Глава третья. «Варяги» иностранных источников

 

Сведения о варягах имеются в греческих и восточных источниках. Они были довольно обстоятельно рассмотрены в работах С.Гедеонова и В.Г. Васильевского. В этих работах сформулированы и вопросы, представляющие интерес в данном случае: кем были варяги и как они соотносятся с норманнами?

Сведения о варягах восточных авторов были впервые собраны в 1823 г. Х.Д.Френом, который прокомментировал и кое‑где поправил их, исходя из норманистских представлений. Позднее к ним обратились Ю. Венелин и С. Гедеонов[93]. Наиболее ранним (ок. 1030) является текст о варягах ал‑Бируни.

Описывая океан, идущий «параллельно с землей саклабов», он отмечает, что «от него отделяется большой залив на севере у саклабов и простирается близко к земле булгар, страны мусульман; они знают его как море варанков, а это народ на его берегу»[94].

По‑видимому, большинство позднейших авторов просто повторяло текст Бируни. Но у отдельных из них сказывается влияние и каких‑то иных источников.

С. Гедеонов резонно акцентировал внимание на том, что во всех арабских известиях Балтийское море называется «Варяжским», т. е. так, как его называли славяне. Норманны называли Балтийское море Ostersalt. «Варягами» (варенгами) же во всех этих источниках именуют народ, живущий по берегам моря. Решительно возразил С. Гедеонов и против необоснованной попытки «исправить» арабский текст автора XIV в. Димашки: «Здесь есть большой залив, который называется морем варенгов. А варенги суть непонятно говорящий народ, который не понимает почти ни одного слова (из того, что им говорят). Они славяне славян»[95]. Френ в этом случае внес конъектуру, «они живут против славян», по существу (как и все норманисты), попросту фальсифицируя источник. Но смысл, конечно, в том, что это высшее или знаменитейшее племя у славян.

 

Разумеется, Димашки необязательно верить. Но он не мог от себя добавить такое утверждение, поскольку в XIV в. на Варяжском море была иная ситуация, да и сталкивались арабы с варягами лишь в IX‑XI вв. Следовательно, он воспроизвел какое‑то традиционное представление. У Димашки имеются и еще два упоминания варягов. В одном случае он напоминает: «Иные утверждают, что... Русское море имеет сообщение с морем варенгов‑ славян», ‑ в другом: Балтийское море ‑ это «море варенгов и славян, и келябиев». С. Гедеонов резонно сопоставил первую фразу с известным путем «из варяг в греки», а во второй видел перечень народов, живущих по берегу моря, и указание помимо варягов и славян еще на колбягов[96]. Варяги, колбяги и славяне, как известно, основные адресаты «Правды», данной Ярославом около 1016 г. новгородцам.

В числе 14 приведенных Френом известий о варягах лишь одно указывает действительно на шведов: это комментарий турецкого географа XVII в. Хаджи‑Хальфа к тексту Ширази (XIII‑XIV вв.). «Аламанское море, ‑ пишет автор XVII в., ‑ называется в наших астрономических и географических книгах морем варенгов. Высокоученый Ширази говорит в своем сочинении... «на берегах оного живет племя рослых, воинственных людей» и под этими варенгами разумеет шведский народ». С. Гедеонов опять‑таки вполне резонно заметил, что автору XVII в. после Тридцатилетней войны, конечно, не с кем было отождествить варягов, кроме рослых и прославленных воинов Густава Адольфа[97].

Ю. Венелин остановил внимание еще на путаном как будто сообщении персидского географа XIV в. Касвини, который Варяжское морс называет еще «Галатским». «На восток» от этого моря Касвини поместил «земли Блид, Бдрия, Буде и часть варягов (варанг), на юг равнины Хард, на западе земли франков»[98]. В данном случае нет необходимости идентифицировать все указанные наименования, явно весьма архаичные. Достаточно отметить факт еще одного названия Балтийского моря: «Галатское». В западных источниках такое название как будто не встречается. Но некоторый след его все‑таки обнаруживается у Бартоломея Английского, о чем будет речь ниже.

 

Таким образом, при всей неопределенности сведений восточных авторов о варягах, они в целом дают ту же картину, что и русские летописи ранней поры. Складывается впечатление, что с норманнами непосредственно арабы вообще не соприкасались и, во всяком случае, их «варанки» ‑ это не норманны или в основном не норманны.

Более всего сведений о варягах содержат византийские источники. И Гедеонов, и Васильевский обратили внимание на тот факт, что название это появляется лишь с XI в., когда варяги выступают в качестве особых наемных отрядов, в частности несут дворцовую охрану. Гедеонов склонен был связывать появление в Византии «варангов» с событиями, описанными в летописи под 980 г., когда Владимир отправил часть наемных варягов в Византию. По мнению Гедеонова, славяноязычных варягов Владимир оставил в Киеве, а германоязычных выслал за пределы страны. Из них‑то и составлялся варяжский корпус в Византии, и был он, по мнению Гедеонова, всегда норманским в отличие от имевшегося там же славяноязычного «русского» корпуса[99]. Васильевский доказывал, что в действительности почти до конца XI в. «варанги» и «росы» в Византии не различались. Он полагал, что в Византии имелась единая варяго‑русская дружина, в этот период славяноязычная, не связанная со Скандинавией. Возникновение этой дружины автор связывал с посылкой Владимиром около 988 г. шеститысячного отряда в помощь Константинополю[100], допуская, впрочем, возможность и более раннего поступления на византийскую службу отдельных варангов.

Васильевский «русь» в конечном счете связывал с готами. Но это уже другой вопрос, к «варягам» непосредственно не относящийся (он будет затронут ниже). В данном случае важен его вывод, что «варяжская» дружина появились в Византии независимо от норманнов и была поначалу варяго‑русской, лишь с конца XI столетия превратившись в варяго‑английскую.

Нет нужды повторять основательный анализ Васильевским всех известий о варягах и руси в византийских источниках. Он в основных чертах не потерял значения до наших дней, а уточнения могут касаться только деталей его общей схемы. Здесь важно установить три момента: 1. Когда проникают в Византию варяги; 2. Когда в варяжскую дружину попадают норманны и 3. Кем считали варягов в Византии, по крайней мере, откуда их выводили.

Судя по русской летописи, путь «из варяг в греки» функционировал, по крайней мере, на протяжении всего X столетия. В начале века Олег совершил поход на Константинополь. И в заключенном договоре предусматривалось поддержание нормальных торговых отношений с Русью, причем выражалась забота и о ранее проживавших в Константинополе русов[101]. (Об этом также речь будет ниже). То же было подтверждено договором Игоря 945 г., причем в летописных текстах, говорящих о руси‑христианах, уточняется, что речь идет о крещеных варягах. Константин Багрянородный в середине X в. дал описание пути, которым русы приходят в Константинополь, и в его рассказе упоминается Русь «ближняя» и «дальняя», или «внешняя»[102]. (Этот сюжет также будет рассмотрен ниже.) В Киеве, видимо, с давних времен была «Варяжская пещера», где,,по версии Печерского патерика, уже в первой половине XI в. возникает монастырь (будущий Печерский). Ниже порогов находился «Варяжский остров». Топонимы явно носили традиционный характер. Все это свидетельствует о том, что в X в. варяги ходили в Византию. «Из грек», по преданию, вышли варяги отец и сын, убитые в Киеве в 983 г. Другое дело, что в X в. в Византии их как будто называли «росами».

Прямое указание на вступление первого норманна в дружину варангов в Константинополе имеется в Лаксдальской саге (Саге о людях из Лососьей Долины). Сагу датируют временем между 1230‑1260 гг., и восходит она как к устной, так и письменной традиции более раннего времени. Вот этот текст: «И после того, как Болли пробыл одну зиму в Дании, отправляется он в дальние страны и не останавливается, пока не прибыл в Миклагард (Византию. ‑ А.К.). Пробыв там недолго, он поступил в отряд варягов (варангов. ‑ А.К); мы не слышали рассказов о том, чтобы кто‑нибудь из норманнов поступил на службу к конунгу Гарда (Константинополя. ‑ А.К.) до Болли, сына Болли. Пробыл он в Миклагарде много лет и считался храбрейшим мужем во всякой опасности и всегда шел возле тех, кто был впереди всех. Варяги очень ценили Болли, когда он был в Миклагарде»[103].

Время поступления Болли Боллисона в дружину варангов определяется довольно точно. Он родился в 1007 г., женился в 1025‑м, а весной 1027 г. отправляется в Византию, где находился до 1030 г.[104] Правда, сообщение Лаксдальской саги может быть и тенденциозным. В других сагах называются иные имена также посетивших Византию норманнов. Ф. Браун допускает, что кто‑то из них попал в Византию ранее Болли[105]. Но вряд ли может быть оспорен главный вывод Васильевского: норманны попадают в Византию позднее варангов, в дружину которых они и вступают. Отсюда следует самое важное: норманны отличаются от варангов (или вэрингов, верингов). Автор Лаксдальской саги мог быть тенденциозным, делая Болли первым норманном, вступившим в дружину варангов. Но он, конечно, исходил из определенных и общеизвестных посылок, разделявших норманнов и варангов. В саге о Вига‑Стире аналогичным образом поясняется: «Таков обычай у верингов и норманнов, что день они проводят в играх и борьбе»[106]. Аналогичное разделение норманнов и верингов Васильевский обнаруживает и на Руси: Вига‑Барди (из Гейдарвига‑ саги) около 1020 г. «прибыл в Гардарики; и сделался там наемником, и был там с вэрингами»[107]. Даже Гаральд Гардрад, которому саги предписывают предводительство над варангами и участие в ослеплении императора Михаила V (в сагах ошибочно называется Константин Мономах) в 1042 г., в действительности, как показывает Васильевский, противостоит варангам, а северные поэты с видимым удовольствием сообщают о гибели большого числа варангов[108].

 

Хотя никто доводов Васильевского, по существу не опроверг, его выводы мало отразились на последующем споре норманистов и антинорманистов. У скандинавистов нередко проскальзывает снисходительный тон в связи с тем, что автор не всегда пользовался лучшими изданиями или не знал о лучших списках. Но все эти «улучшения» ничего не меняют по существу. Видимо, в какой‑то мере самая возможность игнорирования столь основательного разбора известий о варягах проистекала из‑за его незавершенности: автор не объяснил, откуда берется самое название «варанг» и что оно означало при своем появлении.

«Внешнее» по отношению к Скандинавии положение «вэрингов» отмечалось и многими норманистами[109]. Но обычно считается, что это название получали норманны, побывавшие в Византии. Васильевский, как было отмечено, доказывал, что и на Руси норманны вступали в ранее здесь существовавшую варяжскую дружину. Примечательно, что во всех германских языках зафиксировано собственное имя Вэринг ‑ Веринг (Waring, Wannga, Warenga, Wiering, Wierenga). У саксов это имя известно с IX в. (830, 860, 900 гг.)[110]. Встречается оно там и позднее, причем чаще всего в округе Корвейского монастыря[111]. Примерно в то же время у них получает распространение имя Werin или Warin, а также Werinza[112]. Очевидно, имена эти одпопорядковые, и никакого отношения к Византии они не имели, поскольку в начале IX в. не было ни дружины варангов в Византии, ни даже связей с ней прибалтийских земель. Большое количество аналогичных имен известно у фризов, позднее в Нидерландах, встречается оно и в Англии[113]. Иными словами, это имя получает распространение в тех областях, которые не относятся к собственно норманским. И во всех этих областях и шведы, и другие норманские народы были известны под своими именами.

Превращение родового или племенного (равно и территориального) нарицательного имени в имя собственное ‑ явление широко известное. Такое имя получают обычно выходцы из определенной этно‑территориальной единицы в иной этнической среде. Очевидно, имя (а не прозвище норманна, побывавшего в Византии) фиксируется и в датской надписи начала XI в.: «Вэринг установил этот камень по Тьяльви, своему брату воину; он был с Кнутом»[114].

Примерно так же, как имена, разбросаны и топонимы, содержащие обозначение «варанг». Этот топоним встречается в Польше, Литве, Германии (обычно в приморских областях), что побудило М. Рудницкого предполагать существование такого собственного имени в Польше[115]. Выше упоминались отдельные топонимы, связанные с варягами, на Руси. Разумеется, соответствующие топонимы имелись и в Византии. Достигали они и Фризии (Wieringasata). Но, пожалуй, особенно интересны два «варяжских» залива. Один из них находился на берегу Крыма, другой ‑ на крайнем севере Скандинавии, один назывался Варанголимен, другой ‑ Varangerfiord.

 

Наличие «варяжского залива» в Крыму неудивительно: по пути «из варяг в греки» туда было попасть очень просто. Варяги вообще были нередкими гостями в Крыму: согласно «Житию Владимира», князю помог овладеть в 988 г. Херсонесом варяг Ждьберн, направивший стрелу с советом, как это удобнее сделать. (В летописи эту роль выполняет священник Анастас, будущий настоятель Десятинной церкви, что явно было бы «не по чину».) Любопытно в этой связи и соседство Варанголимена с топонимом Россофар, о чем ниже будет особый разговор. Напротив, «Варяжский залив» на севере любопытен и сам по себе. Кстати, он также имеет любопытное соседство: Мурманский (т. е. Норманский) берег.

Примечательно, что столь яркий топоним, связанный с этнонимом «варяги», остается явно не в чести у норманистов. А. Куник усматривал в этом топониме старонорвежское angr ‑ бухта, залив[116]. Но в таком случае получается, что на норвежское обозначение залива наслаивается еще одно норвежское fiord. Неловкость такого наложения очевидна. Поэтому и в норманистской литературе все‑таки допускается связь топонима с варягами[117]. К тому же необходимо считаться с местным названием его у лопарей: Варьягвуода. Лопари, как следует из этого названия, познакомились с ним от славяноязычного населения.

С. Гедеонов воспроизвел интересный спор конца XVI в. между русским послом Ржевским и датским королем Христианом. Христиан ссылками на разные источники доказывал, что Лапландия издревле принадлежала Норвегии. Указал он и на сохранившийся в русских документах топоним «Мурманский берег», свидетельствовавший как бы о признании этой территории норвежской. Русские послы, отстаивая принадлежность территории России, ссылались на факт крещения лопарей новгородским священником при Василии Ивановиче (1505‑1533), а также на местные предания о владетеле Валите, или Варенте. Валит‑Варент правил в Кореле. Согласно разъяснениям послов, Корела принадлежала Новгороду, а Валит выполнял в ней функции посадника. Валит начал войну с целью подчинения Мурманской земли. Мурмане просили о помощи норвежских немцев. Но «немцы» потерпели поражение у поселения Варенга, «где Варенской летней погост». В честь победы Валит воздвигнул огромный камень и около него «оклад в 12 стен», названный Вавилоном. Аналогичный оклад был сделан в Коле. К концу XVI в. эти сооружения в Коле были разрушены, а в Варенге еще оставались. Легендарный камень здесь продолжал называться Валитовым[118].

Каменные «оклады», очевидно, реликты мегалитической культуры, доходившие до Белого моря. (Приходилось видеть у Терского берега лабиринт, обнажающийся в часы отливов.) На легендарного героя раннего Средневековья перешли, как это обычно бывало, предания более древних эпох. С. Гедеонов акцентировал внимание на том, что Валит назывался также Варентом, а на древанском наречии так произносилось слово Варанг. Но все это могло иметь отношение лишь к имени Валита. Поселение же Варенга или Варанга существовало здесь раньше, чем появилось урочище Волитово городище, как называет его «Книга большому чертежу» (1627)[119]. Здесь же источники упоминают и страну Варегию[120], возможно, как раз современный полуостров Варангер.

Так или иначе, варяги на севере «наследили». И пришли они туда, по всей вероятности, морем, почему и залив зовется их именем. Существенно также то, что лопари знали эти топонимы в славянской, а не скандинавской огласовке.

 

А. Куник обратил внимание и еще на два любопытных топонима (правда, лишь для того, чтобы показать возможность созвучий из других языков и понятий): город Varingvic, построенный английским королем в 915 г., а также Waringisi villa или Varengeville, известный уже с VIII в. Первое название буквально должно было бы означать «варяжская бухта». По мнению Куника, «это название находит себе непринужденное объяснение в англосаксонском языке. Выражения, относящиеся к кораблестроению: varangue (франц.), Varenga (испан.), происходят либо от скандинавского, либо от языков племен на Немецком море»[121]. Можно с этим пока и согласиться. Но что представляли собой языки племен на Немецком море? Это вопрос и важный, и не простой.

Второй топоним Куник отводит на том основании, что в Нормандии в VIII в. еще не было норвежцев[122]. В Нормандию вообще пришли не норвежцы, а аланы во главе с Роллоном, считавшим себя потомком пришедшего с Дона алана Роллона II в., приведшего соплеменников в северо‑западные области нынешней Франции. Вполне вероятно, что с ним шли и племена побережий Северного моря и Балтики, испытывавшие сильнейшее давление со стороны Франкской империи. Это произошло в самом начале X столетия. Вторжения норманнов и фризов отмечаются и в предшествующем столетии. Варяжское же поселение могло возникнуть там и независимо от тех и других.

Таким образом, и эти два топонима могут быть включены в фонд «варяжской» ономастики. И, конечно, если варяжским мореходам не составляло трудностей добраться до северной оконечности Скандинавии, где они как будто имели особую колонию, то Северная Франция или Восточная Англия и вообще не могли казаться далекими землями. А все это обязывает признать, что либо на севере Европы существовало племя, называвшееся варягами, либо кто‑то именовал так этнос или определенную социальную группу, известную источникам и под другим названием. Поэтому важно понять, идет ли речь об этносе или же о морских разбойниках без роду и племени.

В. Г Васильевский привел целый ряд свидетельств в пользу того, что в Византии варанги составляли не просто наемное войско, но и определенный этнос. В конце хроники Иоанна Скилицы рассказывается об участии варангов в придворной смуте 1079 г. При этом разные группы варангов (служившие во дворце и т.н. «внешние») были единоплеменны и сами хорошо сознавали это[123]. Правда, византийские авторы сбиваются, когда пытаются определить этническую принадлежность наемников. Не вполне логичен и Васильевский в решении этого вопроса. Он акцентирует внимание на том, что до 1081 г. варанги и русы были одним и тем же народом и говорили по‑славянски. С 1081 г. они становятся англичанами. Очевидно, говорят на английском языке, но византийские авторы как будто не замечают происшедшей смены этноса. И Васильевский этой небрежности также не дал удовлетворительного объяснения, что ослабило и силу его доказательств.

Одна из этнических атрибуций варангов содержится в компиляции Кедрина (XII в.), воспроизводившего в этой части Скилицу. Говоря о событиях 1056 г., хронист дает, по выражению Васильевского, «совершенно неожиданное объяснение к слову варанги». В хронике содержится утверждение, что «варанги, по происхождению кельты, служащие по найму у греков»[124]. Естественно, что в схему Васильевского такая атрибуция не укладывалась. И он провел очень тщательное исследование путей, какими комментарий мог попасть к Кедрину. Он отметил, в частности, что аналогичное пояснение содержится и в древних списках Скилицы. Позднее ему удалось установить, что в древнейшем списке Кедрина отмеченной интерпретации не было. Ее появление как будто было связано со специально возникшим в этой связи в начале XIII в. вопросом. В списке Скилицы же, полагал Васильевский, глосса попала позднее из списков хроники Кедрина[125].

Вполне возможно, что Васильевский правильно представил текстовую зависимость двух хроник. Но это само по себе мало что меняет.

Кто‑то из авторов не знал о племенной принадлежности варангов. И это неудивительно: о севере Европы у греков все‑таки было смутное представление. В этнических тонкостях, в различиях языков и верований могли разбираться лишь очень немногие знатоки. Один из таких знатоков и отвечал на вопрос, поставленный любознательным, но не слишком сведущим переписчиком.

 

По мнению Васильевского, обозначение «кельты» уже было допустимым по отношению к англичанам, поскольку англо‑саксы обитали на традиционной кельтской территории ‑ в Британии. В 1122 г. варанги определили успех в битве с печенегами, и Иоанн Киннам поясняет, что «это британский народ, издревле служащий императорам греческим»[126]. Никита Хониат (XII в.) называет английского короля «властителем секироносных бриттов, которых теперь называют англичанами»[127]. В 1203 г., по сообщению французских авторов, в числе защитников Константинополя от крестоносцев были датчане и англичане. Очевидно, речь идет именно о варангах[128]. Автор XV в. Кодин отмечает, что в его время «варанги восклицают императору многия лета на своем отечественном языке, то есть по‑английски»[129]. В XV в., видимо, дело таким образом и обстояло. Но при всей видимой путанице у варягов‑варангов разных эпох должно было сохраняться что‑то общее, что соединяло их в глазах византийцев единой традицией.

В полемике с Иловайским Васильевский подчеркнул один поистине важный момент: византийские варанги имели в Константинополе свою церковь Богородицы, которая находилась в ведении православного синода[130]. Такое положение сохранялось уже после того, как перестал функционировать путь «из варяг в греки» через Русь, после того, как на Руси (в ее южной части прежде всего) «варяги» стали превращаться в аморфное понятие, а «варяжская вера» отождествлялась с «латинской». Между тем в X‑XI вв. и на Руси варяги‑христиане никогда не связывались с Римом. Васильевский приводит любопытный аргумент в пользу славяно‑русского происхождения и, косвенно, православия варягов‑варангов: в 1066 г. группа варангов прибыла в город Бари в Южной Италии, принадлежащий Византии. После завоевания города норманнами, в 1088 г., состоялось перенесение хранящихся в Бари мощей Николы Мирликийского и установление на Руси празднеств в честь этого святого[131]. В Византии культа Николы Мирликийского не было. Но святой этот был все‑таки малоазиатский.

К 1088 г. варанги в Византии уже получили значительное пополнение из Англии. Васильевский устанавливает, что это произошло в 1085 г.[132] Но нет никаких оснований говорить о качественной смене дружины. Это те же «секиро‑носны», и именно их церковь оказывается в ведении Константинопольской патриархии, а не Рима. Очевидно, варанги, прибывавшие из Англии, не были католиками. И в этом, может быть, и заключается ключ к решению вопроса.

Помимо Константинополя, у Рима был еще один соперник: древняя британская или ирландская т. н. кульдейская церковь. После варварских завоеваний IV‑V вв. Британия и Ирландия оставались фактически единственными очагами христианства. В изоляции здесь сложился особый тип христианства, продолжавший традиции ранних христианских общин и в известной мере ближе стоявший к Востоку, нежели к Риму.

Англо‑саксы и другие племена с побережий Северного и Балтийского морей (о них речь будет ниже) противостояли бриттам не только как завоеватели, но и как язычники христианам. И хотя отдельные англы и принимали крещение, в целом борющиеся стороны даже были заинтересованы в том, чтобы их не объединяла одна религия. Поэтому англы оказались более податливы для христианизации со стороны римских миссионеров, чем местных бриттских. Правда, это произошло уже в VII‑VIII вв., а полную победу Рим одержал в 828 г., когда произошло объединение английских королевств в единое государство с признанием верховной церковной власти Рима. Римские папы стремились искоренить любые основания для существования где‑либо самостоятельной церкви, и с этой целью они обычно поддерживали королей в их борьбе с местными церковными общинами. Общий интерес вызывал к жизни такого рода союз светской власти с Римом. Но Рим всегда претендовал и на полное подчинение властителей, принимавших крещение из рук его миссионеров. А это, естественно, не могло нравиться светской знати. В результате традиционно враждебная английским феодалам кульдейская церковь в ряде случаев становится для них прибежищем в неизбежных коллизиях с Римом.

 

Англо‑саксонское завоевание вызвало массовую эмиграцию бриттов на континент или острова. В V в. ими была заселена Бретань («Малая Британия»), куда переходят и многие служители древней британской церкви. В VI‑VII вв. британо‑ирландские миссионеры наводняют Европу от Бельгии до Далмации. Они обращают в христианство значительную часть фризов, ведут миссионерскую деятельность в Саксонии, у балтийских славян[133], в Центральной Европе. Успех их деятельности объясняется известной простотой разносимой ими догматики («добрые дела» как основа вероучения, за что Рим обвинял британо‑ирландскую церковь в пелагианстве), а также проповедованием основ религии на родном языке. Кульдеи считали необходимым перевести Священное Писание на все языки, принимавшие христианство, и реально осуществляли это вплоть до цитадели католичества ‑ Италии. Поскольку переводы неизбежно порождали разночтения, у кульдеев была разработана целая система «текстологии» с целью установления правильного чтения. Обычно привлекались рукописи на латинском, греческом и древнееврейском языках, причем последним отдавалось явное предпочтение как более ранним.

На протяжении шести столетий римские папы обрушивались на «схизматиков» и «еретиков», стремясь сокрушить весьма деятельного и авторитетного конкурента. Константинополь явно не разделял суровых оценок, исходивших из западной половины Мировой империи. Более того. Бритты и позднее ирландцы с гораздо большим почтением относились к Константинополю и вообще Востоку, нежели к Риму, и их самих средневековые источники постоянно именуют «греками»[134].

Васильевский приводит ряд фактов, говорящих об английской эмиграции после норманского завоевания 1066 г. Он отмечает даже, что негативные последствия завоевания сказались не сразу, а некоторое время спустя. Это действительно так. И этому, видимо, можно найти объяснение. Резкое обострение ситуации в Британии было связано не столько с притязаниями норманских феодалов, сколько с деятельностью римской церкви. В 1073 г. папой римским стал Григорий VII Гильдебранд, известный своей религиозной нетерпимостью и стремлением решительно возвысить церковную власть над светской. Он, в частности, постоянно пытался опереться на норманнов в борьбе с германским императором Генрихом IV. И он стремился натравить завоевателей‑норманнов (в данном случае реальных или мнимых потомков алан) на последователей кульдейской церкви. В 1074 г. Григорий VII предал анафеме женатых священников. Это было выпадом и против греческой церкви, где целибата не придерживались. Но в гораздо большей степени анафема адресовалась кульдеям: в бритто‑ирландской церкви даже монахи могли жить семьями, а наследование епархиальных кафедр от отца к сыну было обычным явлением. В сущности, эта анафема явилась удобным поводом для разгрома и разорения кульдейских монастырей и храмов, конфискации имущества кульдеев там, где это было доступно норманским завоевателям. Незадолго до своего падения и смерти (1085 г.) Григорий VII в ультимативной форме потребовал перевода всех кульдейских монастырей на римский устав и фактической ликвидации кульдейской церкви.

«Грекам» на западе оставался единственный путь: искать защиты, а то и спасения на востоке, в Византии. Правда, потребности в «философах» здесь большой не было: все‑таки в Константинополе берегли свои традиции. Но у кульдеев никогда и не было духовенства наподобие римского: не только простые священники, а и монахи отличались исключительным трудолюбием (они обеспечивали себя целиком сами) и готовностью сменить орала на мечи или боевые топоры. Преследования же, конечно, затронули не только духовенство. Отлучение затронуло фактически всех кельтов Британских островов и только отчасти англов, в той мере, в какой и англы, и другие вторгшиеся с материка племена успели приобщиться к кульдейской церкви.

 

Бритты, отправлявшиеся в Византию, очевидно, были двуязычными: наряду со своим языком они знали и английский, а некоторые, может быть, еще и давний «варяжский». Знание языков вообще было отличительным качеством последователей кульдейской церкви (особенно, конечно, сдвинувшихся с насиженных мест). Наличие в их среде и чистых англов делало английский язык наиболее употребительным. Но если бритты так легко адаптируются в дружине варангов, то необходимо допустить, что в среде предшественников они нашли либо единоверцев, либо единоплеменников (или хотя бы народ, родственный по языку). Ни славянская, ни английская линия не объяснят в данном случае традиции. Традиция могла быть связана только с кельти‑ ческим или варяго‑кельтическим началом.

На Руси, по всей вероятности, последователи кульдейской церкви имелись. По всему северо‑западу Руси разбросаны массивные каменные кресты. Такого рода сооружения ‑ один из признаков ирландской церкви в раннем Средневековье[135]. «Греки» постоянно упоминаются в немецко‑латинских источниках, говорящих о населении южного берега Балтики, о чем ниже еще будет речь. Эти «греки» в большинстве, видимо, были последователями не византийской, а именно ирландской церкви. В русских источниках сохранились три разные версии основания Печерского монастыря. В одной из них начало монастыря связывается со вселением Антония в Варяжскую пещеру После того как в пещеру пришло 12 человек, Антоний поставил игумена, а сам удалился от дел, уединившись в пещере.

Число «12» дается в летописном варианте[136]. В Несторовом «Житии Феодосия» приводится иная цифра: 15 человек. И за этим небольшим цифровым расхождением кроется принципиальная разница уставов кульдейских и континентальных (в том числе византийских) монастырей. Согласно положениям кульдейской церкви, монастырь мог быть открыт лишь после того как собиралось двенадцать человек (по числу апостолов; сам настоятель мог быть и тринадцатым, как бы преемником самого Христа). В Ирландии были монастыри, насчитывавшие по нескольку тысяч человек. Но число их должно было быть кратным двенадцати. Не исключено здесь и своеобразное наложение: христианское осмысление давней языческой традиции. Ирландские монахи‑миссионеры обычно ходили группами из 12 человек с тринадцатым ‑ предводителем. По 12 человек насчитывали и ватаги язычников‑норманнов.

Как было дело в действительности с организацией Печерского монастыря, в данном случае не особенно важно. Важно, что существовала версия, отводившая значительное место в организации монастыря варягам. И важно то, что на Руси сохранялось представление о том, что монастырь начинается лишь тогда, когда наберется дюжина пострижеников. Кстати, в Средние века само слово «кульдеи» (правда, за пределами Ирландии и Британии и, видимо, в плане вторичного переосмысления) объяснялось как «пещерные люди»[137].

Кульдейское влияние, видимо, сказалось в «ереси» Никиты Затворника ‑ монаха Печерского монастыря (позднее новгородского епископа). Никита отдавал решительное предпочтение текстам Ветхого Завета на латинском, греческом и древнееврейском языках, пренебрегая славянскими переводами Игумен Никон (ок. 1078‑1088) организовал «изгнание беса» из «отступника» в результате чего Никита забыл «жидовьскыа книгы»[138]. В обвинениях в адрес кульдейской церкви было нечто подобное из‑за того, что празднование Пасхи в ней сохранялось как в раннем христианстве, т. е. совпадало с иудейской Пасхой. Кроме того, в их филологических занятиях Ветхому Завету (точнее Пятикнижию Моисея) уделялось повышенное внимание.

Доказывая, что варанги не были скандинавами, Васильевский все‑таки излишне акцентировал внимание на тождестве их с «русскими». В варяго‑русской дружине «варяги» и «русь» и в середине XI в. в узком смысле различались. Это хорошо видно из открытого Васильевским же источника XI в. ‑ «Советов и рассказов» византийского полководца Кекавмена. Кекавмен вспоминает об одном эпизоде из обороны города Идрунта (Отранто) в Южной Италии на побережье Адриатического моря, захваченном впервые норманнами в 1055 г. Нападающие в тексте названы «франками». Обороняющиеся состоят из «русских и варягов, кондоратов и моряков»[139]. Как справедливо замечает Г. Г. Литаврин, «русские» здесь «кондораты», т. е. пешцы, сухопутные воины, «варяги» ‑ моряки[140].

Васильевский привел цитировавшееся выше указание Атталиоты о варягах с «острова Океана», а также сообщение Никифора Вриенния (1062 ‑ ок. 1136) о том, что варанги были «родом из варварской страны, близкой к Океану». Полемизируя с Иловайским, Васильевский замечает: «И об известных славянских гуслярах у византийцев говорится, что они прибыли «из страны, близкой к западному Океану». Что же бы следовало из этого сопоставления?»[141]. Думается, что из этого сопоставления кое‑что следует. Ведь в VII в. в Византию пришли послы‑гусляры от полабских или балтийских славян[142]. Вриенний локализует варягов там же, причем отмечает, что и в его время они оставались (очевидно, в массе) варварами, т. е. язычниками. Язычниками в конце XI ‑ начале XII вв. оставались именно прибалтийские славяноязычные и балтоязычные племена.

Византийские источники довольно настойчиво и устойчиво называют варангов «секироносным народом». Варанги сохраняют этот вид оружия на протяжении столетий без изменений, в чем сказывалась уже традиция, потребность в сохранении которой на чужбине нередко возрастает. Васильевский скептически отнесся к возможности извлечь из этого факта какую‑либо положительную информацию, поскольку, «начиная с армии Ксеркса... топор или секира была более признаком известной степени культурного состояния, чем национальности»[143]. И все‑таки в ограниченной мере и им можно воспользоваться. Этот факт, по крайней мере, отделяет варангов от континентальной Европы, поскольку, с точки зрения западных авторов, секира была принадлежностью амазонок, англов и данов. На Руси секира была, конечно, известна и распространена довольно широко. Но один из ранних летописцев с гордостью рассказывает о том, как поляне (русь) дали хазарам дань мечами, чем серьезно напугали хазарских властителей. Меч предпочитали и норманны, хотя собственное производство этого вида оружия у них было не слишком развито, а правители Франкского государства запрещали продажу мечей норманнам и славянам. У варангов, судя по всему, приверженность секире имела значение своеобразного культа. Аналогичный культ был у язычников англов Британии, где секира входила в гербы королевств. Но с окончательным торжеством римской церкви эта символика из гербов исчезает, и не исключено, что римская церковь самому искоренению придавала определенное идейное значение. Теперь секира должна была сохраняться в качестве символа где‑то по соседству со старой родиной англов, может быть, у тех же «амазонок», помещавшихся западными авторами в районе Восточной Балтики.