Saepe stilum vertas – чаще поворачивай стиль

Логические аспекты или составляющие преподавательского мастерства, тесно связаны с его риторическими аспектами или составляющими. Передаваемая учащимся информация, в любом случае, облекается в вербальную форму, т.к. вне и без языка, как инструмента общения, никакая коммуникация, в принципе невозможна. Поэтому учебный материал должен быть оформлен преподавателем на должном уровне – как логически, так и риторически. Здесь вновь следует сказать об упомянутой выше цепной реакции – только теперь не с логической, а с риторической, по преимуществу, стороны. Нынешний преподаватель, помня о том, как учили его преподаватели, когда он был студентом, вполне может исходить из тех речевых практик, с которыми он познакомился в профессиональной деятельности своих учителей. Если они меня учили вот так, если они говорили таким-то вот образом, тем более, если именно таким образом написаны учебники и учебные пособия, то, как можно действовать иначе? Это же сложилось на протяжении многих лет, такова ведь преподавательская корпоративная практика, опирающаяся на «богатую» традицию.

Однако один из главных вопросов здесь заключается в том, насколько эта традиция действительно богата, и может ли быть так, что она «богата в обратную сторону», т.е., на самом деле, бедна, а не богата. О чем идет речь? О сложившейся в высшей школе практике построения и изложения учебного материала по подобию материала научного – учебники и учебные пособия, а также лекционные занятия вполне можно (а возможно и нужно) составлять и вербально оформлять таким примерно образом, каким пишутся диссертации, монографии и делаются научные доклады на конференциях. Иначе говоря, данная практика исходит из некого негласного предписания о том, что преподавать в высшей школе можно и, наверное, даже нужно – с использованием научного, или академического языка, использовать тяжелую, схоластическую и оторванную от жизни манеру изложения. Зададимся вопросом – почему так можно и нужно? И – можно ли, и – нужно ли?

Более того, зададимся следующим интересным вопросом – если даже говорить о самих «законах жанра», об области научных исследований, текстов и внутрикорпоративной коммуникации, то кто и когда «законодательно» установил, что здесь должен непременно использоваться тяжелый язык, малодоступный или вообще недоступный простому человеку, далекому, например, от этой области. Почему нельзя говорить о научных объектах, вопросах, проблемах, идея и сюжетах – простым и легким языком – так, чтобы говоримое могло быть понятно широкому кругу людей? Предвидя возражение относительно использования специальной терминологии, отметим, что дело не в ней, ведь любой термин всегда можно разъяснить и прояснить, более того – заменить его иным термином – синонимом, например, или – русскоязычным переводом, если сам термин является иностранным. Но дело даже и не в этом, т.е. – не в употреблении специальных научных терминов, а в самом построении высказывания, которое создано настолько заковыристым, «многоэтажным» и запутанным способом, что даже искушенному человеку требуются определенные усилия для того, чтобы понять, о чем идет речь. Один из героев В. Пелевина говорит, по поводу одной речи, что он, слушатель, отлично понял каждое отдельное слово, но когда пытался понять несколько слов вместе, то из этого у него ничего не получалось, вырастала будто бы какая-то стена. Создается впечатление, что научное сообщество преднамеренно возводит такую стену, которой хочет отгородиться от общества, – возможно, для того, чтобы подчеркнуть свое «небожительство», свою исключительность и принадлежность к некой особой «касте» людей.

Здесь возможно предположить, что автор ищет черную кошку в темной комнате, когда ее там нет, т.е. – преувеличивает и рисует проблему, которая, на самом деле, не существует. Так существует такая проблема или нет? Вот что, например, говорит об этом А.И. Герцен: «Общественное сознание, доросло до уважения к науке, до желания ее, и справедливо стало протестовать против монополии ученых; но ревнивая каста хочет удержать свет за собою, окружает науку лесом схоластики, варварской терминологии, тяжелым и отталкивающим языком» [Герцен, 1975. С. 43–44]. «Нет мысли, которую нельзя было бы высказать просто и ясно…Ученые трудятся, пишут только для ученых; для общества, для масс пишут образованные люди; бо́льшая часть писателей, произведших огромное влияние, потрясавших, двигавших массы, не принадлежат к ученым…Если же из среды ученых какой-нибудь гигант пробьется и вырвется в жизнь, они отрекаются от него как от блудного сына, как от ренегата» [Герцен, 1975. С. 50].

Обратимся еще к одной цитате из книги талантливого популяризатора А.Ю. Борисова «Роскошь человеческого общения», посвященной психологической проблематике. Автор здесь выступает тем самым «ренегатом» (по А.И. Герцену) по отношению к академической психологии с ее громоздкой и сложной конструкцией терминологического аппарата, определений, классификаций и т.п., которые не привлекают к этой интересной науке, а только отталкивают от нее, причем – отталкивают даже тех, кто поступил в высшее учебное заведение на соответствующее направление подготовки: «Cуществуют люди [ ученые – авт. ], любящие создавать себе кумиров или фетиши, о которых они могут говорить только с Придыханием, а от любого покушения на их святость впадают в ужас и агрессию…Мне кажется, что если любишь что-то, этого хочется (и можно!) касаться. И, конечно, подшучивать. Более того, щипать, переворачивать, обсуждать, – иначе какое же удовольствие от любимого предмета? Все это не есть отрицание авторитетов и нигилизм, просто если «по газонам не ходить!», зачем нам такие газоны?» [Борисов, 1988. С. 5]. Здесь также возможно вспомнить знаменитые Пушкинские строки:

«Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

                                       Я русской речи не люблю.

                                       Быть может, на беду мою».

Итак, научная корпорация достаточно часто налагает строгий запрет «ходить по газонам», т.е. – не экспериментировать в научной области с языком, не популяризировать идеи и концепции, не выражаться о сложном просто, а, вместо этого, – выражаться даже о простом – сложно. Однако, если мы даже согласимся здесь с данным требованием, кстати – и необоснованным и «не легитимным», то вопрос все же остается и касается, как мы уже и говорили, соотношения научного текста и учебного. Должен ли последний коррелировать с первым, строиться и реализоваться в образовательных взаимодействиях по его подобию? Если исходить из реальных целей педагогического процесса, то ответ на этот вопрос должен быть однозначно отрицательным.

Если мы хотим именно привлечь слушателей к нашей дисциплине, а не оттолкнуть от нее, заинтересовать их, создать дополнительную (не внешнюю, а внутреннюю) мотивацию, укрепить их в правильности своего выбора данного направления подготовки, то наша задача – прервать цепную реакцию схоластики – построить речевые взаимодействия с аудиторией не с помощью академического, «цехового», «кастового» языка, но – исходить из необходимости риторически действовать в жанре научно-популярном, или публицистическом. Здесь может возникнуть возражение относительно того, что учебный жанр несовместим с публицистическим. А с каким он совместим? С научным? Кажется, – да, с научным. И вот это утверждение как раз представляет собой стереотип, прочно держащий нас в плену, – без преувеличения, – заблуждений относительно того, что учебный текст не может быть построен иначе.

Часто говорят, что популяризация учебного материала или его публицистичность неизбежно ведет к потере некой существенной части содержания. Так ли это? Действительно ли ведет? Или нет? Возможности языка огромны, колоссальны и даже, может быть, бесконечны. Стало быть, если как следует постараться и потрудиться, то, скорее всего, о чем угодно можно будет сказать так, чтобы это всем было понятно, но – без потери содержания, без искажения, или, иначе говоря, – с упрощением, но без профанации. Обратимся к одному крылатому латинскому изречению: «…rem tene, verba sequentur, – говорил знаменитый римлянин Катон, – знай предмет, слова придут».

Если некто очень хорошо понял какой-то тезис, идею, вопрос и т.д., то он сможет донести это до любого слушателя – таким образом, чтобы тот тоже все вполне понял. Так же, возможно, и наоборот – если некто сам не до конца в чем-то разобрался, то он и не может донести нужное содержание до другого человека, но при этом может утверждать, что «вопрос настолько сложен», что его нельзя вразумительно и понятно изложить и раскрыть, или, что «о сложном невозможно говорить просто». Не исключено, что в последнем случае некто не дает себе достаточного труда найти адекватные формы словесного выражения нужного содержания; а этот труд вполне может быть достаточно долгим и непростым [Гусев, Потатуров, 2019].

«Saepe stilum vertas iterum quae digna legi sint Scripturus, – говорит древнеримский поэт Гораций, – если ты хочешь написать что-то достойное перечитывания, чаще переворачивай стиль». Стиль – это палочка (лат. stilus), заостренная с одного конца и тупая с другого, которой писали на вощеных дощечках, – острым концом писали, тупым стирали написанное. «Чаще переворачивай стиль» – это призыв тщательно и кропотливо работать над словом, писать, стирать написанное, писать заново, оттачивать, улучшать, стараться довести написанное (или сказанное) до совершенства – так, чтобы лучше сказать было уже невозможно. О том же идет речь и в известных строчках В.В. Маяковского о том, что «поэзия – та же добыча радия»:

Поэзия – та же добыча радия.

В грамм добыча, в год труды.

Изводишь единого слова ради

тысячи тонн словесной руды.

 

Но как испепеляющее

слов этих жжение

рядом с тлением слова-сырца.

Эти слова приводят в движение

тысячи лет миллионов сердца.

Применительно к нашему нынешнему изложению, конечно же, речь идет не только и не столько о поэзии, но и, в данном случае, – о построении текста – устного или письменного – для учащейся аудитории, – таком его построении, когда студенты не просто смогут понять то, о чем идет речь, а – не смогут не понять этого. Можно себе представить, с каким энтузиазмом и, может быть, даже удовольствием учащиеся постигали бы науки и искусства, если бы преподаватели исходили из этой простой по сути, но достаточно не простой для исполнения максимы – предложить необходимый для изучения учебный материал не так, чтобы его могли понять, а так, чтобы – не могли не понять.