У меня никогда ничего не получится

 

Марина оказалась в детском доме после того, как умерла ее старенькая бабушка-опекун (мать Марина потеряла в раннем детстве, про отца ничего не известно). Выяснилось, что последние два года, как бабушка стала совсем слаба, Марина почти не ходила в школу и с ней никто не занимался. Она закончила четвертый класс, а в пятом не появилась – как раз летом бабушка слегла. Пару раз из школы позвонили домой, Марина подошла к телефону и сказала, что болеет. Разбираться в ситуации никто не стал. Когда ее потом спрашивали, почему она не ходила в школу, сначала долго отмалчивалась, а потом тихо сказала, что не хотела – ребята дразнили, а учительница ругала.

Нет, Марина не шлялась по улицам в сомнительных компаниях, не пила, не нюхала клей, она просто тихо сидела дома, как могла, обслуживала бабушку, смотрела телевизор. Так девочка провела два года. У них в квартире жила какая-то женщина, которая весь день была на работе. Она приносила продукты, иногда давала немного денег. Тогда Марина ходила в ближайший магазин за конфетами и жвачкой. В теплое время года она изредка выходила на улицу – в основном поздно вечером, когда было с кем оставить бабушку.

В общем, в 13 лет Марине надо было идти даже не в пятый, а во второй класс, потому что она почти все забыла. В детском доме с ней начал интенсивно заниматься педагог, и программу начальной школы они за несколько месяцев худо-бедно вспомнили. Способности у Марины были средние, занималась она без особого рвения, но и не отлынивала, послушно выполняя все, что задано. Вскоре для нее нашлась патронатная мама. Софья жила одна, взрослая дочь давно имела свою семью, а сил и времени было еще много и очень хотелось помочь ребенку. Правда, ее насторожила замкнутость Марины, но Софья решила попробовать.

Дома Марина была тихой, послушной, почти никогда не заговаривала первой и все норовила устроиться у телевизора. Софья долго билась, чтобы Марина начала проявлять хоть какое-то внимание к своей внешности – Марине ничего не стоило выйти на улицу непричесанной, без напоминаний она никогда не мылась, а из одежды предпочитала растянутые темные майки. Но если Софья настаивала – не перечила, делала что велели. Софья, сама женщина интересная, со вкусом, привыкшая ухаживать за собой, очень из-за этого переживала. Ей так хотелось накупить девочке обновок, подобрать красивую прическу, увидеть, как она радостно крутится перед зеркалом… Но пока Марина ходила по дому, как тень, оживлялась, только когда играла с собакой. «Собаку готова часами вычесывать, и миски ей моет, и гуляет – а на себя наплевать!» – удивлялась Софья.

Настоящие проблемы начались в сентябре, когда Марина пошла в школу. Девочка поступила в пятый класс, будучи на два года старше своих одноклассников, но само по себе это было не страшно – девочка невысокая, худенькая, и разница в возрасте в глаза не бросалась. Плохо было другое.

Во-первых, Марина оказалась совершенно не способна отвечать на уроке. Если учитель задавал ей вопрос – любой вопрос, даже какое сегодня число, – у нее в буквальном смысле пропадал голос. Она стояла, низко опустив голову, шевелила губами, но не могла издать ни звука. Иногда начинала молча плакать. На перемене, в коридоре она говорила, а в классе во время урока – никак. Кто-то из учителей раздражался, кто-то просто перестал ее вызывать. С Мариной пытался работать школьный психолог, но она под разными предлогами избегала встреч, а если не удавалось, отвечала односложно и на контакт не шла.

Второй проблемой оказался «ступор». Так учителя назвали состояние, в которое впадала Марина, увидев перед собой задание, которое казалось ей трудным. Слегка измененная формулировка задачи, незнакомое слово, новая тема, сама по себе ситуация контрольной работы – и Марина впадала в ступор. Девочка сидела и смотрела в тетрадь или в учебник, но, похоже, ничего перед собой не видела. Она не делала попыток разобраться, спросить, попробовать. Просто сидела – и все. Ей пытались помочь, подсказать, подбодрить, прикрикнуть – все напрасно. Ступор был непробиваем. Если Марину оставляли в покое, она потихоньку «отмирала» и могла работать дальше – до следующего ступора. Педагогам было жаль ее, в первой четверти ей натянули «тройки», но постоянно так продолжаться не могло.

С домашними заданиями было еще трагичнее. Марина садилась за уроки, раскладывала тетради, решала один пример, другой, а задача с первой попытки не давалась. Посидев немного в ступоре, Марина начинала тихонько вытирать глаза, потом всхлипывать, потом горько плакать. Это явно не были «слезы напоказ» – Марина пыталась взять себя в руки, умывалась, пила воду, но стоило ей сесть за стол и увидеть тетрадь, как слезы снова текли. Когда Софья пыталась обнять девочку, Марина не отстранялась, но и не прижималась к ней. Раскачиваясь на стуле, она повторяла: «У меня все равно никогда ничего не получится, я не могу, я не понимаю, я не знаю». Софья, будучи человеком энергичным и жизнерадостным, просто не понимала, что происходит. К концу первой четверти Софья сама готова была заплакать при одном слове «уроки».

Когда психолог, с которым Марина начала работать, на первой встрече попросила девочку нарисовать себя, в самом углу листа появилась маленькая невнятная фигурка, нарисованная простым карандашом. Цветные Марина проигнорировала.

Что происходит. История Марины иллюстрирует то, как ребенок переживает потерю. Это с нашей точки зрения ее жизнь с бабушкой была неправильной, для девочки же это был целый мир, который вполне ее устраивал. Ее любили, она была нужна и полезна, ей было чем заняться, она не голодала и не мерзла, ее никто не обижал – что еще ребенку для счастья надо? Без школы Марина прекрасно обходилась и могла бы обходиться дальше. Мыслей о будущем, о необходимости образования у ребенка, естественно, не возникало. Будь у нее немного другой характер, ей, наверное, не хватало бы общения со сверстниками. Но поскольку она девочка замкнутая, погруженная в себя, ей и одной было вполне комфортно.

И вот ее жизнь круто изменилась. Она потеряла не только любимую бабушку, заменявшую ей мать, но и родной дом, привычное окружение, налаженную по-своему жизнь, возможность делать то, что хочется. На нее обрушился шквал новых впечатлений: пришли чужие люди, ее куда-то повезли, там было много незнакомых детей и взрослых, все ее о чем-то спрашивали, чего-то от нее хотели, все охали и ужасались, что она не ходила в школу. Вполне возможно, у Марины сложилось впечатление, что ее забрали из дома именно из-за школы. Конечно, теплых чувств к учреждению под названием «школа» ей это не прибавило.

Дальше – больше. Появился новый человек – Софья. Хорошая, но чужая. Новая квартира, новый образ жизни, новые, совершенно непонятные для девочки требования: надо причесываться, мыться. И самое пугающее – новая школа. Даже обычный ребенок после долгого отсутствия в школе из-за болезни первые несколько дней ходит ошарашенный. Что же говорить о Марине, два года практически не выходившей из дома и вдруг попавшей в круговорот школьной жизни! Можно представить себе, в какой стресс ее вгоняет школа, шумная, многолюдная, где надо все время быть начеку, быстро соображать, куда-то вместе с классом идти, на какие-то неожиданные вопросы знать ответ. Неудивительно, что она защищалась, буквально отключая сознание и погружаясь в спасительный ступор, позволяющий не видеть, не слышать, не чувствовать, не бояться. Подобные способы защиты имеют свойство закрепляться, становиться привычными и возникают даже тогда, когда в них вроде бы уже нет необходимости, и сам «подзащитный» не чает от них избавиться. Но не тут-то было! Эта защита, которая позволила уцелеть в экстремальной ситуации, начинает проявляться «на всякий случай» в любой момент, отдаленно напоминающий о пережитом стрессе. Если когда-то давно на Марину после ее неудачного ответа накричала учительница, то девочка будет молча давиться слезами, даже если учительница говорит с ней спокойно и хочет добра.

К сожалению, дело не только в пережитом стрессе и непривычной обстановке. Сниженная самооценка, неверие в свои силы – настоящий бич детей из детских домов, детей, потерявших семью. Потому что, как мы уже говорили, с точки зрения ребенка, он сам виноват в своей потере: если с ним случилось такое большое несчастье, если он так наказан судьбой, значит, было за что, значит, он плохой: «У хороших девочек мамы и бабушки не умирают», «Таких, как я, всегда бросают, потому что я не заслуживаю любви». Убеждение это настолько глубоко укореняется в сознании ребенка, что никакие успехи, ни даже мировая слава не могут его изменить. Иногда такое явление называют «синдром Мэрилин Монро». Как известно, из-за тяжелой болезни матери большую часть детства будущая кинозвезда провела в разных приютах, а потом всю жизнь прожила в уверенности, что ее невозможно любить, она не заслуживает счастья. Актриса покончила с собой в возрасте 36 лет. Ее красота, неотразимое обаяние и всемирная популярность нисколько ее не утешали – наоборот, ей казалось, что из-за внешности режиссеры не видят ее драматического таланта, а всеобщее обожание вызывало ужас разоблачения: вот-вот все догадаются, «какая я на самом деле». Так устроено сознание человека с подорванной верой в себя: он словно видит самого себя через черные очки, достоинства либо не замечаются, либо обесцениваются, либо воспринимаются «со знаком минус».

Многие приемные родители спустя годы после того, как ребенок пришел жить к ним в семью, признаются, что справились практически со всем: с дурными манерами, с отставанием в развитии, с хроническими болезнями. И лишь одно не удалось: преодолеть неверие ребенка в себя. Он может парадоксально реагировать на успех – не радостью, а слезами и страхом, может панически бояться экзаменов, вообще бояться привлечь к себе внимание, хоть чем-то выделиться. Может, наоборот, всюду лезть, все пробовать, легко воодушевляться, но при малейших признаках неудачи погружаться в глубины отчаяния. Нужны годы и годы, сознательные усилия уже повзрослевшего ребенка, и возможно, помощь психолога, чтобы вера в себя закрепилась глубоко в душе.

Неверие в себя и связанная с ним привычка пасовать перед трудностями может проявляться не только ступором и слезами, как у Марины, но и взрывами ярости, истериками, даже подъемом температуры или болью в животе. Самое грустное, что лобовые методы воздействия, которые первыми приходят в голову: объяснить, подтолкнуть, уговорить, заставить – только усугубляют дело. Как говорила одна девочка, младше Марины, но с хорошими способностями к самонаблюдению: «Когда я плачу из-за того, что у меня не получается, они (взрослые) начинают меня успокаивать. Тогда мне становится стыдно, что я плачу и их расстраиваю, но перестать я не могу, и мне становится совсем плохо, а слезы просто льются как водопад».

Что можно сделать. Главная беда Марины – ее потеря, и здесь вы ничего сделать не можете. Лечит время и перспектива хорошей жизни в будущем. Софья делала все, чтобы помочь девочке, была с ней рядом, помогала приспособиться к новым условиям, хотя, конечно, не всегда удерживалась от выражения недовольства и разочарования. В свое время, когда острая боль утихнет, ребенку может очень помочь работа с психологом.

• Учитель, другие значимые люди из окружения ребенка в такой ситуации должны прежде всего очень бережно к нему относиться. Сейчас не время для активных воспитательных усилий, и даже не время срочно догонять учебную программу. Душевных сил ребенка едва-едва хватает, чтобы как-то справляться с травмой и делать необходимые дела: поесть, умыться, сложить вещи. Многие взрослые, пережившие большую потерю, рассказывают, что первое время постоянно внутренне уговаривали себя: «просто сделай вдох-выдох», «просто возьми чашку и налей чаю», «просто встань и умойся». Ведь даже эти элементарные действия, необходимые, чтобы жить дальше, требовали сознательных усилий. Ребенку еще труднее справиться со стрессом, и ему будет легче, если на время переживания горя функцию управления его жизнью взрослые частично возьмут на себя. Можно посадить ребенка поближе к себе и тихонько, не привлекая внимания класса, давать ему инструкции, помогая сориентироваться: «Открой портфель и достань тетрадь по математике, у нас сейчас математика. Вот так, хорошо. Теперь пиши вместе со всеми: классная работа» и т. д. Это не нужно делать все время – только в начале урока и при переходе к новому виду работы, когда требуется перестроиться. Только кажется, что это требует больших затрат сил и времени, на самом деле превентивная помощь, опережающая ступор, экономит время и силы, ведь потом не придется выяснять, что происходит, останавливаться, возвращаться, уговаривать, ругаться и все прочее.

• По возможности нужно оберегать ребенка, переживающего потерю, от сильных эмоциональных нагрузок. Если вы – его классный руководитель, предупредите своих коллег, особенно шумных и активных, что лучше на время воздержаться от энергичных педагогических воздействий. Но жалостливых взглядов и особых поблажек ему тоже не надо, тем более не стоит его тормошить и пытаться развеселить. Вообще лучше избегать ситуаций, когда ребенок окажется в центре пристального внимания класса или учителя. Если ребенок сильно ушибет коленку, вы же не станете требовать, чтобы его рана немедленно затянулась и перестала болеть («Ну, хватит грустить, улыбнись!»), не посадите его в инвалидную коляску («Ладно, можешь не писать сегодня контрольную») и уж точно не поставите на колени на горох («И вообще кончай нюни распускать! Тут с тобой никто нянчиться не будет, ты не дома!»). Вы просто закроете ссадину мягкой повязкой, чтобы она не инфицировалась и могла нормально зажить. Так же и с душевной раной. Важно быть рядом, где-то помочь, когда-то поберечь, но при этом оставить в покое.

 

• На поведение ребенка, вызванное сильным стрессом, не стоит обращать особого внимания. Если ребенок не может говорить громко, не настаивайте (предложите написать ответ или ответить отдельно, после урока); плачет – не бросайтесь утешать и не стыдите (можно просто постоять рядом, продолжая вести урок, положить руку на спину); выбежал из класса – не бегите догонять (иногда стоит отправить вслед лучшего друга); залез под парту – сделайте вид, что не заметили (если это невозможно, спокойно скажите: «Мы будем рады, когда ты опять сможешь работать с нами»). Без внимания нельзя оставлять только акты самоагрессии, когда ребенок расцарапывает себе лицо, вырывает волосы, кусает руки, либо очень сильный неконтролируемый плач, иногда с ознобом и судорогами. В этом случае постарайтесь мягко, но твердо удержать ребенка, возможно, стоит отвести его к медсестре, чтобы он попил воды и успокоился, пригласить к нему школьного психолога. Сдержанно прокомментируйте классу происшествие: «Иногда такое происходит с детьми, это скоро пройдет».

• Подскажите ребенку способы, как обойти «застрявшую» защиту и избежать ступора. Можно дать себе время «понесоображать» в начале контрольной, чтобы потом приняться за работу. Можно начинать всегда с самого легкого: например, переписать условие задачи, а подумать потом. Можно отвлечься на минутку на что-то совсем постороннее, например нарисовать маленькую картинку. Что-то из этого обязательно сработает, а главное – сам процесс поиска вариантов поведения приводит ребенка к мысли, что он – хозяин своего состояния, а не жертва, и обязательно научится с ним справляться.

• Часто говорят, что детей надо побольше хвалить. Это правда, но если вы имеете дело с ребенком с заниженной самооценкой, хвалить его надо правильно. Абстрактная похвала, тем более преувеличенная, только расстраивает его и усиливает страх разоблачения. Поэтому хвалите всегда, когда можно, но очень спокойно, по-деловому, и конкретно. Не просто «Ты молодец, умница!», а «Мне нравится, что ты очень полно записал решение задачи», «Я заметила, что на этой неделе ты всегда был готов к уроку и все домашние задания успевал делать, ты молодец!», «Ты мне очень помог сегодня, когда принес карты, спасибо!».

• Очень важно научить ребенка толковать свои особенности как достоинства, а не как недостатки, находить во всем позитивное начало. Лучше всего показать, как это делается: «Ты работаешь медленно, зато очень внимательно и редко ошибаешься. Это очень ценное качество для многих профессий», «Я знаю, тебе трудно учить стихи, но зато когда ты выучишь, ты читаешь очень выразительно», «У тебя не так много друзей в классе, зато я вижу, что с Наташей у вас настоящая дружба, а это очень ценно». Если отношения с ребенком доверительные, можно рассказать о себе: «У меня в школе тоже был плохой почерк, но из-за этого я одна из первых научилась работать на компьютере и потом учила всех друзей».

Прошло полгода, прежде чем Марина начала понемногу восстанавливаться. На новогодний праздник она согласилась надеть красивое платье, привезенное в подарок дочерью Софьи. Очень смущалась, но улыбалась и даже несколько раз подходила к зеркалу. Конечно, ее зажатость не исчезла, она до сих пор держится скованно, не умеет кокетничать и одевается неярко, но в целом выглядит вполне симпатично. Просто сдержанная девушка, немного застенчивая, каких немало.

В школе все налаживалось довольно медленно. Учительница русского языка и литературы придумала такой ход: когда она спрашивала Марину, та отвечала тихонечко себе под нос, а ее соседка по парте повторяла вслух. Поскольку учитель при этом имел совершенно невозмутимый вид и как ни в чем ни бывало принимал ответ Марины, скоро и в классе это стали воспринимать как обычное дело. К концу года Марина могла отвечать сама, если учитель стоял неподалеку, а еще через год ее немота на уроках русского прошла совсем, и она даже иногда выкрикивала ответ с места. Другие учителя предпочитали получать от Марины письменные ответы, кто-то продолжал на девочку сердиться, кто-то махнул на нее рукой. Но даже на их уроках к седьмому классу Марина держалась более спокойно, хотя замкнутость и застенчивость остались.

Свой ступор Марина научилась пережидать. Посидев минут пять, она пробовала начать все сначала, и очень часто у нее получалось. Конечно, она обычно не успевала решить все задания на контрольной, но твердая «тройка» у нее была всегда, а нередко и «четверка». Зато если время задания было не ограничено, Марина готова была выполнять его часами, проявляя невероятную усидчивость и трудолюбие. В результате в ее аттестате за девятый класс остались лишь пара «троек» по химии и геометрии, а по литературе была «пятерка».

У нее появилась одна, но очень близкая подруга (та, которая «переводила» вслух ее ответы), они много времени проводят вместе. С Софьей у Марины сложились очень теплые отношения, они хорошо понимают друг друга, и хотя они очень разные, сильно привязаны друг к другу. Три года назад Марина очень тяжело переживала, когда умерла от старости собака, к ней вернулись было и слезы, и депрессивное состояние. Снова была работа с психологом, довольно длительная, речь шла не только о собаке, но и о Марининой бабушке, о маме, о том, как сложилась ее судьба и что делать дальше. Чувствуя за спиной тыл в лице Софьи, Марина наконец смогла работать со своими прошлыми потерями. Прежде любые усилия психолога в этом направлении оказывались безрезультатными.

Сейчас Марине 18 лет, она учится в колледже. Хочет работать с маленькими детьми, и у нее наверняка получится – она очень терпеливая, ответственная, любит заботиться о других, делает потрясающие поделки. Ее будущим воспитанникам очень повезет.

 

Теперь, когда вы близко знакомы с героями этих историй, проведите мысленный эксперимент: поменяйте местами учительницу Севы и первую учительницу Тимура, классного руководителя Насти и преподавателя по русскому Марины. Что было бы тогда? Какая семья выдержала бы испытание на прочность, а какая – нет? Какой ребенок получил бы шанс выправиться, восстановиться, а какой – заработал бы еще большую травму? Нет смысла гадать. Есть смысл осознать, как много зависит в судьбе ребенка от каждого значимого взрослого, и уж тем более – от учителя.

Впрочем, от осознания своей ответственности становится только страшнее и непонятнее: что же делать, если такие Настя или Сева завтра собственной персоной явятся к вам на урок? Давайте попробуем суммировать все, что узнали, и сделать практические выводы.

Переходим к делу