Радикальная криминология и деконструирование делинквентности

Изучение и анализ источников девиантности были самыми популярными и многочисленными в мировой социологической литературе, однако именно теоретическим подходам к этому рассмотрению был придан вид радикального анализа, что нашло отражение в реакции ученых против давления уже «установленных» причин «делинквентности». Новая криминология, хорошо известная также как радикальная криминология, теория субкультуры или новая теория девиаций, появилась в 1940-50 гг. вместе с различными исследованиями городских (мужских) уличных банд — группировок. Делинквентность была реконструирована преимущественно в коллективных, а не в индивидуальных терминах. Целая серия наблюдений и этнографических исследований была посвящена различиям между делинквентной молодежью и их неделинквентными сверстниками, через попытки конструирования их как неких «других» (Г.Беккер). В своих работах о курении марихуаны Беккер доказывал, что делинквентность была не просто результатом недостаточной или неадекватной социализации, но она была как бы идентичной антимоделью некриминогенного поведения. Молодые люди, которые включались в делинквентную активность, выглядели личностями, которые приспосабливаются к ценностям, существующим внутри криминогенных групп. Причем в самих этих группах подобные ценности вовсе не считались криминальными или даже просто плохими. Теории культурного конфликта и анализ молодежных субкультур середины 70-х годов сделали более эффективными усилия исследователей, направленные на деконструкцию понятия делинквентность с точки зрения неомарксистской перспективы.

Теория ярлыков, которая обычно связывается с именем Ламерта, формировалась под сильным влиянием радикального анализа. Теория ярлыков оказала давление на социальную и политическую реакцию по отношению к девиации, принеся с собой полное разрушение категории «делинквентности», продемонстрировав вызов гиперкриминологизации молодежи.

Феминистские попытки доказать, что и гендер, и сексуальность были настолько же важны, как и классовые отношения, особенно когда речь идет о молодых женщинах, встречались учеными не просто с недоумением, но подчас и просто с презрением. Таким образом, выпадали из анализа делинквентности не только женщины, но также и цветные меньшинства.

При интенсивном изучении литературы по «подростковой делинквентности» обнаруживаются явные различия в массе источников, которые открыто конкурировали друг с другом в течение 1970-х гг. Неадекватные объяснения безработицы, тезис «жертва-виновник», характерный для преобладающего стиля проблематизации «делинквентности», к началу восьмидесятых годов распадаются под давлением экономических и политических изменений.

«Ужасная молодежь»: клинический дискурс

Клинический подход к делинквентной молодежи конструирует ее как отличную от ее якобы не делинкветных сверстников и как психологически «ужасных» личностей. Подобное «психологическое смятение» в целом свойственно при использовании понятия «слабой социализации». С тех пор как «ужасную молодежь» начали рассматривать как необязательно виновную в своей делинквентности, она начала постоянно представляться в качестве пассивных субъектов депривации.

Клинический дискурс перекликался здесь с соответствующим дискурсом потребления, где делинквентность была отнесена к разновидности болезни, которая может проявляться сама по себя в различных видах беспорядочного потребления, подобно злоупотреблению наркотикам: в беспорядочном питании, суицидах и т.п. Для того, чтобы провести различие между клиническими и психологическими работами, делинквентная молодежь должна быть перемещена за пределы чисто «диагностического» дискурса умственно здоровых профессий. Подведение подросткового возраста под медицинские категории было произведено в большом количестве штудий.

Не все разработки обучающих и терапевтических программ для «ужасной молодежи» конструировались на основе некритического отношения к клиническому дискурсу и медицинской модели подросткового возраста, большинство критических или прогрессивных интервенций в подростковость стремились базироваться на контекстах социологического подхода (или подхода социальной работы) в большей степени, чем на клинической психологии или психиатрии.

«Запущенные молодые»

В клиническом случае «делинквентная юность» считалась излечимой; в образовательном дискурсе девиантная молодежь становится культурно реабилитированной. «Лечение» формирует концептуальную и материальную связь между этими двумя дискурсивными конфигурациями, как в обучающих схемах откорректированных образовательных институтов, в программах социальной работы с молодежью, так и с точки зрения терапевтических интервенций. Результаты различных «лечащих» программ были описаны в научных журналах, издаваемых клиническими психологами, работниками служб поддержки благосостояния, стажирующимися социальными работниками и чисто научными исследователями. Но дискурсы, касающиеся образования, обучения, клинической сферы и криминальности не обязательно находятся только между ясными институциональными или дисциплинарными границами.

Дискурс образования и обучения в наибольшей степени преобладает в текстах, которые описывают специфические технологии, «нацеленные» на «делинквентную» молодежь. Сами молодые люди не всегда выступают единственным фокусом подобного обучения, с тех пор как происхождение их псевдодепривации понимается не только как их позиции в «неравной» или «лишенной» группе сверстников (или семейном прошлом). Клинический подход вместе с образовательным, подчеркивал потребность как в заботе, так и соответственно, в протекции трудной молодежи, которая подвержена постоянной опасности. Дискурс неприязни (недружелюбия) демонстрирует огромное количество зловещих историй об обработке, которой предполагали подвергнуть делинквентную молодежь. Белые и черные молодые рабочие, особенно молодые мужчины, оставались фокусом подобных историй об исправительных институтах, которые по-прежнему играют центральные роли в научных текстах о делинквентности.

Клинический дискурс отграничивается от различных психологических идей, которые выглядели в определенном смысле психологической смутой, поскольку в них просматривалась мысль о «нормальности», естественности периода делинквентности для молодых людей. Дискурс неприязни проводит границу между склонностью к бунту, который преподносится как нормальное состояние подростковости, и даже как неизбежный аспект ранней юности (особенно для молодых мужчин) и теми ее проявлениями, которые могут представлять опасность для общества.

(…)

«Мятежная молодежь»: дискурс неприязни

Один из наиболее важных дискурсов в литературе о «делинквентной» молодежи вращается вокруг ее криминальности и той атмосферы неприязни, в которой молодежь социально конструируется как «делинквентная» или девиантная в еще более угрожающих терминах. Этот дискурс объединяет различные элементы, которые концентрируют внимание на наиболее оригинальных историях о «делинквентности». Прежде всего: на проблемах влияния групп сверстников; на семейных формах, в которых они существуют и формируются; на социальной депривации и психологическом «отчуждении». «Склонность к бунту», которая как бы неизбежно играет одну из главных ролей в юношеском и подростковом возрасте, как раз и создает первоначальную связь с включением молодых людей в делинквентную активность и субкультуры. Отдавая должное концепции Дюркгейма об аномии и марксисткой концепции отчуждения, изучение юношеской мятежности внутри господствующей перспективы вращалось все-таки вокруг психологического измерения мятежности.

В этом контексте допускается, что «мятежная молодежь» (молодые мужчины — рабочие) может быть обучена тому, как правильно направлять свою потенциально разрушительную энергию в относительно приемлемые формы, к примеру, — в различные виды спортивных соревнований.