Глава VI. Перестройка как превращение

 

Анализом превращенных форм занимаются не только философы. Например, биологические системы, ухитряющиеся «брать заказ» и «делать все» именно «наоборот», давно интересуют медиков и биологов.

Возьмем, к примеру, такую сверхважную биологическую систему, как иммунитет. Давно описаны так называемые аутоиммунные заболевания, при которых «взбесившийся» иммунитет начинает уничтожать не опасные для организма тела, а здоровые клетки. Прежде всего – соединительные ткани. Но и не только. Известны и методы лечения. Взбесившийся иммунитет пытаются подавить. Да, это чревато другими заболеваниями. Но нет ничего опасней системы безопасности, которая, взбесившись, начинает «делать все наоборот».

А онкологические заболевания? Тут взбесившейся системой является не иммунитет, а «фабрика по производству белка». И опять же – противопоставление части целому. «Делание» с точностью до «наоборот»...

Я уже описывал Танатос. Есть много оснований для того, чтобы связать превращенные формы с этим самым Танатосом. Активизируйте Танатос – и Системе конец. Но как активизировать его, этот, говоря условно, «ген смерти»?

Смерть – это не поломка только, не износ, не накопление шлаков. В сверхсложных системах есть глубинный побудитель к жизни. Он же – Эрос. Он же – подлинно актуальный внутрисистемный смысл. Этот смысл не надо путать с фантазиями. И даже с благопожеланиями («Эх, пожить бы еще немного»). В сверхсложных системах внешние, поверхностные мотивы продления жизни четко отделены от мотивов фундаментальных, «предназначительных». Если подлинное предназначение особи – продолжение рода, то по исчерпанию репродуктивного периода она подлежит ликвидации. Ей, может быть, хотелось бы еще пощипать травку. А эволюции нужен материал для отбора. Новый репродуктивный материал и те, кто его способен производить. Нет Эроса? Получите Танатос. Подавить Эрос, активизировать (а то и внедрить) Танатос – задача любого, кто хочет уничтожить враждебную систему. И наоборот... Каждый, кто хочет спасти (или усилить) систему, нейтрализует Танатос и активизирует Эрос.

Включил в сверхсложной системе ее аутентичную (между прочим, в ЯДРЕ заложенную) программу «Танатос» – появились превращенные формы, «делающие все наоборот».

«Святая святых» идеократической системы – институт, отвечающий за смыслы. «Фабрика по производству смыслов», так сказать.

«Институт» – это Форма.

«Смыслы» – это Содержание.

Если Институт не производит Смыслы, а пожирает их – это превращенная Форма.

Есть созвучные, совместимые с идеократической системой смыслы. Необязательно даже – комплиментарные, но совместимые.

А есть смыслы, несовместимые с данной идеократией. Они могут прятаться под маской комплиментарности. Так прячутся любые вирусы, не только биологические, но и компьютерные.

Институт, производящий (обновляющий, пестующий, взращивающий) внутрисистемные смыслы – это идеологическая подсистема внутри правящей идеократической партии.

Институт, закрывающий путь в Систему для несовместимых с ней смыслов и открывающий путь в Систему для совместимых с ней смыслов, – это идеологическая подсистема внутри органов безопасности.

Если две эти решающие Формы (а институты – это именно оболочки, то есть формы) превращаются, то есть «делают все наоборот», то Система приговорена.

Она перестанет обновлять, пестовать и взращивать внутрисистемные смыслы. Она начнет делать обратное. Омертвлять эти смыслы, изгонять их и удушать.

Она одновременно откроет путь для несовместимых с Системой смыслов. И перекроет путь в Систему смыслам, которые могли бы ее каким-то образом подпитать.

Запустили два этих института по схеме превращения – что дальше? Смерть Системы? Но Система-то сверхсложная. «Общество» называется... Легко запустить, а вот остановить... Иногда крайне сложно, а иногда и в принципе невозможно.

Начнем с того, что Система запрограммирована на поедание смыслов, а не на их производство. Пожрав определенные смыслы (советские, коммунистические), Система-пожиратель хочет сожрать еще что-нибудь. Что именно? Для начала что-нибудь родственное. Не коммунистическое, так хилиастическое... Историческое... Греховно занятое развитием... Но если Система-пожиратель запрограммирована на пожирание смыслов, а также на пожирание того, что порождает эти смыслы, а также пожирание всего, что «порождает порождающее»?.. Тогда пожирание смыслов становится самодостаточным. Война против определенных смыслов превращается в войну против смыслов как таковых.

Универсальный пожиратель должен пожрать все смыслы. Смыслы что создает? Масштабная накаленная цель. А ее что создает? Идеальное. Начинается война на уничтожение против смыслов, проектов (то бишь масштабных целей), против амбиций, их носителей (героев), и – Идеального. Конечно же, Новоидеального (новых импульсов, утопий) в первую очередь. Но и не только.

Представьте себе саранчу, пожирающую поля этой самой смысловой пшеницы... ржи, ячменя и так далее. Саранча поедает все поля. И – не абы как. Каждый Институт (Форма), ответственный за Смысл (Содержание), должен пожрать именно свой смысл. «Что посеял, то и пожрешь» – вот принцип этого самого Превращения. Он же – принцип Кроноса. «Пожрать своих детей». Он же, между прочим, принцип Баала, средиземноморского близнеца Кроноса. Он же – принцип Золотого Тельца. Не дешевой карикатуры (мол, «золотой теленок») и не агитпроповских упражнений на тему о всевластии денег, а настоящего, нешуточного Золотого Тельца. «В лоне своем сотвори убийство Нового во славу Старого».

Бог Авраама не дал ему принести в жертву Исаака. И в этом была историческая новизна. Бог Отец посылает Сына испить Чашу за человечество. Но этот Сын воскрес. Смертью смерть попрал. В лоне Золотого Тельца должно сгорать будущее – и буквально, в виде детей. Но и во всех остальных смыслах тоже. Все, созданное для чего-то, должно пожрать то, для чего оно было создано.

Власть денег? Миром правит Невещественное, то есть смыслы. Деньги должны пожрать Невещественное, то есть смыслы. Что не пожрет «смыслосаранча» – пожрут деньги. Смыслопожирающий базис, смыслопожирающая надстройка... Золотой Телец – не деньги.

Для того, чтобы деньги могли разместиться на территории, нужно совсем другое. Деньги должны быть жесточайше защищены несокрушимой силой Закона. В России Закон растоптан. С ним страна и всегда была не в ладах. Но то, что сотворено за двадцать лет, беспрецедентно в плане антизаконности. Институты законодательства и законотворчества заняты тем же, чем и все остальные институты, – уничтожением своего содержания. Новый русский распростерся на шезлонге в своем поместье совсем не так, как немец или австриец. Да, шезлонг сверкает позолотой. А кое у кого – и алмазами... Но под шезлонгом – автомат Калашникова. По бокам – гранаты. Окна виллы бронированы.

Деньги царят. Но они не хотят укореняться на территории. Они призваны согнать с территории смыслы. Вытеснить их и уйти. Они присланы на территорию, как спецназ – для смысловой зачистки. Не себя они размещают на территории – Великое Бессмыслие, Пустоту, Ничто. Но и это – только этап...

Предварительный этап, ибо в Пустое что-то обязательно вторгнется... Смысл? Создана несовместимость Существования и Смысла. Острота смыслоутраты беспрецедентна. Присутствие любого смысла невыносимо, ибо напоминает о том, что вытеснено. Первородство отдано за чечевичную похлебку. Что это значит? Что, обменяв X (смысл) на Y (похлебку), символически придали Иксу функции Игрека. Смысл стал похлебкой и его надо пожирать, ибо обмен есть символическое отождествление: «Обменял – жри». Невещественное овеществлено для пожирания. Потребление становится воинственным смыслоборчеством. Дело не в том, чтобы поклоняться вещи как таковой. Дело в том, чтобы через это поклонение вещи выразить «фе» какому-то там смыслу, плюнуть ему в лицо, сквитаться с ним, огородиться от него. Изгнать его, наконец. «Это – почем? Заплатили... Купили... Выкинули... Избавились... А сосед Вася еще и не такое, говорят, учудил».

Институты производства смыслов сначала эти смыслы овеществляют. Потом – отоваривают. В итоге все превращается... то ли в бойню, на которой забивают «овеществленных» смысложивотных, мычащих от ужаса... то ли в ресторан, где их смыслоплоть подают под разными пиар-соусами... то ли в смысломагазин... то ли в смыслосвалку... А в общем-то, во все сразу... Нельзя кушать и не какать. Нельзя использовать и не ломать. Трансцендентное превращено в имманентное... Вдумайтесь!

С тех пор, как существует человечество, испытаны были все способы соотношения между трансцендентным и имманентным. Трансцендентное восхваляли, превозносили и подчиняли ему жизнь. Во всем видели знамение высших сил ил и олицетворение некоего идеала. Обычно нечто подобное происходило в непосредственной близости от Импульса, от пришествия к человечеству новой великой идеальности. Существование тогда подчинялось смыслу. Ранний христианин не работал, он спасался, уподоблял свой микрокосм великому идеалу, подражая великой личности, олицетворявшей идеал. Но и в раннюю советскую эпоху советский рабочий или инженер – словом, человек – не работал, а строил коммунизм. Это действительно было так.

Потом, когда идеал остывает, возникает место существованию как таковому. Но смысл при этом не исчезает. Он приобретает личные обертоны, более сложно сочетается с земной, несовершенной действительностью. Потом смысл снова пытаются разогреть. Хрущев, например, пытался и создать пространство для внеидеологической личной жизни (отдельные квартиры и пр.), и... чуть ли не поиграть в хилиазм... Что такое «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»? Это именно хилиастическая игра.

А противопоставление оскверненного идеала (Сталин) идеалу подлинному (Ленин)? Это абсолютный аналог разогревов предыдущих эпох. Хрущев исполнил все крайне противоречиво и глубоко неудачно. Он действительно превратил идеал коммунизма в «булки на деревьях» (Эрих Фромм назвал это «гуляш-коммунизмом»). Десталинизация, конечно же, ударила и по ядру Системы. Но ничего сверх неумелого осуществления того, что все смыслосистемы осуществляли на определенной фазе, Хрущев не делал.

Поздний советизм?..

Человечество в своей истории переживало периоды цинизма. Герои такого времени рассуждали (и рассуждают) так: «Какой там смысл, какое еще трансцендентное! Есть существование, знаем мы этих глупых наивных идеалистов! А мы крепко стоим ногами на этой грешной земле».

Сопоставим подобное отношение к трансцендентному с тем, что происходит у нас сейчас. И убедимся, что происходит-то нечто гораздо более далекое от человеческой нормы. Трансцендентное отрицалось часто. Гораздо реже оно, трансцендентное, превращалось (как бы и не обнуляясь) в свою противоположность – в товар, в вещь, в имманентность, в некое «тело».

Между тем и относительно нормальные, как я сказал выше, периоды цинизма, неоднократно переживаемые человечеством, – это все же, скорее, отклонения, чем норма. Обычно же трансцендентное не делают земной нормой, превращая каждое земное деяние в микроголгофу или в здание коммунизма. Все сопрягается гибче, тоньше. На это и нужны настоящие августины разных времен и народов.

Но гибкость, тонкость, вариативность сопряжений трансцендентного и имманентного не отменяет того, что все строится на этих сопряжениях. Крайний случай – отрицание трансцендентного – это тоже тип сопряжения. Но на «превращении» жизнь не строил никто.

Можно противопоставить трансцендентное имманентному, заявив о богооставленности мира. И это протестантизм. Можно даже провозгласить атеизм, заменив религиозный смысл светским. Или сказать – стоим ногами на земле, и точка. Какое, так-растак, небо... Можно сопрячь небо и землю, смысл и существование гибко. Например, через идею чистилища. И это католицизм. Можно заявить о неустранимом присутствии трансцендентного в имманентном. И это... Это, конечно же, прежде всего русское православие. Вот он, свет! Вот оно, трансцендентное! В каждой березке, в каждом закате – везде!.. Мало ли что еще можно...

Но сделать трансцендентное однокачественным имманентному не решалась даже первобытная магия. Подумаешь, индульгенции! Деньги жертвуют с тем, чтобы отмаливали (и отмолили) твой грех. Отмаливают же его тонкими нетоварными способами. Желание купить за такие-то бабки домик таких-то габаритов в такой-то части Царства Небесного – это, согласитесь, другое.

«Деньги спасают, – сказал мне лет десять назад один олигарх. – Они не удовольствие доставляют. Это само собой. Они буквально спасают. Прежде всего, человек начинает иначе пахнуть. Не в смысле одеколонов и дезодорантов. И не в смысле оздоровления. Он начинает иначе пахнуть, понимаете? Плоть становится другой. Она преображается. А значит... Значит – все возможно. И покупка Времени, и... Мало ли еще что? Вы не осознаете всесокрушающее величие денег в современном мире. Да-да, всесокрушающее. Между тем это именно так».

Принято считать, что протестантизм – религия богатых. Никогда не понимал, почему принято так считать. Да, богатство, по мнению протестанта, свидетельствует о том, что Бог избрал его... Для чего? Для кайфа? Да нет, для исступленного труда, подвига в миру. Полубезумное доверительное «иначе пахнет» – это отнюдь не протестантизм.

Алхимический элексир бессмертия? Даосы? Там все не деньгами оплачено. И потом, вечное скитание по миру – это не покупка территории и инфраструктуры в Царстве Небесном.

Элита... Элитное... Прилагательное приклеивается к любым, самым низменным существительным. Элитные автомобили... Мало? Элитные унитазы... «Наверху элита»... «Я уже в элите»... А ведь есть еще и элита элит... Царствие Небесное – это, наверное, супер-Рублевка... Нет, Ницца... Нет, Антиб... Что? Сардиния? Еще круче?

Под проклятия одному хилиазму (большевиков, Иоахима Флорского, русского Серебряного века, пророка Исайи) учреждается другой хилиазм – элитный. Не бюргерский покой должно беречь выкорчевывание хилиазма большевистского и пребольшевистского образца. Не покой героя чеховского «Крыжовника». Это выкорчевывание, оно же – переформатирование христианства с помощью Платона и Плотина, должно беречь элитный, гламурный, агрессивно безыдеальный, вызывающе циничный хилиазм Ксении Собчак и иже с ней.

«Приказано не беспокоить»... Кого? Трудолюбивого, добродетельного муравья? Да полно вам! Приказано не беспокоить новых господ, которым закон не писан и которые сами строят свою жизнь на том, чтобы беспокоить других. Это их надо избавить от критики с позиций Нового Идеала, взыскующего более справедливого (и достойного человеческого призвания!) жизнеустройства. «От того, что вы с вашей историей взыскуете лучшего, только хуже становится»... Хуже – кому?

А главное – если прекратить взыскующее историческое движение, тогда, конечно же, станет лучше... Да что там станет... Уже стало! И, конечно же, всем сразу. Ну, прямо в глаза бросается, насколько стало лучше, причем именно всем.

Видите ли, полубезумный Маркс считал, что на одном полюсе капитал накапливает все большее обогащение, а на другом все большее обнищание, а на самом деле... Что на самом деле? Глобализируются не системы связи, а труд и капитал. Глобальное неравенство нарастает. У нас глобальный капитализм, порождающий рост глобального неравенства. И в чем же Маркс не прав? В том, что западные низы подкармливают? Подкармливать стали, испугавшись СССР и собственных социальных эксцессов, готовых превратиться в заимствование большевистского опыта. Это называется «завоевания трудящихся».

Отберут ли теперь эти завоевания... Или просто переместят большую часть производства в Китай... Пойдет ли все по схеме, описанной в «Капитале», или по схеме, описанной в «Империализме как высшей стадии развития...». Или – по совершенно новой схеме... Только вот чего нет – это того, что всем стало хорошо.

Значит, те, кому стало хорошо, должны быть ограждены от тех, кому стало нехорошо. Узкая группа тех, кому стало хорошо, сужаясь, должна наращивать свое «хорррошо!». И предъявлять звериный оскал подобного гламурного «хорррошо» как себе подобным, так и всем остальным. А те, кому плохо, должны внимать переформатированному с помощью Платона и Плотина христианству и понимать, что «возбухнешь – станет хуже»... А куда хуже-то? Ведь не зря было сказано: «Нечего терять, кроме своих цепей!» Если хуже некуда, то почему не возбухнуть-то? Потому что подавят почище, чем во времена Спартака?

Во-первых, неизвестно, подавят ли... Подавляльщикам-то тоже не то, чтобы очень сладко.

А во-вторых... Во-вторых, исторический опыт учит тому, что страх свирепого подавления не является панацеей от восстания масс, если массы по-настоящему обездолены. Что «на штыках не усидишь»... И так далее.

То есть надо придумать что-то другое для того, чтобы не возбухали. Что именно? Снизить гнет? Тоже не спасает... К тому же снизишь гнет – откуда бабки для криминального гламура возьмутся? Самим вкалывать? Новые технологии внедрять? «Не проходит».

Однако другое средство есть... Известный психолог Франкл, наблюдавший в фашистских лагерях смерти за узниками, его описал. И как фашисты обеспечивали, чтобы «не возбухали» узники, которым нечего терять. И как узники находили свой ответ на фашистское «ноу-хау». Все определял Смысл. В концлагерях не оскотинивались те, кто сохранял смысл. Соответственно, фашисты стремились истребить смысл любыми средствами. Концлагеря смерти становились испытательными стендами не только для «докторов Менгеле», но и для нацистских психологов. И они преуспели.

Нельзя переоценивать достижения – их самих и их последователей. Но и недооценивать эти достижения тоже нельзя. Террористы не хуже фашистов понимают значение психологического слома в успехе своих начинаний. Очень большое значение имеет так называемый «синдром жертвы» – возникающее у жертвы мазохистское влечение к насильнику. И опять же – все зависит от смысла. Если заложник удерживает смысл, препятствующий его превращению в мазохистскую слизь, он выживает, выдерживает испытания, иногда побеждая, иногда достойно принимая смерть.

Изъять смысл – вот чего добиваются нацисты, террористы... Все, кто хочет поделить человечество на господ-садистов и влекущихся к этим господам рабов-мазохистов. Если все человечество (или хотя бы один народ) удастся полностью уложить в садомазохистскую матрицу, то конец истории реален. Ну, появятся среди рабов садисты... Их можно будет либо истребить, либо инкорпорировать в правящую касту. Сделать надсмотрщиками... А если хорошо себя проявят, то господами... Как-никак вертикальная мобильность, ротация... Почему бы и нет? Появятся среди господ мазохисты? Их надо сбросить вниз, превратить в рабов. Их место займет раб, проявивший нужные садистские склонности. Главное, чтобы не возникал сильный человек, наделенный чувством сострадания. То есть не садист... Не вполне садист... Совсем не садист. Как только такие люди возникнут в количестве, достаточном для того, чтобы проблематизировать садомазохистский социальный императив, садистское благополучие окажется под угрозой. Как сделать, чтобы подобные люди не появлялись в количестве, достаточном для проблематизации садомазохистской гармонии? Надо убивать смыслы! Выкорчевывать их, обезвреживать Идеальное, уничтожая все его регулятивные функции. И все, что связано с состраданием, – в первую очередь.

Предположим, что кому-то дорог какой-нибудь идеал.

Предположим, далее, что из идеала начисто изъято то, что можно назвать «взрывчаткой истории». Что он, так сказать, обезврежен. Что он не побуждает к критике действительности, не порождает мечты о новом, более совершенном жизнеустройстве. Вообразить себе нечто подобное достаточно сложно. Но предположим, что такой идеал возможен.

Но нельзя избавить идеал полностью от влияния на поведение (мышление и действие) того, кто им обладает. Как минимум, обладатель сам должен руководствоваться собственной идеальностью. Иначе это не идеальность. Где он начнет ею руководствоваться? В жизни, где еще. Роль идеала, конечно же, не сводится к формированию этических разграничений. Но сделать так, чтобы идеал вообще не участвовал в формировании представлений о добре и зле, должном и стыдном нельзя.

Зло в мире есть? Есть! Предположим, что ему не надо «противиться насилием», что не надо даже противиться ему иначе – как Ганди и Толстой. Но к нему как надо относиться?

Безропотно повиноваться? Служить? В каком-то смысле любить, как жертва любит террориста? «Я поклоняюсь насилию, люблю его, служу ему, ибо таков мой идеал». Что это за идеал?

Ясно, что это не может быть идеалом для христианина – как ты ни переформатируй христианство. Впрочем, если под переформатированием понимать «превращение», то можно все. Если «кто что в плане смыслов создал, тот это и пожрать должен», тогда...

Христианство создало личность в классическом ее понимании. Оно же, если речь идет о «превращении», должно ее уничтожить? Христианин не покорен злу. Он душу свою от него сберегает. Может быть социально отстраненное христианство. Но (вне ситуации превращения) экзистенциально отстраненного христианства быть не может. Драма борьбы за душу сил метафизического добра и метафизического же зла, Бога и Дьявола не изымается из христианства. Если речь не идет о ситуации превращения. «Покоритесь насилию и возлюбите его, откажитесь от моральной и экзистенциальной критики...» Только превращение может побудить христианство к чему-то подобному.

Криминальному классу нужна криминальная религия. Не религия, готовая спасать заблудшую криминальную душу, а религия, готовая метафизически санкционировать покорность... Кому? Представим себе успех эксперимента по созданию беспрецедентно покорного контингента. Представим себе, что этот контингент (антропопродукт, сооруженный по воле специфического заказчика) будет за пайку вкалывать и благодарить, благодарить и вкалывать... Ну, так скажем, хозяина. Хозяин, получив такой контингент, стрижет сверхприбыль и жиреет...

Чего же не хватает в этой «социальной мистерии»? Грабежа в ней не хватает... Криминальной оргии... Ну, доходяги в лагере... Ну, раздавленные рабы... Превращение мира (и даже страны) в криминальную зону? Криминальная культура, криминальная (вне спасающая криминальные души) религия... В чем тут основная проблема? Зона не самодостаточна. Криминалитет может организовать некую социальную Систему на своих, достаточно специфических основаниях. Но такая Система – это субъект криминальной деятельности. Субъекту нужен объект. Система – это «пожирающее». Ей нужно «пожираемое». Криминальный социум должен грабить другой, некриминальный, социум. То есть он по определению является не жизнесоздателем, не жизнеорганизатором, а, так сказать, жизнепользователем.

Революционер – враг существующего порядка. Но он хочет организовать другой порядок. Ради этого он идет на жертвы, бросает вызов закону и власти. Он может организовывать в том числе и криминальные действия ради своей победы. Чем занимался Камо? Именно этим. Но, придя к власти, революционер будет организовывать жесточайший порядок ради осуществления своего Идеала.

Криминальный субъект, как бы «велик и могуч» он ни был, не будет (а) заваливать власть и (б) устанавливать свою, беря на себя ответственность за жизнеустройство. Он не устроитель, а специфический пользователь.

«Мы живем в государстве, а они – в банде», – говорит в кинофильме начальник милиции, устанавливающий советскую власть, своему порывистому молодому сотруднику, не понимающему, почему надо бандитов судить по закону («они-то, мол, нас не судят»).

Банда – это высокоорганизованная социальная система, готовая грабить общества с любым типом государственной власти. И не готовая эту самую государственную власть осуществлять. Просто не понимающая – зачем.

Есть одиночные и плохо изученные случаи, когда банда, не отказываясь от своей сущностной и функциональной специфики, создавала государства. Примерами таких мафиозных, криминальных в строгом смысле слова государств являются так называемые «пиратские королевства». Наверное, можно немного расширить список, причем достаточно аккуратно. Колумбия – криминальное государство? Она была им в течение какого-нибудь периода?

Или все же наркомафия в Колумбии правила бал, но не огосударствлялась до конца – ни функционально, ни сущностно? Мне представляется, что даже в Колумбии окончательного огосударствления наркомафии все же не происходило. В том числе и по причинам сугубо рационального свойства. Ну, огосударствились... Что дальше? Новых забот – чрезвычайно много. А новых возможностей, причем лакомых, таких, которыми хочешь и можешь воспользоваться?

Я никоим образом не хочу сказать, что Россия воплотила то, что не удавалось сделать Колумбии, и стала пиратским королевством. Я описываю одну из тенденций, причем не в том виде, в котором она отчасти реализовалась. Это я описал много лет назад в книге «Постперестройка». Здесь же я хочу экстраполировать имеющиеся тенденции далеко за их нынешние рамки. И не для того, чтобы дать политический прогноз. А для того, чтобы нащупать некий условный альтернативный метафизический (и именно метафизический) потенциал цепи перестроек (перестройки – 1, – 2, – 3 и так далее), коль скоро эта цепь будет реализована.

Я мог бы поступить гораздо проще, сославшись на Танатос как дух перестроек. И указав, что коль скоро дух таков, то он и восторжествует при движении по перестроечной траектории. Я мог бы, далее, привести живые примеры на эту тему. Но я не агитпропом занимаюсь. Я не других уговариваю. Я сам для себя в чем-то разбираюсь. И пусть лучше это разбирательство, неся в себе переборы и шероховатости, что-то доуточнит, чем эти уточнения будут выведены за скобки во славу гладкости осуществляемых построений.

Да, я рассматриваю одну тенденцию и экстраполирую оную за всяческие пределы. Да, это называется антиутопия. Но не зря ведь используется такой жанр. Видимо, он позволяет что-то понять в реальном процессе. Конечно же, если не впадать в соблазн прямого отождествления реальности и антиутопии. Так я и не поддаюсь ничему подобному. Я слишком хорошо понимаю, чем это чревато. И потому так подробно оговариваю условность осуществляемой мной интеллектуальной игры. А также ее роль в проводимом исследовании.

Что же именно я хочу доводить до логического завершения? Прежде всего, некий частный, но очень важный принцип перестроечного мышления (и действия), который я называю «инверсией».

Перестройщик не отказывается от методов, применяемых проклинаемой им идеократией. Он всего лишь выворачивает эти методы наизнанку. Он хочет по-прежнему руководствоваться передовым учением, но другим... Учиться у классика... Но у другого... Воевать с врагом, а не исследовать явление... Но врагом становится то, что недавно еще было духовно единокровным. Чем единокровнее это было вчера – тем ненавистней оно теперь. И наоборот.

Идеократия, в которую перестройщик входил в качестве интеллектуала или даже умствующего чиновника, создала систему описаний того, что она назвала своим онтологическим (и даже «светско-метафизическим») врагом, – капитализма. Перестройщик может высмеивать отдельные штрихи в картине, созданной ужасной идеократией для описания ужасности капитализма. Но он картину не пересматривает. Он говорит: «Вы это назвали ужасным злом? А это, на самом деле, благо. Огромное и несомненное благо! Зло же – это вы!» Что такое «это», которое надо было раньше разрушать, а теперь возводить на своей земле как храм блага и истины? Перестройщик не пересматривает характеристик «этого», данных идеократией: «Да, характеристики "этого" именно таковы! Но это не возмутительно, а замечательно! И будет осуществлено там, где с этим боролись. А все, что продолжает борьбу с "этим", будет сметено!»

«Это», то бишь капитализм, предъявлялось советской идеократией своему обществу как мерзость и наделялось потому «грабительской сущностью». Обладало ли «это» именно грабительской сущностью, вменяемой ему советской идеократией? Верила ли сама идеократия в такое описание или считала его необходимым для народа идеологическим мифом?

В любом случае, советская идеократия осуществляла два действия! Два, а не одно!

Действие №1 – наделение противника набором предельно негативных характеристик. Противник мерзок и отвратителен до крайней мыслимой степени. Ибо у него такая-то сущность. Можно осуждать такое действие. Называть его лубком, клеветой, перебором, наконец. Но только надо понимать, что противник действовал совершенно таким же образом. Вампука, которую он разыгрывал, предъявляя «своим» образ русского и коммуниста, не шла ни в какое сравнение с нашей вампукой, организуемой по заказу идеократической системы. Наша вампука была намного мягче и деликатнее. Идеологическая и психологическая война всегда и везде ведется достаточно грубыми средствами.

Но предположим, что действие № 1 – тем не менее прискорбно и ущербно. Ведь было же и действие №2, которое сегодня хотят вообще не рассматривать. А на самом деле, оно-то и является наиважнейшим.

Действие №2 – определение того, что именно является мерзостью. Грабительская сущность – вот что. Обладало ли «это» (разоблачаемый капитализм) мерзостью под названием «грабительская сущность» – вопрос, адресованный к правомочности действия №1. А вот является ли грабительская сущность злом или благом? Для советской идеократии и народа, к которому она адресовывала образ противника, грабительская сущность являлась безусловно и однозначно злой сущностью.

А вот для перестройщика... Перестройщик, повторяю, не слишком засиживается на критике действия № 1. Ему не нужен анализ реальной природы реального капитализма. Он не будет просвещать общество, захваченное врасплох, рекомендовать ему подробное ознакомление с работами Макса Вебера и других. Он бойко оттарабанит что-то о беспрецедентной лживости советской пропаганды и побыстрее перейдет к анализу действия №2. И вот тут-то... Тут-то окажется, что грабительская сущность – это не зло, а благо. Нигде в мире это не осмелились бы заявить откровенно. А перестройщик заявит и разовьет. Одним из главных брендов перестройки была фраза поэта Иосифа Бродского: «Ворюга мне милей, чем кровопийца». Ну, ляпнул Бродский... Ну, поэт... Но эта дикая фраза стала именно аксиомой (и именно политической аксиомой) всего перестроечного процесса. Чуть что начнешь проблематизировать – тебе отвечают: «Ворюга мне милей, чем кровопийца».

Спрашиваешь: «А почему "или-или": или ворюга, или кровопийца? Разве ворюга не может оказаться еще и кровопийцей? И почему кто-то должен был быть милей? Если бы господина Бродского спросили, кто ему милей – Ленин или Дзержинский? Что бы он ответил? Наверное, что "оба хуже"?»

Ты спрашиваешь... В ответ – не внятные аргументы, а потоки идеологизированного бреда. «Руки прочь от Бродского!» «Вы хотите увековечить господство номенклатуры!»

«Почему господство номенклатуры? – возмущался я. – Что, все революции выбирали между господством власть имущих и властью бандитов?»

Ничего вразумительного в ответ не говорилось. Только еще надрывнее воспроизводилась та же, мягко говоря, неумная строчка Бродского. Было абсолютно ясно, что вопрос о союзе нашей высокоморальной интеллигенции и криминалитета решен. Ею ли самой... Кем-то еще... Не это в данном случае следует обсуждать, а качество данного «многообещающего» союза. Это союз, при котором обе стороны делают шаги навстречу друг другу? Какой шаг навстречу интеллигенции может сделать криминалитет? Это союз, при котором кто и в какой степени освоит плоды победы? Чьи деньги лягут в фундамент будущего капиталистического устройства? У диссидентов есть деньги? Или они есть у воровского общака? Как говорится, третьего не дано. И наконец, если деньги – общака... Если никто не сможет отменить аксиому: «Кто платит деньги, тот заказывает музыку»... То что это будет за музыка? В политическом смысле, разумеется? Что «музыкантами» будет высокоморальная нонконформистская интеллигенция – понятно... Не музыка-то будет какая? «Музыка» – это идеология. А также порождаемые ею вибрации – культурные, религиозные и так далее.

Идеология должна обеспечить откровенную криминализацию, легитимировать ее. Тут мало сказать: «Ворюга мне милей, чем кровопийца», – или порассуждать о том, что раз все общество патологично, то социальная патология (мафия, теневики и пр.) наиболее нормальна... А почему не патологична в квадрате? «Милей, чем кровопийца», – можно говорить ворюге тогда, когда он идет к власти. А когда пришел, то надо говорить, что он «на свете всех милее, всех румяней и белее». Всех милее, а не каких-то там Дзержинских и Лениных! Вибрации по поводу того, что «всех милее», могут быть поначалу слабыми. В одночасье такие метаморфозы в культуре не осуществляются. Из подворотни на высокую сцену должен выйти криминальный «шансон». Язык – политический и бытовой – должен вобрать в себя криминальный сленг. На телеэкране должен появиться криминальный герой. Причем такой, чтобы всем было ясно: и ворюга, и кровопийца.

Криминальный субъект (грабитель) возносится над объектом, которому надлежит восхищаться тем, что его грабят. Объект – общество. Что? Кто-то, видите ли, восхищаться не хочет! Да как он смеет? Мы, просвещенные перестройщики, дозрели до понимания очевидного: капитализм – светлое будущее всего человечества, оптимальный общественный строй, устройство, созвучное природе – слышите вы? – природе человеческой! А против нее не попрешь. Некоторые, ха-ха, пробовали попереть – и что?

Итак, капитализм, как известно, обладает грабительской сущностью и является идеальным мироустройством. Потому как созвучен природе – слышите вы, кровопийцы проклятые? Фанатики разных там идеалов, противных этой самой природе... Да здравствует капитализм и – грабительская, наиблагороднейшая и наимудрейшая – сущность оного! Так воспоем же эту сущность.

Да что там «воспоем»! Давайте у этой сущности учиться. Чему? Да всему на свете! Главное же – умению жить... Еще Ницше говорил, что над жизнью нет судьи, что жить и быть несправедливым – это одно и то же. Да что там Ницше! Он тоже – интеллигент, неумеха. Учиться надо у обладателей аутентичного опыта. Не лезть с поучениями к этой восхитительной грабительской сущности! Впитывать ее знание жизненных истин! Учиться, учиться и учиться тому, чему не учат в этих самых университетах. У сущности был свой высочайший учитель – Зона. Там природа обнажена! Там сущность вступает в диалог с первозданной природой – природой Зверя. К чему слова? Пусть зверь порычит! Неэстетично? И что? Это неэстетичное, корявое – оно и есть подлинно настоящее. Восславим хозяина Земли! Вот он, подлинный герой подлинного, грабительского мироустройства. Пусть он скажет сам о Времени и о себе. А мы, сняв очки-велосипед, причастимся подлинного, настоящего, нутряного!

Антиутопия? Научная фантастика? Уважаемый читатель, вдумайся в смысл текстов госпожи Юлии Латыниной и сотен ей подобных. Не выключай передачи, в которых прямо так и говорится. Не бойся посмотреть правде в глаза. Это не моя выдумка! Это – реальность! «Учиться у победителя»... Раньше нечто подобное говорилось о других победителях – народе, пролетариате. Говорится теперь то же самое. Только победитель другой. Это и есть инверсия.

Но что может грабительская сущность сказать сама о себе? Что она может привнести в этику, культуру... Религию, наконец! Ведь она же, сущность эта, как-никак структурирована. Как она структурирована? И что из этого проистекает в плане возможных? конечно же, лишь постепенно входящих в свои права инноваций?

У «грабительской сущности» есть принципы самоструктуризации. Это могут быть самые разные принципы. Но в первом приближении речь следует вести или о принципах традиционно-системных, или о принципах антисистемных.