Письма монашествующих к В.В. Розанову

 

Та же тема воспитания детей сначала связала В. Розанова еще с одной весьма примечательной личностью – игуменьей Ниной[576], о которой похвально и с почтением в письме к писателю отозвался архиепископ Иркутский Серафим [Мещеряков]. В архиве В. Розанова находятся два его письма, которые также характеризуют положение В. Розанова в российском обществе. Мы приведем здесь эти короткие отзывы, чтобы затем перейти к письмам игуменьи Нины.

†

«Многоуважаемый Василий Васильевич.

Я весьма тронут вашим письмом и давно очень желал бы Вас видеть, и, может быть, Вы найдете возможность на днях, т. е. примерно, 16 или 17 вечером в 7 час., посетить меня в Лавре. Присылаю при сем для удобства 22 руб. в Ваше распоряжение.

Очень хорошо знаю, что Вы вели знакомства с некоторыми Епископами. Спешу в Заседание Синода и потому ставлю точку.

Преданный Вам давно душевно А. С.

Ноябрь 12/1914 г.» [577]

†

«Свидетельствуя свое искреннее почтение многодумному благожелательному Василию Васильевичу Розанову, Архиепископ Иркутский Серафим препровождает при сем на его усмотрение, согласно просьбы достопочтенной Игуменьи Нины, ея переводную рукопись под заглавием: „Дом молитвы“ (продолжение.)

Игумения Нина представляет среди русских дев явление феноменальное, по всесторонности образования и пламенности альтруистических чувств» [578].

В. Розанов сначала хотел определить свою дочь Веру на жительство в Полоцкий монастырь, но игуменья Нина сообщила, что не имеет отношения к самому монастырю, а состоит начальницей училища при нем. Завязалась переписка, и когда Вера[579] решила идти в монастырь игуменьи Марии[580], темы писем стали вращаться вокруг розановских рассуждений о браке. Игуменья Нина, будучи личностью неординарной, имея два высших образования и зная шесть языков, терпеливо отвечала писателю на его письма, размышляя на темы, которые ей, в сущности, по ее положению, были чужды и искусительны. Видимо, В. Розанов не стеснялся в выражениях: так же, как он обсуждал эту тему со светскими людьми, так и здесь он не щадит своими вопросами (что видно по ответам игуменьи) свою монашествующую корреспондентку, не задумываясь о том, что не привносит мир в ее душу.

 

В. Розанов не благожелательно отозвался о ее рукописи, пересланной архиепископом Серафимом и, видимо, предложил ей обратиться в издательство «Путь».

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич.

Действительно, все это время я и думала, и молилась о Вас и так обрадовалась Вашему письму, что, бросив все, сажусь Вам писать… Спасибо Вам большое, до земли, за то, что Вы приложили свое усердие и свой интерес к моему маленькому труду. Пускай „не удалось“. Все хорошее, святое не удается, мыкается, ищет, где склонить голову… и, в конце концов, должно восторжествовать, потому что существует истинным существованием. …Я чувствую, что Ваша душа так чутка к тому, что мне дорого и чем я жива…

Охотно приветствую мысль попробовать „Путь“ – но как? Я Вам дошлю копию рукописи и попрошу Вас оказать мне великую услугу: отдать перепечатать 2‑й экземпляр. …Тогда бы можно было послать в „Путь“…

Молюсь о Вас как умею, – и о Ваших близких… Прошу и за меня помолиться. Завтра меня посвящают в сан Игумении и вручают символ правления и пастырства… Если буду в Петербурге], непременно побываю у Вас…

Преданная Вам мон[ахиня] Нина»[581]

 

Как и многие корреспонденты В. Розанова, интересующиеся религиозным воспитанием детей, монахиня Нина, которая заведовала школой при монастыре, прислала В. Розанову перевод с английского языка детской книжки. Она назвала ее «Тимофей». В следующем своем письме игуменья просит переслать (после переписывания) ее рукопись священнику Павлу Флоренскому, а копию отправить в Александро‑Невскую Лавру архиепископу Иркутскому Серафиму и сообщает, что попытается обратиться в издательство Сытина, «который издает много детских книжек»[582].

«Тимофея» принимают к печатанию и, имея отзывы о своих сочинениях других людей, игуменья Нина уже не соглашается с полученным от В. Розанова мнением, в котором В. Розанов (если читать по ответу Нины), согласно своим убеждениям, говорит о необходимости не трудиться в «исторической» Церкви, но «перестраивать Корабль»[583].

 

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич;

Я написала Высокопр[еосвященному] Серафиму, прося его за меня внести что следует за напечатание второго экземпляра моего переводного труда. Будьте так добры отослать ему подлинник… Мой маленький „ Тимофей“ уже сослужил ту службу, что он познакомил меня с Вами…

Не знаю, соглашусь ли я с тем, что Ваш отзыв есть окончательный „ Суд Божий“, произнесенный над этим переводом. Скорее всего, что нет, – пока. Если Богу будет угодно, он будет напечатан, и будет иметь известный успех. <…> Я вот не могу согласиться с тем, что в этой детской аллегории сектантский дух. Ибо ведь я сама‑то стою в „пути“ православия и не ищу стояния вне православия. Имея дело постоянно с детьми, я ощущаю серьезный пробел в детской религиозной литературе, в способах усвоения детьми личного соприкосновения с Богом, – вот, что меня натолкнуло на перевод, а не какие‑либо фантазии о перестраивании Корабля, который сам по себе совершенно благополучно плывет по волнам временного бытия к вечности. <…>

1914 Преданная Вам и молящаяся о Вас

ноября 7 дня игум. Нина» [584]

 

В 1915 г. переписка продолжается и переходит на новый уровень: В. Розанов обращается к монахине с привычными ему темами «брака», «семьи», «пола», навязывая полемику вокруг них. И игуменья Нина откликается строками, которые показывают духовную глубину ее личности. 31 марта 1915 г. она пишет:

«Спорить с Вами не буду! Вы человек сложившийся и вымучивший свои убеждения – а у меня есть свои, м[ожет] б[ыть], выстраданные также, – идеалы. Я ведь не то что отрицаю развод, а только говорю, что это отпадение от идеала, от святыни брака, который лучше не заключать, если его так легко (психически) можно расторгнуть. Увы, если люди с самого начала солгали друг другу, то лучше дальше не лгать. Только это все от „жестокосердия“, „изначала“ в принципе, так не было, и быть не может, это исключения…» [585]

 

Для убедительности своих слов игуменья сообщает, что не занимается теоретическими рассуждениями, а судит также на основе опыта. И это опыт, составившийся из общения с людьми, которые, как и В. Розанов, открывали ей свою душу.

Из письма от 21 апреля 1915 г.:

«Ваше письмо преследовало меня настроением [неразб.] скорби в течение нескольких дней. …Простите… Как бы я ни ошибалась, одного не приписывайте мне: вовсе не говорю я „свысока“ свои впечатления. Напротив, с великой скорбью. Если Вы уверены в том, что Ваш взгляд есть Истина, безусловная истина, то непонимание других не должно Вас волновать: истина, в конце концов, победит. Я выпишу Ваши книги и продумаю их – возражать Вам не буду, не буду Вас беспокоить. Напрасно только Вы думаете, что я не верю в святость семьи. Верю в то, что брак есть одно из величайших и глубочайших таинств, что в нем сокрыты образы Божественной Премудрости. Все мы, вольные и невольные скопцы, не стоим мизинца тысячи добрых семейных граждан. Но это вопрос уже и для меня… туго забинтованный, и я его никогда не разбинтовываю.

<…> Поверьте только, что не только никто не щадил моей рясы, но, напротив, прятал в ней позор и муку. …И Ваши слова, что у Вас бывало желание мне исповедоваться, – я обошла молчанием, как молчишь, когда стоишь перед святыней… Простите меня, дорогой Василий Васильевич. Молюсь о Вас. Дай Вам Бог бодрости физической и душевной.

И. Н.» [586]  

 

Обсуждение темы «брака» и «семьи» продолжается и в этом, и в других письмах. Заметно, что игуменья Нина, как и многие духовные лица, писавшие В. Розанову, пытается привлечь его к Церкви, отвратив от рассуждений об абстрактной мистичности, видимой В. Розановым в браке и в разделении человечества на два пола.

«…Письмо Ваше перечитывала много раз. Очень меня беспокоит Ваше переутомление. Благодарить Вас за доверие – очень трудно, чувство глубже благодарности, плохо передается словами. Могу сказать только одно: священник, Вас повенчавший, был совершенно прав и я бы сделала также, будь я на его месте. Не только в том виновата церковная власть… что обставила развод лжесвидетелями и проч., но и в том, что не… внедряет в сознание христиан, что есть брак и какое это таинство. В сущности, мы с Вами думаем одно и то же, но с разных сторон – вы о том, чтобы разрубить безнадежный узел, а я о том, чтобы, по мере возможности, этот узел завязывать правильно. <… >

…Знаете, Вы „Церковь“ любите больше моего. Вы любите ее историческое платье, красоту ее древнего обихода и проч. А во мне постоянно живет боль, что Церковь не значит Церкви. Совершенно верно сказано в одной из Ваших статей, что „каждый кусочек ризы пропитан святостью“. В православии – да, святость и есть благоухание Христово, но как часто это благоухание убивается гордым самонадеянным сознанием 3‑го Рима. Святость держится к кусочку ризы: к которому благоговейно прикладывается русский народ, держится ради него, но так далеко уводит от придержателей власти, от всего предмета „Закона Божия“, на экзаменах и уроках которого мне так трудно и тяжко сидеть. <…>

И. Н.» [587]

9 мая 1915 г. [588]

 

Еще с одним своим корреспондентом, митрополитом Санкт‑Петербугским и Ладожским Антонием (Вадковским), В. Розанов находился в личном знакомстве со времени открытия Петербургских религиозно‑философских собраний. В письме от 13 марта 1902 г. Д. Мережковский пишет В. Розанову, чтобы он обязательно пришел читать свой хотя бы и «не переписанный доклад», сообщая, что «митрополит настаивает», чтобы и сам Д. Мережковский «у него читал»[589]. В это время митрополит Антоний по поручению Святейшего Синода осуществляет руководство Петербургскими религиозно‑философскими собраниями. И 21 января 1903 г. он пишет В. Розанову, который сам не читал на собраниях Общества своих докладов.

†

«Многоуважаемый Василий Васильевич!

Как ни прискорбно мне Вас огорчить, но просьбу Вашу о разрешении Карташеву быть чтецом Ваших рефератов исполнить не могу. Если бы дело шло о Карташеве… Но он член корпорации, имеющей свое определенное знамя, профессор духовной академии, которую я всем сердцем люблю и честь которой ревниво оберегаю. Убежденный член такой корпорации не может быть органом для передачи воззрений, отрицающих, а иногда и поносящих то знамя, которое составляет святыню корпорации…» [590]

 

Вероятно, в 1903 г. митрополит Антоний пишет ответное письмо В. Розанову из Сарова по вопросу о незаконнорожденных детях. В. Розанов отмечает в своей записке о нем: «Славный. Дай Бог Царств[ия] Небесного»[591]. Тем же годом датируется и следующее письмо.

†

«Многоуважаемый Василий Васильевич!

Получил Ваше письмо и, согласно Вашему желанию, никому о нем не скажу. Мне больно, что я Вас огорчил. Свой взгляд на Ваш реферат я выражал близким мне совсем не для того, чтобы Вам о нем сообщили. Предпочел бы я для этого личную с Вами беседу. Мои и Ваши взгляды по многим вопросам не сойдутся, конечно, но за Вашу искренность и честность я Вас весьма уважаю. Мне не нравятся в Вашем реферате и рияность тона, и рияность постановки вопроса. Этим нарушается принцип уважения к святыне совести другого. Вы вышучиваете слово благодать, а для многих участников религиозно‑философских собраний это святой и Божий дар. Зачем же так неосторожно бить совесть ближнего своего? Молитвенно желаю Вам мира души и чистой любви христианской. Мне известно, что Бог посетил Вас и семью Вашу скорбию. Сумейте в этом усмотреть любовь к Вам Божию. Я же сердечно соболезную Вам в скорби Вашей. Пошли Вам Господь утешение и отраду. Вам и семье вашей желаю всяких милостей у Господа.

С совершенным к Вам почтением

Митрополит Антоний» [592]

 

В. Розанов опубликовал в «Новом времени» корреспонденцию к нему митрополита Антония (Вадковского), что возмутило генерала А. А. Киреева. И он записал в дневнике в июне 1904 г.: «Розанов, этот жрец фалла, напечатал в Нов [ом] Времени корреспонденцию с Митрополитом, из которой явствует, что Антоний по меньшей мере неосторожен. Можно ли митрополиту отдаваться в руки такого развратника!»[593]

Митрополит Антоний 29 июня 1904 г.[594] вынужден был объясниться с генералом:

 

«Многоуважаемый Александр Алексеевич.

Статью Розанова я прочитал. В ней ясно сказано, в чем я с ним согласен… Его же толкования слов Спасителя о прелюбодейных не считаю верними. Равным образом не считаю и его утверждения, что Господь не судит полигамии. И о моем с ним в том согласии он и не говорит и не мог говорить. Личные беседы с ним и с другими его товарищами имел, когда были религиозно‑философские собрания, но о предметах разнообразных. <…>»[595]

 

О том, что В. Розанов бывал у митрополита Антония и общался с ним, свидетельствуют сохранившиеся письма к В. Розанову епископа Нарвского, викария Санкт‑Петербургской епархии Антонина (Грановского), короткие и шутливые, какие обыкновенно пишутся, когда приятели часто видятся и не имеют нужды что‑то обсуждать письменно: в них будущий обновленец извещает В. Розанова о том, что приходил и не застал его или назначает очередную встречу.

 

«Любезнейший Василий Васильевич.

Когда я сообщил митрополиту о Вашем посещении меня и цели Вашего пришествия, он выразил желание видеть Вас у себя, для чего поручил мне просить Вас пожаловать в среду 11 янв[аря] в 7 час[ов] веч[ера].

Приходите к указанному времени ко мне, потом вместе отправимся к митрополиту.

Ваш покорный епископ Антонин» [596]

 

Письмо без даты, но в общем объеме письма датируются 1902–1909 гг. Отзыв В. Розанова о епископе Антонине следующий: «Любимый викарий митрополита Антония, – вполне гениальный по характеру, уму, а главное – по росту совершенно исключительному… „Вам ли, преосвященный, быть ушкуйником“… – говаривал я; он посмеивался. …О нем, раз его увидев, сказал А. С. Суворин (мне): „Он может выдвинуться и что‑нибудь сделать, если не сломит себе шею“…»[597].

Сохранилось в архиве В. Розанова небольшое письмо и другого участника ПРФС – официально председательствовавшего на Собраниях епископа Сергия (Страгородского), в нем есть такие теплые утешающие слова: «Молился за Вас и буду молиться… за присных Ваших»; «записку прочитал. Очень благодарю за столь теплое слово», и подпись – «любящий Вас, Вам преданный А. Сергий»[598].

Еще один представитель Русской Церкви, участвовавший в собраниях Петербургского религиозно‑философского общества 1901–1903 гг., сохранил о В. Розанове память надолго. Настолько надолго, что списываться с ним начал только спустя несколько лет. Это испытавший на себе сильное влияние «розановщины» архимандрит Александро‑Невской Лавры Василий (Лузин). Вот несколько строк из его писем, на которых, к сожалению, не проставлены даты:

 

«Досточтимейший и достоуважаемый Василий Васильевич!

Давно, еще со дней открытых собеседований по религиозным вопросам я заинтересован Вами и стремился познакомиться. Но до сих пор было все что‑то удерживающее меня от этого личного знакомства. Я только с интересом слежу за Вашими статьями в Новом Времени; да приобрел кое‑что из Ваших сочинений (напр. „ Около стен церковных“ [599] ).

Во многом мой разум и мое сердце [согласно] и сочувствует Вам, но не во всем<…>» [600].

 

В другом письме архимандрит жалуется ответившему на его письмо В. Розанову на свое здоровье и отвечает, что не может, согласно просьбе В. Розанова, посетить его как‑нибудь вечером, т. к. болен водянкой и стал плохо видеть по вечерам – у него развивается катаракта. Архимандрит пишет:

«Вот видите, сколько находится препятствий для личного знакомства… Жалко, что столько годов потеряно со времени Религиозно‑философских собраний, на которых я был молчаливым слушателем только горячих спорщиков… проникся уважением к Вам, особенно же после ознакомления с Вашими некоторыми произведениями (напр. „Около стен церкви“) [601]. С тех пор я много работал над приведением в порядок своего миросозерцания; написал и приготовил к печати целых три тома, которые можно издать лишь за границей. Я пытался было и здесь кое‑что издать. Но наши святители и богословы подняли такую бучу в салоне гр. Игн[атье]вой, что пришлось бросить сию попытку. Против установленных и принятых авторитетов у нас ничего нельзя говорить. Наши богословы пужаются свободного слова и не умеют и не смеют ничего вопреки глаголати, а, пользуясь силой и властию, глушат всякую живую мысль.

…Недаром (по официальным отчетам) говорится, что из Православия ежегодно уходят тысячи верующих …… Нельзя защищать истины через таких кривотолков и безудержных болтунов, как заплесневелостей И. Златоуста, который удивлял людей 1 1/2 тысячи лет назад. А иных подпорок и столпов у нас нет».

«Эх, „по душам“ обо многом бы можно потолковать с Вами», – говорит архимандрит, но сожалеет, что не видит по вечерам и не может добраться до квартиры В. Розанова. «Вот, если бы как днем у Вас побывать (часов к 12, с часик – два), ну это бы еще ничего… А пока, когда еще состоится наше личное знакомство, я бы позволил себе предложить для ознакомления свое сочинение» [602].

 

Неизвестно, какое «сочинение» прислал архимандрит Василий (Лузин) и прочел ли его В. Розанов, за недостатком времени он редко исполнял подобные просьбы.

Молодой москвич, будущий священник Валентин Свенцицкий, интересовавшийся церковным обновлением и бывавший на ПРФС, также признается в теплых чувствах В. Розанову и пишет: «Спасибо Вам за ласковое доброе слово. Я так счастлив, что кончились между нами внутренние недоразумения. Вы мне, несмотря на разномыслие в религиозных чувствованиях, всегда были как‑то безотчетно дороги, не знаю почему…

Прочтя Ваше письмо, я устыдился своей некоторой раздражительности против Вас… и мне захотелось сказать Вам, что и я то же буду, как сумею, любить Вас всегда и как сумею, буду о Вас молиться» [603].

В. Розанов, как он всегда это делал, приложил и к его письму свою записку‑отзыв о корреспонденте: «Свенцицкий Валериан (призывал к покаянию и аскетизму и завел гарем в Москве)<…>»[604].

Трудно сказать, насколько искренне было отношение В. Розанова к его корреспондентам, зачастую оно было довольно критично по отношению к представителям духовенства. Так, Д. Мережковский, отвечая писателю по поводу розановского «учения христианского брака» (Д. Мережковский)[605], замечает: «Бедный протоиерей! – он в самом деле попался на Вашу удочку. И разве таких союзников Вам надо?»[606]Письмо Мережковского без даты, и писал он его после публикации какой‑то статьи В. Розанова о браке в христианстве, поэтому трудно установить, о каком протоиерее, видимо, поддержавшем эту статью, идет речь. Возможно, это новгородский протоиерей А. П. Устьинский, увлекшийся розановской темой пола и брака, с которым Розанов был дружен[607].

Согласно сохранившемуся в архиве В. Розанова письму иеромонаха Михаила (Семенова), активного участника Петербургских религиозно‑философских собраний со стороны Церкви и рекомендованного к тому Синодом, он также состоял в переписке с В. Розановым. Общение с Мережковскими и либерально настроенной интеллигенцией привело к тому, что после 1905 г. он примкнул к мережковцам. В. Розанов пометил на письме, что тот ушел в старообрядчество, следовательно, это письмо было написано после 1908 и до 1914 гг., когда бывший архимандрит обратился к старообрядческому епископу Иннокентию с просьбой о своем переходе в сущем сане и уверял, что вслед за ним в старообрядчество последуют многие из интеллигенции и из простонародья. Михаил (Семенов), однако, отмечал, что «эти лица желали бы… чтобы не все обряды нужно было им исполнять [608]  чтобы им была предоставлена некоторая свобода»[609]. Увлекшийся сочинениями В. Розанова, Михаил (Семенов) спрашивал в письме, как скоро выйдет «Метафизика христианства»: «Очень нетерпеливо жду». Он уже привык посещать собрания ПРФО и просит: «Вы в совете Религиозно‑филос[офского] Общества. Будьте добры устроить, чтобы мне посылались повестки»[610].

10 февраля 1907 г. к В. Розанову обращается с письмом один из будущих лидеров обновленчества 1920‑х гг., участник ПРФС с церковной стороны, ректор МДА, епископ Волоколамский Евдоким (Мещерский) [611]. Посылая журнал «Христианин», он надеется на отзыв В. Розанова о новом религиозном издании, отзыв В. Розанова, по его мнению, мог придать журналу популярность.

 

«Глубокочтимый Василий Васильевич.

От г. Веха я узнал, что вы желали бы иметь в своей библиотеке наш новый журнал „Христианин“. С любовью исполняю Ваше пожелание. При отношении этом прилагаю и книжку журнала, а секретарю приказал высылать Вам наш журнал в течение всего года. Не будьте строги к нам. Журнал еще не успел прочно остановиться на строго определенном направлении. Да и как это возможно было бы сделать, когда книжка журнала составлена в две недели…

Если будете делать отзыв, желательно, чтобы Вы не особенно нас порицали. Поддержите издание юное. <…>

С любовью поместим в журнале и статью Вашу, если она не особенно много будет уклоняться от нашей программы. Вы могли бы дать нам прекрасную статью, наприм[ер], о немощах, недочетах современных христиан, отсутствия у нас на Руси настоящего христианства, которое наполняло бы собою все стороны нашей жизни.

Я Вас глубоко чту за Ваше вещее, чисто пророческое постижение жизни. Никто, кажется, в настоящее время не может так живо говорить о жизни и правде жизни, как говорите Вы.

Простите.

Сердечно Ваш Епископ Евдоким.

10 февр. 1907 г.» [612]

 

Было бы к месту привести здесь строки еще из двух писем, демонстрирующих общественную популярность В. Розанова и направление его деятельности в предреволюционной России накануне крушения в ней державного православия.

Первое письмо подписано «Бывший богослов»: В. Розанову пишет бывший священник, увлекшийся сочинением книг на религиозную тематику, он присылает В. Розанову свою книгу.

 

«Многоуважаемый Василий Васильевич!

Я, бывший священник, добровольно, вследствие потери веры сложивший священный сан. Меня Вы не знаете, но я посылаю Вам свою только что вышедшую из печати книгу „Бывший богослов. Необходима ли религиозная нрав cm [ее нно cm ъ]“, потому что, как мне кажется, Вас интересует вопрос о необходимости для нравственности тех или иных элементов религии: я даже воспользовался Вашими двумя мнениями, которые и отмечены в книге.

…Мне думается, многих он интересует…»

 

Анонимный автор просит В. Розанова дать в печати рецензию на книгу, чтобы на вырученные деньги издать вторую книгу, которая в тот момент находилась у него в работе – «книжку о причинах моего ухода из священства». «Я убежден, – продолжает он, – что книга моя полезна, даже нужна обществу»[613].

В. Розанов в записке, приложенной к письму, отмечает, что не прочел присланную книгу – «нет сил».

Второй автор в этом ряду – монах Серапион, который писал к В. Розанову с 1911 по 1914 г. Примечательно, что инок Серапион [614] почему‑то считает В. Розанова «ручателем», т. е. заступником монахов, каковым писатель никак не являлся и не мог быть в силу своей приверженности идее «святой» плоти. Он пишет в письме от 17 ноября 1911 г., которое, судя по содержанию, не первое:

«Неисправимый ручатель монахов, но все же задушевный философ, взрывающий корни бытия, и любезный Василий Васильевич!

Хотя мне теперь и не „под стать“ вести с Вами переписку, но все же „яко человек [неразб.]“…

Давненько уже, именно в июне, я послал Вам свою книжку „Христианство и культура“ и просил отзыва о ней, не ради „прибытка“ (ибо не заинтересован этим), а ради желанной беседы с широким кругом читателей не только „близких“, но и дальних. Черкните, пожалуйста, в нескольких строчках Ваше впечатление, а также и то, удовлетворил ли Вас мой… ответ Вам.

…Прочитал Вашу и последнюю книгу: „Люди лунного света“. М. ж. быть [615]  со временем напишу Вам кое‑что о ней.

г. Уфа. Духовная семинария».

 

На соседнем листке он приписывает по диагонали листка:

«Не особенно медлите, ибо я скоро могу улетучиться отсюда: тягощусь семинарией, бытом и учебою – само по себе с одной стороны, а с другой – невозможность совместить эту казенную деятельность с монашеством.

Монашество – это „ненормальное“ явление [616]  (ибо нормально вбирать в себя пищевые вещества и вы[рабатывать] из них семя – ростки – и плодиться), а потому нужно и всю жизнь построить на а‑нормальных основах. Монашество – это надрыв, поэзия, переживание вашей сексу ал ьности [617]; ну а тут с учебниками такая проза, что совершенно разлагаешься и чувствуешь себя как рыба без воды» [618].

 

Инок Серапион в ходе переписки присылал В. Розанову свою статью с просьбой передать ее в «Колокол».

Примерно в эти же годы к В. Розанову пишет епископ Феодор (Поздеевский). Судя по всему, владыка осведомлен о его семейной истории. Епископ Феодор с 1909 г. начинает настойчиво выступать в печати и проповедях против распространяющегося в обществе интереса к движению за «обновление» церковного христианства. Его студенты в МДА также обращают внимание на это: темы для сочинений и курсовых работ затрагивают вопросы, связанные с социальной активностью христианства, или даже напрямую обращаются к религиозным высказываниям Д. Мережковского. Архив В. Розанова хранит короткое письмецо от 14 декабря 1912 г., написанное наскоро рукой епископа Феодора (Поздеевского) на открытке со штемпелем г. Симферополя.

†

«Василий Васильевич!

Я читал почти все Ваши сочинения. Сначала смущался, потом возмущался. Последние Ваши мысли („Уединенное“, и в „Нов. Вр. “) стали радовать за Вас. А статья „Мы хороши“, сию минуту прочитанная, уже ободряет и нас. „Спасибо Вам“, – скажут здоровые души, а я, как духовный, скажу искренно: „да помилует Вас Господь!“ Хоть я еще сильнее и прямее осудил бы убийцу: слабы люди. Простите, что пишу на открытке: скорее написалось, не отложено „на завтра“» [619].

 

В начале своего письма от 26 октября 1915 г. владыка Феодор пишет несколько утешительных слов по поводу семейной жизни В. Розанова, добавляя: «Сочту своим нравственным долгом, по силам, молиться о Вас и о Варваре [Дмитриевне]».

Далее он кратко поясняет В. Розанову вопрос, послуживший темой для письма В. Розанова к нему или из его предыдущего письма. Розанов, очевидно, спрашивал мнение владыки о профессоре М. М. Тарееве[620], с которым В. Розанова связывали несколько лет переписки. М. Тареев после участия в ПРФС увлекся «сочинением христианства». Возможно, В. Розанов интересовался отношением к этому владыки, близко общавшемуся с академической средой и профессорским составом МДА. Владыка Феодор отвечал:

«„Наши“, разумею академическую среду, и вообще богословствующую, никак не понимают, что христианство нельзя сочинять, а нужно его сначала воспринять как новую совершенную жизнь, и та будет источником живой воды, омывающей безводные пески нашей души, как хорошо сказано в псалме: „душа моя, яко земля безводная Тебе“ [621].

„Наши“, да м[ожет] б[ыть], и не только „наши“ (последним извинительно), – не понимают, что „богословствование“ и „богословская наука“ не одно и то же: и первое – миг благодатной христианской жизни, а второе – от рассудка, часто „восстающего на разум Христов“. Первое идет вглубь и есть творчество, второе – в поверхностную ширь и есть бессилье духа. Последние слишком горды, чтобы унизиться до первого, т. е. „до простоты, аще о Христе“ [622]  и воспринять в христианской жизни – силу, а не мертвый капитал. Просите все это побольше для души!

Спасибо Вам.

Да хранит Вас Господь.

Ваш богомолец Е. Феодор» [623]  

 

Обращение к теме общения В. Розанова, как одного из виновников «нового религиозного сознания», с духовенством и монашествующими уместно было бы закончить письмом архимандрита Вениамина (Федченкова), показывающим, что Церковь, как и Глава ее Иисус Христос, никогда не устает с любовью ждать покаяния «заблудших» и возвращения их для спасения. Архимандрит Вениамин пишет В. Розанову 5 февраля из Твери, после исключения Розанова из членов Петербургского Религиозно‑философского общества в 1914 г. из‑за выступлений в печати по поводу ритуального убийства христианского мальчика и обвинения в том еврея Бейлиса.

 

†

«Глубокоуважаемый Василий Васильевич!

Вас исключили из Религиозно‑Философского Общества.

Правда, мотивы к тому, кажется, были не собственно‑религиозные; но и в капле отражается все солнце. Поэтому, думается мне, данный факт, вероятно, еще более раскрыл Вам глаза на то, с кем Вы имеете дело?

И в результате… Вы, вероятно (или должны бы), не только не скорбите, а рады случившемуся. По крайней мере, мне, отрадно за Вас, – во 1‑х потому, что Вы как‑никак сподобились пострадать за истину (я лично говорю сейчас о всем Вашем направлении, для меня – и вообще для верующих – действительно ценном и дорогом; а не о [неразб.] лишь Вашем по поводу некоего Бейлиса или евреев… во 2‑х, это Вас еще больше сольет с Церковью Христовой, к которой Вы так искренно возвращали себя, и как [неразб.] возвратились вполне. Господь воздаст Вам за это! <…>

Теперь Вы еще более убедились, вероятно, что, действительно, в „мире“ – мало любви: и если еще сохраняется где‑то теплота, то именно в Христовой Церкви, или точнее – во Христе, а через Него и в живущих Им.

Чрез „отлучение“ Вы стали нам ближе <… >

Не скорбите: Вы не одиноки, и именно „душевно“… не один, а с Церковью Христовою!» [624].

 

Церковь Христова в лице отдельных ее представителей продолжала сражаться за душу писателя, убеждая, разъясняя, согревая любовью. Совсем не знакомые ему люди писали ему, думали о нем, молились и сострадали.

 

«М[илостивый] Г[осударь ] [625]

Василий Васильевич!

Прочитав в Щовом] В[ремени] статью Вашу „Александр Свирский“, я, служивший в Его Св. обители 4 года, исполнился к Вам сердечной благодарности за то, что Вы вспомнили так тепло великого проповедника трезвости седой старины.

Спасибо Вам за то, что Вы восхвалили и благословили в своем русском сердце веру народную. Я не имею счастья Вас знать, но по книге справочной узнал Ваше доброе имя и осмелился написать сии строки, но за беспокойство сие я от души сегодня за Божественной Литургией буду вспоминать у Престола Божия – Ваше доброе имя.

Да просветит Господь в день праздника просвещения как и 1‑го янв. Вашу душу просвещением трезвости, на ниве которой пишущий эти строки работает 10‑й год. <…>

При талантливости Вашего золотого пера Вы можете заработать у Просветителя нашего Иисуса Христа „великую милость“ – здесь и в будущем…

…Основатель и заведующий Сергиевских школ трезвости

Иеромонах [626]  Павел» [627]