, громче, но безрезультатно.

— Шофер — это кличка ее собаки, — предположил Бартоломеу.

Поскольку этот человек тихо говорить не умел, Журема его услышала, мельком взглянула на него, почесала своей тросточкой нос, но вместо того чтобы легонько ткнуть нахала в бок, она с добрым юмором приняла его «собачью» шутку.

Членам группы очень нравилось шутить. В течение нескольких месяцев пребывания в группе я веселился так, как не веселился в течение всей предшествующей жизни. Развлекались мы даже тогда, когда получали взбучку. Учитель способствовал установлению такого климата. Моника тоже чувствовала себя, как на празднике. Когда-то она была очень богата, но потратила много денег на дорогие украшения и лишилась средств по причине банкротства компаний, пользовавшихся ее услугами. Участвуя в походах группы, она получала то, что ей не могли дать никакие рыночные отношения.

Вдруг возле нас остановился огромный черный лимузин. Он был прекрасен и чуть не наехал на ступню Бартоломеу. Богато одетый шофер обратился к Журеме:

— Извините, мадам, за задержку. Проблемы с парковкой.

От удивления мы открыли рты И тут же подумали: «Ну что за милая ученица».

Бабочка и кокон

Журема была вдовой миллионера, но нужды в демонстрации своего богатства не испытывала. Временами она отказывалась от машин, от шофера, от красивой одежды и других благ, которые ей позволяло иметь ее состояние. Жизнь ее была приятной. Раньше мы никогда не ездили в такой шикарной машине и пришли от нее в восторг. Однако учитель, этот пешеход, который, как нам казалось, машины никогда не имел, оставался безучастным. Он узнал адрес профессора и сказал, что пойдет пешком. Ему нужно было поразмышлять. Как это часто бывало, он предпочел остаться в одиночестве.

Он появился два часа спустя. Миллионерша успела сходить в магазин и купить кое-что из одежды для нашей шайки. Мы снова стали похожи на цивилизованных людей. Мы уже помылись и теперь лакомились сырами и прохладительными напитками. А мы ведь совсем забыли о том, что у системы есть и хорошие стороны. Краснобай оказался таким голодным, что хватал лакомства прямо руками, вместо того чтобы пользоваться столовыми приборами. Соломон молчал, увлеченный поглощением пищи. Наблюдая за ним, я с радостью заметил, что его тики и прочие странности стали менее заметны. Не знаю, были ли причиной тому голод или устойчивая ремиссия.

Димас, набивающий сыром рот, был похож на жулика, который поверх горок хрусталя разглядывает дорогие вещи, а также прекраснейшие картины на стенах. Думаю, что если бы учитель не увлек его своим проектом, то он с удовольствием обчистил бы и этот дом. Моника ела немного. Она была так рада тому, что ее приняли в нашу группу, что почти ни на что больше не обращала внимания. Мне никогда не приходило в голову, что красивые люди могут так страдать, как она.

Учителя проводили в центральный зал площадью в сто пятьдесят квадратных метров, разделенный на пять отличавшихся друг от друга частей. На шикарную виллу профессора он не обратил никакого внимания. Журеме такое отношение понравилось. Она устала от людей, которые заискивающе расхваливали ее дом, но и не прогоняла их. Вскоре он помылся и получил новую одежду.

Когда мы все начали получать удовольствие от вкусного ужина, продавец грез обратился к хозяйке с просьбой:

— Расскажите нам немного о вашем покойном муже.

Она пришла в полный восторг, ибо люди редко спрашивают о мертвых, не желая поставить собеседника в неудобное положение. Но ей очень нравилось говорить о любимом человеке. Она рассказала о его молодых годах, о том, как они полюбили друг друга, как поженились. Потом рассказала о его доброте, смелости и интеллигентности.

— Великий человек! Он тоже был продавцом грез, — дважды повторил учитель.

Журема тут же сообщила, что ее муж был директором-президентом одной из компаний, входящих в могущественную группу «Мегасофт», состоявшую более чем из тридцати предприятий. Нам казалось, что деловой мир нашего учителя не заинтересует, но он все-таки задал вопрос:

— Как он разбогател?

Прежде чем поведать о финансовых делах мужа, Журеме пришлось кратко рассказать о судьбе президента группы «Мегасофт». Мы узнали о том, как некий владелец большого предприятия после смерти оставил свое состояние сыну, молодому человеку двадцати пяти лет. Наследник был человеком большого ума и обладал теми качествами, которые должен иметь предприниматель и лидер. Сын намного превзошел отца. Он открыл капитал унаследованного предприятия, оперируя ценными бумагами, расширил дело и начал инвестировать средства в различные корпорации. Вкладывал деньги в нефть, в сеть магазинов одежды, в средства связи, в индустрию информатики, в электронную промышленность, в гостиницы. Через пятнадцать лет он уже создал группу «Мегасофт», которая вошла в первую десятку самых богатых корпораций мира.

Дона Журема пояснила, что, сделав свое предприятие открытым, он дал служащим возможность покупать акции. Ее муж стал держателем наименьшего пакета акций компании, которой руководил этот молодой человек. С грандиозным ростом группы он заработал много денег. Услышав эту историю из уст доны Журемы, я подал реплику «из зала»:

— Размышляя о блестящих успехах в предпринимательстве этого молодого миллионера, я вспомнил, что самым крупным держателем акций моего университета была именно группа «Мегасофт». После того как она вошла в число спонсоров университета, денег на исследования и подготовку аспирантов стало вдоволь.

Затем продавец грез задал профессору Журеме целую серию вопросов:

— Вы были лично знакомы с молодым человеком, столь быстро расширившим эту группу? Был ли он свободен или оставался пленником системы? Какая философия управляла его поступками — любить больше деньги, чем жизнь, или любить жизнь больше, чем деньги? Какие ценности влекли его? Какими были его приоритеты? Понимал ли он, что жизнь коротка, или полагал, что всемогущ?

Пожилая ученая была захвачена врасплох и не знала, что ответить, поскольку встречалась с молодым человеком редко. Тот был очень занят. Его обхаживали короли и президенты, в то время как сама она была всего лишь профессором. Но мужу этот человек очень нравился.

— Со слов других мне известно, что это был образованный и добрейший человек, — сказала она присутствующим. — Но после смерти мужа, а это случилось семь лет назад, я получала о нем мало известий. Разве что только о несчастном случае в его семье. Кажется, у него были проблемы с психикой. Говорили, что он умер, но его предприятие скрыло этот факт. Считают, если бы он был жив до сих пор, то превзошел бы всех прежних магнатов и стал бы самым богатым человеком в мире.

Учитель внимательно посмотрел на нас и заговорил:

— Уважаемая Журема, вы были добры к этому великому предпринимателю. Я тоже наслышан о его смелости, его жизни и его смерти. Однако мы склонны превращать в ангелов людей, которые умолкли навсегда, превозносить их хорошие качества и замалчивать недостатки. Один человек, который близко знал его, рассказывал мне, что он был амбициозным и не находил времени ни на что, кроме как на приумножение своего капитала. То, что было наиболее важным в его жизни, он положил в основу своих жизненных устоев.

Смутившись оттого, что представил не совсем в выгодном свете лидера, выбор жизненного пути которого он не одобрял, учитель высказал несколько незабываемых мыслей:

— Я не прошу вас проклинать деньги, равно как и прочие материальные блага. Такова ситуация, в которой мы живем сейчас, а что будет потом, никто не знает. Сегодня мы ночуем под виадуками, и небо служит нам одеялом, а кто может предвидеть, что будет завтра? Я только прошу вас понять, что деньги сами по себе счастья не приносят, а их отсутствие может окончательно отнять его. Деньги не сводят с ума, но любовь к ним уносит спокойствие. Отсутствие денег делает нас бедными, но дурное их использование превращает нас в людей жалких.

Мы задумались.

— Шеф, быть счастливым — это хорошо, но если ты при деньгах, это еще лучше, — философствовал Бартоломеу, посасывая кокосовое молоко, в то время как мы пили вина Франции и Чили.

Учитель улыбнулся. Трудно было переспорить этого уличного философа.

На следующий день мы отправились гулять по центральным улицам города. Люди, узнававшие учителя, хотели обнять его. Когда они глядели на него, их глаза блестели. Некоторые его целовали. Учитель постепенно становился более известным, чем политики, что порождало еще большую зависть к нему.

Возле большого торгового центра вокруг него собралось множество людей. Учитель поднялся на несколько ступенек по главной лестнице и произнес речь, ставшую впоследствии очень популярной. На этот раз он сделал философское обобщение знаменитой Нагорной проповеди Учителя Учителей.

Учитель уже говорил нам, что ему нравится эта часть Священного Писания и что он согласен с Махатмой Ганди, который утверждал: если бы все священные книги мира были уничтожены, кроме Нагорной проповеди, то у человечества все равно оставался бы спасительный луч света.

И он в полный голос заговорил:

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное. Но где истинные нищие, те, кто освободился от самого себя? Где те, кто признает собственное безрассудство? В каком окружении пребывают люди, бесстрашно признающие свою незначительность и свои слабости? Люди, каждый день сражающиеся с высокомерием?

Произнеся эти слова, учитель внимательно посмотрел на собравшуюся толпу. На лицах людей он увидел выражение озабоченности и томительного ожидания, перевел дух и продолжал:

— Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Что это за земля? Это земля спокойствия, почва очарования жизнью, место для искренней любви. А где тихие заводи? Где люди податливые? В какой обстановке живут друзья терпимости? Кто отвечает лаской, когда ему противоречат, даже если он пребывает в отчаянии? Многие не относятся со смирением даже к самим себе. Они живут под давлением податей и наказывают себя самоистязанием.

Вокруг учителя собиралось все больше людей. Он посмотрел наверх, медленно перевел взгляд вниз и завершил интерпретацию второго блаженства, переставляя в обратном порядке классические рассуждения о мотивации.

— Я призываю вас покончить с желанием менять других, обусловленным неврозами. Никто никого не обязан изменять. Тот, кто отбирает у других слишком много, пусть работает в финансовом учреждении, но только не с людьми, — сказал учитель и продолжил: — Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Но почему мы живем в мире, в котором люди прячут свои слезы? Плачут из-за эгоцентризма, набрасывающего на наши глаза повязку и не дающего нам возможности увидеть, что происходит с психикой тех, кого мы любим? Сколько тайных страхов нам так и не удалось познать? Сколько тайных конфликтов так и не обрели выражения? Сколько ран мы нанесли, не сознавшись в этом?

Пока он говорил, люди размышляли.

— Блаженны миротворцы, ибо нарекут их сынами Божьими. Но кто умиротворит бурные воды эмоций? Где мастера урегулирования бытовых конфликтов? Не являемся ли мы специалистами лишь в оценке других? Есть ли люди, которые защищаются, отрекаются, отдаются, примиряются, верят? Общество подразумевает наличие разделения, любое разделение подразумевает уменьшение. Поэтому умиротворять — не значит учить арифметике сложения, это значит постигать смысл вычитания. Тот, кто не понимает этого математического действия, тот готов к совместному существованию с животными и машинами, но не с человеческими существами.

Подобные утверждения поставили меня в тупик. Имея превосходное университетское образование, я был чрезвычайно неприспособлен к сосуществованию с человеческими существами. У меня были собаки, и я не испытывал с ними никаких проблем, по крайней мере, они не жаловались. А вот сосуществование с человеческими существами являлось источником самых различных проблем. Я много зарабатывал. Имел должность в банке. Мне был непонятен смысл вычитания. Я позволял людям иметь собственные мысли, только если они совпадали с моими. И только теперь я начал понимать, что ты становишься счастлив лишь тогда, когда в совершенстве овладеваешь искусством выносить потери в большей степени, чем искусством обретать. Ждать многого от других — это все равно что плыть на корабле с пробоиной в днище.

А люди все продолжали подходить, чтобы послушать речь учителя. Остановилось движение транспорта, отчего на улице создалась очень сложная обстановка. В связи с возникшим беспорядком учителю пришлось срочно прекратить проповедь. В тот день учитель обрел еще несколько учеников. У каждого из них были свои особенности. Никто из них не был святым и даже отдаленно не напоминал идеал человека.

Многие начали сопровождать продавца идей в любых его походах. Люди связывались по Интернету и вычисляли его маршруты. Несмотря на наличие стольких последователей, он обучал лишь некоторых. Не потому, что они больше других годились на эту роль, а, может быть, как раз потому, что в их души было труднее проникнуть или сломить их сопротивление.

Двухдневный поход

Три дня спустя учитель назначил особый сбор; казалось, что он собирается поведать нам о своей самой большой мечте. Он ушел в себя, и было видно по всему, что он переживал тяжелую внутреннюю борьбу. Он повел нас в тихое место, где не бродили шумные толпы. Там он посадил нас полукругом. Было семь часов утра. С травы падали капли росы. На горизонте показались первые лучи солнца и упали на лепестки гибискусов, образуя некое подобие золотистой дуги. Несколько птичек начали по-своему отмечать приход нового дня.