Положение во вновь занятых провинциях И раскол нра

Правительство при переезде из Гуанчжоу в Ухань на митингах обещало народу провести целый ряд мероприятий: снижение налогов, уменьшение арендной платы, улучшение условий труда рабочего люда и т. д. Однако, утвердившись [182] в Ханькоу, оно не торопилось выполнять свои обещания. И вот тогда в ряде провинций начались стихийные выступления.

Одним из революционных выступлений народных масс был захват английских концессий в Ханькоу и Цзюцзяне. Это событие произошло в первых числах января. В то время в Учане и Ханькоу происходили народные торжества по случаю переезда в Ухань Национального правительства. 3 января 1927 г., в последний день этого празднества, вечером ожидался большой фейерверк на Янцзы поблизости от английской концессии. Собралось много народу полюбоваться зрелищем, и некоторые невзначай нарушили запретную зону этой концессии. Солдаты английского отряда морской пехоты, охранявшие зону, изгоняя «нарушителей» из концессии, ранили нескольких китайцев.

И тут ненависть, таившаяся в глубине души китайского народа, вырвалась наружу. Под напором бушевавшей толпы английские моряки вынуждены были покинуть территорию концессии. Однако Уханьское правительство не решило сразу же установить свою власть на концессии и призвало народ сохранять спокойствие.

На следующий день, 4 января, созванный по инициативе Хубэйского совета профсоюзов митинг потребовал вывести английские войска из концессии. Министр иностранных дел Евгений Чэнь (Чэнь Ю-жэнь) обратился к английской администрации, настаивая удалить солдат. Народ разнес сооруженные англичанами баррикады и вступил как хозяин на узурпированную у него землю, проявив вместе с тем организованность и выдержку. Ни одного случая грабежа, насилия и пожаров не наблюдалось. Несколько дней спустя революционно настроенные массы Цзюцзяна по примеру Ханькоу захватили местную английскую концессию.

Захват английских концессий свидетельствовал о пробуждении в китайском народе чувства национального достоинства. Это событие подняло престиж Национального правительства Китая за рубежом. Хотя около Ханькоу и Цзюцзяна на якорях стояли корабли английского военно-морского флота, ощетинившись дальнобойными орудиями, но вооруженной интервенции не последовало. Англичане хорошо понимали, что теперь пришлось бы воевать не с продажными правителями, а с китайским народом.

Размах революционного движения во вновь присоединенных провинциях перепугал не только империалистов, но и некоторых членов правительства и руководителей партии гоминьдан. Особенно сильный страх охватил большую часть высшего командного состава НРА. Ведь почти все генералы вышли из среды помещиков или капиталистов или сделались ими по мере роста их благосостояния. Когда крестьяне стали [183] добиваться осуществления лозунга Сунь Ят-сена «каждому пахарю свое поле», вся революционная фразеология генералов тотчас же улетучилась.

Если в ходе дальнейшего революционного движения генералитета НРА распалась на две группировки (наньчан-нанкинскую во главе с Чан Кай-ши и уханьскую, возглавляемую Тан Шэн-чжи), то этот раскол произошел никак не из-за принципиального различия их идеологии, а из-за личных антипатий между Тан Шэн-чжи и Чан Кай-ши. Генерал Тан Шэн-чжи был дубанем провинции Хунань, одним из самых крупных помещиков этой провинции и крупным предпринимателем. Были сведения, что все публичные дома в Чанша принадлежали ему. Стремясь вернуть свои владения, Тан Шэн-чжи примкнул к Уханьскому правительству.

Раскол НРА на две группировки произошел не сразу. В начале января на совещании командиров корпусов и дивизий в Наньчане по штатным вопросам Чан Кай-ши пытался выяснить взгляды генералов восточной группы. Я был свидетелем бурной заседательской деятельности Чан Кай-ши. Заседания назначались почти ежедневно и затягивались до поздней ночи. Конечно, речь шла не о штатах, с ними уже давно было покончено. По дошедшим до нас сведениям, Чан Кайши с генералами даже предлагал М. М. Бородину выехать в СССР.

Если раньше, после «событий 20 марта», диктаторские замашки Чан Кай-ши вызывали негодование ряда генералов НРА, прослывших верными последователями Сунь Ят-сена, то теперь положение изменилось. На сторону НРА перешло много генералов из лагеря милитаристов, но не по «велению сердца», а по конъюнктурным соображениям. Непомерное разбухание НРА за счет включения бывших войск милитаристов привело к падению боеспособности армии. Правительство не в состоянии было финансировать новые формирования. Ухудшились материальная обеспеченность войск, моральное состояние солдат, политическая работа в армии и среди населения ослабла. Все это привело к антиправительственным: выступлениям в ряде мест.

1 февраля 1927 г. несколько подразделений наньчанского гарнизона, перешедших на сторону Национального правительства и включенных в 3-й корпус генерала Чжу Пэй-дэ, подняли мятеж. Три батальона солдат ворвались в министерство финансов, изъяли оттуда 8 млн. денежных знаков и убежали в горы. Они бы прихватили еще больше денег, если бы не случившийся поблизости советник по тылу Н. Т. Рогов, человек атлетического сложения и богатырской силы. Воспользовавшись общей сумятицей, он оттащил большой ящик с деньгами в сторону. Когда порядок был восстановлен, Рогов вернул финансистам ящик с деньгами, тем самым, по-видимому, [184] предотвратив финансовую катастрофу Национального правительства.

Национально-революционная армия начала Северный поход в составе шести корпусов, к февралю 1927 г. их количество утроилось за счет войск милитаристов, которые имели самую разную подготовку.

В Китае имелось достаточно руководств по военному делу и разных уставов (японских, германских), переведенных на китайский язык, но все они относились к довоенному времени. Армия воспитывалась и обучалась не по писаным уставам, а по «преданиям старины» и по традиции. Обучение было несложное: выправка и шагистика. После превращения толпы рекрутов в строевую часть, способную двигаться и менять строй по команде, производилось обучение рассыпному строю. Это считалось развертыванием в боевой порядок. Винтовки и патроны выдавались бойцам, но стрельбе их не обучали — берегли патроны. Знакомство со стрелковым делом ограничивалось разборкой и сборкой оружия, чисткой винтовки и прикладкой. Полевые и тактические занятия не велись.

Это разношерстное войско бывших милитаристов разного толка совершенно затопило НРА, и без того ослабленную крупными потерями за время похода. В соответствии с указаниями Блюхера мы решили, не дожидаясь директив Военного совета, разработать для советников корпусов программу подготовки бойцов и занятий с командным составом. Особое внимание в ней уделялось политической подготовке. Советникам войсковых соединений вменялось в обязанность разработать конкретную программу подготовки подопечных частей и соединений в соответствии с их уровнем.

Й корпус НРА

Наиболее успешно работа по повышению боевой подготовки проходила во вновь сформированном 11-м корпусе НРА. Командиром корпуса был назначен Чэнь Мин-шу (командир 10-й дивизии 4-го корпуса), один из наиболее подготовленных, грамотных и энергичных китайских генералов. В командование 10-й дивизии вступил его заместитель генерал Цзян Гуан-най. Кроме 10-й дивизии в состав 11-го корпуса вошли 24-я пехотная дивизия Е Тина и 26-я пехотная дивизия Ян Ши-чана, выделенная из 9-го корпуса. Корпус дислоцировался в районе Уханя и осуществлял в нем гарнизонную службу и охрану правительства.

Советником при 11-м корпусе состоял наш инструктор В. Е. Горев (Никитин). Своим внешним видом он импонировал китайцам. Он стремился детально разобраться во всех [185] противоречиях, имевшихся в корпусе. Знание английского языка очень помогало ему, так как позволяло в беседах с китайцами, владевшими английским языком, обходиться без посредников. С Горевым я повстречался еще на севере Китая в 1-й Национальной армии. Там он конспирировался под «дядю Сэма»: отпустил бороду клинышком, курил большую шкиперскую трубку и носил фамилию Гордон.

В конце января в корпусе была составлена трехмесячная программа обучения войск, основной упор делался на полевые занятия. Из 36 учебных часов в неделю 18—24 часа отводились на занятия в поле и стрелковое дело, а на строевую подготовку и физическую культуру — только 9 часов.

В 11-м корпусе к ведению боевой подготовки привлекался весь командный состав, вплоть до командиров дивизий. Штаб корпуса руководил обучением старшего и высшего командного состава корпуса, в том числе и военно-научной работой.

На занятиях со старшим и средним командным составом изучались марш и встречный бой, оборона и наступление. Занятия иллюстрировались наглядно (на картах и на ящике с песком). Особое внимание обращалось на выработку у китайских командиров навыков ясно формулировать приказы, отдавать их четким командным языком, кратко формулировать свои решения, организовывать взаимодействие между частями войск. Это считалось слабым местом в подготовке командного состава китайской армии: приказы отдавались в форме советов или рекомендаций, что давало возможность исполнителям уклоняться от их выполнения. Так, в ранее описанном бою под Чжумадянем 2-й Национальной армии с войсками У Пэй-фу артиллерия открывала огонь по инициативе командира орудия или по предложению зрителей — пехотных солдат.

Одновременно с боевой подготовкой велось организационное переустройство корпуса. Штаб был сформирован заново. На должности начальника штаба корпуса и начальников секций (оперативной, разведывательной, боевой подготовки и адъютантской) подбирали старших офицеров со значительным служебным и по возможности боевым стажем. Адъютантская секция руководила учетом и подбором комсостава.

В корпусе было унифицировано вооружение. До этого каждая часть корпуса представляла собой музей оружия разных калибров и разных систем, что, естественно, затрудняло пополнение войск боеприпасами в сражениях. Вооружение перераспределили между частями корпуса и дивизии так, чтобы каждый полк был вооружен однокалиберными винтовками: Арисака (6, 5 мм), или немецкими (7, 9 мм), или нашими трехлинейными. В каждой дивизии был создан образцовый полк с одинаковым вооружением, и каждому батальону были приданы два станковых пулемета. [186]

Политзанятия в корпусе пользовались популярностью. Большинство командиров понимало их необходимость и для их проведения выделяло 3—4 часа учебного времени. Однако трудности возникали в связи с тем, что не хватало политработников. Чтобы восполнить этот пробел, подобрали 50 командиров и организовали для них краткосрочные курсы. Начальником политотдела корпуса был назначен развитой и умный командир, правда имевший репутацию реакционера. Начальники полиотделов дивизий даже замышляли начать против него кампанию, но советник Горев рекомендовал пока его не трогать, пусть, мол, проявит себя на деле. Представленный этим командиром план политработы был составлен настолько хорошо, что даже не потребовал дополнительных поправок. Положение Горева как советника упрочилось, его предложения внимательно выслушивались и выполнялись. Многие офицеры и генералы заходили к нему побеседовать, что давало ему возможность глубже познакомиться с их жизнью, быть в курсе их сокровенных мыслей.

Гореву удалось добиться создания в 11-м корпусе Военно-научного общества (ВНО). Во главе его правления стояли командир корпуса Чэнь Мин-шу и его начальник штаба. Основная тематика докладов ВНО черпалась из опыта боев 10-й дивизии в Северном походе. На фоне этих боев разбирались вопросы организации и ведения наступательного и оборонительного сражений. В дискуссиях выявился колоссальный разнобой во взглядах командиров по вопросам тактики. Пришлось установить общие ориентировочные положения и нормы по организации марша, наступления и обороны. Этот обмен мнениями приносил очень большую пользу. Ни в одной из китайских армий командный состав никогда военно-научной работой не занимался. Впервые в НРА в 11-м корпусе удалось побудить командиров критически посмотреть на свой боевой опыт и извлечь полезные уроки.

Однако на боеспособность войск 11-го корпуса отрицательно влияло неудовлетворительное снабжение боеприпасами. Войска были слабо обеспечены винтовочными патронами (менее 100 штук на винтовку), снарядами (100 снарядов на орудие) и минами (60 мин на миномет).

Каково же было политическое состояние 11-го корпуса? Левогоминьдановские настроения в корпусе обусловливались революционными традициями гуанчжоуских частей, составлявших костяк корпуса, значительным процентом коммунистов и левых гоминьдановцев в политических отделах дивизий, оказывавших положительное влияние на солдат. Немалое значение имело и территориальное размещение 11-го корпуса, находившегося поблизости от правительства в Ухане.

Эти обстоятельства не позволили Чэнь Мин-шу распоряжаться корпусом по своему произволу. Авторитет Чэнь Мин-шу [187] как военачальника, в общем, был на высоте, но среди командиров были и недовольные. Так, например, новый командир 10-й дивизии, генерал Цзян Гуан-кай, был возмущен финансовыми махинациями своего шефа. Старые офицеры, коренные гуанчжоусцы, негодовали по поводу притеснения их по службе и назначения на высшие должности офицеров — выходцев из других провинций. Действительно, 70% личного состава корпуса составляли гуанчжоусцы, из них на старшие командные должности были выдвинуты только семь человек, тогда как выходцам из других провинций было предоставлено восемь мест. Но это объяснялось злоупотреблением своим служебным положением начальника адъютантской секции штаба корпуса фуцзяньца Лю, который протащил на ответственные посты своих приятелей.

По поводу разногласий главкома с правительством Чэнь Мин-шу старался открыто не высказывать своего мнения. Он поддерживал постоянную связь с Чан Кай-ши, не порывая приятельских отношений и с генералом Тан Шэн-чжи. Такая позиция Чэнь Мин-шу не вызывает удивления. Вражда Чан Кай-ши и Тан Шэн-чжи, в сущности, коренилась в личной антипатии, в соперничестве за власть.

6 марта 1927 г. Чэнь Мин-шу неожиданно самовольно покинул свой пост и уехал в Шанхай лечиться. Перед отъездом в беседе с Тан Шэн-чжи и Чжан Фа-куем он изложил мотивы, побудившие его «выйти из игры» — уйти в отставку. То же он сделал и в письме к правительству. Я рассказываю об инциденте с Чэнь Мин-шу несколько подробнее, так как он был типичным для многих генералов НРА. Чэнь Мин-шу не удовлетворяло его положение в 11-м корпусе, но прямо об этом он не говорил. Он выражался туманно, говорил, будто не хочет ехать (пока?) в Нанкин, так как главком окружен правыми, но в то же время ему не нравились и левые. Устраниться от дел, по-видимому, ему посоветовал начальник политотдела корпуса, который развернул резкую антиправительственную агитацию (в частности, против Ван Цзин-вэя и советников).

Отъезд Чэнь Мин-шу наделал много шуму. На специальном совещании Тан Шэн-чжи, Чжан Фа-куя и Дэн Янь-да было решено предложить командование 11-м корпусом Цзян Гуан-наю. Правительство, рассмотрев этот вопрос, вынесло оригинальное постановление: «Считать, что Чэнь Мин-шу поехал в Шанхай лечиться, но без разрешения правительства».

Самовольный уход с поста Чэнь Мин-шу едва не повлек за собой развал всего корпуса. Первым скрылся начальник политотдела, затем оставленный Чэнь Мин-шу заместителем командир 10-й дивизии. Ходили слухи, будто Тан Шэн-чжи хочет разоружить 11-й корпус. Возникла опасность повального [188] бегства командиров полков и командиров штаба. Начальник адъютантской секции корпуса Лю, воспользовавшись этой ситуацией, пытался продвинуть на «вакантные» места своих ставленников. Наконец Чжан Фа-куй принял командование 11-м корпусом, в котором осталось пять дивизий: 10, 12, 24, 25 и 26-я. Он решил сохранить корпус во что бы то ни стало.

Чжан Фа-куй разгромил фракционные группы, в частности фуцзяньцев. Начальник адъютантского отдела вынужден был уйти в отставку; начальник оперативного отдела Чжан «заболел». Хотя после этих «хирургических» операций наступило некоторое успокоение и появилась возможность продолжать работу в корпусе, однако до окончательной нормализации было далеко. Все «больные», переселившись в Ханькоу, не потеряли связей со своими единомышленниками в корпусе и отрицательно влияли на них. Так, например, начальник политотдела 24-й дивизии (коммунист) получил анонимное письмо, в котором его называли «собакой, лижущей сапоги Чжан Фа-куя», и советовали уйти в отставку. Такова была обстановка на юге Китая накануне решающей кампании против коалиции мукденцев, шаньдунцев и остатков войск У Пэй-фу и Сунь Чуань-фана.

В. К. Блюхер

В настоящее время о жизни и деятельности В. К. Блюхера уже написано немало трудов.

Однако в своей книге мне хотелось бы вновь обратиться к воспоминаниям о Василии Константиновиче, рядом с которым мне довелось работать в Китае. На мой взгляд, будет нелишним воспроизвести некоторые эпизоды его биографии, которые наложили отпечаток на его дальнейшую деятельность.

В. К. Блюхер родился 19 ноября 1889 г. в деревне Барщинка Ярославской губернии. Начальное образование он получил в церковноприходской школе. Как известно, крестьяне до революции не могли прожить своим хлебом до нового урожая и с давних пор уходили в города на заработки или продавали изделия из дерева и других материалов через прасолов и коробейников. Отец Блюхера отдал своего сына по окончании школы в приказчики к купцу первой гильдии Клочкову в Петербурге.

Здесь с отроческих лет Василий Блюхер на собственном опыте познакомился с изнанкой буржуазного общества: неуемной роскошью и праздной жизнью верхов, бесправным положением рабочего люда и полуголодным его существованием. Возможно, критическое отношение к действительности [189] зародилось у него под влиянием старшего приказчика Петра Кузнецова, впоследствии попавшего в тюрьму за революционную деятельность. Блюхер был свидетелем «Кровавого воскресенья» в Петербурге. Все это оказало воздействие на формирование его характера.

Более солидную революционную школу Блюхер прошел, работая на заводах сперва в Петербурге, а затем в Москве, в Мытищах. За участие в забастовке он пробыл два с половиной года в тюрьме. В 1914 г, его призвали в армию и направили рядовым в 19-й Костромской полк, ведший бои на австрийском фронте. Там он проявил себя не только как храбрый солдат, но и как волевой, находчивый командир. В сражении на р. Дунаец под Тарнополем его тяжело ранили. В 1916 г. он был уволен «по чистой» из армии. После ранения он вновь поступил приказчиком и занялся самообразованием в Народном университете Шанявского.

Своей революционной деятельности Блюхер не бросил и в 1916 г. На механическом заводе в Казани его приняли в коммунистическую партию. В 1917 г. по поручению партии Блюхер вступил в 109-й запасной полк, а затем был послан в Челябинск для борьбы против Дутова. В борьбе с контрреволюцией выковался выдающийся военачальник Красной Армии. Только перечисление его походов заняло бы много места.

Впервые я встретился с В. К. Блюхером летом 1920 г. под Каховкой. Он командовал тогда 51-й стрелковой дивизией, входившей в состав правобережной группы (позже 6-й армии), которую возглавлял Эйдеман. В то время я служил помощником начальника артиллерии юго-западного фронта В. Д. Грендаля. Иногда мне приходилось командовать артиллерией всей правобережной группы, в частности при форсировании Днепра. Но чаще всего я имел дело с артиллеристами 51-й стрелковой дивизии, составлявшей основной [190] костяк обороны Каховского плацдарма. Под руководством Блюхера 51-я стрелковая дивизия отразила попытки взять Каховку, которые предпринимал Врангель, пользовавшийся поддержкой многочисленных танков и авиации. Поражение белогвардейцев под Каховкой оказалось столь сокрушительным, что явилось началом конца всего белогвардейского движения против Советской России.

Осенью 1923 г. я видел Блюхера в гостях у Сангурского{21}. Мне особенно запомнилось, что он держался очень скромно и сдержанно. Как-то в разговоре он сказал видному военачальнику Красной Армии Зиновьеву: «А тов. Сангурский, пожалуй, грамотнее нас с тобой напишет приказ».

На приемах Блюхером китайских генералов мне бросилась в глаза одна интересная черта. Он умел внимательно выслушивать своих собеседников и вызывать их на откровенность. Это давало ему возможность при составлении планов учитывать положения и интересы исполнителей, что было очень важно в тех условиях.

Блюхер пользовался у большинства китайских генералов очень большим авторитетом. Проекты приказов, составленные Блюхером, подписывались главкомом без поправок. Если Чан Кай-ши для срочной консультации или по какому-либо другому делу заходил к Блюхеру, то он садился обычно на кончике стула и в знак почтения складывал руки на коленях.

Василий Константинович держался с главкомом вежливо, без высокомерия, но с чувством собственного достоинства. Из китайских генералов только Бай Чун-си вел себя развязно даже на приеме у Блюхера: разваливался в кресле, закинув ногу на ручку кресла. Блюхер вежливым спокойствием и выдержкой давал понять Бай Чун-си бестактность его поведения. С главкомом Бай Чун-си и вовсе не церемонился: демонстративно поворачивался к нему спиной, расхаживая на собраниях с места на место, громко разговаривал во время речи Чан Кай-ши или подавал реплики. Его неприязнь к главнокомандующему была общеизвестна, но его ценили как одного из наиболее знающих военное дело китайских генералов.

Внешний облик В. К. Блюхера соответствовал его внутреннему содержанию. Он обычно носил китайскую военную форму без знаков различия, высокие сапоги. Речь его текла неторопливо и уверенно. О том, какое впечатление производил он на людей, встречавшихся с ним впервые, можно понять из высказывания американской журналистки Анны Луизы [191] Стронг. Ее интервью было напечатано в ханькоуской газете весной 1927 г., где она передавала в приподнятых и восторженных словах неотразимое впечатление, производимое «динамической личностью генерала Галина». Она подметила быстроту его реакции, широту кругозора, меткость и образность суждений.

Блюхер требовал от советников, чтобы они добивались от подопечных генералов быстрого, четкого и инициативного выполнения приказов главкома и оказывали конкретную помощь им.

Во внеслужебное время он обращался со всеми дружески, часто шутил и даже пел вместе с нами сочиненную доморощенным поэтом минорную песенку: «Завтра, быть может, нас под Учаном погребут». Наибольшим его расположением, пожалуй, пользовался советник при 1-м корпусе Александр Иванович Черепанов, которому нередко приходилось работать вдали, без переводчика, без возможности перекинуться с кем-либо русским словом. И когда от А. И. Черепанова приходили донесения, он сочувственно кивал головой.

Отношение Блюхера к китайскому трудовому люду, рабочим и крестьянам вытекало из сознания нашего интернационального долга, проникнутого искренней симпатией и сочувствием к его тяжелой доле.

Во время Шанхайской операции поступили вести о том, что пролетариат Шанхая поднял восстание. Войска Сунь Чуань-фана грозили жестокой расправой восставшим. Блюхер срочной шифровкой потребовал от советника В. Н. Панюкова (Коми) при командующем войсками Бай Чун-си, действовавшими на шанхайском направлении, скорейшего наступления для выручки шанхайских рабочих. Прекрасно зная реакционные убеждения генерала Бай Чун-си, Блюхер предложил завуалировать наступление оперативными соображениями.

На одном из банкетов, устроенном в ознаменование победы под Наньчаном, он выступил примерно так: «Мы, советские люди, горды тем, что на нашу долю выпала честь передать свой революционный опыт, приложить силы и знания для выполнения нашего интернационального долга — помочь великому китайскому народу освободиться от власти милитаристов и империалистического ига. Для полного завершения этой великой миссии мы готовы пролить свою кровь до последней капли».

Тогда же, после банкета, Чан Кай-ши хотел раздать советникам, участникам Северного похода, ценные подарки. Василий Константинович убедил главкома, что мы не вправе принимать от него подарки. Тем самым он хотел показать, что наша помощь бескорыстна и что мы оказывали помощь Национально-революционной армии Китая не ради интересов [192] Чан Кай-ши, а для освобождения Китая от полуколониальной зависимости.

Ближайшим помощником Блюхера в наньчанскии и уханьский периоды нашей деятельности была прежде всего его жена Галина Александровна Кольчугина. Родилась она в Харькове, росла и воспитывалась в Харбине, окончила Бестужевские курсы в Петрограде. Я с нею был знаком еще по Пекину, там она работала в пекинском отделении ТАСС. Из Пекина ее перевели в Ханькоу для работы в аппарате Бородина в качестве переводчицы английского языка, машинистки и стенографистки. Галина Александровна обладала независимым, сильным характером и была исключительно ценным помощником Блюхеру. В этом я лично убедился во время нашей поездки в Хэнань. Кольчугина не забывала своих старых знакомых, относилась ко всем людям внимательно и помогала в беде.

Другими надежными помощниками Блюхера, находившимися в непосредственном его распоряжении, были его личный переводчик Эммануил Моисеевич Абрамсон, о котором я уже упоминал, и адъютант М. Я. Гмира.

Михаил Яковлевич Гмира, 1900 г. рождения, происходил из крестьян Полтавской губернии. С самого начала революции он — активный ее участник, организатор комсомола в родном городе Золотоноше, сражался в партизанском отряде, а затем в Красной Армии. В 1920 г. вступил в коммунистическую партию. По окончании гражданской войны он учился в Киевском военном училище. В 1923 г., по окончании его, стал политруком саперной роты и одновременно слушателем филологического факультета Ленинградского университета; начальник гарнизона Ленинграда, командир 1-го корпуса. В. К. Блюхер приметил способного молодого человека. Уезжая в Китай, он предложил Гмире ехать с ним в качестве секретаря-адъютанта. И тот согласился. Мне часто приходилось видеть его на работе. Собранный, аккуратный и подтянутый, Гмира, а впоследствии и его жена Любовь Михайловна были верными и терпеливыми помощниками Василия Константиновича. Они ведали всей его канцелярией и приемом многочисленных посетителей. А ведь с Блюхером нелегко было работать: он не делил сутки на день и ночь и порой трудился все 24 часа.