Последнее письмо дальнобойщика

Гора Пароход — беспощадный убийца. Дальнобойщики Аляски хорошо знают, что шутить с ней не стоит, особенно зимой. На обледенелую дорогу, серпантином вьющуюся по склону горы, порой обрушиваются целые утесы. Много, много грузовиков пропало здесь, и никто не ведает, сколько еще жизней заберет эта трасса.

Как-то раз, поднимаясь по серпантину, я увидел офицеров канадской дорожной полиции и тягачи, вытаскивающие из пропасти разбитый грузовик. Я затормозил, выбрался из кабины и присоединился к группе дальнобойщиков, молча наблюдавших, как из-за обрыва медленно выползает груда покореженного железа.

Один из полицейских подошел к нам и тихо сказал:

— Мне очень жаль, но водитель был уже мертв, когда мы его нашли. Должно быть, он сорвался дня два назад во время сильного бурана. Его замело снегом. Мы случайно увидели издали отблеск солнца на какой-то хромированной детали грузовика.

Полицейский сокрушенно покачал головой и что-то достал из кармана своей парки.

— Вот, ребята, пожалуй, вам стоит это прочесть. Парень прожил пару часов, прежде чем его одолел холод.

Я никогда не видел плачущего копа, — думал, им приходится сталкиваться со столькими смертями, что они поневоле привыкают ко всему. Но, вручая мне письмо, полицейский утирал слезу.

Читая это письмо вслух, я тоже не смог сдержать слезы. Дальнобойщики слушали молча и потом разбрелись по кабинам. Написанные погибшим шофером слова навсегда отпечатались в моей памяти, и теперь, много лет спустя, я вижу перед своим внутренним взором каждую букву так ясно, словно и сейчас держу этот листок в руках. Хочу поделиться последним письмом дальнобойщика с вами:

Декабрь 1974

Дорогая моя жена,

Такие письма не пишут по доброй воле. И все же считаю, что мне повезло, ведь у меня есть время написать тебе слова, которые я так часто забывал произнести: я люблю тебя, милая.

Ты в шутку говорила, что я люблю свою машину больше, чем тебя, — ведь с ней я провожу больше времени, чем с тобой. Да, я и вправду люблю эту железку — и она тоже всегда была добра ко мне. Она прошла со мной через трудные времена и по трудным дорогам — надежная в долгих рейсах и бысупрая в коротких. Эта машина никогда меня не подводила.

И знаешь что? Я люблю тебя по тем же причинам. Ведь и ты была со мной в трудные времена...

Помнишь наш первый грузовик — старый разбитый тарантас, который тянул все деньги себе на ремонт, оставляя нам на еду крохи? Тебе пришлось найти работу, чтобы мы могли платить по счетам. Все, что зарабатывал я, уходило на чертов грузовик, а благодаря тебе мы имели крышу над головой.

Вспоминаю, как я жаловался на свою машину, но не помню, чтобы хоть раз пожаловалась ты, — когда приходила с работы, валясь с ног от усталости, а я требовал денег себе в дорогу... если ты и выказывала недовольство, то я не слышал. Я был слишком занят своими проблемами, чтобы думать еще и о твоих.

Теперь я понимаю, сколь многим ты жертвовала ради меня. Красивая одежда, праздники, вечеринки, друзья... Ты никогда не сетовала, а я не находил времени поблагодарить тебя просто за то, что ты такая, какая есть. За чашкой кофе с приятелями-дальнобойщиками я трепался о грузах, о моторе, о счетах и забывал, что ты — мой партнер, пусть даже тебя нет рядом со мной в кабине. Ты принесла не меньше жертв и проявила не меньше упорства ради того, чтобы я мог купить новый грузовик, чем я.

Я был так доволен новой машиной — меня распирало от гордости. Я гордился и тобой — вот только так и не сказал тебе об этом. Думал, ты и сама все понимаешь... но если бы я проводил с тобой столько же времени, сколько тратил на уход за машиной, то, наверное, удосужился бы сказать все, что хотел...

Все эти годы, колеся по дорогам, я знал, что твои молитвы летят вслед за мной. Но сейчас они оказались бессильны. Я ранен, и это паршиво. Я проехал последнюю милю в своей жизни, и теперь хочу сказать тебе то, о чем следовало говорить и говорить прежде... но я был слишком занят машиной и работой.

Я думаю обо всех годовщинах и днях рождения, которые ты праздновала без меня... о школьных спектаклях и хоккейных матчах наших детишек, — ты ходила туда одна, потому что я был в дороге. Думаю о ночах, которые ты провела в одиночестве, гадая, где я и что со мной. Думаю обо всех тех случаях, когда я хотел позвонить, чтобы просто сказать тебе несколько ласковых слов, но забывал о своем намерении. Думаю о том, как спокойно мне было, — ведь я знал, что ты ждешь меня дома с детьми.

А семейные застолья, во время которых ты вынуждена была объяснять своим родным, почему я не смог прийти: он меняет масло в моторе; он ищет запасные части; он высыпается, потому что завтра ему очень рано в дорогу... всегда находились какие-то причины, но почему-то сейчас они не кажутся мне уважительными.

Когда мы поженились, ты не умела даже лампочку вкрутить. Через пару лет ты сама ремонтировала печку в метель, пока я ждал свой груз во Флориде. Ты стала неплохим механиком и помогала мне чинить мотор. Ия гордился тобой, когда ты вскочила в кабину моей громадины и сдала назад, не задев клумбу с розами. А помнишь тот случай, когда я вернулся в наш двор и увидел, что ты заснула в своей машине, дожидаясь меня. В два часа ночи или в два часа дня ты всегда казалась мне красивей любой кинозвезды. Кажется, я давно не говорил тебе об этом.

Мне довелось наделать немало ошибок в жизни, но если я когда-то и принял верное решение, это было тогда, когда решил попросить твоей руки. Ты никогда не могла понять, что гонит меня в дорогу. Я тоже не мог этого понять, но таков мой жизненный путь, и ты согласилась пройти его вместе со мной. В хорошие времена и в плохие ты всегда была рядом. Я люблю тебя, милая, и люблю наших детишек. Мое тело сейчас болит, но еще больше болит душа. В конце моего пути тебя рядом нет. Впервые со времени нашего знакомства я по-настоящему одинок, и от этого мне страшно. Ты так нужна мне, но мои слова запоздали.

Забавно, но сейчас у меня осталась только машина. Чертова машина, так долго рулившая нашей жизнью. Искореженная железка, в которой и с которой я прожил столько лет. Но она не ответит на мою любовь взаимностью. Лишь ты делала это.

Нас разделяет тысяча миль, но ты — рядом. Я вижу твое лицо, чувствую твою любовь, и меня страшит этот последний отрезок пути, который мне предстоит пройти в одиночестве. Скажи детям, что я их очень люблю... и не позволяй мальчишкам зарабатывать себе на жизнь баранкой. Вот, пожалуй, и все, родная. Боже, как я тебя люблю! Береги себя и помни, что я всегда любил тебя больше всего на свете. Я просто забывал тебе об этом сказать.

Я люблю тебя.

Билл

Руд Кенделл Прислала Валери Тешима

 

ВО ИМЯ ДЕТЕЙ

Семнадцатилетний Майк Эмме ездил на «форде мустанг» 1967 года. Он нашел эту машину брошенной на пустыре в Колорадо — на ней не ездили уже несколько лет. Майк купил ее, отремонтировал и покрасил в ярко-желтый цвет. Учился Майк очень хорошо и, кроме того, был отзывчивым юношей. Всем казалось, что парня ждет будущее столь же яркое, как и его машина. Друзья называли его «Майк Мустанг».

Оставленная Майком записка гласила: «Жаль, что я не научился ненавидеть. Ии в чем себя не вините. Мама, папа, я вас люблю. Помните, что я всегда буду с вами».

И подпись: «С любовью, Майк. 11:45».

Летняя любовь Майка закончилась внезапно: 23 августа его девушка обручилась с другим. А 8 сентября Майк совершил поступок, глубоко потрясший всех, кто его знал, — он уселся на переднее сиденье своего желтого «мустанга», закрыл дверь и застрелился. В 11:52 его родители Дар и Дэйл Эмме, а также брат Виктор заехали во двор и припарковались позади ярко-желтого «мустанга»... они опоздали на семь минут.

На следующий день возле дома Эмме стали собираться подростки в футболках с надписью «В ПАМЯТЬ О МАЙКЕ ЭММЕ» поверх изображения ярко-желтого «мустанга». (Футболки изготовил вместе со своей мамой лучший друг Майка Джарод.)

На поминках люди рассказывали удивительные истории о погибшем юноше, и эти рассказы не иссякали много дней. Большая часть историй были новостью для семьи Эмме. Иногда речь шла о младших классах, когда мальчик делился своими обедами с бедными детьми или отдавал карманные деньги в благотворительные фонды.

Вскоре после похорон родителям Майка позвонила незнакомка и рассказала, как однажды ночью сломалась ее машина и она с двумя маленькими детьми застряла посреди пустынной дороги. Майк притормозил рядом с ними, показал права, заверяя их в том, что не причинит им вреда, починил сломавшуюся машину и вдобавок проводил до дома.

Одноклассник Майка рассказал им, как их сын отменил заказ на новую коробку передач для своего «мустанга», купил две подержанные коробки передач и одну отдал ему, чтобы он тоже мог починить свою машину.

Потом пришла девушка и поведала, что благодаря Майку она смогла пойти на выпускной бал. Майк узнал, что у нее нет денег на вечернее платье, и заплатил за наряд, который она нашла в магазине подержанной одежды.

Когда Майку было четырнадцать лет, его племянница стала инвалидом. Майк научился менять трахеотомическую трубку, делать искусственное дыхание, массаж сердца и вдобавок выучил язык глухонемых, чтобы вместе с девочкой петь песни, поскольку трахеотомическая трубка не позволяла ей говорить. Больше всего им нравилась песня «Бог сморит на нас издали». Майк всегда был готов подарить людям радость, протянуть руку помощи и обнять в утешение.

Вскоре в доме Эмме стала регулярно собираться молодежь. Юноши и девушки приходили помянуть друга и утешить его семью. Кроме того, они обсуждали проблему самоубийств среди подростков. Оказывается, чаще всего самоубийством кончают одаренные дети (с высоким IQ). Самоубийство — шестая по распространенности причина смерти детей от 5 до 14- лет и третья — среди молодых людей от 15 до 24. Ежегодно самоубийство совершают 7000 детей от.10 до 19 лет, и сейчас эта беда превращается в самую настоящую эпидемию даже в начальной школе. Ученые сравнили обстоятельства жизни подростков без явных психических расстройств, которые совершили самоубийство, с обстоятельствами жизни таких же подростков, не совершивших этого шага. Обнаружилось лишь одно различие: наличие заряженного оружия дома.

Когда ребята задумались, что они могут сделать для предотвращения этой беды, кто-то из них посмотрел на ярко-желтый «мустанг», изображенный на футболках. Так родился проект «Желтая лента». Друг семьи Эмме Линда Бауэлс купила большую катушку желтой ленты и распечатала карточки размером с визитки, на которых была инструкция:

 

ПРОЕКТ «ЖЕЛТАЯ ЛЕНТА»

С любовью и в память о Майкле Эмме

ЭТА ЛЕНТОЧКА - СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ, она — свидетельство того, что есть люди, которым ты не безразличен; люди, готовые тебе помочь. Если ты (или кто-то другой) оказался в беде и не знаешь, где искать помощи, приди с этой ленточкой (или любой другой желтой ленточкой, значком и т. д.) к психологу, учителю, священнику, отцу, матери, другу и скажи:

МНЕ НУЖНО ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ МОЕЙ ЖЕЛТОЙ ЛЕНТОЙ.

 

Собравшись в гостиной семьи Эмме, друзья Майка прикрепляли булавками карточки к желтым лентам и вспоминали веселые и грустные истории из жизни своего друга.

Они сложили пять сотен ленточек в корзину и принесли на поминальную службу. К концу службы корзина была пуста — 500 ленточек с карточками-инструкциями начали свою миссию спасения детей от самоубийства. Лишь за первые несколько недель проект «Желтая лента» помог предотвратить три детских самоубийства (это только то, о чем мы знаем наверняка), и вскоре его поддержали все средние школы штата Колорадо. С тех пор это движение набирает силу.

Тия Александер

 

ПОСЛЕДНИЙ ТАНЕЦ

Одной из моих главных домашних обязанностей в детстве был сбор дров. Мы с папой регулярно ходили в лес рубить и пилить сухие деревья. Это настоящая мужская работа. Я чувствовал, что мы — могучие лесорубы, делающие свое дело, чтобы согреть свои дома и своих женщин. Там я учился быть добытчиком. Прекрасное чувство! Иногда, подзадоривая меня, папа говорил, что я не смогу разрубить старый узловатый ствол, допустим, пятьюста ударами. Как же я старался! В большинстве случаев у меня получалось... думаю, отец специально называл число ударов с запасом: ему нравилось видеть радость и гордость на моем лице, когда с последним могучим ударом (четыреста девяносто девятым) ствол наконец разваливался пополам. Потом с сопливыми от холода носами мы тащили санки с дровами домой, предвкушая сытный обед и тепло очага.

Когда я учился в первом классе, мы с папой частенько вместе смотрели по вторникам вестерны: Уайетт Эрп, Шайен, Маверик и Сахарная Голова... Папа убеждал меня, что знавал этих персонажей лично. И я ему верил — ведь он всегда мог предсказать дальнейшее развитие событий фильма. До чего же я им гордился: мой папа — настоящий ковбой, объехавший все прерии верхом на скакуне бок о бок с настоящими героями! Когда я рассказывал об этом одноклассникам, ребята смеялись, — дескать, твой отец тебя дурачит. Защищая его честь, я затевал драки, и однажды меня весьма здорово поколотили. Увидев мои порванные штаны и разбитую губу, учительница стала допытываться, что произошло. Слово за слово... в общем, папе пришлось сказать мне правду. Стоит ли говорить, что я был страшно разочарован... но любить его меньше не стал.

Когда мне было лет тринадцать, отец увлекся гольфом и я стал его кадди. Время от времени он позволял мне ударить по мячу. В результате я влюбился в эту игру и со временем научился неплохо играть. Иногда папа брал в гольф-клуб двух своих приятелей, и мы играли два на два. Когда мы с отцом выигрывали, я был на седьмом небе, потому что мы — команда.

Больше всего на свете папа с мамой любили танцы (хотя нет, на первом месте у них все-таки были мы, дети, а танцы — на втором). Другие танцоры прозвали маму с папой Марвином и Макси- ной — «М&М», великая парочка танцплощадки.

Когда родители танцевали, на их лицах светились улыбки. Мы с сестрами, Нэнси и Джулией, тоже не пропускали ни одной свадьбы — непременно ходили поплясать. То-то веселья было!

Так повелось, что по воскресеньям после церкви мы с отцом всегда готовили завтрак. Пока варилась овсянка с изюмом, мы вдвоем отбивали чечетку на полу, который мама перед этим полировала до блеска. Но она никогда не жаловалась.

По мере того как я становился старше, мы постепенно отдалялись друг от друга. В старших классах я все больше времени тратил на внеклассную деятельность и дружил в основном со спортсменами и музыкантами — мы участвовали в соревнованиях, играли в школьной группе и бегали за девочками. Помню, как обидно мне было, когда отец начал работать по вечерам и больше не мог приходить на мои концерты и соревнования. Я сердился: «Ты еще меня узнаешь! Я все равно буду лучшим, даже несмотря на то, что тебя рядом нет». В конце концов я стал капитаном команд по хоккею и гольфу, но папа все равно не пришел ни на одну из моих игр. Мне казалось, что, лишенный отцовского внимания, я вынужден в одиночку вступать в суровое противоборство с жестоким миром. Папа был нужен мне. Неужели он этого не понимал?

Со временем выпивка стала для меня неотъемлемой частью общения. Теперь папа казался мне уже не героем, а просто одним из многих людей, которые не способны понять мои чувства и трудности. Иногда, немного выпив во время совместных застолий, мы с ним как будто становились чуть ближе друг другу, и все же прежние чувства больше не возвращались. С тех пор как мне исполнилось пятнадцать, мы ни разу не сказали, что любим друг друга. Целых одиннадцать лет!

А потом грянуло... Однажды, когда мы с отцом собирались на работу, я заметил шишку на его горле и спросил:

— Пап, что это?

— Не знаю. Пойду сегодня к врачу, спрошу, — ответил он.

Тем утром я впервые увидел папу испуганным. Врачи диагностировали рак, и в течение следующих месяцев я день за днем наблюдал, как он понемногу умирает. Происходящее плохо умещалось у него в голове — отец привык думать, что у него безупречное здоровье. Было тяжко наблюдать, как семьдесят пять килограммов его мышц истаивают до пятидесяти двух килограммов кожи и костей. Я пытался с ним сблизиться, но папа был слишком погружен в свои мысли, чтобы думать обо мне и о наших чувствах друг к другу.

Так было вплоть до рождественской ночи. Тем вечером я приехал к отцу в больницу и встретил там маму с сестрами, которые пробыли у него весь день. Я остался присматривать за папой, отпустив их домой отдохнуть. Когда я вошел в палату, он спал. Я сел в кресло возле его кровати. Время от времени папа просыпался, но был настолько слаб, что я едва слышал его речь. Приблизительно в полдвенадцатого меня начало клонить в сон, и я улегся на стоявшую в палате кушетку. Меня разбудил папин голос:

— Рик! Рик!

Привстав с кушетки, я увидел, что папа сидит на кровати; в его глазах светилась решимость.

— Хочу танцевать. Танцевать сейчас же, — заявил он.

Поначалу я не знал, что делать, но папа настаивал:

— Я хочу танцевать. Сынок, пожалуйста, давай потанцуем.

Я подошел к его кровати, склонился к нему и спросил:

— Ты хочешь станцевать со мной, папа?

Это было чудо. Мне почти не пришлось помогать ему встать с кровати. Должно быть, Сам Бог вдохнул в него силы. Взявшись за руки и приобняв друг друга, мы закружились в танце по палате.

Еще ни один писатель не нашел слов, которыми можно было бы описать то, что тогда происходило между нами. Казалось, в те мгновения вместилась вся наша жизнь. Чечетка, охота, рыбалка, гольф — мы заново переживали все это. Времени не существовало. Нам не нужен был проигрыватель или радио, потому что в нас самих звучали все мелодии мира — и те, что были написаны прежде, и те, которые людям еще предстоит создать.

Маленькая больничная палата стала для нас просторнее любого танцевального зала. Папины глаза озарились печальной радостью. Мы танцевали, танцевали, и наши глаза были полны слез. Ведь мы прощались!

Потом я помог отцу добраться до постели, потому что сил у него не осталось совсем. Крепко пожав мою руку, он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Спасибо, сынок. Я рад, что ты оказался рядом со мной сегодня. Это очень, очень много для меня значит.

Он умер на следующее утро, на Рождество.

Тот последний танец был Божьим подарком нам на праздник — дар счастья и мудрости, дар понимания того, сколь велика может быть отцовская и сыновья любовь.

Папа, знай, я люблю тебя и с нетерпением жду того дня, когда мы станцуем с тобой на балу у Господа.

Рик Неллес

 

МОЙ ПАПА

Отец умер, когда мне было три года. Когда мне исполнилось семь, моя мама опять вышла замуж, и я стала самой счастливой девочкой в мире. Дело в том, что я сама выбрала себе нового папу. Вскоре после того, как мама начала встречаться с этим человеком, я объявила:

— То, что нужно. Берем.

Во время венчания я выполняла церемониальную роль «держательницы букета». И это уже само по себе замечательно! Многие ли могут похвастаться тем, что были на свадьбе собственных родителей (и при этом ходили своими ногами)?

Мой новый папа очень гордился нашей семьей (два года спустя у меня появилась сестричка). Даже малознакомые люди не раз говорили маме:

— Чарли с тобой и детьми всегда выглядит таким гордым.

И это не было показухой. Он действительно гордился нашим умом, нашими убеждениями, нашим здравомыслием, нашей любовью к людям (и еще моей очаровательной улыбкой).

Незадолго до того, как мне исполнилось семнадцать, случилось ужасное. Папа заболел. После обследования, длившегося несколько дней, врачи так и не смогли поставить ему диагноз.

— Если мы ничего не можем найти, значит, с этим человеком все в порядке, — заявили они и сказали, что папа может возвращаться на работу.

На следующий день отец пришел с работы в слезах. Тогда мы узнали, что он смертельно болен. Я прежде никогда не видела, чтобы папа плакал. Он считал, что слезы — признак слабости (из- за этого мы с ним составляли очень интересную пару, ибо я под влиянием подростковых гормональных бурь плакала по любому поводу). Вскоре папу положили в больницу. У него диагностировали рак поджелудочной железы. Врачи сказали, что он может умереть со дня на день. Но мы знали, что у него есть еще не меньше трех недель. Дело в том, что через неделю был день рождения моей сестры, а через три — мой день рождения. И папа собирался противостоять смерти — моля Господа дать ему силы по меньшей мере до этого срока. Он не позволил бы, чтобы у кого-то из нас до конца жизни остались такие ужасные воспоминания о дне рождения.

Тот факт, что жизнь продолжается вопреки всему, наиболее очевиден тогда, когда кто-нибудь умирает. Папа отчаянно хотел, чтобы мы, несмотря на его состояние, жили своей жизнью. А мы отчаянно хотели, чтобы в нашей жизни участвовал и он. Нам удалось найти компромиссное решение: мы занимались своими обычными делами и папа принимал в них участие, даже оставаясь в больнице.

После одного из наших ежедневных посещений вслед за нами в коридор вышел папин сосед по палате и сказал маме:

— Чарли всегда так спокоен, когда вы приходите. Вы, верно, и не представляете себе, как ему больно. Он прилагает огромные усилия, чтобы скрывать свои мучения.

— Я знаю, что он прячет боль, — ответила мама. — Такой уж он есть. Чарли не хочет причинять нам страдания и понимает, как тяжело нам было бы, покажи он свои муки.

На День матери мы притащили все свои подарки в больницу. Папа встретил нас внизу, в вестибюле (моя сестричка была слишком мала и ее не пускали в палату). Я купила отдельный подарок, чтобы он мог преподнести его маме. И у нас получился прекрасный праздник!

На следующей неделе был день рождения сестрички. Папа слишком плохо себя чувствовал, чтобы спуститься, и потому мы принесли торт и подарки к нему на этаж.

А еще через неделю у меня состоялся выпускной бал. Сфотографировавшись дома, мы отправились в больницу. Да-да, я прошествовала по больничным коридорам в вечернем убранстве и в юбке с кринолином (которая едва поместилась в лифт). Мне было немного неловко, но, как только я увидела выражение папиного лица, мое смущение улетучилось. Ведь он так долго ждал того момента, когда его дочурка впервые наденет бальное платье!

Потом настал черед выступления танцевального коллектива, в котором занималась сестричка. За день до концерта у малышей была генеральная репетиция в костюмах. Нужно ли говорить, что после репетиции мы опять-таки отправились в больницу и сестренка станцевала для отца в своем дивном наряде. Папа смотрел на нее с улыбкой — несмотря на то, что у него мучительно болела голова от нашего шума и гама.

Наконец настал мой день рождения. Папа не мог выйти к нам, поэтому мы потихоньку протащили сестренку к нему в палату. Медсестры, спасибо им огромное, демонстративно смотрели в другую сторону. Вот и еще один праздник! Но папа был уже совсем плох. Ему давно пора было уйти, и он держался из последних сил. Вечером нам позвонили из больницы. Состояние отца стало критическим. Несколько дней спустя он умер.

Один из самых тяжелых уроков смерти состоит в том, что жизнь все равно продолжается. Папа всегда говорил: мы должны жить в полную силу. До самого конца он беспокоился о нас и гордился нами. Какова была его последняя просьба? Чтобы мы похоронили его с семейной фотографией в кармане.

Келли Дж. Уоткинс