Его и есть именно народности.

 

Из самого определения государства следует, что государство, не имеющее народной основы, не имеет в себе жизненного начала, и вообще не имеет никакой причины существовать.

 Если, в самом деле, государство есть случайная смесь народностей, то какую национальную честь, какую национальную свободу может оно охранять и защищать,

когда честь и свобода их могут быть (и, в большинстве случаев

 не могут не быть) друг другу противоположны?

 

На что идут миллионы, поглощаемые флотами, армиями, финансовым

управлением, государственным долгом таких государств?

—ни на что, как на оскорбление и лишение народной

чести и свободы—^народностей, втиснутых в его искусственную

рамку, Что значит честь и свобода Турции, честь и свобода Австрии,

 честь и свобода бывшей Польши?—не что иное, как угнетение

 и оскорбление действительного народного чувства и действительной

 национальной свободы народов, составляющих эти государства:

 

Греков,

 Сербов,

 Болгар,

 Чехов,

 Русских

Румын

 недавно еще и Итальянцев.

 

 Эти государства могут быть по сердцу только тем, кому они дают средства к этому угнетению и оскорблению:

 

1 турецкой орде в Турции (османской империи).

2 небольшому клочку немцев, а с недавнего времени еще и                            Мадьяр (Венгров) в Австрии оторвавшемуся от своей народности от своего славянского корня.

3 Польскому Шляхетству

4. католическому духовенству.  

 

Из этого национального значения государства следует, что

каждая народность, если получила уже и не утратила еще сознание

 своего самобытного исторического национального значения,

должна составлять государство, и что одна народность должна

составлять только одно государство.__

 

если племя, находящееся на такой еще несознательной ступени развития, обхватывается другим, уже начавшим свой политический рост, то первое поглощается последним; ибо не может же племя более могучее и зрелое остановить рост свой потому, что ему на пути                       встречаются эти племенные недоростки.

 

Если между деревом и его корой попадется посторонний предмет,—

 

дерево обрастает его, включает в свою массу.

 

Но с народами

бывает еще нечто иное: в племенной, этнографический, а не

исторический, период своего бытия—они обладают значительною

гибкостью, мягкостью организма.

 

 Не подвергнувшись еще влиянию своего особого образовательного начала, они сохраняют способность легко вступать в тесное соединение с другими народностями,

точно также как многие химические вещества вступают

в соединеніе между собою только в состоянии зарождения                                   (in statu nascenti).

 

Эти этнографические элементы производят смешанный тип,

 если они между собою равносильны; или только

немного изменяют главный тип, если одно из соединяющихся

племен значительно преобладает численностью или нравственною

уподобляющею силою.

 

 Если бы этим поглощаемым племенам была предоставлена возможность дольше продолжать

 свое независимое существование, или если бы влияние на них пламен,

далее подвинувшихся в своём развитии, было отдаленнее, то может

 быть и они достигли бы исторического момента своей жизни и

образовали бы самобытные государства.

 

Но, не имея в этого счастія, или не будучи к тому способны,

они входят в состав какого либо преобладающаго (предназначеннаго к исторической судьбе) племени.

 

Процесс этого поглощения совершается, конечно, не вдруг,

а тем медленнее—чем естественнее и менее насильственно он

происходит.

 

 Такова была судьба финских племен, рассеянных

 по пространству России.

 

 Славяне никогда их не покоряли с самого начала истории, племена их являются в дружном союз с племенами славянскими и сообща кладут основание государства.

Но более сильное племя поглощает их естественным путём ассимиляции.

 

Процесс этот еще не кончен, и мы видим финское племя до сих пор на

всех ступенях слияния—начиная от той, при которой остались только следы бывшей розни (в фински звучащих названиях урочищ), до                       сохранивших еще свою полную племенную физиономию—Эстов, и,

несмотря на это, желающих слиться с русским народом,

если бы мы сами не поставили тому преград.

 

 Само собою разумеется, что Весь, Корелы, Зыряне, Мордва, Черемисы, Чуваши, такъ же какъ Остяки, Вогуличи или Самоеды—

не могут составлять государств; но они и притязаний на это никаких не имеют, не имеют сознания исторического или политического характера

своей народности,—его следовательно и вовсе не существует.

 

Таково же например положеніе Басков во Франции и в Испании

 

Другие народы умерли для политической жизни, сохранив еще

однако свои этнографические особенности.

 

 Типом таких народов могут служить Евреи, которые нигде не выказывают ни малейшего поползновения соединиться в особую политическую группу.

 

 Точно так же, как разные стороны личного, так и

разные стороны народного характера лишь постепенно обнаруживаются

и также постепенно замирают.

 

 Близко к Евреям (по замиранию политической, а следовательно и исторической стороны народного характера) стоят Армяне,

которые, желая сохранить особенности своего вероисповедания,

свой язык, свои нравы, нигде не выказывают стремлений к политической жизни, —между тем как Греки, находящееся в Турции в таком же состоянии угнетения, не перестают выказывать свою политическую жизненность.

 

Наконец есть народы, точно также как и отдельные лица,

 заслуживающее (по отношениям их к самим себе

и к соседним народам) лишения свободы, которую всегда употребляли

во зло.

 

Таковы—Поляки. Неисправимое отношение высших классов к низшим,

 неумение охранять собственную народность,—

а между тем беспрестанное стремление угнетать другие народности,

 лишая их не только политической жизни, но и всякой свободы религиозной и бытовой,—смуты, производимые в

 

соседних государствах, и наконец, измена своему племени,—достаточно доказали неспособность Поляков к государственной жизни.

 

 Если, несмотря на то—что каждый человек имеет бесспорное

 право развивать свою личность, никто, однако не задумывается

лишить этой свободы человека, который бы оказался виновным

в том же, в чем виновны Поляки (т. е. высшие классы Польского общества), то мудрено понять, почему бы и целый народ должен пользоваться привилегией  безнаказанности.

 

Только наказывать Польшу, делать ее безвредною имела

право одна Россия, против которой, равно как и против всего

славянства, Польша постоянно была виновата.

 

 Каковы были на это права Австрии и Пруссии—это другой вопрос.

 

*) Последняя Русско-Турецкая война и предшествовавшая ей

Сербо и Черногорско-Турецкая были уже чисто национальные; со стороны России вдруг пробудившийся национально-славянский интерес

пересилил все чисто политические соображения, которые возобладали

только по окончании войны, в Берлинском конгрессе, и надо быть

слепым, чтобы не видеть, что те же национальные вопросы вызовут

в недалёком будущем войну России съ Австрией, а может быть

и с Германией.