Бойся данайцев, дары приносящих

 

В 2010 г. в издательстве «Нестор‑История» (по программе «Кантемир»: «Благодарная Молдавия ‑ братскому народу России») вышла опять же старая‑новая книга Клейна «Трудно быть Клейном: Автобиография в монологах и диалогах». Старая‑новая потому, что состоит из фрагментов его переписки с учениками, российскими и зарубежными коллегами, прежних интервью и книг, а также небольших вкраплений из свежих воспоминаний и комментариев автора. И суть этого многостраничного труда недвусмысленно выражена в названии, которое, чего и не думает скрывать Клейн, стоит в прямой связи с названием повести фантастов Стругацких «Трудно быть богом». И перед нами действительно предстает бог, бог науки (археологической, антропологической, филологической и прочих наук), следовательно, сама Истина.

 

Как презентуют его издательство и как говорится во многих местах книги, Клейн ‑ это всемирно известный археолог, антрополог, которого на Западе именуют «легендарным археологом Европы», а ученики ‑ «великим ученым», это универсал, работавший в ведущих университетах мира ‑ Берлинском, Венском, Кембриджском, Копенгагенском, Даремском и др. Да он и сам нисколько не скромничает и постоянно, не без кокетства, нахваливает себя: «Вот я сейчас заканчиваю историю мировой археологической мысли. Я точно знаю, что ее никто, кроме меня, в России сейчас написать не сможет. Она первая за всю историю. Не было в России такой книги, ни до революции, ни после.

И сейчас бы не было, если бы я не сделал. Вот я ее и делаю»[85]. Впрочем, у каждого имеются свои слабости, понятные и простительные. Есть они и у великих людей. И можно только искренне порадоваться за соотечественника, через многие тяготы пришедшего к славе, признанию, и выразить не менее искреннее сочувствие по поводу невзгод, выпавших на его долю.

 

Но не об этом речь. А о том, как трактует в этой книге Клейн, т. е. сама Истина, роль Ломоносова и антинорманистов в историографии. А Истина, вызывающая у читателя большую симпатию уже рассказами о своей принципиальности в вопросах науки, за которую якобы и отсидела в 1981‑1982 гг. (и в чем повинен академик Б.А. Рыбаков и зав. отделом науки ЦК КПСС член‑корреспондент Академии наук СССР С.П.Трапезников, который помог «академику Рыбакову и его школе ‑ убрать из археологической науки того, кто доставляет беспокойство» ‑ кандидата исторических наук Клейна[86]), в очередной раз четко высказала мнение о противоположном лагере. И которое будет воспринято его почитателями опять же без всякого сомнения: ведь Сам Клейн сказал.

А сказал он, приводя выдержки из своих работ 1990‑х и 2000‑х гг., с повторением всех их ошибок и неправд, во‑первых, что Байер, Миллер, Шлецер в начале русской истории «открыли значительное участие скандинавских германцев (норманнов) в создании русского государства. Против них ополчился Ломоносов и несколько его приспешников», которые «добились запрета печатать диссертацию Миллера, лишили его звания академика. О Шлецере, который ввел в науку понятие внутренней критики источника и издал основную русскую летопись, Ломоносов писал: "Из сего видно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древностях такая допущенная в них скотина". Шлецер был вытеснен из России. Ломоносов написал совершенно фантастическую, но лестную для России историю, которая очень превозносилась в сталинские времена». После чего археолог так тактично резюмирует: «Конфликт был тот же, что у австралийских аборигенов с археологами. Причем, российские аборигены были гораздо более самостоятельные, властные и ученые, чем в Австралии, а у немецких академиков действительно была некоторая доля национального чванства. Тем не менее нам теперь издалека очень хорошо видно, что эти академики блюли пользу науки, а Ломоносов мешал ей».

И сам стремясь блюсти пользу науки, Клейн повторяет, что «я с иронией описываю потуги Миллера и критикую их за вполне вероятную психологическую подоплеку ‑ национальную спесь, но отмечаю его приверженность фактам. Я с подчеркнутой симпатией излагаю крикливые ультрапатриотические эскапады Ломоносова, но отмечаю их безосновательность. То же и с отношением к Погодину и Костомарову», что антинорманизм есть «сугубая специфике России», уходящая корнями в тот «комплекс неполноценности, который является истинной основой распространенных у нас ксенофобии» и т.д., говорит о «предвзятости», «шовинистической ангажированности» и «критиканской фразеологии» антинорманистов[87]. Во‑вторых, иная, конечно, тональность у Клейна в разговоре о своем: о семинаре, о «варяжской (норманской) баталии», ставшей третьим этапом «многовекового спора о варягах». С добавлением новых откровенностей, которые дополнительно характеризуют «советский антинорманизм» и показывают, как автору удалось его спокойно одурачить. Так, вспоминая «дискуссию» 1965 г., он пишет, что «нельзя было объявить себя сходу норманистом». И чтобы никто его в том не обвинил, Клейн лишь изменил (сузил) понятие норманизм: «...Объяснение успешных норманских захватов их расовой природой ‑ это был бы норманизм, а признание самих фактов таких завоеваний и влияний ‑ не норманизм». В связи с чем это понятие «не налезало на меня и других исследователей, желающих свободно и объективно трактовать факты», и «позволяло отвести антинорманистские обвинения от многих научных положений...»[88].

 

Произнося правильные слова, которые найдут поддержку и у исследователей, и у любителей русских древностей, что беспристрастность ‑ это принцип ученого, что «историк ‑ как судья, должен все взвешивать»[89], Клейн очень пристрастен и потому очень плохо взвешивает: скандинавских вещей у него на Руси пруд пруди, хоть отправляй на экспорт, западнославянских же огромный дефицит. Так, по его словам, археологические находки лишили гипотезу Ломоносова и других «малейшей правдоподобности: типично скандинавские вещи и обряды IX‑X вв. открыты на обширном пространстве от Старой Ладоги до Киева: застежки‑фибулы, шейные гривны с подвесками в виде молоточков Тора, погребения в ладье, "умерщвленные" (согнутые) мечи и т. п. А западнославянских вещей почти нет...».

Как‑то сразу вспоминаются весьма схожие слова историка Р.Г.Скрынникова, сказанные в 1999 г. с использованием другого, не менее важного для норманистов источника их «аргументов», при этом по оплошности проговорившегося, как можно позавчерашними норманистскими «щами» бесконечно пичкать читателя: «На обширном пространстве от Ладоги до днепровских порогов множество мест и пунктов носили скандинавские названия. Однако в целом следы материальной культуры норманнов в Восточной Европе немногочисленны и неглубоки. Объясняется это тем, что руссы не строили укреплений и пользовались услугами ремесленников из местного населения или добывали необходимые продукты на войне. Со временем следы норманнской культуры окончательно исчезли под мощным слоем славянской культуры»[90] (а так можно обосновывать любой этнос варягов и руси, даже внеземной).

 

Как Шлецер прекрасно понимая, что из одних лишь слов приличествующую науке одежонку для норманизма не сошьешь, Клейн антинорманизму ‑ Ломоносову и «его приспешникам», в целом всем, по его характеристике, «ультрапатриотам» ‑ методично и искусно «шьет» очень большое и очень страшное политическое дело, своего рода «Нюрнберг», наметки которого были им сделаны еще полвека назад. И этот приговор, а он уже зачитывался обвинителем в 2006 г. со страниц «Новой газеты» и журнала «Звезда», заключается в том, что Россия вступила на путь, «который прошла побежденная ею Германия» ‑ на «путь нацизма» (или «вползание в яму нацизма»).

Находя тому якобы параллели и признаки, проиллюстрированные для непонятливых рассказом антирусского анекдота, а также говоря, что «в нашей стране все больше, все шире и все ярче разгорается пожар межнациональных столкновений и расистской ненависти», что «народ в массе симпатизирует убийцам инородцев... готов к погромам инородцев (нужна только искра) и к принятию расовых законов...» и что уже президент провозглашает «официальное приветствие русских нацистов»: «Слава России», Клейн резюмирует: «Выдвигая лозунг "Россия для русских", ратуя за сепаратизм, за национальную изоляцию, за устранение иностранцев и инородцев, наши ультрапатриоты на деле разрушают основную победоносную традицию русского народа, подрывают перспективы его роста и базу его величия», и что «наш Гитлер уже пишет свою «Майн кампф» и составляет списки для расстрелов. И концлагеря готовы ‑ ждут поступления колонн политзэков». Свой «Диагноз», а так называется этот раздел книги, Клейн завершает по театральному, словно герой, чем‑нибудь пронзенный и долго перед этим певший (говоривший) со сцены в зал: «Мне предстоит умереть. Но я хотел бы умереть в сознании, что страна будет жить счастливо и достойно»[91].

 

Лев Самуилович, живите долго‑долго. И, разумеется, счастливо и достойно. Только не занимайтесь привычным для Вас делом ‑ созданием исторических и политических фальсификаций, и не обвиняйте русский народ ‑ народ‑победитель германского нацизма ‑ в нацизме, который готовил этому народу либо поголовное истребление, либо расовое истощение ‑ сохранение «в живых лишь примитивных и недееспособных особей» (такую задачу ставила «Памятная записка», приложенная к «Генеральному плану "Ост"»)[92]. Не берите такой грех на душу и не действуйте по рецепту одного печально известного нацистского «спеца» по оболваниванию: ври больше, что‑нибудь да останется. Потому что не было и никогда не будет фашизма в России. Не тот менталитет.

И по каким‑то отморозкам, которые убивают не только нерусских и людей неславянской внешности, но и русских, и людей славянской внешности, нельзя марать весь народ, да еще обвинять его в симпатии к «убийцам инородцев». Убийцы они и есть убийцы, какими бы они словами и лозунгами ‑ по форме и звучанию даже самыми патриотичными ‑ не прикрывали свои злодеяния, и к какому бы роду‑племени они бы не принадлежали. И подлежат эти псевдопатриоты, дискредитирующие и Россию, и русский народ, и патриотизм, самому суровому наказанию. А русский народ не несет в себе бацилл расизма и нацизма, на почве которых вырастает фашизм. Как подчеркивал мельком упомянутый Вами знаменитый Н.Н. Миклухо‑Маклай, характеризуя ситуацию XIX в. в Европе, охваченной идеями расизма и социал‑дарвинизма, «Россия ‑ единственная европейская страна, которая хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла полигенизм (т. е. учение о разном происхождении и, следовательно, неравенстве рас) даже на полицейском уровне. В России полигенисты не могут найти себе союзников, так как их взгляды противны русскому духу»[93].

 

По той же причине ‑ противности русскому духу ‑ в русском сознании никогда не было и не никогда будет нацистской идеи о «способных» или «неспособных» создавать государства народах. По той же причине русские никогда не уничтожали нерусских, не загоняли их в резервации и не сгоняли их с родной земли (действия грузин Сталина и Берии к характеру русского народа, понятно, не имеют никакого отношения). По той же причине в русском народе, который изначально сложился как полиэтническая общность, нет психологии «нации господ». Изначально многонациональным было и наше государство, в рамках которого около двухсот народов смогли сохраниться и сохранить свою самобытность, свою культуру и свой язык (а большинство из них добровольно вошло в состав России, и таких примеров мировая история не знает).

И лишь только в существовании многонационального Российского государства лежит залог будущего всех его граждан: и русских, и нерусских, и православных, и неправославных. Поэтому, не следует его раскачивать и натравлять народы друг на друга. А Вы, Лев Самуилович, именно так и поступаете (искренне надеюсь, что невольно), когда говорите, а получается, провоцируете и науськиваете, что русский народ «готов к погромам инородцев (нужна только искра)» и что «в границах России еще осталось немало других народов ‑ население автономных республик ‑ Татарии, Башкирии, Мордовии, Чувашии, Бурятии, Калмыкии, Коми, Мари и многих других. Что их народы тоже вкусили от суверенитета и так просто это приобретение не отдадут, что они с большой тревогой смотрят на те русские силы, которые жаждут во всей Федерации установить режим "Россия для русских"»[94].

Но сил таких нет. Если, конечно, их искусственно не взращивать и не лелеять. Чтобы потом, используя пугало «русского фашизма», но в котором не будет ничего русского, противопоставить русским ‑ пример Югославии свеж в памяти ‑ «население автономных республик», на помощь которым сразу же подтянутся зарубежные охотники членить Россию, согласно «теории апельсина» П.Рербаха, по национальностям, как апельсин по долькам. А затем, решив «русский вопрос», они примутся, за такое же решение вопросов «населения автономных республик», освобождая от всех нас ‑ русских, татар, башкир, мордвы, чуваш, бурятов, калмыков, марийцев и «многих других» ‑ наши же земли и наши же природные богатства. Освобождать для более «достойных».

 

Один известнейший параноик ‑ Гитлер ‑ уже рвался к нам за своим «Lebensraum». А он, кстати сказать, был норманистом и посредством норманизма идеологически обосновывал «Drang nach Osten» ‑ агрессию против нашей с Вами Родины, Лев Самуилович. Как разжигал этот человеконенавистник антирусские настроения в «Майн кампф», «организация русского государственного образования не была результатом государственно‑политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство».

Поэтому, формулировал бесноватый фюрер задачу, обернувшуюся для народов СССР страшными жертвами, «сама судьба как бы хочет указать нам путь своим перстом: вручив участь России большевикам, она лишила русский народ того разума, который породил и до сих пор поддерживал его государственное существование»[95]. Но навязчивая идея Гитлера не умерла вместе с ним 65 лет назад: сегодня на Западе раздаются голоса бывших очень высокопоставленных чиновников, негодующих и чуть ли не впадающих в истерику, что Сибирь принадлежит только России. Ибо, уверяют они, взывая исправить такую вопиющую историческую несправедливость, наша Сибирь должна принадлежать всему мировому сообществу Пока ‑ это прививка такой идеи сознанию последнего. Со временем ‑ по мере назревания политических, экономических, энергетических, экологических и иных проблем, которые резко снизят привычный для их граждан уровень жизни, к этому хору могут присоединиться голоса реальных политиков. И тогда мы вновь услышим, что что‑то для них и для их ценностей ‑ это «über alles». И это «über alles» может указать на Россию, как на источник всех этих проблем.

И никто, Лев Самуилович, не жаждет «установить режим "Россия для русских"». Россия для всех россиян ‑ Родина‑мать, у которой нет пасынков и падчериц. Все они для нее ‑ родные дети. И все они жаждут, если вспомнить слова‑наказ П.А.Столыпина, не «великих потрясений», а «Великой России», России процветающей, в которой все будут жить действительно достойно и счастливо. Сказанное, конечно, не означает, что среди русских нет негодяев (в семье не без урода), готовых назваться нацистами и даже быть таковыми. Но способны они это сделать не в силу генетической и исторической предопределенности, т. к. ее нет, а лишь по чьей‑то подсказке и под чьим‑то умелым руководством, спекулирующим на многом, в том числе и на благородном чувстве патриотизма.

 

Вот с этими беспринципными политическими структурами ‑ а они и «за бугром», и у нас под боком, но в том и другом случае не имеющими отношения ни к русскому народу, ни к интересам России и ее многонационального населения ‑ и следует всем нам бороться. Как боролись и победили наши отцы и деды в 1945 году. За что и погибли многие из них в самом цветущем возрасте. И лежат они, миллионы сынов и дочерей России, в могилах вместе, сделав одно общее дело, спасшие мир от нацизма. Лежат разные по национальностям и разные по религиям. Но по этим признакам их никто не делит ‑ для всего человечества они есть русские солдаты. И сами себя они в боях и военных невзгодах не делили. Поэтому и победили и под Москвой, и под Сталинградом, и под Берлином. И мы одолеем любую напасть. Какой бы она не была. Обязательно, потому что вместе, потому что русско‑татарско‑башкирско‑ мордовско‑чувашско‑бурятско...‑многонационально‑разноликий народ России от побед не отвык.

 

Примечания:

85. Клейн Л.С. Трудно быть Клейном. С. 7‑ 12, 102, 190, 212, 232‑233, 260, 277, 287‑ 288, 453, 472, 475, 500, 619‑620 и др.

86. Там же. С. 158, 324, 332, 386.

87. Там же. С. 136‑138,614.

88. Там же. С. 135, 137‑147, 158, 250, 357, 497‑498, 582‑589, 620.

89. Там же. С. 433, 599.

90. Там же. С. 249; Скрынников Р.Г. Русь IX‑XVII века. С. 17‑18.

91. Клейн Л.С. Трудно быть Клейном. С. 650‑669.

92. Кузьмин А.Г. Мародеры на дорогах истории.‑М., 2005. С. 116.

93. Цит. по: там же. С. 80.

94. Клейн Л.С. Трудно быть Клейном. С. 666.

95. Сахаров А.Н., Фомин В.В. Слово к читателю // Изгнание норманнов из русской истории. С. 16.

 

Петрухин и Мурашова как специалисты по творчеству Ломоносова и варяго‑русскому вопросу

 

В 2002 г. Е.С. Галкина констатировала, что Петрухин «крайне произвольно» интерпретирует исторические источники[96]. Но он также крайне произвольно интерпретирует, в силу тех же причин, что и Клейн ‑ тенденциозности и простого незнания огромной историографии варяго‑русского вопроса, источники историографические, точнее, приписывает им то, чего в них нет. Так, очень странно слышать от него, что Ломоносов был приверженцем этимологической конструкции, отождествлявшей «по созвучию варягов и полабское племя вагров», тогда как историк вообще не упоминает последних (только раз и мимоходом у него в «Древней Российской истории» названа Вагрия). Да и в варягах Ломоносов видел не какой‑то конкретный народ, а общее имя, прилагаемое ко многим западноевропейцам (а его правоту подтверждают источники, включая самые ранние[97]). «Неправедно рассуждает, ‑ объяснял он, а эту мысль затем всемерно поддержал С.М. Соловьев, ‑ кто варяжское имя приписывает одному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем».

И собственно варягов‑русь Ломоносов выводил не из Вагрии и от вагров, а из иного места Балтики. Совершенно справедливо обращая внимание на название устья р. Немана Руса, наш гений заключил, что именно здесь жили варяги‑русь («на восточно‑южном берегу Варяжского моря, при реке Русе, которая от сих варягов русских свое имя имеет...») и что от них Рюрик и был «призван на владение к славянам...» (при этом он указал на наличие русского имени и в других районах балтийского Поморья: «Литва, Жмудь и Подляхия исстари звались Русью, и сие имя не должно производить и начинать от времени пришествия Рурикова к новгородцам, ибо оно широко по восточно‑южным берегам Варяжского моря простиралось от лет давных», Роталия‑ Русия в западной части Эстонии, «россанами» назывались рюгенские славяне)[98]. Не менее странно слышать от Петрухина, что «вагры и варяги уже были отождествлены в сочинении немецкого ученого Фридриха Томаса...», и в чем ему видится «заказной характер». Но о ваграх как варягах говорили ‑ тоже по заказу? ‑ С.Мюнстер с С. Герберштейном за 173 и 168 лет до 1717 г., когда Томас, оспорив мнение о скандинавском происхождении Рюрика, отстаиваемое его земляком Г.Ф. Штибером, вывел его из славянской Вагрии[99].

 

Петрухин, именуя С.А. Гедеонова «любителем российских древностей» («любителем старины»), т.е. непрофессионалом, а мысли Д.И.Иловайского характеризуя как «одиозные» построения, в целом более чем нелестно отзываясь об их «кондовом антинорманизме», тем самым показывает, что он навряд ли читал как их работы, так и работы тех, кто их все же читал и размышлял над ними. Ибо высочайший уровень профессионализма Гедеонова ‑ выпускника историко‑филологического факультета Петербургского университета, крупнейшего знатока ранней русской и европейской истории ‑ особенно подчеркивают отзывы норманистов и особенно тех, кого он критиковал. Так, А.А. Куник увидел в нем решительного противника, «замечательно‑ проницательного критика», который, «кроме того, что строго держится в границах чисто ученой полемики... не слегка берется за дело, а после довольно обширного изучения источников и сочинений своих противников, старается решить вопрос новым способом». В связи с чем ученый, немец по национальности, духу и культуре назвал труд Гедеонова «Отрывки из исследований о варяжском вопросе», опубликованные в 1862‑1863 гг. (в 1876 г. вышло их переработанное и расширенное переиздание «Русь и Варяги»), «в высшей степени замечательным» и прямо признал, что против некоторых его доводов «ничего нельзя возразить».

 

Да еще при этом сказав, что некоторые антинорманисты, «главным образом г. Гедеонов, беспощадно раскрыли слабые стороны норманской школы, которые вызывали противоречие. Само дело от этого только выиграло» (Куник мысль о полезности борьбы норманистов и антинорманистов, как им подчеркивалось, для подлинной науки, т. е. все же не для той, что придумана норманистами, и к которой он пришел благодаря Гедеонову, проводил затем и в частных случаях. Так, в письме к известному специалисту в области южнорусских древностей Ф.К. Вруну от 29 декабря 1870 г. он воскликнул: «was ware die echte Wissenschaft ohne kampf!»). Хотя, как говорил историк в адрес норманизма, «трудно искоренять исторические догмы, коль скоро они перешли по наследству от одного поколения к другому». «Нет сомнения, что норманисты» (а Куник использовал, если привести формулировку Клейна, это «клише советской пропаганды...», и «норманистом» именовал, как уже отмечалось, даже Нестора‑летописца) разбирали, по его словам, «главные свидетельства не с одинаковой обстоятельностью и не без пристрастия» и приписывали скандинавам «такие вещи, в которых последние были совершенно невиновны».

 

И, переходя от слов к делу, сам принялся за «искоренение исторических догм», в 1862 г. заметив в отношении своей монографии «Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen» (Призвание шведских родсов финнами и славянами. Bd. I‑II. ‑ SPb., 1844‑1845), сыгравшей огромную роль в закреплении норманизма в мировой науке и чьи положения повторяют нынешние норманисты, что «я должен теперь первую часть своего сочинения объявить во многих местах несоответствующею современному состоянию науки, да и вторую часть надобно, хоть в меньшей мере, исправить и дополнить». А какое значение придавал книге в момент ее написания и выхода автор, видно из его письма Погодину, в котором он сообщает, что «нарочно» включил в ее состав «те главы, которые посредством обдуманных лингвистических исследований, связанных историческими доказательствами и основанных на твердых принципах сравнительной словено‑нормандской грамматики, направлены к тому, чтобы навсегда защитить оспариваемые положения русской и польской истории от всех лжемудрствований и неточных неграмматических этимологий», и что имена русских князей, «русские» названия днепровских порогов и др., по крайней мере большей частью соответствуют древнесеверным и что во многих из них «чисто шведские звуковые законы явно бросаются в глаза».

 

И эти «чисто шведские звуковые законы» тогда настолько «явно бросались в глаза» Кунику, что он в имени Владимир окончание на мир посчитал заимствованным от гото‑германского и «с высокой долей вероятности» отнес к скандинавам былинного Илью Муромца. Но прошло совсем немного времени, был издан труд Гедеонова, и под его влиянием исследователь, отмежевываясь от тогдашних любителей фамильярничать с русскими древностями, с легкостью фокусника превращавших их в скандинавские, уже решительно заявил: «...Я не принадлежу к крайним норманистам» и «вовсе не думаю норманизировать древнюю Русь...». Под тем же влиянием Куник окончательно убедится в полнейшей невозможности доказать правоту норманизма на историческом поле, что и заставит его обратиться за решением чисто исторического вопроса к той области, где, используя натяжки и подмены, это можно попытаться сделать. И в 1875 г. он резюмировал: «После того как, по крайней мере в русской науке, признано невозможным разрешить варяго‑русский вопрос чисто историческим путем, решение его выпадает на долю лингвистики...»[100].

 

Другой принципиальный оппонент Гедеонова М.П.Погодин также во всеуслышание сказал, что после Г. Эверса у норманской системы не было «такого сильного и опасного противника» как Гедеонов и что его исследование «служит не только достойным дополнением, но и отличным украшением нашей историко‑критической богатой литературы по вопросу о происхождении варягов и руси. Он осмотрел вопрос со всех сторон, переслушал всех свидетелей, сравнил и проверил все показания, много думал о своих заключениях»». И также открыто, как и Куник, признал несостоятельным ряд принципиальных догматов норманской теории. Особенно впечатляюще обрисовал урон, нанесенный Гедеоновым безраздельно господствующему тогда норманизму, и в силу того весьма самодовольному, норманист Н.Ламбин. Гедеонов, подытоживал он в 1874 г., «можно сказать, разгромил эту победоносную доселе теорию... по крайней мере, расшатал ее так, что в прежнем виде она уже не может быть восстановлена». И уже сам, под воздействием критики Гедеонова чуть ли не полностью разочаровавшись в норманской теории (а четырнадцатью годами ранее он называл летописца «первым, древнейшим и самым упорным из скандинавоманов»), вел речь о ее «несостоятельности», что она доходит «до выводов и заключений, явно невозможных, ‑ до крайностей, резко расходящихся с историческою действительностью. И вот почему ею нельзя довольствоваться! Вот почему она вызывала и вызывает протест!».

 

В 1931 г. норманист В.А. Мошин подытоживал, что труд Гедеонова ‑ «одно из самых солидных исследований в этой области, а самое научное и наиболее критическое из всех выступивших против норманизма», что его критика «сильно пошатнула основания норманской терии» и что «беспристрастный исследователь» Гедеонов «похоронил "ультранорманизм" шлецеровского типа», побудив тем самым «ученых к новым наблюдениям над языческой культурой восточных славян, результатом чего явилось создание сложной картины истории русской культуры в ее непрерывном естественном развитии». Да и иностранные норманисты отмечали, например, датчанин В.Томсен, что сочинение Гедеонова, «по крайней мере, производит впечатление серьезной обдуманности и больших познаний...». В 1960 г. и Л.С.Клейн говорил, что «Гедеонов был очень сведущ в лингвистике, и его критические замечания заставили даже лингвиста Куника поколебаться в некоторых скандинавских этимологиях»[101].

В 1904 г. академик А.А. Шахматов, рассуждая о Сказании о призвании варягов, подчеркнул, что «здравая критика, внесенная в понимание его Эверсом, Костомаровым, Гедеоновым, Иловайским и другими, показала всю шаткость основания, на котором строили свое здание норманисты». В 1931 г. Мошин, решительно отвергая распространенное мнение о низкой ценности трудов анти‑ норманистских, констатировал: «Эверса, Костомарова, Юргевича, Антоновича никак нельзя причислять к дилетантам, а, по моему мнению, этот эпитет нельзя приложить и к Иловайскому, филологические доказательства которого действительно слабы, но который в области чисто исторических построений руководился строго научными методами, и доказал свою большую эрудицию в русской истории прекрасным трудом "История России".... Некоторые же открытия Иловайского, осветив по новому различные моменты древнейшей истории Руси, получили всеобщее признание, и заставили даже наиболее упорных его противников внести в свои конструкции необходимые корректуры».

 

Норманиста Мошина, прекрасного знатока историографии варяжского вопроса, ценившего труды предшественников все же не по тому, кто их написал ‑ «свой» (норманист) или «чужой» (антинорманист»), а по качеству доказательной базы pro et contra, заставили высказаться в защиту названных историков, по его словам, «краткие характеристики» этого вопроса, попадающиеся «в учебниках и популярных трудах по русской истории». Не только не дающие, подчеркивал он, «действительной картины его развития, но часто страдающие значительными и вредными ошибками». Такими же значительными и вредными ошибками была полна и та историография, по которой только и получил представление об истории разработки варяго‑русской проблемы археолог Петрухин. Так, в 1983 г. И.П. Шаскольский отозвался о фундаментальном труде Гедеонова «Варяги и Русь», составившем эпоху в науке, очень нелестно: в этом произведении «советский антинорманист» почувствовал «налет дилетантизма». В 1993 г. А.П.Новосельцев вел речь о «посредственности типа Иловайского», «который очень вольно обращался с фактами...», и что теория Гедеонова о тождестве варягов с южнобалтийскими славянами «ни одним серьезным ученым не была принята»[102].

Петрухин, принадлежа, конечно, к «серьезным ученым» и потому выставляя историка Гедеонова непрофессионалом, в 2009 г. обвинил его еще и в подлоге: «Дело доходит до прямых мистификаций: так, Ипатьевской летописи приписывается фраза, повествующая о неких сербских князьях "съ кашуб, от помория Варязкаго, от Старого града за Кгданьском" (Гедеонов 2004: с. 142)». Ибо, по его категоричному тону, «ничего подобного в Ипатьевской летописи нет...». Почему же нет. В Ермолаевском списке Ипатьевской летописи (с. 227 издания 1843 г., и эта страница указана Гедеоновым), отмечено, что польский король Пшемысл II был убит (1296) за смерть своей первой жены Лукерии, которая «бо бе рода князей сербских, с кашуб, от помория Варязкаго». Стараясь дискредитировать антинорманистов всяческими неправдами, Петрухин представляет их не только мистификаторами, но полными невеждами в вопросах, хорошо известных неисторикам, буквально на глазах и без какого‑либо смущения передергивая факты. Так, внушает он, Фомин утверждал на конференции в Эрмитаже в мае 2007 г., что «летопись не знала ничего об Англии, ибо в космографическом введении говорится лишь о Британии (Вретаньи)», и что он при этом игнорирует тот «исторический факт, что сам киевский князь Мстислав носил английское имя Гаральд, будучи сыном английской принцессы‑беженки». Но Фомин, а материалы этой конференции изданы (а Петрухин лично слушал его выступление), лишь заметил, нисколько не касаясь англо‑русских связей XI–XII вв., что земля «Агнянска» ПВЛ указывает не на Англию, которая именуется в летописи «Вротанией», «Вретанией», «Британией», а на южную часть Ютландского полуострова[103] (этот сюжет помещен в самом начале первой части настоящей монографии).

 

Как специалиста‑археолога Петрухина характеризует его «норманско‑хазарская» концепция, в которой псевдоскандинавские погребения в камерах занимают центральное место и через призму которой он несколько десятилетий псевдореконструирует историю Киевской Руси. И эта псевдореконструкция настолько не соответствует источникам, что вызывает протест даже у ученых, не сомневающихся в норманстве варягов. Так, в 2000 г. византинист Г.Г.Литаврин отметил, что Петрухин (а вместе с ним и его соавтор Д.С.Раевский, специалист по скифам и «семантики изобразительного искусства Евразии в древности») несколько преувеличивает роль норманнов на Руси и что он не имеет оснований для вывода о заметном «хазарском компоненте» в русской культуре, т. к. «нет решительно никаких доказательств того, что их влияние на духовную культуру и политическую систему Древней Руси был сколько‑нибудь глубоким и длительным». Но доказательства Петрухину вообще‑то и не нужны. Потому что есть его личное мнение. Его и достаточно. И согласно которому, большие курганы Черниговщины (Черная Могила и Гульбище) насыпаны с соблюдением скандинавских обычаев, а в Черной могиле (60‑е гг. X в.,) всем надлежит видеть, если они, конечно, не хотят прослыть либо всего лишь простыми «любителями старины», либо приверженцами «кондового антинорманизма», захоронение знатного русского дружинника «скандинавского происхождения» («русского феодала варяжского происхождения»), осуществленное небывалым славяно‑норманно‑хазарским сообществом того времени: «славяне, норманны и хазары возвели своему предводителю единый монумент»[104].

 

Большой курган Черная могила вошел в науку как погребальный памятник норманна посредством X. Арбмана. И вошел потому, что шведский археолог отнес ‑ так ему захотелось ‑ к скандинавским мечи, которые являются франкского производства и которые имели самое широкое хождение по всей Европе (они найдены там, где скандинавов никогда не было). Отнес он к скандинавским и два орнаментированных рога‑ритона. Но при этом признав, что орнаментация обеих оправ носит не скандинавский, а восточный характер, что весь остальной погребальный инвентарь, от шлема до одежды, чужд скандинавской материальной культуре, что в кургане не найдено скандинавских женских украшений и что погребенная здесь женщина, видимо, не носила традиционной скандинавской одежды. И все эти допуски и натяжки Арбмана в отношении Черной могилы английский археолог П.Сойер привел в 1962 г. в качестве ярчайшего примера тенденциозной аргументации.

 

Но выдумки Арбмана были приняты Петрухиным (в 2003 г. он представил погребальный комплекс кургана как «настоящую модель Вальхаллы») и приняты, несмотря на то, что в 1960‑1970‑х гг. антрополог Т.И.Алексеева констатировала отсутствие в Черниговском некрополе германских (норманских) особенностей. Да и сам он в 1981 г. отмечал, что Черная Могила и Гульбище, видимо, содержали сожжение в деревянных камерах, что довольно редко встречается в Скандинавии, но обычно для Черниговщины. В 1998 г. В.В.Седов указал, что особенности обрядности Черной Могилы: «предметы вооружения и конского снаряжения на кострище были сложены грудой, остатки кремации с доспехами были собраны с погребального костра и помещены в верхней части кургана ‑ не свойственны скандинавам, но имеют аналогии в других дружинных курганах Черниговской земли»[105].

 

Яркий пример тенденциозной аргументации Петрухин демонстрирует и оценкой вышеупомянутых двух серебряных фибул, открытых в Киевском некрополе. Ибо, несмотря на отмеченный М.К.Каргером факт использования одной из них не по прямому назначению (застежка), а как подвеска‑медальон, несмотря на заключению Т.И.Алексеева о совершенном отсутствии у погребенных в камерах Киева германских черт, несмотря на наличие славянских височных колец «волынского типа», представлявших собой специфический женский племенной убор восточных славянок, он убеждал ив 1981, и в 1995 гг., что эти «фибулы свидетельствуют о скандинавском этносе погребенных» двух киевских знатных дам (и увидел в височных кольцах в их могилах факт отражения процесса ассимиляции норманнок, доказательство их местных связей и принадлежности «к древнерусской крещеной знати»), А в 1998 г. на основе одного ложного заключения Петрухин вывел другое ложное заключение: «придворные дамы Ольги» были скандинавского происхождения. И в 2008 г. он все также говорил о скандинавских дружинных древностях X в. в гнёздовских курганах и Киевском некрополе[106].