Но если не хочешь ты плакать и выплакать свою пурпурную

тоску, то ты должна петь, о душа моя! -- Смотри, я сам

улыбаюсь, предложивший тебе петь:

-- петь бурным голосом, пока не стихнут все моря, чтобы

Прислушаться к твоему томлению, --

-- пока по тихим, тоскующим морям не поплывет челнок,

Золотое чудо, вокруг золота которого кружатся все хорошие,

Дурные, удивительные вещи, --

-- и много животных, больших и малых, и все, что имеет

Легкие удивительные ноги, чтобы бежать по голубым тропам --

-- туда, к золотому чуду, к вольному челноку и хозяину

Его; но это -- виноградарь, ожидающий с алмазным ножом, --

-- твой великий избавитель, о душа моя, безымянный --

только будущие песни найдут ему имя! И поистине, уже благоухает

Твое дыхание будущими песнями, --

-- уже пылаешь ты и грезишь, уже пьешь ты жадно из всех

Глубоких, звонких колодцев-утешителей, уже отдыхает твоя тоска

в блаженстве будущих песен! --

О душа моя, теперь я дал тебе все и даже последнее свое, и

руки мои опустели для тебя: в том, что я велел тебе

петь, был последний мой дар!

За то, что я велел тебе петь, скажи же, скажи: кто

Из нас должен теперь -- благодарить? -- Но лучше: пой мне, пой,

о душа моя! И предоставь мне благодарить! --

Так говорил Заратустра.

Другая танцевальная песнь

"В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь: золото мерцало

в ночи глаз твоих -- сердце мое замерло от этой неги:

-- челн золотой, как в зерцале, мерцал там на водах

Ночных, точно качалка, ныряющий, и всплывающий, и все снова и

снова кивающий челн золотой!

На стопу мою, падкую к танцу, ты метнула свой взор, свой

качально улыбчивый, дымчатый, вспыльчивый взор:

Только дважды коснулась ручонками ты погремушки своей -- и

Уже закачалась нога моя в приступе танца. --

Пятки мои покидали уже землю, замер я на носках, тебе

внемля: ведь уши танцора -- в цыпочках его!

К тебе прыгнул я -- ты отпрянула вмиг; и лизнули меня на

лету зашипевшие змейки волос вдруг взлетевших твоих!

От тебя я отпрыгнул назад и от змей твоих прикасаний; ты

Стояла уже, обернувшись слегка, и глаза были полны желаний.

Глазами розня, учишь меня ты стезям криведным; на стезях

криведных учится стопа моя -- козням!

Я люблю тебя дальней, ты вблизи мне пуще неволи; твое

Бегство манит меня, поиск твой полонит меня -- я страдаю, но

ради тебя разве я не готов и к юдоли!

Ты, чей холод, как зуд, чье презренье -- искус, чей уход,

точно жгут, чья насмешка -- укус:

-- ты ль не была ненавистна всегда, ты, вязальщица,

повивальщица, зазывальщица, домогальщица и находчица! Ты ль не

Была и любима всегда, непорочная, нетерпячая, ветроногая,

детоокая грехотворица!

Куда же ты тащишь меня, неугомонка и невиданка? И вновь

избегаешь меня, сладкая-сладкая горлица и грубиянка!

Я в танце несусь за тобою, я с ритмом твоим неизбытно

един. Где же ты? Протяни мне руку! Ну, хоть палец один!

Здесь пещеры и дебри -- мы же заблудимся вместе! Стой! Да

потише! Не видишь ли ты, как мелькают вокруг стаи сов и летучие

Мыши?

Ты сова! Ты летучая мышь! Ты охоча меня дразнить? Где мы,

Где? У собак, видно, ты научилась так тявкать и выть.

Зубки белые скалишь прелестно на меня ты без слов, и

сверлят меня злючие глазки из кудластых твоих завитков!

Что за пляс одурелый, точно буян; я охотник -- решай, кто

Мне ты: ловчий пес или лань?

Ну, злая прыгунья, ко мне! Да живее, мигом! Ну-ка вверх! И

барьер! Горе мне! Я и сам вот плюхнулся, прыгнув!

О, взгляни, я лежу, ты, спесивица, и молю о милости! Мне

бы с тобою бродить да бродить по тропинкам жимолостным!

-- по тропинке любви сквозь кусты пятнастые, немые! Или

там вдоль озера: в нем резвятся и пляшут рыбки золотые!

Ты устала? Взгляни, вон овцы, и в воздухе завечерело: ну

Разве не сладко уснуть под звуки пастушьей свирели?

Ты валишься с ног? Я тебя понесу, опусти только руки! И

Если ты хочешь пить, скажи -- я нашел бы, чем тебя утолить, но

тебе не до этой услуги!

-- О, что за чертовка, плутовка, так ловко исчезла

змеею-скользянкой! Куда? Но от рук два пятна на лице горят,

точно красные ранки!

Я, право, устал изрядно пастушить твоих ягнят! До сих пор,

о ведьма, я пел для тебя, нынче ты завизжишь -- у меня!

Будешь плясать и ахать плетке моей вслед! Я не забыл-таки

плетку? -- Нет!"

Так отвечала мне жизнь тогда и при этом зажала изящные

ушки свои:

"О Заратустра! Не щелкай так страшно своей плеткой! Ты

Ведь знаешь: шум убивает мысли -- а ко мне как раз пришли такие

Нежные мысли.

Мы с тобою оба -- сущие недобродеи и незлодеи. По ту

Сторону добра и зла обрели мы свой остров и зеленый свой луг --

мы вдвоем, одни! Уже оттого и должны мы ладить друг с другом!

И если мы и не любим друг друга от чистого сердца, -- то

Гоже ли злиться на то, что не любишь от чистого сердца?

И что я лажу с тобою, и часто слишком лажу, ты знаешь это:

И все оттого, что ревную тебя я к мудрости твоей. Ах, эта

мудрость, полоумная старая дура!

Если бы мудрость твоя сбежала однажды от тебя, ах! тогда

мигом сбежала бы от тебя и моя любовь".

Тут жизнь задумчиво оглянулась вокруг и тихо сказала: "О

Заратустра, ты мне недостаточно верен!

Ты любишь меня вовсе не так сильно, как говоришь; я знаю,

Ты думаешь о том, что хочешь скоро покинуть меня.

Есть старый тяжелый-тяжелый колокол-ревун: он ревет по

ночам до самой твоей пещеры:

-- когда ты слышишь, как колокол этот бьет полночь, тогда

Между первым и двенадцатым ударом думаешь ты о том --

-- ты думаешь о том, о Заратустра, я знаю это, что ты

хочешь скоро покинуть меня!"

"Да, -- отвечал я робко, -- но ты знаешь также --" И я

Сказал ей нечто на ухо, прямо в ее спутанные, желтые, безумные

Пряди волос.

"Ты знаешь это, о Заратустра? Этого не знает

никто..."

И мы стояли лицом к лицу и глядели на зеленый луг, на

Который как раз набегал прохладный вечер, и плакали вместе. --

И жизнь была тогда мне милее, чем вся моя мудрость когда-либо.

--

Так говорил Заратустра.

Раз!

О, внемли, друг!

Два!

Что полночь тихо скажет вдруг?

Три! "Глубокий сон сморил меня, --

Четыре!

Из сна теперь очнулась я:

Пять!

Мир -- так глубок,

Шесть!

Как день помыслить бы не смог.

Семь!

Мир -- это скорбь до всех глубин, --

Восемь!

Но радость глубже бьет ключом!

Девять!

Скорбь шепчет: сгинь!

Десять!

А радость рвется в отчий дом, --

Одиннадцать!

В свой кровный, вековечный дом!"

Двенадцать!

Семь печатей
(или: пение о Да и Аминь)

Если я прорицатель и полон того пророческого духа, что

Носится над высокой скалой между двух морей --

-- носится между прошедшим и будущим, как тяжелая туча, --

Враждебный удушливым низменностям и всему, что устало и не

может ни умереть, ни жить:

Готовый к молнии в темной груди и к лучу искупительного

Света, чреватый молниями, которые говорят Да и смеются, готовый

К пророческим молниеносным лучам, --

-- но блажен, кто так чреват! И поистине, кто должен

Некогда зажечь свет будущего, тому приходится долго висеть, как

тяжелая туча, на вершине скалы! --

О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному

кольцу колец -- к кольцу возвращения!

Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы

Иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю

тебя, о Вечность!

Ибо я люблю тебя, о Вечность!

Если гнев мой некогда разрушал могилы, сдвигал пограничные

Столбы и скатывал старые, разбитые скрижали в отвесную

Пропасть, --

Если насмешка моя некогда сметала, как сор, истлевшие

Слова и я приходил, как метла для пауков-крестовиков и как

Очистительный ветер -- для старых удушливых склепов, --

Если некогда сидел я, ликуя, на месте, где были погребены

Старые боги, благословляя мир, любя мир, возле памятников

старых клеветников на мир:

Ибо даже церкви и могилы Бога люблю я, когда небо смотрит

Ясным оком сквозь разрушенные своды их; я люблю сидеть, подобно

Траве и красному маку, на развалинах церквей, --

О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному

Кольцу колец -- к кольцу возвращения?

Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы

Иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю

тебя, о Вечность!

Ибо я люблю тебя, о Вечность!

Если некогда дыхание снисходило на меня от дыхания

Творческого и от той небесной необходимости, что принуждает

Даже случайности водить звездные хороводы, --

Если некогда смеялся я смехом созидающей молнии, за

Которой, гремя, но с покорностью следует долгий гром действия,

--

Если некогда за столом богов на земле играл я в кости с

Богами, так что земля содрогалась и трескалась, изрыгая

Огненные реки, --

Ибо земля есть стол богов, дрожащий от новых творческих