Поиск  творческого  самовыражения

(1919-1923)

В уже упомянутой выше статье А. Блока 1921 года «Без божества, без вдохновенья», помимо широкого взгляда на общее поле русской культуры и литературы, распадавшееся «на отдельные ручейки», главный пафос был направлен на критику акмеизма (подзаголовок статьи: «Цех акмеистов»), который, по мнению метра символистского лагеря, не имел продуктивных перспектив развития в новых социально-исторических условиях. Такое, по-своему аргументированное провидение может быть ныне спроецировано и на сам символизм. Стоит напомнить, что в августе 1921 года русская литература потеряла не только главу «цеха акмеистов» Н. Гумилёва, но и самого А. Блока. В 1920-1922 гг. многие виднейшие представители русского символизма оказались в эмиграции (Д. Мережковский, З. Гиппиус, Вяч. Иванов, А. Белый), либо отошли от активной творческой практики. Прекратили свою деятельность маркированные символизмом издательство «Алконост» и журнал «Записки мечтателей». Футуризм же, который в череде социальных катаклизмов нашёл для себя благоприятную почву, представал в оценке А.Блока «пророком и предтечей тех страшных карикатур и нелепостей, которые явила нам эпоха войны и революции».

Такая резкость и суровость оценок (отнюдь не часто свойственная А. Блоку) по-своему отражала накалённую атмосферу тех лет, когда литературная жизнь всё более трансформировалась в формы «литературной борьбы», – как «с правилами», так и без. Сам русский футуризм демонстрировал это весьма наглядно. И новые модернистские движения, группы и школы вполне соответствовали такому образу действий. Показательно, например, что первая «Декларация» имажинистов (1919 г.) начиналась со следующих положений:

«Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился в 1909 – умер в 1919). Издох футуризм. Давайте гаркнем дружнее: футуризму и футурью смерть (…) О, не радуйтесь, лысые символисты, и вы, трогательно-наивные пассеисты. Не назад от футуризма, а через его труп вперёд и вперёд, левей и левей кличем мы. В наши дни творческого холода – только жар наших произведений может согреть души читателей, зрителей…».

Агрессирующий имажинизм с самого начала вступления на поприще искусства представал, подобно футуризму, как скандальный боец, готовый к «литературным битвам». Вскоре после появления первых деклараций 1920 г. был отмечен в Москве несколькими по-своему знаменательными событиями литературной жизни:

– В Политехническом музее в Москве состоялся «Митинг-выставка стихов и картин имажинистов». С программным докладом «Кто мы, и кто нас оплёвывает» выступил В. Шершеневич. Участвовали С. Есенин, А. Мариенгоф и др.

– В Москве, в Большом зале консерватории, состоялся литературный вечер «Суд над имажинистами». Из афиши: «Литературный обвинитель – В. Брюсов. Подсудимые – имажинисты: С. Есенин, А. Кусиков, А. Мариенгоф, В. Шершеневич». Чтение С. Есениным стихов, по общему мнению присутствующих, позволило с блеском выиграть этот «литературный процесс».

– В Большой аудитории Политехнического музея в Москве состоялся литературный вечер-диспут «Суд над русской литературой» (с вступительным словом В. Брюсова), где произошло столкновение между футуристами и имажинистами, взаимно обвинявшими друг друга в «убийстве поэзии». Чтобы доказать свою правоту, спорящие стороны (В. Маяковский, С. Есенин) читали стихи, стараясь перекричать и заглушить друг друга.

 

· Противостояние футуризма и имажинизма – отдельная яркая тема в общей картине межгрупповой борьбы отечественного литературного авангарда. Однако к такой борьбе подключалась с начала 1920-х годов и иная сила, возникавшая как всё более заметный феномен российского литературного процесса.

 

Уже со времён активной деятельности организации Пролеткульта (1918-1919) модернистские движения и объединения (в первую очередь – футуризма и имажинизма) находились под прицелом «пролетарской» критики. По-своему показательна здесь резолюция общего собрания секций Союза пролетарских работников науки, искусства и литературы в Москве (1919 г.): «Принимая во внимание, что футуризм и кубизм являются, главным образом, представителями буржуазного разлагающегося искусства, собрание предлагает Комиссариату народного просвещения обратить внимание на неограниченное преобладание футуризма, кубизма, имажинизма и т.п. в Советской социалистической республике и всеми мерами содействовать распространению и поддержке произведений всех тех, которые пытаются создать истинные пролетарские произведения в совершенном соответствии с коммунизмом».

 

· Резолюция явилась одной из первых официальных апелляций нарождающегося «пролетарского искусства» к государственной власти, где свободное сосуществование различных направлений в искусстве предлагалось заменить регламентированием на политической основе.

Начало 1920-х годов – период первой волны массированного давления со стороны социально-ангажированных и классово-ориентированных структур (в том числе, и государственной власти, у которой после окончания гражданской войны и вступления в эпоху НЭПа стали «доходить руки» до сферы культурного строительства) на «чуждые диктатуре пролетариата» явления и тенденции культурно-эстетического плана.

 

Начальная точка отсчёта таких процессов может быть увидена в статье Л. Троцкого «Диктатура, где твой хлыст?» («Правда», июль 1922 г.), призывавшей очистить социалистическое общество от влияний «буржуазной культуры и идеологии».

Уже через два месяца (август-сентябрь 1922 г.) по специальному постановлению правительства из Советской России были высланы более 200 человек – крупнейших представителей творческой и научной интеллигенции: писателей, философов, учёных (Н. Бердяев, С. Франк, С. Булгаков, Б. Зайцев, М. Осоргин, Ф. Степун; ректоры Московского и Петроградского университетов; профессора-математики, историки, врачи, юристы).

Для «классово-чуждых» литераторов, остававшихся в Советской России, также порой возникали, помимо собственно-литературных, сложности «внелитературного» характера. Так, в марте 1923 г. в Москве состоялся суд над поэтами С. Есениным, С. Клычковым, П. Орешиным, А.Ганиным, обвиняемыми по доносу сотрудника ГПУ в «антисемитизме» и «контрреволюционных настроениях». Суд оправдал обвиняемых, постановив, что они должны «иметь полную возможность продолжать свою литературную работу».

Из статьи С. Есенина «Россияне» (написанной в декабре 1923 г.): «Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературе, чем время, в котором мы живём. Тяжёлое в это время состояние государства... выдвинуло на арену литературы фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но не перед искусством (…) Уже давно стало фактом, как бы ни хвалил и ни рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…».

 При этом «пролетарское искусство» переживало свои собственные внутренние сложности – в условиях жестокой межгрупповой конкуренции. Так, в марте 1923 г. в Москве состоялась I Московская конференция пролетарских писателей, где развернулась борьба между группами «Кузница» и «Октябрь» за лидерство в пролетарской литературе. Конференция приняла платформу группы «Октябрь» и постановила организовать на этой платформе внутри ВАПП Московскую ассоциацию пролетарских писателей (МАПП). В правление МАПП были избраны лидеры «Октября». (Г. Лелевич, С. Родов и др.), получившие организационную базу для борьбы с руководством ВАПП, куда входили, в основном, представители «Кузницы».

В июне 1923 г. в газете «Правда» напечатана декларация пролетарских писателей «Кузницы». Из декларации: «Художник – медиум своего класса (…) пролетарское искусство – это призма, где концентрируется лицо класса (…) Наша цель и задача – осознать и выявить образ строителя коммунистического общества».

Выступление «Кузницы» явилось попыткой отстаивать свои былые позиции лидера пролетарской литературы в борьбе с группой «Октябрь». Конкретно-догматической и жестко классовой платформе «Октября» «Кузница» противопоставляла абстрактно-обобщённую «интуитивистскую» концепцию пролетарского искусства.

 

· Наметившийся раскол в пролетарской литературе был показателен для дальнейшего её отхода от проблем собственно эстетических в область организационной борьбы за «литературную гегемонию», – на фоне дальнейшей трансформации и «социализации» ряда модернистских движений, объединений и группировок (Леф, конструктивисты и др.). Указанные процессы развивались в условиях ещё относительной свободы самовыражения художника по различным векторам развития творческого многообразия литературного процесса. Вместе с тем уровень такого творческого многообразия видится ныне применительно к 1923-1924 гг. уже на излётной фазе его повышения.

КОНФРОНТАЦИЯ:

«НЕИСТОВЫЕ РЕВНИТЕЛИ»
И «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОПУТЧИКИ»

(1923-1925)

В 1923 г. в одном из центральных советских издательств была опубликована книга Л. Троцкого «Литература и революция», где один из политических вождей страны (отнюдь не лишённый литературно-критического таланта, ярко проявившегося ещё с предреволюционных времён) предпринимал попытку своеобразной классификации современной ему русской литературы. Здесь можно увидеть определённую значимую веху в развитии литературного процесса, – где были намечены его основные слагаемые, а также дана их оценка, сделанная с высоты позиции государственной власти (что неизбежно должно было повлиять на судьбы искусства и его творцов).

 В обобщённом виде картина, нарисованная Л.Троцким, имела как бы два полюса, обозначенные и по собственно-эстетическим, и по социально-классовым критериям. Это, с одной стороны, «внеоктябрьская литераутра» (не изжившая дворянско-буржуазной сути как в России, так и в эмиграции), а с другой – «пролетарская культура и пролетарское искусство» (и, соответственно, пролетарская литература в стадии зарождения). Между этими полюсами, имеющими ряд «боковых» линий (футуризм, формальная школа и др.), виделся мощный литературный пласт, персонифицированный Л. Троцким как «литературные попутчики революции». Таким термином характеризовались литературные движения, объединения и отдельные писатели, не являвшие прямой оппозиции процессам революционных преобразований, но искавшие в искусстве своих собственных путей – нередко в свободе от социально-политической коньюнктуры и в опоре на культурное наследие прошлого.

При этом подобные явления литературного процесса обладали бесспорной эстетической значимостью, игнорировать которую было, по сути, невозможно. Достаточно сказать что в подобном статусе фигурировали для Л. Троцкого С. Есенин, Н. Клюев, Б. Пильняк, «мужиковствующие писатели», «Серапионовы братья» и др. Подразумевалось, что «попутчики» должны подлежать определённому «перевоспитанию», позволившему бы им подняться до идейно-мировоззренческой высоты коммунистического искусства (в то время, как «внеоктябрьская литература» обрекалась на вырождение и путь в литературное небытие).

 

· Такая своеобразная триада, обозначенная Л. Троцким в расстановке литературных сил, по-своему формировала основные векторы «литературной борьбы» середины 1920-х годов. Под определение «попутчиков» (как, в некотором роде «неполноценных») подпадали практически все писатели, не обозначившие чётко и однозначно революционно-коммунистических ориентиров, – что, соответственно, инициировало жёсткое и тотальное давление на них сил, представляющих «неистовых ревнителей» «пролетарской чистоты» искусства (и претендующих на поддержку властных государственных структур).

Рубеж 1924-1925 годов, – по сути, кульминационный момент открытого столкновения обозначенных литературных лагерей в борьбе «на выживание» (и при неизбежной апелляции к властным верхам советского социума).

 

В мае 1924 г. в Отдел печати ЦК РКП(б) направлено письмо 36 писателей (зачисленных пролетарской литературой в «классово чуждую» категорию «попутчиков») – с протестом против дискриминационного отношения к ним.

Из письма: «Мы считаем, что пути современной русской литературы, – а, стало быть, и наши, – связаны с путями Советской послеоктябрьской России (…) Мы приветствуем новых писателей, рабочих и крестьян, входящих сейчас в литературу. Мы ни в какой мере не противопоставляем себя им и не считаем их враждебными или чуждыми нам (…). Но мы протестуем против огульных нападок на нас. Тон таких журналов, как «На посту», и их критика, выдаваемая притом ими за мнение РКП в целом, подходят к нашей литературной работе предвзято и неверно. Мы считаем, что такое отношение в литературе недостойно ни литературы, ни революции, и деморализует и писательские, и читательские массы. Писатели Советской России, мы убеждены, что наш писательский труд и нужен, и полезен для неё».

В числе подписавших письмо были: С. Есенин, А. Толстой, О. Мандельштам, Б. Пильняк, М. Волошин, М. Пришвин, И. Бабель, М. Зощенко, В. Каверин, В. Катаев, П. Орешин, В. Инбер, Н. Тихонов, Вс. Иванов, А. Чаплыгин, Вяч. Шишков, М. Шагинян и др.

· Лишаемые вследствие экстремальных действий ВАПП «права голоса» (и, фактически, права самого существования) в литературе, непролетарские писатели вынуждены были обратиться за защитой к государственно-партийной власти: при этом неизбежным становилось выражение политической лояльности по отношению к властным структурам.

Тем самым литература ставилась в такие условия, когда она должна была как бы по собственной инициативе «просить» государственную власть осуществлять регламентирующие функции в развитии литературного процесса в России.

 

Со своей стороны, представители Всероссийской ассоциации пролетарских писателей в своём обращении к власти расценили обращение «попутчиков» как «бунт мелкой буржуазии» и потребовали в ультимативной форме «диктатуры партии в литературе».

По итогам такого рода обращений ЦК РКП(б) принял резолюцию «О политике партии в области художественной литературы (опубликована в газетах «Правда» и «Известия» 1.06.25 г.)

Резолюция фактически содержала заявление партийно-государственной власти о необходимости прямого руководства ею «литературным делом». Этот шаг был представлен, не как инициатива властных структур, но почти как вынужденная мера: следствие литературных междоусобиц, неспособности писателей самостоятельно решать проблемы литературной жизни, просьбы «попутчиков» и прочих «непролетарских писателей» о защите и пр.

Условием «тактичного и бережного отношения» к «попутчикам» было требование «быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии».

Критика пролетарских литературных организаций была вызвана не в последнюю очередь тем, что они, как в своё время Пролеткульт, стремились выйти из-под партийно-государст­венной опеки.

В то же время было указано, что, «отсеивая антипролетарские и антиреволюционные элементы, «партия…видит будущих идейных руководителей советской литературы» именно в пролетарских писателях; при этом подчёркивалась «важность борьбы за их идейную гегемонию» в настоящем и будущем.

 

· Резолюция обозначала переход к новому этапу литературного процесса в России, в котором, помимо государственного «руководства» литературой, намечался её «официальный» статус. При этом главным критерием общественной ценности творчества объявлялась его идеологическая направленность и политическая лояльность.

Определение официальной литературы как «советской» (социалистической, идеологически выдержанной) предопределяло и отношение к литературным явлениям, не соответствующим этому критерию, – лишаемым поэтому официального признания и самого права на существование в социалистическом обществе.

 

По статистическим данным об издательской деятельности и численности различных писательских организаций в РСФСР на конец 1925 г.: Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей

(ВАПП) – 2898 членов; Всероссийский союз писателей в Москве – 360; Ленинградское (действующее самостоятельно) отделение Всероссийского союза писателей – 250-300; «Кузница» (с группой «Твори!») – 100; Коллектив рабоче-крестьянских писателей – 20-30; Союз Революционных драматургов – 20-25; «Перевал» – 28; Леф – 15-20; Литературный центр конструктивистов – 15-25.

Всего в РСФСР – 11 писательских организаций с общим количеством членов 4500-4700. Число издательства, выпускающих художественную литературу на русском языке в 1924-1925 гг. – около 49, из них почти половина – частные. На конец 1924 г. выходило в РСФСР 74 литературно-художественных журнала; на конец 1925 г. – 53.

 

· Из приведённых данных следует, что две трети от общего числа литературных работников в Советской России обретали такой статус за счёт принадлежности к пролетарским писательским организациям; таким образом, в русской литературе появлялось, что называется, в одночасье почти три тысячи (!) новых писателей (?). Подобная массовость (при отсутствии столь же массовой и художественно значимой практики) представала одним из путей достижения гегемонии в литературном процессе. И если особой «пролетарской литературы» как типологически очерченного и эстетически весомого пласта в истории отечественного искусства создано так и не было, то «пролетарские писатели», исчисляемые тысячами, имелись в наличии. При этом лидерами пролетарских организаций ставились задачи как приобретения новых сторонников, так и «беспощадной борьбы с «попутничеством» (оплотом которого представали прежде всего объединения «Перевал» и Всероссийский союз писателей).

 

В 1924-1925 гг. были заключены соглашения между ВАПП и представителями «левого искусства» (радикально-револю­ционной ориентации).

Их текста соглашения с объединением «Леф»: «Соглашающиеся стороны… путём устных и печатных выступлений проводят неуклонное разоблачение буржуазно-дворянских и мнимо попутнических литературных группировок и выдвигают свои принципы классовой художественной политики. (…) Избегают взаимной полемики не отказываясь в то же время от дискуссии и деловой товарищеской критики» (На посту. – 1924 – №1).

Соглашение было подписано от ВАПП Л.Авербахом, С. Родовым и др.; от Леф – В.Маяковским и О.Бриком.

К официальному соглашению было присовокуплено «негласное приложение» о совместной борьбе против А. Воронского: «попутнических» журналов «Красная новь», «Прожектор», издательства «Круг», которыми он руководил.

ВАПП заключила и с «Литературным центром конструктивистов» соглашение, где стороны обязались «бороться против всех реакционных и мнимопопутнических групп», «избегать взаимной полемики, не отказываясь в то же время от дискуссий и деловой товарищеской критики».

 

· В подобных соглашениях роль сильной стороны играла ВАПП, создававшая блок сторонников «классового искусства» для противовеса «попутнической», а по сути, демократической литературе, которая значительно упрочила свои позиции в России в период НЭПа. Осознавая бесперспективность в данной ситуации чисто литературной борьбы, лидеры пролетарской литературы намечали курс на уничтожение своего главного «противника» политическими средствами.

Вместе с тем со стороны государственной власти магистральной представала тенденция к объединению и укрупнению литературных организаций «революционной ориентации», что облегчало управление ими и в то же время помогало бы производить «отсев» литературных сил, не получивших официального статуса.

 

 

УНИФИКАЦИЯ И «СОВЕТИЗАЦИЯ»

ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА

(1925-1930)

В 1927 г. образована Федерация объединений советских писателей (ФОСП), где в качестве ключевого представало определение «советский» (исторически сменявшее определение «пролетарский» в качестве доминантного ориентира). В такой ситуации показательны яростные попытки сопротивления пролетарских организаций – против включения в ФОСП литературных объединений «попутчиков». Так, в специальном обращении в ЦК РКПб указывалось, что «Перевал» создан А. Воронским для борьбы с ВАПП», «издаёт альманахи, гнилые по содержанию»; Всероссийский союз писателей и Союз поэтов «Имеет неприкрыто буржуазное лицо в смысле творческом… Он является источником богемы всей литературной Москвы. Считаем, что эта организация должна быть уничтожена путём постепенного её стеснения, должны быть у неё отобраны курсы, отнято помещение в Доме Герцена и т.д.».

 

· Процессы такого «стеснения» и «уничтожения» (либо «поглощения», а порой вынужденного но часто безуспешного приспособленчества к «генеральной линии» по созданию литературного официоза) достаточно ярко иллюстрированы судьбой различных литературных объединений и писательских персоналий (в приводимой ниже хронологии ряда событий и явлений литературного процесса второй половины 1920-х годов).

***

Май 1928 г.: в Москве на пленуме Всероссийского общества крестьянских писателей (ВОКП) принята новая «идейно-эстетическая платформа» этой литературной организации.

Из постановления: «Крестьянскими нужно считать таких писателей, которые на основе пролетарской идеологии, но при помощи свойственных им крестьянских образов…. организуют… чувства и сознание всех трудящихся в сторону борьбы с мелкобуржуазной ограниченностью…».

· Ориентация крестьянских писателей на «пролетарскую» идеологию явилась одним из показателей приспособления литературы ко всё более усиливающейся идеологизации официального искусства в советском обществе.

 

***

По-своему показательна судьба Левого фронта искусства и его лидера В.Маяковского.

Январь 1927 г.: журнал «Леф» переименован в «Новый Леф» с обновлённой идейно-эстетической программой. В №1 под редакцией В.Маяковского опубликовано его передовая статья «Читателю!».

Из статьи: «Наша постоянная работа за качество, индустриализм, конструктивизм (т.е. целесообразность и экономия в искусстве) является параллельной основным хозяйственным и политическим лозунгам страны…».

Сентябрь 1929 г.: в Политехническом музее в Москве состоялся вечер «Левей Лефа!», на котором В.Маяковский заявил о выходе их группы Леф, мотивируя это тем, что считает пройденным этапом объединение писателей по групповым признакам. Аналогичное заявление было сделано бывшими лефовцами Н.Асеевым, О.Бриком и др. на вечере «На черта нам стихи».

Октябрь 1929 г.: В Политехническом музее в Москве состоялся первый творческий вечер новой литературной труппы – Революционного фронта искусства (Реф), объединивший ряд писателей – бывших членов Лефа и конструктивистов. На вечере выступали В.Маяковский, Н.Асеев, В.Инбер и др.

Из выступления В.Маяковского: «…мы устанавливаем примат цели и над содержанием, и над формой. Рассматриваем искусство как орудие классовой борьбы…».

 

· Революционный фронт искусства, повторявший, в основном, лозунги членов Леф и конструктивизма, но только с ещё большей их идеологической акцентацией, не сыграл сколько-нибудь заметной роли в литературной жизни рубежа 1920-1930-х гг.

 

Январь 1930 г.: В. Маяковским подано заявление в правление Российской ассоциации пролетарских писателей: «В осуществление лозунга консолидации всех сил пролетарской литературы – прошу принять меня в РАПП».

 

· Решение В.Маяковского явилось во многом вынужденным, обусловленным не только стремлением к «консолидации», но и причинами, общими для «непролетарских» писателей и литературных групп в условиях всё усиливающегося социального тоталитаризма в СССР: невозможностью нормально жить и работать в атмосфере недоброжелательства и травли, созданной РАППовской критикой (в течение 1930 г. в РАПП влились группа «Кузница» и Литературный центр конструктивистов). Для В.Маяковского последствия этого шага оказались ещё более трагическими: старые единомышленники отвернулись от своего бывшего лидера, а в РАПП он встречал только злорадство, высокомерие и подозрительность, что явилось одним из факторов, предопределивших трагический финал судьбы поэта.

 

Апрель 1930 г.: прошёл последний литературный вечер
В. Маяковского – в Московском институте народного хозяйства, где были прочитаны стихи «Во весь голос. Первое вступление в поэму». По свидетельству современников, слушатели-студенты недоброжелательно восприняли выступление В.Маяковского и устроили ему абструкцию.

Через три дня (12.04.1930) В. Маяковским написано прощальное письмо. Из письма: «Всем. В том, что умираю, не винить никого и, пожалуйста, не сплетничать. Покойник ужасно этого не любил (…) Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сёстры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо (…).

Счастливо оставаться. Владимир Маяковский. 12 апреля.

Товарищи Рапповцы, не считайте меня малодушным. Серьёзно – ничего не поделаешь. Привет…»

 

***

Март 1930 г.: М. Булгаков обращается с письмом к правительству СССР, где приводит примеры беспрецедентной травли его как писателя в советской печати (из 301 отзывов и рецензий за десять лет – 288 отрицательных), что создало ему в СССР законченный «аттестат белогвардейца-врага».

Из письма: «Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР (…) Я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу».

 

· Впоследствии М. Булгаков дважды (в 1931 г. и 1934 г.) обращался с аналогичной просьбой в письмах непосредственно к И. Сталину, но разрешения выехать за границу так и не получил.

 

***

Сентябрь 1929 г.: в журнале «Октябрь», №9, напечатан рассказ А. Платонова «Усомнившийся Макар».

По свидетельству современников, рассказ А. Платонова был замечен И. Сталиным и вызвал его раздражение. В № 11 журнала «Октябрь» была напечатана статья Л. Авербаха «О целостных масштабах и частных Макарах», где рассказ А. Платонова признан «идеологическим отражением сопротивляющейся мелкобуржуазной стихии». Из статьи: «К нам приходят с пропагандой гуманизма, как будто есть на свете что-либо более истинно-человечное, чем классовая ненависть пролетариата».

От руководства журнала было заявлено (А. Фадеев): «Редакция разделяет точку зрения т. Авербаха… и напечатание рассказа считает ошибкой».

Роман А. Платонова «Чевенгур», сданный в московское издательство «Федерация» и уже набранный в типографии, возвращён автору с отказом в публикации.

Роман был написан в 1927-1928 гг. и прочитан в рукописи М. Горьким, давшим ему высокую оценку, но отметившим крайнюю трудность его издания в СССР. Впервые роман «Чевенгур» опубликован в России в 1988 г.

 

· С конца 1920-х гг. за А. Платоновым всё долее прочно устанавливается репутация писателя, «классово чуждого» советскому строю. Новая волна критики последовала после публикации рассказа «Впрок. (Бедняцкая хроника)», расцененной как «клевета классового врага на колхозы» («На литературном посту». – 1931. – № 18). После этого произведения А.Платонова перестают печатать до 1934 г. Помимо романа «Чевенгур» не были изданы при жизни автора повести «Котлован», «Ювенильное море», «Технический роман», пьесы «Шарманка», «14 красных избушек», роман «Счастливая Москва» и др.

***

Январь 1927 г.: в журнале «Звезда» (Л.) опубликована поэма Н. Клюева «Деревня».

Публикация поэмы вызвала резко отрицательные и враждебные отклики РАППовской критики (статьи Л. Авербаха, А. Безыменского и др.). Протестуя против такой критики,
Н. Клюев обратился с письмом во Всероссийский союз писателей. Из письма: «Почему же русский берестяной Сирин должен быть ощипан и казнён за свои многолетние колдовские свирели – только лишь потому, что серые, с невоспитанным для музыки слухом обмолвятся люди, второпях и опрометчиво утверждая, что товарищ маузер сладкоречивее хоровода муз?».

 

· После публикации поэмы «Деревня» издание произведений Н. Клюева фактически прекращается. Последняя прижизненная книга стихов вышла в 1928 г. («Изба и поле». Л.). произведения Н. Клюева стали вновь издаваться в России с 1980-х гг.

 

***

Март 1929 г.: руководство РАПП (Л. Авербах, А. Фадеев, А. Серафимович) и др. выступило в газете «Правда» с открытым письмом в защиту М. Шолохова – в связи с продолжающимися обвинениями его в плагиате при создании романа «Тихий Дон».

Из письма: «…врагами пролетарской диктатуры распространяется злостная клевета о том, что роман Шолохова является плагиатом с чужой рукописи (…) Видно, пролетарская диктатура стала силой, … стала действенным орудием рабочего класса, если враги принуждены бороться с ней при помощи злобной и мелкой клеветы…».

 

· Лидеры РАПП защищали М. Шолохова как формально «пролетарского писателя», будучи заинтересованы в том, чтобы занести «Тихий Дон» в актив пролетарской литературы – как свидетельство её высоких творческих достижений. М.Шолохову, испытывающему серьёзные затруднения с публикацией романа, приходилось принимать такого рода покровительство.

 

В то же время в РАППовской критике неоднократно раздавались голоса, характеризующие М.Шолохова как «внутрирапповского попутчика», протестующие против «вредных и ненужных попыток приписать роман М. Шолохова к пролетарской литературе».

Вторая книга романа «Тихий Дон» публиковалась в журнале «Октябрь» за 1929 г. Третья книга в 1930 г. была отвергнута редакцией как «идеологически двусмысленная»; её публикация была задержана до 1932 г.

Это решение сопровождалось усилением критики в адрес М. Шолохова и его романа: «Шолохов в «Тихом Доне» показывает… своих белогвардейцев в таких общечеловеческих чертах, что эти герои не вызывают… ненависти читателя» (К творческим разногласиям РАПП. – Л., 1930); «явно беспартийный «Тихий Дон», идеализирующий казачество, – … является сигналом бедствия» (На литературном фронте. – Л., 1931).

 

· По непроверенным сведениям, разрешение на публикацию третьей книги романа было дано лично И. Сталиным после его встречи с М. Шолоховым при участии М. Горького (август 1931 г.).

По одной версии, печатание «Тихого Дона» было возобновлено в обмен на обещание М. Шолохова написать книгу о коллективизации (которой явилась «Поднятая целина» под первоначальным названием «С кровью и потом»). По другой версии, разрешение на публикацию третьей книги «Тихого Дона» было дано из опасения, что в противном случае она будет издана за рубежом (к этому времени I и II книги уже были изданы берлинским издательством «Петрополис»).

 

***

Март 1928 г.: в течение месяца со всей возможной парадностью в СССР отмечался юбилей М. Горького (торжественные заседания в Академии наук, в Федерации объединений советских писателей, торжественные вечера в Доме учёных, в Доме Герцена и пр.). Первые полосы центральных газет («Правда», «Известия» и др.) целиком посвящены М.Горькому (статьи, воспоминания, приветствия).

Из постановления Совнаркома СССР: «Яркими образами своего творчества подготовил он рабочий класс к первому штурму твердынь царизма и капитала… Максим Горький не только как писатель, но и как революционный деятель принимал личное участие в революционном движении».

 

· Чествование М. Горького происходило на фоне ожиданий его скорого приезда в СССР – после более чем 6-летнего пребывания за границей, фактически в эмиграции. После периода напряжённых отношений с советским правительством в 1922-1924 гг. когда М. Горький, по свидетельству современников, «кроме умирающего Ленина, ненавидел весь Кремль», властные структуры в СССР стали предпринимать активные усилия, чтобы склонить писателя к возвращению на родину. Международный авторитет М. Горького был нужен для укрепления статуса новой – советской – литературы и повышении «гуманистического рейтинга» советского общества в целом в глазах мировой общественности.

В свою очередь, М. Горькому по возвращении необходимо было согласиться с отведённой ему ролью активного сторонника социалистических преобразований и лидера советской литературы. Несмотря на то, что такая роль часть не удавалась М. Горькому, в глазах советской общественности он был, по сути, канонизирован как «пролетарский писатель», «основоположник советской литературы», её бесспорный лидер и пример для подражания.

Таким образом в общественном сознании создавался своеобразный миф о М. Горьком; по аналогичным моделям создавались мифологизированные представления о многих других «советских классиках» и советской литературе в целом.

 

Вместе с тем участие М. Горького в литературной жизни и перипетиях «литературной борьбы» нередко нарушало целостность подобных представлений. Так, в мае 1928 г. в газете «Известия» опубликована статья М. Горького «О возвеличенных и «начинающих», где осуждался недопустимо грубый тон «пролетарской» литературной критики.

В ответ на это, а также другие выступления М. Горького. РАППовской критикой была в течение 1928-1929 гг. развёрнута кампания нападок на Горького, «необоснованно претендующего на учительство в литературе». (На литературном посту. – 1928. – № 10), «изворотливо маскирующегося врага на арене классовой борьбы» (Настоящее. – 1929. – №8-9).

Критики РАПП, по сути, во многом были правы, когда указывали на «чуждость» М. Горького «генеральной линии пролетарской литературы». Но партийно-государственное руководство страны было заинтересовано в том, чтобы сохранить имидж «буревестника» как пролетарского писателя в неприкосновенности… Поэтому М. Горького взял под свою защиту непосредственно ЦК ВКП(б), определивший в специальном постановлении (25.12.29 г.) указанные нападки как «грубо ошибочные и граничащие с хулиганством».

По-своему показательна и полемика М. Горького в защиту И. Бабеля и его книги «Конармия». Ещё в 1924 г., после первой публикации глав книги, с её резкой критикой выступил бывший командующий Первой конной армии С.Будённый. В № 3 журнала «Октябрь» напечатана статья С.Будённого «Бабизм Бабеля из «Красной нови» (по поводу публикации рассказов из книги «Конармия»)».

Из статьи: «… т. Воронский так любит эти вонючие бабье-бабелевские пикантности, что позволяет печатать безответственные небылицы в столь ответственном журнале, не говорю уже о том, что т. Воронскому отнюдь не безызвестны фамилии тех, кого дегенерат от литературы Бабель оплёвывает слюной классовой ненависти».

После возвращения в СССР М. Горький в статье «Рабселькорам и военкорам о том, как я учился писать» дал положительную оценку «Конармии»: «товарищ Буденный охаял «Конармию», – мне кажется, что это сделано совершенно напрасно (…) Бабель украсил его бойцов изнутри, и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев» («Правда» 30.09.28 г.).

26.10.28 г. в газете «Правда» было напечатано «открытое письмо Максиму Горькому» С. Буденного, повторившего оценку книги И.Бабеля как «явной, грубой, я бы сказал, сверхнахальной Бабелевской клеветы на Конную армию».

27.11.28 г. в газете «Правда» был напечатан «ответ Будённому» М. Горького, заявившего что вопреки мнению С. Будённого, он не находит в «Конармии» ничего карикатурно-пасквильного».

Из первоначального варианта ответа М. Горького: «Въехав в литературу на коне и с высоты коня критикуя её, вы уподобляете себя тем бесшабашным критикам, которые разъезжают по литературе в телегах плохо усвоенной теории, а для правильной и полезной критики необходимо, чтобы критик был или культурно выше литератора, или – по крайней мере – стоял на одном уровне культуры с ним».

По требованию редколлегии «Правды» этот абзац был убран.

Впервые опубликовано в 1991 г.