Оперативное время минус 92 часа 10 минут

 

Аллах свидетель, афганские дороги просто невыносимы.

Местные племена их специально портят, подрывают, устраивают рытвины, потому что на осле проедешь и так, а машины из караванов будут расходовать на поездку больше бензина, больше ломаться и больше тратить денег на починку и заправку. Медленно идущую колонну легче блокировать и ограбить. Кроме того, если нет нормальной дороги, остается больше шансов на то, что не приедут посланцы властей Кабула, что они оставят племена в покое, что не появятся британцы и не заберут вооруженных мужчин. Дороги в Афганистане портили все, делали это с удовольствием и даже с азартом.

Но русские машины не пасуют и перед таким бездорожьем.

Русские машины, созданные в стране, где до сих пор не везде (особенно в Сибири) есть нормальные дороги, где за зиму цикл «разморозки-заморозки» бывает больше двухсот раз, [350] и от этого не выдерживает даже преднапряженный бетон. Машины, созданные в стране, ставшей родиной внедорожного «трак-триала», [351] в стране, команды которой давно и прочно оккупировали пьедестал почета мирового чемпионата по внедорожным ралли-рейдам в классе «Грузовики», серийные машины с подвеской от бронетранспортера выдерживали даже такие дороги.

Тяжело груженный АМО с комбинированной подвеской – стойки от БТР и дополнительные рессоры – преодолевал неровности афганской дороги на Пули-Хумри со скоростью примерно сорок километров в час, уверенно, неторопливо и даже чуть презрительно к жалким потугам рытвин и колдобин его остановить. Ярославский лицензионный (в оригинале римский «Майбах», «половинка» от танкового) безнаддувный дизель степенно переваривал солярку, радовал мир сизым выхлопом, упорно крутил коленвал и тащил машину вперед через все неровности. Водитель одной рукой придерживал руль, второй – пластиковую бутылку с местным напитком, чаем из верблюжьей колючки, хорошо утолявшим жажду. Было скучно.

Местной достопримечательностью была пыль. В Пули-Хумри ее столько, что она лежала на всём настоящим ковром, достигавшим нескольких сантиметров толщины. Человек ли пройдет, осел ли, машина ли проедет – пыль поднимается и не оседает очень долго, покрывая всё сплошным пыльным туманом. А если идет караван, то становится понятно, почему опытные караванщики навешивают на задний борт своей машины дополнительные фары. Это своего рода «вежливость»: фары включают, когда караван идет через пыль, чтобы водитель, едущий за тобой, мог ориентироваться по этим фарам и не свалиться в пропасть. Ты включишь фары для того, кто едет за тобой, а кто-то, кто едет перед тобой, включит их для тебя…

Как всегда неожиданно и некстати – хорошо, что в месте, где дорога позволяет обгон, – у «АМО» заглох мотор. Видимо, от пыли…

Перемигнувшись рубином стоп-сигналов, колонна встала.

Рамиль, который исполнял обязанности не только сменного водителя, но и механика, проснувшись от толчка в бок, выскочил из кабины, откинул капот и отшатнулся от пахнувшего из-под него жара.

– Ну, что?

– Что-что! На полчаса встали! Мотор перегрелся, о Аллах, помоги нам!

– С чего он перегрелся?

– Да с того, что я говорил тебе, надо фильтры сменить, а ты зажался. Вот теперь и будем куковать.

– Тебя слушать – грош ломаный в кармане после рейса останется!

– А движок запорем – на ремонте неделю простоим!

Стоять прямо на дороге было смертельно опасно. В любой момент могли появиться душманы. Водители здесь, на афганских дорогах, все русские и впрямь были братьями, моментально сгрудились у вставшей машины.

– Что тут?

– Бочонок полетел.

– Бочонок? Запорол?

– Да не… Перегрел только.

– Да какое там перегрел!

– Петро, у тебя такой же бочонок есть, по-моему. Запасной есть?

– Да был где-то…

– Ну и тащи!

– Слышь, Гусь, надо бы дозор выставить. Хлестанут по нам…

– Ага, вся обочина заминирована. Я лучше на крышу встану.

Принесли фильтр-бочонок, общими усилиями поставили вместо старого. Машина не завелась…

– Говорю же, перегрел. Подождать надо.

– А ты уверен, что не запорол? ТНВД [352] пыли хапнул – и здравствуй, дядя, новый год.

– Сплюнь.

– Как ни крути – буксировать надо.

Занервничали афганцы – они принадлежали ни к пуштунам, ни к узбекам, и зарабатывали на жизнь тем, что проводили караваны. Оружия у них было достаточно, но только для того, чтобы прикрыть движущийся караван. Если же машины стоят, рано или поздно о стоящем караване узнают душманы…

– Если надо отбуксировать, я и отбуксирую.

– Один справишься?

– Справимся. Всего-то до караван-сарая дойти. К вечеру догоним, – подхватил водитель «захворавшей» машины.

Как бы то ни было, но стоять здесь было опасно, это понимали и водители. Решение проблемы – одна из машин каравана остается со сломавшейся, и если после того как движок остынет, она не заведется, возьмет ее на буксир и дотащит до караван-сарая, где можно сделать уже более серьезный ремонт. Такое решение устраивало всех – пожелав остающимся удачи, водители расселись по грузовикам, и через десять минут только потревоженная колесами пыль напоминала о прошедшем здесь караване.

– Здравия желаю, господин подполковник, – по уставу поприветствовал своего инструктора (бывшими они не бывают), давшего ему дорогу в сумрачный мир спецназа, Рамиль, бывший татарский хулиган, теперь же лейтенант, боец группы «ГРАД-1» Рамиль Валеев по кличке Беспредел, или Бес. «ГРАД-1» – офицерская специальная группа в подчинении оперативного штаба КСО, набираются только сироты, задания повышенного уровня риска.

– За здравием дело не станет, а вот к пустой голове руку не прикладывают. Напарник мой – Владимиром зовут. Из десанта выходец.

Напарником у подполковника в отставке Тихонова был здоровый бородатый мужик, похожий на вставшего на задние лапы медведя.

– Рамиль. Бес.

– Александр. Араб.

В этом мире представляться было принято не только именем, но и кличкой. На случай, если через пару секунд прогремит из засады очередь и придется отбиваться, прикрывая друг друга.

– Володя. Быком прокликали… – сказал здоровяк.

Почему именно быком, понятно было и без пояснений.

– Сильно сломались-то?

– Да думаю, постоим немного и заведемся.

– Как знаете, – пожал плечами Тихонов. Он хорошо знал этот мир и эти правила и даже сейчас, когда вокруг были только пыль и камни, не задал ни единого вопроса, ни о них самих, ни о задании, которое они выполняли, – тогда мы наверху посидим, посмотрим…

– О, за это спасибо!

 

…Это было не патрулированием, патрулировать смысла не было, тем более двумя машинами. Они возвращались с задания, в этом случае путь эвакуации по воздуху был признан слишком опасным. В их распоряжении был обычный британский грузовик «Моррис», артиллерийский тягач, бронированный от фугаса и используемый здешним контингентом для того, чтобы закупать провизию у местных. Называлось это чудо «Риджбек», [353] специальное транспортное средство. Местные душманы знали этот грузовик и не стреляли по нему, потому что едущие в нем британцы приносили деньги тем, кто торгует в дуканах. А те, кто торгует в дуканах, отстегивали долю «на джихад». Вот и получалось, что колесил этот бронированный грузовичок по местным дорогам, то пустой, то полный – и странным образом ни разу не попадал под обстрел. Как заговоренный. Британцы тоже соблюдали правила игры, использовали его строго по назначению, но когда речь идет о безопасности принца королевской крови, тут все средства хороши.

Уорхол свалился на базе с дизентерией – жестокая, высасывающая человека болезнь, типичная для здешних мест. Остальные были на месте – Мак-Дональд крутил баранку, Мак-Клюр сидел с принцем в бронированном кузове, О’Доннел стоял за пулеметом в бронированной кабинке, глотал афганскую дорожную пыль и чихал. Наученные горьким опытом долгой и жестокой войны, британцы прикрывали пулеметчика на 360 градусов и еще сверху листами брони и толстыми, способными противостоять пулям стеклоблоками. Но от пыли невозможно было прикрыться, поднимаемая бронеавтомобилем пыль просачивалась через стрелковые амбразуры, делая жизнь стрелка просто невыносимой. Некоторые башенные стрелки, ганнеры, спасаясь от пыли, на время движения надевали противогаз.

Принц уже привык к жестокой тряске – когда бронировали грузовик, в подвеску просто добавили два дополнительных листа в рессоры, отчего при движении в кузове трясло немилосердно. Как опытный боец, он уже знал, что перед движением нужно подложить под пятую точку свернутый спальный мешок или коврик, чтобы не так трясло. С самого утра у принца было дурное настроение. Мак-Клюр не видел в этом ничего необычного, у всех, кто приезжает сюда впервые, в первые недели «ходки» бывает дурное настроение. Потом человек привыкает и принимает всё, здесь творящееся, как норму и даже не хочет отсюда уезжать. Мак-Клюр знал, что всех вернувшихся из Афганистана на два года лишают избирательных прав – считается, что психика этих людей серьезно подорвана и им нужна реабилитация. [354]

– Зачем мы здесь, сэр? – вдруг спросил принц после того, как их тряхнуло особенно сильно, чуть не до пробоя подвески.

Мак-Клюр про себя выругался последними словами.

– В смысле, Ваше Высочество?

Мак-Клюр надеялся, что принц разгневается – он не любил обращения «Ваше Высочество», но принц не обратил на это внимания.

– Ну, зачем мы здесь? Какого черта нам тут нужно, в Афганистане?

– Вообще-то это наша земля.

– Наша? Тогда почему она не в Содружестве? [355] Почему мы не пытаемся что-то изменить?

– А чем мы, по-твоему, здесь занимаемся, сынок?

– Не знаю, сэр. Мы просто сидим здесь, убиваем людей и умираем сами. Мы ведем войну и даже не пытаемся заключить мир.

– Почему не пытаемся? Пытаемся…

– Как пытаемся, сэр? Кто-то что-то сделал для этого мира? Хоть один человек попытался это сделать?

– Мы солдаты, и мы не знаем всего.

– Не знаем. Но видим. И лжем сами себе. Эта дорога – она изрыта минами и фугасами, и никто не пытается ее восстановить. Здесь торгуют детьми, и мы не вмешиваемся! На земле британской короны люди живут, как в Средние века.

– Это не земля Британской короны.

– А почему у русских живут нормально? Почему на русском Востоке нет того, что есть здесь?

– Не суди, не побывав. Там не так уж и спокойно. И русские делают всё, чтобы было неспокойно у нас.

И мы делаем всё, чтобы было неспокойно у русских. Бейрут, Бейрут… страшно даже вспоминать.

– Здесь что-то неправильно, – упрямо повторил принц, – что-то очень неправильно. Надо или воевать – или нет.

«Риджбек» неожиданно остановился, заставив прервать не самый приятный разговор.

– Мак, что там?

– Русские. Две машины.

Чёрт…

Почему остановился Мак-Дональд, майор прекрасно понял. Русские караванщики всегда везли что-то незаконное, чаще всего оружие – предмет первой необходимости в Афганистане. Но британцы старались с ними не связываться, они ходили в караванах, караваны были под прикрытием племенных ополчений. С этими племенами имелись соглашения, и они отвечали за свою землю, не пуская туда душманов и моджахедов. [356] Они зарабатывали на жизнь проводкой караванов и, если отнять у них этот заработок, они поднимутся на джихад. Но вот две отставшие от каравана машины можно досмотреть.

И всё-таки Мак совершил ошибку. Не следовало останавливаться, когда с ними принц. Мало ли что…

– Я пошел.

Принц снял с предохранителя винтовку, пересел туда, где сидел Мак-Клюр, там был стеклоблок – триплекс для наблюдения, и бойница.

– Я прикрою вас, сэр.

– Не вздумай высовываться!

Основной люк десантного отсека в «Риджбеке» был сзади, открыв его, Мак-Клюр выпрыгнул на землю. Передвинул автомат на груди так, чтобы его было легко схватить и стрелять, ослабил винт, фиксирующий в кобуре пистолет. Пошел навстречу русским.

– Господа, прошу документы.

Один из русских, стоявший у второй машины, повернулся, и Мак-Клюр застыл на месте.

Перед ним стоял волк.

Он сам был волком, битым и стреляным волком, который давно выслужил себе повышенную пенсию, мотаясь по горячим точкам, он был бит в засадах и неоднократно ранен, он мог выстрелить в кусты просто так, опережая действия засады, он мог чувствовать фугас на дороге каким-то сверхъестественным, помогающим выжить чутьем. За время, пока он прошел путь от капрала-сверхсрочника до майора, он повидал самых разных людей, храбрых и трусов, честных и подлецов, добрых и злых, опасных – и пушечное мясо. Как и любой офицер, тем более инструктор, он научился мгновенно разбираться в людях, понимать, из кого выйдет толк, а на кого не стоит тратить время, с кем нужно пожестче, а с кем жестко не стоит. Он был волком – королем подготовительных курсов САС, обучающим волчат становиться такими же, как он, волками. Но сейчас перед ним был такой же, как он, волк в человеческом обличье.

Он не знал, как его зовут, кто он такой и как он здесь оказался. Просто это был волк. По возрасту даже чуть постарше его, одного с ним роста, одетый в запыленный русский камуфляж без погон и знаков различия. Разгрузка, но автомата нет. Широкий кожаный офицерский ремень и две кобуры на нем, под правую и левую руку. Обе кобуры открытые, выхватить оба пистолета и открыть огонь – секунда, даже меньше. Мак не был уверен в том, что успеет первым. Ни головного убора, ни очков – только тронутые сединой короткие волосы.

Этот – и второй, на самом верху на машине. С оружием. О’Доннел держит его под прицелом, конечно, но может и не успеть.

Нужно было что-то говорить. Но они просто стояли и смотрели друг на друга, не отводя глаз…

– Что произошло?

Мак-Клюр скосил взгляд и увидел еще одного волка. Молодого, намного моложе первого, но тоже волка, хотя бы по тому, как он двигается, в нем можно было опознать волка. Нет и тридцати, среднего роста, пропитанная потом футболка, грязные руки. У этого, кроме пистолета, есть автомат, висит на боку, под рукой.

– What’s happened? – спросил Мак-Клюр, нарушив тяжелое молчание.

– Our truck is broken, – ответил молодой на английском.

– Need help?

– No thank you. [357]

Тяжелее всего сделать первый шаг. Оба волка караулят каждое движение глазами, умными и внимательными, такими, какие и бывают у волков. Ввязываться в перестрелку он не имеет права – он должен довезти принца до базы любой ценой.

– Buy.

– Buy-buy…

Нарочито медленно, не делая резких движений, Мак-Клюр повернулся и направился к машине. Повернулся спиной, чтобы показать, что он доверяет им и не намерен идти на конфликт. Волки провожали его взглядами, и успокоился он только тогда, когда лязгнул засов десантного люка, отделяя окружающий мир сантиметрами брони.

– Поехали.

– Что там? Ты их не досмотрел.

– Поехали! Следующий раз думай, где останавливаться, идиот!

…Можно было, приехав на базу, выделить уже усиленный патруль или вылететь с досмотровой группой. Но ни того ни другого Мак-Клюр делать не стал. Это только в «Soldier» [358] пишут истории про геройских лейтенантов и капралов, которые только и думают, как бы отправиться на прочесывание или боевое патрулирование и вернуться с него с притороченными к поясу скальпами. На самом деле на войне у любого нормального человека задача – выжить, и не более того. Лишнее боевое патрулирование могло привести к потерям. А если они наткнутся на этих… майор был уверен на сто процентов – потери будут.

 

Русские проводили взглядами удаляющийся бронированный грузовик.

– Что им было надо?

Подполковник в отставке Тихонов тряхнул головой, прогоняя наваждение.

– Не знаю. Это САС.

– САС? Уверены?

– Да. Тот, что говорил с нами, не из горных стрелков и не из морской пехоты. Он из САС.

– Может, они за поворотом заняли позицию – с пулеметом?

– Нет… Не знаю… Нет, они что-то везли или куда-то ехали. Им не до нас.

Появился еще один русский с серебряным полумесяцем на тонкой серебряной цепочке.

– Связь установлена. Они видели британцев. Новая точка рандеву обозначена.

Для получения разведывательной информации двое русских должны были встретиться с действующими в этом районе отрядами пуштунов, передать им десять цинков патронов в качестве платы и получить разведывательную информацию. Пуштуны, сыновья гор, целый век воюющие против британцев, были в этих местах идеальными разведчиками. Собственно говоря, для этого они здесь и сломались. Появление британского патруля разрушило их планы – пуштуны не осмелились выйти к ним, опасаясь засады.

– Вы до Джелалабада, господин подполковник?

– До Кабула. Дальше не хожу – чтобы оборот быстрее был. Прикрыть?

– Не нужно. Спасибо.

 

 

26

 

Тегеран

Июня 2002 года

 

Прошедшие несколько дней спрессовались – словно какой-то дурной сон. Словно череда несчастий – одно за другим, одно пуще другого.

Пропала Марина. Пропала так, что я даже не сразу осознал это. Можете себе представить, в каком состоянии я возвратился из Багдада. Тяжесть того, что там произошло… это как айсберг, ни больше ни меньше. Девять десятых – под водой, но и того, что над водой, уже достаточно для катастрофы. Где всплывут эти пленки с бессудной расправой, как и кто их использует? Возможно так, что кроме «Маузера» у меня не останется собеседников. Это не поощряется, но иногда других способов спасти то, что осталось от чести, нет.

Из Багдада я прилетел рейсовым самолетом, больше похожем на банку, забитую черноморской килькой, – они летали по маршруту Тегеран–Багдад каждые два часа, как рейсовые автобусы. Тут вдобавок попался довольно старый узкофюзеляжный «Юнкерс» непонятно какой авиакомпании – я думал, они уже и не летают.

Нет, летают…

Из аэропорта я взял такси, доехал до «Зеленой зоны», а до дома пришлось идти пешком. Там – словно покойник поселился. Из сбивчивых рассказов слуг и более подробного – Варфоломея Петровича я понял, что на обочине дороги недалеко от города дорожная полиция обнаружила «Хорьх». Дорогая машина, поэтому к ней и присмотрелись – просто удивительно, что никто не угнал. Слишком заметная, что ли…

Ключа нет, двери заперты, в машине ни сумочки, ни следов крови – ничего. Просто стоит машина и стоит. Ее уже обследовали в полиции и пригнали домой.

Утром поехал в посольство – всё, что можно сделать, сделано. Всё ли? По сути – всё, что я могу в чужой стране. А эта страна, этот мир, эта земля – всё же чужие.

На сей раз в посольство я ехал не один – не только с водителем, но и с кортежем из двух полицейских машин, одна спереди и одна сзади. Теперь меня серьезно охраняли, несмотря на все протесты. А может быть, и блокировали мои возможные действия, бес их знает. Как бы то ни было, то, что произошло, еще более усложнило ситуацию здесь.

Ворота посольства были распахнуты настежь, мой верный Санчо Панса в этой командировке, совсем хреново идущей, кстати, ожидал меня у ворот, у будки охраны. Обливался потом в своем костюме, но ждал, даже в караулку не заходил, хотя там кондиционер.

– Вали, останови…

Варфоломей Петрович погрузился в объемистый салон «Руссо-Балта», с облегчением вздохнул.

– Жарко-то как…

– Жарко.

– Ваше превосходительство… я тут решил…

– Смелее. Еще что-то произошло вдобавок к уже произошедшему?

– Вас настоятельно приглашает во дворец Его Сиятельство, приглашение пришло с фельдкурьером из канцелярии сегодня утром. Так и указано – настоятельно. Я никогда не слышал ранее такого оборота речи…

– Понятно. В таком случае мне надо привести себя в относительный порядок и только потом ехать…

Судя по лицу дипработника, было и что-то еще.

– Еще?

Варфоломей Петрович замялся.

– Некая персона изволила отдать вам визит…

Голова просто кругом шла от всего от этого.

– Сударь, а вы не можете выражаться конкретнее? Что эта за персона такая, которую вы и поименовать не решаетесь?

– Ваше превосходительство… это итальянский посланник. По протоколу я не мог его не впустить, он отговорился официальным визитом.

Знают… Все знают…

Никогда не думал, что такое буду испытывать – будто кипятком плеснули. Когда-то давно мы, гардемарины, учили кодекс чести русского флотского офицера… да, да, он был даже издан, хотя это было неофициальное издание, просто уважаемые люди сочли нужным написать эту книжку и написали ее. Мы вообще много разговаривали о чести, о том, что это такое… популярная тема среди молодых гардемаринов, у которых пока и нет ничего, кроме чести. Про дуэлянтов говорили. Высочайшим указом дуэли были строго-настрого запрещены, потому как жизнь офицера принадлежит исключительно Престолу и Государю. За дуэль по тем временам можно было угодить и на виселицу, даже если участвовал в ней в качестве секунданта. Только бывали случаи, что нанесенная обида оказывалась столь тяжела, что и это не останавливало. Тайное всегда становилось явным, потом о каждом свершившемся факте говорили годами…

Бывало и другое. В сиятельном Петербурге немало дам, которые не прочь найти утешения от несправедливостей света и надоевшего старого мужа в объятьях молодого гардемарина, благо и молодые гардемарины зачастую были не против… Были у нас такие, кто в казармах и не ночевал совсем…

Потом это тоже обсуждали, со смешками… И сколько я могу припомнить – никто из нас тогда даже и не задумывался о том, а каково мужу той самой дамы… слухи-то ходят, шила в мешке не утаишь. И я никогда не думал, что окажусь в роли этого самого старого мужа… прятать глаза и испытывать стыд. А ведь правильно говорят – честь дается один раз…

– Где он?

– Он ожидает… в общей приемной, дальше его не пустили. Прикажете…

– Не стоит. Протокол есть протокол. Я приму его.

Граф Арено, тощий, как палка, хлыщ… выше меня ростом, с аккуратными прилизанными усиками, в роскошном италийском костюме, подтверждающем мастерство римских портных, ждал меня в общей приемной, нервно вертя в руках нечто, благородно поблескивающее тусклым светом золота… портсигар, что ли? Увидев меня, он вскочил, как нашкодивший кадет.

– Извольте… – только и сказал я.

Заведя его в кабинет, я закрыл дверь. К этому моменту уже окончательно решил – не сорвусь. Если кто-то этого ждет, если кто-то рассчитывает на продолжение и без того грязной и омерзительной истории – не дождутся.

– Сударь… я закурю?

– Извольте, – повторил я.

Граф нервно достал тонкую, коричневую сигарету, прикурил от золотого же «Ронсона», который он прятал в портсигаре. Омерзительный, с какими-то ароматическими отдушками дым поплыл по комнате…

– Сударь… – начал Арено после того, как понял, что я начинать разговор не собираюсь, – мне кажется… нам настоятельно необходимо объясниться.

– Объясняйтесь… – пожал плечами я.

Перед тем как продолжить, граф сделал несколько затяжек, окончательно изгадив воздух в кабинете, курил он торопливо и жадно.

– Сударь… относительно слухов, которые имеют место быть в последнее время… и которые бросают тень на вас, на вашу супругу и на меня… Я ценю ваше пренебрежительное отношение к слухам… но происходящее уже нетерпимо, тем более что вчера в мое посольство явилась полиция и требовала разговора со мной.

Граф вопросительно посмотрел на меня.

– Сударь, ваши дела с полицией страны пребывания никоим образом меня не касаются. Надеюсь, вы не думаете, что это я подослал к вам полицейских?

– О нет… ни в коем случае. Тем более что вчера я отказался принять их, отговорившись неприкосновенностью.

Докурив одну сигарету, граф взялся за вторую.

– Тем не менее, сударь, Консульта [359] срочно вызывает меня в Рим для дачи объяснений. Слухи дошли уже и туда, и это нетерпимо.

– Для кого нетерпимо, граф? Для меня? Для вас?

– Ай, бросьте! – как и любой итальянец, граф быстро выходил из себя… – Да, я признаю, что репутация у меня не из лучших, но на сей раз кто-то избрал своей мишенью вас, вашу супругу и меня и злонамеренно распускает слухи. Более того, кто-то приложил усилия к тому, чтобы эти слухи дошли даже до Рима.

– То-то там удивились… – не сдержался я, – вы считаете, что это я приложил к этому руку, господин граф?

– Нет, я так не считаю! Я считаю, что мы должны объясниться между собой, а потом приложить все усилия к тому, чтобы прекратить хождение этих слухов и выявить их источник.

– Сударь… позволю себе напомнить вам одну весьма поучительную русскую пословицу. К грязной собаке все репьи цепляются. Если вам что-то угодно выявлять – выявляйте.

Граф не докурил сигарету, затушил ее и сунул в портсигар, а портсигар сунул в карман.

– Хорошо. Если вы заняли такую позицию – дело ваше. Но я считаю своим долгом сообщить вам, что все слухи, которые злонамеренно распускали про меня и вашу супругу, являются ложью, ложью полной и абсолютной. Да, мы несколько раз встречались в городе, но все эти встречи имели место по инициативе сеньоры Марины, все они длились не более получаса и происходили исключительно на людях. Причем инициатива этих встреч исходила от сеньоры Марины в каждом случае, я даже грешным делом подумал, что она намеревается выведать секреты отношений Италийского королевства с Персией. Пару раз она подвозила меня, но это всё, клянусь честью. Более того, как только пошли эти омерзительные слухи, на последней встрече я недвусмысленно дал понять сеньоре Марине, что никакого общения, ни дружеского, никакого иного я с ней не ищу и, учитывая складывающуюся ситуацию, все встречи следует прекратить для сбережения ее и моей чести. Вы можете не верить мне, но клянусь честью, все так и было.

Ваша честь, граф, подобна знамени, состоящему из палки от метлы и простыни, выуженной из корзины для грязного белья в общественной прачечной.

Может быть, и надо было это сказать. Но я промолчал.

– Сударь, если это всё, что вы имеете мне сказать, то не стоит больше впустую растрачивать мое и свое время. У меня немало дел, и у вас, я уверен, их не меньше. Честь имею.

Выпроводив мутного и назойливого итальянца – господи, если там такие дворяне, то какие же тогда остальные итальянцы? – я начал приводить себя в порядок к визиту во дворец. Поскольку ситуации бывают разные, у меня, как и у любого дипработника, в посольстве хранились идеально выглаженные костюмы для приемов. Таких у меня в посольстве было три – контр-адмиральский мундир, фрак, который я ни разу не надевал и не собирался это делать, пока будет такая возможность, и один из костюмов, который сшил для меня старый портной Хаим и который доставили в посольство в мое отсутствие. В него-то я переоделся, сочтя военную форму неуместной, а фрак – излишне вычурным и напыщенным для визита во дворец. Тем более – учитывая обстоятельства.

Из посольства я выехал на парадном «Руссо-Балте», который успели помыть. Спереди и сзади двигалась полицейская охрана…

Почему-то усиленная охрана была и у дворца, к нему подогнали бронетранспортеры. Солдат было много, все они носили черный берет – символ принадлежности к Гвардии Бессмертных, у которой даже эмблема, череп с костями, была скопирована с нашего Командования специальных операций. Разница только была… маленькая. Если наше КСО действовало практически во всех странах мира, не исключая даже Священную Римскую империю, то Гвардия имела своей целью исключительно упрочение власти шахиншаха в собственной стране. Пока что получалось, но именно что пока.

Посты Гвардии были везде, в том числе и в самом дворце. Это уже не шутки.

Светлейшего я нашел в какой-то комнате, одна из стен которой представляла собой рельефную карту местности Персии. С ним были два человека – одного я знал, генерал Кожомжар Тимур, руководитель САВАК, второй был мне неизвестен. Не было и принца Хусейна, которого я ожидал встретить. В воздухе буквально висело напряжение… знаете, как после долгой жары перед сильной грозой.

Кожомжар на открываемую дверь среагировал первым и довольно своеобразно. Сопровождал меня офицер Гвардии, он открыл дверь и пропустил меня, не осмеливаясь войти внутрь, а я вошел и заметил, что Кожомжар поспешно убирает руку от пистолета.

Интересно, кстати, – просчет безопасности. У нас офицеры в присутствии Государя обладают правом иметь при себе личное оружие, но это потому, что сложно даже представить, чтобы кто-то из лейб-гвардейских и даже прочих офицеров решился поднять руку на царствующую особу. В нашей стране опыт выступлений в армии ограничивается Сенатской площадью, а это было чуть ли не двести лет назад. А вот здесь я бы поопасался разрешать находиться в присутствии Светлейшего с оружием даже самым приближенным особам.

Светлейший отвлекся от карты…

– Искандер… рад вас здесь видеть.

– Ваше Сиятельство…

– Извольте сюда…

Из этой комнаты с картой был еще как минимум один выход помимо того, через который в нее прошел я, и этот выход был замаскирован сдвижной дверной панелью. За этой панелью оказалась богато обставленная комната без единого окна, по размерам она была больше той, из которой мы перешли, раза в три. Ее предназначение я определить затруднился – тут были и стол, и полки с книгами, и роскошная кровать.

– Вы прибыли как раз вовремя, Искандер… – шахиншах без предисловий перешел к делу: – В стране едва не произошел государственный переворот.

– То есть, Ваше Сиятельство? – мне показалось, что я ослышался.

– Несколько сыновей больных бездомных помоечных собак дерзнули умыслить против меня! – шахиншах оскалился в хищной улыбке. – Они решили двинуть на Тегеран целую дивизию! Теперь они узнают, что бывает за такие умыслы! И они сами и все их семьи! Хотите выпить?

Я сразу даже не уловил переход.

– Воздержусь, Ваше Сиятельство…

– А я выпью… – Светлейший прошел к бару и начал смешивать себе самую обычную водку с томатным соком и лимоном. – Выпью за процветание Персии и за дружбу с Россией.

Мне показалось, что Светлейший уже пьян. Может быть, радость от того, что еще один путч провалился, вызвала такую эйфорию?

– Осмелюсь спросить, Ваше Сиятельство… кем были те собаки?

– А… – Светлейший махнул рукой, – неблагодарные твари, которых я подобрал на помойке. Знаете, Искандер, что самое страшное во всем в этом? Все те офицеры, которые умыслили это, только мне обязаны своим положением! Только мне! Мне, который их возвысил! Двое из них и вовсе были бездомными, их нашли на улице и взяли на содержание… а потом они сдали экзамен в офицерское училище. Если бы не я, кем бы они были? Нищими? Поденными рабочими? Бандитами? И эти люди меня предали. Меня!

– Ваше Сиятельство, а где были расквартированы эти части? Те, где вызрел мятеж?

– На юге… На юге… там очень сильно разлагающее влияние соседней страны. Там не обошлось без британцев.

И всё бы хорошо, но один вопрос не дает мне покоя. Как эти заговорщики собирались передислоцировать крупное подразделение с бронетехникой через всю страну?

– Я был в тех краях не так давно, Ваше Сиятельство. Там неспокойно.

Шахиншах кивнул.

– Кожомжар доложил. Он туп и жаден, как лежащая в грязи свинья… но держит нос по ветру. Там ведь что-то случилось с вами?

– Не со мной. Мне не стоило вмешиваться.

– И тем не менее вы вмешались. Иногда мне бы хотелось править таким народом, как ваш, князь Воронцов. Признаюсь… хотелось бы.

Для этого надо вначале прекратить террор. В атмосфере всеобщего страха, доносительства, беззакония рождаются моральные уроды. Слепые, глухие, равнодушные ко всему, что не касается их собственного выживания и благосостояния. Доносительство убивает чувство общего, тот, кто следит за тобой и готов в любой момент донести на тебя – уже не твой соотечественник, он твой враг. Страх и беззаконие убивают уважение к государству и к Престолу, страх подменяет уважение, и стоит только государству пошатнуться, как подданные бросятся его добивать, мстя за свой вековечный страх.

Интересно, почему в Российской империи, темной и отсталой, судя по тому, как нас называют, стране, всё это понимают, а здесь – нет? И не стоит ли нам сделать что-то для этого народа? Пусть говорят что угодно, пусть военное вмешательство в дела вассала, пока он не нарушает условие вассального договора, само по себе предосудительно…

Но как же совесть?

– Ваше Сиятельство, каждый народ заслуживает такого правителя, как вы.

Шахиншах довольно расхохотался.

– Вы быстро освоились здесь… Таких слов я еще не слышал… и мне они, признаться, приятны… Сорейя-ханум сильно беспокоится по поводу вашей супруги…

Удивительно, как этот человек быстро меняет тему разговора…

– Мое почтение Сорейе-ханум…

– Собственно говоря… Кожомжар лично отвечает за поиски, этим делом занимается САВАК. С вас еще не просили выкуп?

– Нет, Ваша Светлость, – растерянно проронил я.

– Значит, попросят, – уверенно заявил шахиншах, – в пограничной зоне целые кланы живут тем, что похищают людей. Когда я построил им дома, они не вселились в них, сказали, что привыкли жить под открытым небом, и небо им крыша, а земля – кровать. Но всё это – отговорки, эти мерзавцы просто привыкли жить преступной жизнью и не желают работать. Если с вас потребуют выкуп, сообщите нам. Нельзя платить, поощряя мерзавцев в их преступном промысле.

– Ваша Светлость, вы считаете, что Марину-ханум похитили из-за выкупа?

– А из-за чего же еще? – недоуменно пожал плечами шахиншах. – Не из-за желания же вступить с ней в брак? Увы, такое бывает, правда, первый раз посягают на супругу одного из дипломатов. Вероятно, они проведали про ваше богатство.

– Мое богатство не столь велико.

– Ну… по их меркам достаточно. Это очень жадные и развращенные преступными доходами люди.

– И что же с ними делать?

– САВАК сделает всё, что надо, – хищно усмехнулся в усы шахиншах, – единственное, что требуется от вас, это сообщить нам о том, когда с вас потребуют выкуп, а не пытаться передать его самому. Это безжалостные люди, а передавая им выкуп, вы сделаете возможными еще более жестокие преступления…

 

Графа Йоахима фон Тибольта, желчного, сухого, с генеральской выправкой и нездоровым цветом лица старика, я встретил на ступенях дворца, молча раскланялся и хотел было пройти мимо, но граф заступил мне дорогу так неожиданно, что я едва не наткнулся на него.

Фон Тибольта я почти не знал, хотя он был вторым по старшинству послом в Персии после Осецкого, посла Австро-Венгрии. Всё наше общение ограничилось получасовым визитом, который я отдал ему после прибытия в Тегеран так, как этого требовал протокол. Информация у меня по нему была: карьерный дипломат, из семьи потомственных военных, не старший сын в семье – в Британии он носил бы титул «виконт». Землевладелец, причем землю эту он купил сам, заработав на нее в результате каких-то махинаций, и теперь его поместья в Африке были раз в пять больше, чем родовое поместье, передаваемое по традиции старшему сыну в семье. До сих пор занимается делами, связанными с международной торговлей, здесь представляет интересы как Священной Римской империи, так и Богемии. Имеет тайный интерес в многопрофильном машиностроительном холдинге «ШКОДА» в Богемии, выпускающем всё, от электровозов до тяжелых гаубиц. Многодетный отец, один из сыновей погиб во время мятежа в Германской Западной Африке, второй – командир атомной подлодки, базирующейся на Брест, третий учится в юнкерском училище. Одна дочь. Поступил на дипломатическую работу поздно, в сорок лет, дослужился до должности посла. В основном дали для того, чтобы кости старик погрел, политики тут никакой не могло быть, в вассальном государстве только экономика, а в экономике он немалый спец.

– Сударь?

– Господин князь, осмелюсь пригласить вас на обед к нам, в Германский дом.

Почему-то все посольства Священной Римской империи по всему миру так и назывались, несмотря на то что, пользуясь названием страны, их следовало бы окрестить «Римский дом». Многие немцы так и не смирились с тем, что их страна сейчас называется не Германия, что это теперь почти общеевропейский дом, а не их личный. [360]