Сеяние, выращивание, сбор и первичная обработка льна

 

Мужское участие имело место только в самом начале – при сеянии льна. В обрядовых действиях, сопровождавших посев льна, прослеживаются эротические мотивы. В славянской традиции земля ассоциировалась с женским началом (женским лоном). Лен считался «женской» культурой и поэтому в отличие от других культур (зерновых и т.п.) процесс сева льна связан с символикой оплодотворения[481]. В славянской традиции в ХIХ в. накануне сева сеятель воздерживался от интимных отношений, семена несли в замашных штанах, т.е. изготовленных из «мужских» стеблей конопли, посев производился при обнажении гениталий сеятеля и т.п. Мужская нагота должна была способствовать «оплодотворению» пашни. Нагота сеятеля имела не только продуцирующую, но и охранительную функцию (один из универсальных апотропеических приемов в народной культуре, употребляющийся и при защите от нечистой силы[482]). Любое участие в севе женщины было нежелательным и опосредованно (через сексуальный контакт с сеятелем), и непосредственно (присутствие на поле). Даже просто встреча с женщиной по дороге на поле сулила плохой урожай льна[483]. Представления о пахоте и севе как о символическом совокуплении с землей и ее оплодотворении, а об урожае как о результате беременности земли, освещались в научной литературе[484]. После сеяния мужские руки уже практически не касались льна и все последующие операции по его обработке, вплоть до заключительного декорирования, были женской сферой деятельности.

В качестве примера приведем лишь некоторые обрядовые действия, связанные со льном. В Иванов день девушки катались по полю, засеянному льном: когда лен зацветал, бродили по нему – «чтоб чище да дольше рос»[485]. В действительности ритуальные действия, которые должны были способствовать получению льна отличного качества, начинались еще зимой: на масленицу женщины катались на донцах прялок с гор, чтобы лён вырос длинным, как след с горы. Такой обычай зафиксирован в Заонежье[486], известен он и в более южных губерниях.

Собранный лен вязали в снопы и вымачива­ли в озерах или в ручьях. Затем лен расстилали на пожнях (сенокосных участках), чтобы выбелить и сделать более тонким. Выбеленный и просушенный лен вязали в тукачи (охапки). Осенью начиналось трудоемкая обработка льна: разминание, очищение от кострики (кострика – жесткая часть стебля льна, раздробляемая и отделяемая от волокна), трепание, чесание. После этого льняное волокно было готово к прядению.

По окончании обработки льна совершался обряд сжигания кострики, который зафиксирован у всех групп вепсов, а также у русских Олонецкой и соседней Вологодской губерний. Парни и девушки собирали и выносили кострику в поле, сгребали в кучи и зажигали костры. Молодежь, взявшись за руки, перепрыгивала через костры. Считалось, что у того, кто выше прыгнет через костер, в следующем году лен уродится длиннее. Для этого же парни подбрасывали кострику вверх, как можно выше. При этом произносились заклинания с пожеланиями вырасти льну высоким[487]. Этот обряд имел явно продуцирующее значение, являлся пожеланием плодородия и льну, и участвовавшей в ритуале молодежи. Символика оплодотворения (при сеянии) и плодородия (при последующих обрядовых действиях) прослеживается с самого начала изготовления текстиля и распространяется как на растение, так и на участников обрядовых действий (в основном, это была молодежь).

Прядение

 

В контексте традиционных представлений прядение наделялось символическим смыслом прядения нити жизни: «Девка прядет, а Бог ей нитку дает»[488]. Участвовали в прядении все женщины семьи, но особая роль отводилась молодым девушкам, готовившим себе приданое к свадьбе, и молодицам – женщинам, недавно вышедшим замуж. Молодым женщинам давали прясть шерсть, чтоб «овцы лучше водились» (материалы с севера Вологодской губернии[489]). Молодые девушки занимались прядением на беседах, тогда прядение становилось публичным актом, по которому могли судить об умении девушки-невесты, о ее готовности к браку. Необходимо упомянуть об основных орудиях – прялке и веретене, имевших особое сакральное значение. Значительная часть традиционных представлений о предметах прядения объясняется производимыми с их помощью действиями: преобразование хаотичной массы волокон в упорядоченное начало – нить, то есть переход от природного, хаотичного, неосвоенного к освоенному, культурному и упорядоченному.

Прялка сопровождала жизнь деревенской женщины от рождения до смерти. Как у карел, так и у русских зафиксирован обычай подвешивать прялку к люльке девочки с целью отвлечь работой женское существо – домашнего духа (в Заонежской Карелии известного под именем Мара, у олонецких карел – Itkettäjä, Заставляющая плакать), которое являлось по ночам и вызывало плачь у ребенка[490]. По другим материалам с этой же целью в детскую колыбель клали напряденную кудель – «чтоб зыбочник прял»[491]. Мара наряду с Кикиморой относится к числу прядущих домашних духов, связанных с миром мертвых[492]. Для русской традиции наличие предметов прядения в детской колыбели связано с традиционным представлением о том, что с появлением новорожденного к нему являлись «девы жизни», «судницы» и «рожаницы» и начинали прясть нить жизни ребенка[493].

Девочку учили прясть лет с шести, обучение прядению продолжалась до подросткового возраста. Само отношение к прялке было особым. Матери поучали дочерей: «Клади благословясь прялку, не то кикимора прядет – напрядет» (Кикимора – домашний дух в женском обличье). После окончания прядения полагалось убирать прялку со словами: «Пой с Богом, прялочка»[494]. Прялка могла быть досвадебным подарком отца дочери и затем обязательно входила в состав приданого. Прялкой дорожили и передавали её по наследству (по женской линии от матери к дочери). Особенно ярко символизм прялки проявлялся в период поиска (выбора) жениха. Прялка играла роль символа-посредника в выборе пары: на молодежных посиделках парень садился к девушке на прялку или к ней на колени. Прялка, украшенная резьбой или росписью с солярными символами, с мотивом мирового дерева, цветущими кустами, увеличивала и степень привлекательности девушки в глазах потенциальных женихов. Кроме того, само строение прялки символично и связано с представлением о троичности мира: нижняя часть, на которой сидели, средняя часть, к которой прикрепляли кудель, верхняя часть, зачастую имеющая форму круга (на заонежских прялках). Об этом же напоминает изображение на прялке мирового дерева. В традиции этот предмет символизировал женскую сферу деятельности. Его экстраутилитарные свойства определялись тем, что он заключал в себе плодоносящие женские силы природы, служил знаком богатства, плодородия, жизненной силы.

Играя важную роль в досвадебное время, прялка в обрядах свадебного цикла не фигурирует вовсе. Появляется она только после свадьбы, во время своеобразных обрядов испытания молодой жены в новой семье. Причем у сегозерских карел такое испытание было одним из главных. У русских испытание проходило на прялке семьи мужа, хотя молодуха привозила в новый дом и свою прялку, зачастую полученную от матери или бабки. В севернорусской и карельской традиции прялка воспринималась как особый предмет, связанный с культом предков[495].

Веретено также являлось важным обрядовым атрибутом. Иногда мифическая пряха представлена в виде веретена[496]. Само слово «веретено» является однокоренным с древнерусским «веремя» (время) и означает «то, что вертится»[497]. Верчение-кручение, как действие производимое веретеном, занимало особое место в архаичной модели мира. Нить, получаемая в результате скручивания волокна веретеном, символизировала движение и изменение. В оппозиции природа/культура семантика нити связана с промежуточным положением в триаде: растение – нить – полотно.

Обставление процесса прядения запретами и определенными магическими действиями (запрет прясть в праздничные дни) связано с тем, чтобы не допустить нарушения равновесия в мироздании, что может быть сделано людьми, не владеющими скрытым смыслом вещей. В мифологических рассказах и поверьях нарушение запретов (например, не прясть в Святки) сказывается на людях и домашних животных, вызывая их болезнь, гибель. Для восстановления нарушенной гармонии необходимо рассечь на части вещи, изготовленные в запретное время[498]. Как показывает сравнительный этнографический материал, прядение и ткачество в большинстве первобытных обществ было связано с различного рода охранительными запретами: жена не должна прясть во время охоты мужа и т.п. Много примеров подобных представлений есть в классическом труде Дж. Фрезера «Золотая ветвь»[499]. Эти примеры объясняют роль прядения и тканья как женских трудовых процессов, имеющих магическую связь с ростом растений, увеличением поголовья животных, здоровьем рождающегося ребенка.

Прядение девушками осмысливалось в традиции как своеобразное прядении «нити жизни» – «программирование» своей судьбы[500]. Прядение как процесс стоит в ряду обрядовых функций подготовки к браку, а связанные с этим представления восходят к архаическим воззрениям об ином мире и культе предков. Эта архаика характерна как для финской, так и для русской традиций, причем, в последней выражена ярче.

Ткачество

 

Осмысление семантики женских обрядовых функций предполагает как разделение двух основных процессов – прядения и ткачества, так и понимание их символических взаимосвязей. В континууме мифологических представлений прядение имеет тёмную, «низовую» природу[501], в то время как в типологическом ряду покровительниц прядения Мокошь – Параскева Пятница – Богородица последняя отличается «светлой» символикой[502]. Ткачество приходилось на весну, на светлое время года.

Семантика связи мифических рукодельниц с определенным временем (сутками) обнаруживается и в области этимологии. Слово «сутки» (от «ткать») обозначает «то, что соткано»[503]. Мифические, чаще всего женские существа ткут, (прядут) сутки, время. Не случайно образы мифических рукодельниц известны во многих традициях. Здесь можно вспомнить Пенелопу из «Одиссеи» Гомера, которая в течение трех лет распускала по ночам все сотканное за день. Тем самым она манипулировала временем и уклонялась от решения своей судьбы. Подобно ткани на ее станке, время за день убегало вперед, а ночью возвращалось к исходной точке. В связи с этим интересно отметить, что в фольклоре различных народов рукодельницы – мифические пряхи – вручают чудесные предметы (прялку, веретено, сотканное узорчатое полотенце) сказочному герою для преодоления препятствий на пути.

 

Вышивание

 

Если тканье было, в основном, уделом женщин (матери ткали холст и для нужд семьи, и для своих дочерей), то вышивание это сфера деятельности девушки-невесты. Девушка сама шила и вышивала себе приданое и свадебные дары, перед свадьбой непосредственно ей помогали подруги. Это характерно и для русской, и для финской этнической традиции, что неоднократно было описано в научной литературе[504]. Вышивание и связанные с ним обрядовые действия соотносились со светлым временем года, с праздником. Мотивы, связанные с шитьем, вышиванием нашли свое отражение в фольклоре. Умение искусно вышивать расценивались как важные достоинства девушки-невесты. Образ вышивающей девушки один из наиболее устойчивых символов в свадебной обрядности. В свадебных причитаниях девушка вышивает «волю», что является метафорой прощания с девичеством[505].

В заонежских и пудожских волшебных сказках эпизоды вышивания, прядения, связаны с образом девушки или молодой женщины. На возрастную символику рукоделия применительно к финно-угорской традиции впервые обратила внимание А.П. Косменко, анализируя символику и функции вепсских вышитых полотенец. Она предположила возможную связь таких рукоделий с возрастными инициациями[506]. В связи с этим важно отметить, что и в северно-русской традиции для девушек предбрачного возраста вышивание (наряду с умением прясть и ткать) было обязательной институционализированной формой поведения. В Заонежье умение вышивать у девушек приравнивалось к знанию грамоты у парней[507]. В качестве сравнения можно указать на этимологическую близость слов «вышивать» и «писать» в финском языке («kirjoa», «kirjoittaa»). Уместно провести параллель с обучением девушек искусству причитывать. Как известно, причитания и плачи были важной частью обрядов перехода (свадьбы, похороны). Причитания и плачи получили широкое распространение у карел, вепсов, ижор и у русских Карелии. Как отмечалось исследователями, в своих основных значениях свадебные причитания карел, вепсов и русских Севера сходятся[508]. Согласно материалам XIX в., каждая девушка должна была к свадьбе овладеть искусством причитывать. Отсутствие этого навыка было для деревенской девушки так же позорно, как неумение прясть[509].

К замужеству девушка овладевала множеством женских обрядовых «языков», к которым относятся также и умение рукодельничать. Вышивая к свадьбе узор на домотканном текстиле, будущая невеста как бы творила свою судьбу. В северорусском фольклоре встречается метафорическое описание невестиных узоров в виде небесной триады: солнца, месяца и звезд. В контексте обрядового фольклора этот образ представляет мифологический эквивалент брачной пары с детьми[510]. В самом процессе вышивания и образах декора (с сюжетами мирового цветущего дерева, небесной триады – как мифообраза семьи, женских мифологических образов, сказочных птиц) содержалось рукотворное, магическое заклинание о будущей счастливой жизни в браке.