Владимов Михаил Владимирович

 

 

На круглой, пузатой уличной тумбе, где раньше висели пёстрые киноафиши и рекламные плакаты, появился жёлтый лист бумаги с крупными чёрными буквами.

Ещё издалека Витя прочитал слово «РАССТРЕЛ».

 

РАССТРЕЛ за появление на улице после девяти часов вечера…

РАССТРЕЛ за хранение оружия..

РАССТРЕЛ за укрывание военнопленных…

РАССТРЕЛ за помощь партизанам…

 

Витя подошёл к тумбе вплотную и сделал вид, что внимательно читает новый фашистский приказ. А сам косил глазами то вправо, то влево, высматривая: нет ли кого на улице?

«Нет!»…

Вцепившись руками в уголок листа, Витя сильно рванул его на себя. Треск бумаги прозвучал в ушах, как раскат грома. Ещё рывок — и приказа как не бывало!

Скомкав бумагу, Витя сунул её в карман. В приказе не было написано, что за срыв немецких документов тоже РАССТРЕЛ. Но это подразумевалось само собой… Скорее в калитку, во двор, пока никто не заметил! Но рядом, на толстом стволе старой акации, наклеен точно такой же приказ. Кора у акации ребристая. Сорвать проще. Он заносит руку и вдруг слышит за спиной голос:

— Этого делать не следует…

Витя оборачивается и видит… свою учительницу! Она как-то странно одета — в старое, тёмное. Голос строгий, но глаза добрые. — Витя пытается объяснить…

— Тише! — говорит она, поправляя воротник на его футболке. — Зайди ко мне завтра. Помнишь, где я живу?

— Да… — он хочет назвать её по отчеству…

— Теперь меня зовут Нина Ивановна. Завтра, в шесть вечера…

— Этого сейчас делать не следует, — повторила учительница, когда они сидели вечером в её небольшой светлой комнате.

— Но почему?..

— Глупо срывать приказы днём, когда на улицах полно немцев.

— Никто же не видел…

— Я-то увидела! Могли и другие. Так мы ничего не достигнем: немцы вместо сорванных наклеят новые…

— Но я хочу же…

— Вот поэтому-то я пригласила тебя.

— Давайте вместе! — предложил Витя. — Знаете, что у меня есть: детали для приёмника! Можно собрать. Будем записывать сводки Совинформбюро. И расклеивать их на улицах!..

— Правильно! — улыбнулась Нина Ивановна.

— Но… нас всего двое…

— Ты так думаешь? Нет! Ещё таких много…

— Конечно! Но трудно найти. Они прячутся под другими именами. Как вы… Повстречаться бы с ними?

— Можно…

— Правда?

Через несколько дней Нина Ивановна привела Витю к руководителю подпольной организации «Николаевский центр».

Этот коренастый мужественный человек с седеющими висками, по-отечески положив руку на плечо мальчику, сказал:

— Хорошо, что у тебя по немецкому в школе «отлично» было.

Пригодится… — потом добавил: — А чтобы не скучал, мы тебе пару подобрали!.. Шура! — позвал он.

Из соседней комнаты вышел мальчик ростом чуть выше Вити.

— Шура Кобер.

— Витя Хоменко. Ты в какой школе учился?

— В двенадцатой… А ты?

— В пятой… Почти соседи…

Их школы были в противоположных концах большого портового города, и мальчики до сих пор ни разу не встречались. Но их первое рукопожатие скрепило дружбу навсегда.

Поначалу ребятам поручили быть связными между явками. Они передавали распоряжения из «Центра» подпольщикам, незаметно проносили на явки оружие, бумагу для листовок.

Но как-то Витю вызвали в «Центр».

— Посуду мыть умеешь? — спросили его.

Витя даже растерялся от такого неожиданного вопроса.

— Умею…

— Хорошо?

— Ну, мама довольна была…

— Ясно. Пойдёшь работать мойщиком посуды в столовую «Ост».

— «Ост?» — переспросил Витя. — Значит, немецкая?

— Да.

— Боевое задание? Да? Говорите, что сделать. Яду им подсыпать или…

— Нет, нет! Только не это… Работать добросовестно и аккуратно.

И никаких таких штучек!

— Понятно! — глубоко вздохнул Витя.

Немецкая офицерская столовая скорее была похожа на ресторан.

По вечерам здесь громко играла музыка. Офицеры, гестаповцы орали свои пьяные песни.

Вите было противно мыть после них на кухне тарелки и рюмки.

Но он терпел. И больше того — всеми силами старался выслужиться перед хозяином столовой.

Однажды он нёс стопку тарелок. И не заметил, что на полу разлита вода. Поскользнулся — несколько тарелок разлетелись на мелкие куски.

 

 

Хозяин с кулаками на него:

— Ах ты, русская свинья! Ты мне тарелки бьёшь, а я тебе руки-ноги поломаю!

Обидно и больно было слышать эту брань, хотелось ответить, дать сдачи. Но Витя не пошевельнулся. Больше всего боялся, что хозяин выгонит его из столовой. Что тогда скажут в «Центре»?..

Но всё обошлось. Витя остался.

Он скрывал от всех своих друзей, даже от мамы, где работает.

А дома было голодно. В один из вечеров Витя принёс домой продукты, которых давно уже не видели в продаже.

— Откуда это? — удивилась мать.

И тут пришлось признаться…

— Какой стыд и позор. — воскликнула Юлия Ивановна. — Дожила!

Мой сын пошёл служить немцам!

— Так надо, мама…

— Надо? — переспросила она и насторожилась: — Ты что-то скрываешь… Скажи мне. Я же мать…

— Если можно будет, мама… скажу…

— Надо, значит, надо… — сказала она и провела тёплой ладонью по голове сына.

У Юлии Ивановны Хоменко, простой рабочей женщины, жизнь сложилась трудно. Отец Вити — участник гражданской войны — умер от старых ран в 1927 году, когда мальчику исполнился год. Кроме Вити, на руках у Юлии Ивановны остались ещё две девочки. Ей одной пришлось и растить и воспитывать ребят.

В столовой Витя работал старательно. И даже вскоре пошёл на повышение. Было это так. Захворал официант, а заменить — некем.

— Ну-ка, оденься почище, — приказал Вите хозяин. — Пойдёшь обслуживать господ офицеров. Только смотри у меня!

…Вечером хозяин вошёл в зал и, к своему удивлению, увидел такую картину. Ловко держа поднос с тарелками и рюмками, Витя носился от столика к столику. Офицеры довольно похлопывали его по плечу.

Совали конфеты:

— Гут! Гут!

А Витя в ответ:

— Битте… Данке…

Хозяин всё понял: офицеров располагало то, что Витя хорошо знает немецкий язык.

Прошло несколько дней, заболевший официант выздоровел. Хозяин вернул мальчика на кухню — мыть посуду. Но не тут-то было!

— Где ваш киндер? — недовольно спросил один майор. — Почему нет? Кароший официант!

И Витя остался в зале. Дотошный, смышлёный, он ещё бойче, чем прежде, лопотал с господами офицерами по-немецки и… слушал. Слушал их разговоры. Это стало для него главным.

В столовой часто появлялись офицеры, прибывшие с фронта. За рюмкой водки они выбалтывали место расположения своих частей и другие секреты.

— Молодчина! — хвалили Витю в подпольном «Центре».

Прошёл месяц, другой. Однажды Витя явился на явку с новеньким жёлтым портфелем в руках. Глаза сияли озорным огоньком:

— В этой маленькой корзинке — что угодно для души!

Открыл портфель — подпольщики так и ахнули: там лежал немецкий пакет с надписью «Секретно».

— Откуда это у тебя?

— Оттуда! — Витя показал в сторону немецкой части. — Со вчерашнего дня я посыльный при штабе… Полюбуйтесь: я и мои друзья, — он достал из кармана фото, на котором был снят среди улыбающихся немецких офицеров.

Подпольщики осторожно, чтоб следов не осталось, вскрыли пакет, прочитали…

— Спасибо! Молодец! Здесь очень важные сведения. Их надо немедленно передать по радио в Москву!

Так было не раз. Гитлеровцы хвалили своего нового посыльного за быстроту и исполнительность, а подпольщики — за сообразительность и смелость.

Как-то Витя шёл со своим жёлтым портфелем мимо железнодорожной станции. И вдруг заметил, что за шлагбаумом у склада какой-то мальчишка чинит велосипед. Фигура его показалась Вите очень знакомой. Подошёл ближе: «Шура!»

Но… тут же, приняв безразличное выражение, насвистывая, прошёл мимо.

Со стороны можно было подумать, что ребята никогда не видели друг друга.

А дело было в том, что Шура в это время, как и Витя, выполнял своё задание: следил за передвижением фашистских войск и техники по железной дороге. То он оказывался в районе станции с велосипедом, то со школьным учебником…

Именно в такой момент его здесь заметила девочка — бывшая соседка по парте. Увидев, как он с сосредоточенным видом что-то пишет в тетрадку, разграфлённую клеточкой, она спросила:

— Ты, что, задачки решаешь?

— Да.

— Зачем? Ведь школы сейчас не работают.

— А я, чтобы не забыть арифметику.

— А-а! — с уважением и удивлением протянула девочка и ушла.

Танки, машины, пушки, стоящие на платформах, обычно были покрыты брезентом. Но Шура приловчился распознавать их по внешним очертаниям.

И всё же однажды он очутился в трудном положении. На станцию прибыл эшелон с каким-то необычным вооружением. Шура насторожился, сразу сообщил в «Центр». То, что находилось под чехлом, не напоминало ни пушку, ни миномёт. Какое-то новое оружие! А какое?

Чтобы проверить, подпольщики пустили недалеко от Николаева под откос эшелон. Там оказались немецкие шестиствольные миномёты.

Шура получил боевую партизанскую благодарность.

Но тут случилась беда: оборвалась связь с Москвой — испортился подпольный радиопередатчик. Пробовали чинить — не вышло. Раздобыть новый не удалось. Выход один — послать человека. А до линии фронта от Николаева не одна сотня километров.

— Кто пойдёт?

Вызвались опытные, бывалые бойцы.

Но руководитель «Центра» сказал:

— Предлагаю послать Кобера и Хоменко.

— Мальчишек? — удивился кто-то.

— Именно! Меньше подозрений будет…

Узнав о новом задании, Витя и Шура страшно обрадовались.

— Когда выходить? Завтра?

— Нет. Надо подготовиться, изучить маршрут.

Руководитель подошёл к карте и провёл невидимую линию от города к городу: Николаев — Луганск — Ростов… Она перерезала реки, дороги, леса, устремляясь на Восток, и оканчивалась там, где был фронт.

— Мы в село — менять вещи на хлеб, — придумали Витя и Шура причину своей предстоящей отлучки из Николаева. — Скоро вернёмся.

Шура собрал вещи в котомку — и готов в путь. А Вите не просто было уйти с работы в штабе. Пришлось объяснить, что очень сильно захворала тётя, живущая в дальнем селе. Отпустили, но предупредили:

— Надолго задержишься, место твоё будет занято…

Дорога с самого начала была трудной и опасной. Сотни раз их останавливали и расспрашивали на пути: и немецкие солдаты, и полицаи, и просто жители. И на все случаи у ребят были припасены разные «истории».

— Куда путь держите, сиротиночки? — спросила их старушка, когда они пришли в небольшое село за Днепром.

— Братья мы… двоюродные, — начал рассказывать свою «историю» Витя. — Дом наш фашисты разбомбили. Всех родных угнали.

Мы еле спаслись… Вот идём к бабушке в Ростов. Если жива — приютит…

— Ах, горемыки! Что война проклятая наделала!.. — сочувственно вздохнула она, пригласила в хату, угостила молоком, хлебом и с собой продуктов дала.

В другой раз на железнодорожной станции ребята увидели поезд, отправлявшийся в сторону фронта. «Подъедем!» Сели в вагон «зайцами», но их тут же высадили. «Что делать?»

С паровоза по лесенке спустился машинист и стал осматривать колёса. Ребята подошли.

— Что — техникой интересуетесь? — полюбопытствовал он.

— Да, — бойко сказал Шура. — Дядя у меня паровоз водил. На вас, между прочим, похож. Меня часто брал с собой покататься.

— А, понимаю, на что вы намекаете! — улыбнулся машинист. — Садитесь!

И эта история «сработала!»

Но не всегда бывало так. Встретишься с немецкими патрулями — тут уж никакие истории не действуют. Первое слово у них «документы».

А какие могут быть документы у мальчишек до шестнадцати лет?

На одной из дорог их остановил немец со сморщенным, как старая картошка, лицом. От него разило водкой.

— Пашпорт! — навёл он прямо в лицо Шуры свой автомат.

— Нет…

— Цурюк! Назад!

Тут вышел вперёд Витя и сказал несколько слов по-немецки.

Фашист опустил автомат, оживился, начал что-то быстро говорить.

— О чём это он? — спросил Шура.

— Говорит, что я напоминаю ему сынишку, оставшегося в Германии, — перевёл Витя.

Солдат тем временем достал из кармана кошелёк и, растроганно улыбаясь, высыпал на ладонь Вити горсть монет.

— А это для чего?

— Чтобы мы купили себе ботинки поновее…

— Хорошо! Пригодятся в дороге.

А особенно радовало ребят то, что никто не обращает внимания на палочку, которую поочерёдно несли в руках. Палочку эту они называли «волшебной». Ведь внутри неё были спрятаны сведения, написанные мелкими буквами на тончайшей бумаге. Их-то Витя и Шура должны были любой ценой перенести через линию фронта.

…Но вот уже последний отрезок долгого и трудного пути. Доносится дальняя фронтовая канонада.

Опустился вечер. Ребята попросились ночевать в крайнюю хату села. Хозяин, ничего не говоря, впустил их. Зашли, а там полицаи пьяные пируют. Увидели незнакомых ребят — и давай допытываться:

— Откуда идёте?

«Сказать из Николаева — привяжутся: почему издалека, почему там не сиделось…»

— Из Луганска мы! — бойко сказал Витя.

— Луганские? — откликнулся один из полицаев, усатый, багровый от водки. — Земляки, значит! Я тоже из Луганска. А на какой улице живёте?..

— Да мы на разных, — уклончиво сказал Шура. Потому что Луганска они не знали, прошли его вечером…

— Так на какой же? — настаивал усач.

Другие тоже притихли, подозрительно прислушались.

«Попались!» — мелькнуло в голове у Вити. Но тут же нашёлся:

— На той, которая раньше улицей Ленина называлась…

Расчёт простой: как и в Николаеве, в каждом советском городе есть улица Ленина…

— Что ты болтаешь? — оборвал его полицай, ударив кулаком по столу. — Нет сейчас таких улиц и больше никогда не будет!

— Так я же сказал: раньше называлась. А теперь у неё другое название, — и Витя скороговоркой произнёс по-немецки длинное, непонятное слово…

Сбитый с толку усач, тупо вращая глазами, рявкнул:

— Обыскать!

Обыскали, но ничего подозрительного не нашли, даже палочку.

Пока Витя разговаривал с полицаем, Шура незаметно сунул палочку в вязанку нарубленного хвороста за печкой.

Глубокой ночью ребята проснулись. Вокруг раздавался храп.

Окно открыто.

Тихо пошептавшись, встали.

Шура осторожно поднял вязанку хвороста, и они неслышно вылезли в окно… Остановились за сараем, чтобы отдышаться.

Развязал Шура хворост — и у него похолодело сердце: палочки нет!

— Где же она? Была здесь! — растерянно говорил он, заново перебирая каждую хворостинку.

— А вдруг сожгли в печке?.. — предположил Витя. — Эх мы растяпы! А подпольщики так на нас надеялись.

— Я сейчас, — прошептал Шура и скрылся в темноте.

Прошла бесконечно длинная минута.

— Всё в порядке! — радостно выдохнул вернувшийся Шура. — Я, оказывается, захватил не ту вязанку… Вот она, палочка, здесь!

С тех пор ребята не расставались со своей бесценной ношей ни на секунду, даже во время сна.

Всё слышнее орудийная пальба. Значит, фронт всё ближе. Кончилась степь, начались залитые водой плавни, густые камыши. А дальше— голубой широкой лентой вьётся река Кубань. На этом берегу фашисты, на том — наши… Это и есть она — линия фронта! Сколько ребята ждали такого момента! А теперь — самое трудное: как переправиться?

— Эх, если б я знал заранее, что фронт будет проходить по реке, обязательно бы научился плавать! — вздохнул Шура.

Витя был хорошим пловцом, а Шура плавать не умел.

— Что об этом сейчас говорить! — отозвался Витя. — Лучше лодку поискать!

Но лодка… приплыла к ним сама. Правда, в ней сидел немец. В одной руке у него был автомат, а в другой — удочка.

Как видно, решил в свободную минуту порыбачить в этих камышах!

Лодку привязал, а сам с удочкой в стороне на берегу сел. Мальчишки тем временем вёсла сняли и спрятали. Вернулся немец, поискал-поискал вёсла — не нашёл! Сначала подумал, что они утонули: даже в воду залез и по дну возле берега пошарил. Но потом разозлился, заподозрил что-то неладное, дал очередь из автомата наугад в камыши и, громко выругавшись, ушёл…

В ту ночь с обоих берегов сильно стреляли. Лучше было бы повременить. Но в другой раз лодки может не быть.

И друзья решили рискнуть!

Оттолкнувшись от берега, сели рядом на дощатую скамейку.

Каждому досталось по веслу. Гребли быстро и бесшумно.

Больше половины реки прошли незаметно. Темнота не выдавала их. Но вдруг в небо взлетело несколько ярких осветительных ракет.

Немцы обнаружили лодку и стали поливать огнём. Пули пробили борт, расщепили весло. Совсем рядом разорвался снаряд — и лодка перевернулась. Оба очутились в воде.

— Держись за меня! — крикнул Витя, энергично работая руками.

— А я уже стою на дне! — ответил Шура. — Тут мелко.

— Значит, до берега близко!

И верно, вот вода уже по пояс, по щиколотку, вот под ногами сухой песок!

— Стой, кто идёт?! — окликнул их суровый голос из темноты.

— Свои! Наши!.. Не стреляйте, дяденька!

Вспыхнул луч фонарика:

— Товарищ лейтенант! Да это мальчишки! С той стороны! Гляди, какие храбрые!.. Кто вы? Зачем идёте?

Вместо ответа Витя и Шура попросили, чтобы их как можно скорее доставили к «самому главному».

Услышав короткий, взволнованный рассказ, генерал тут же взял трубку:

— Авиаторы? Приготовьте назавтра самолёт! В Москву!

Витя Хоменко и Шура Кобер до сих пор ни разу не были в Москве.

Но всегда мечтали об этом.

И вот мечта сбылась! Правда, фронтовая Москва была не такой, какой они знали её по довоенным открыткам и фильмам. В небе, как тяжёлые тучи, висели аэростаты воздушного заграждения, улицы ощетинились противотанковыми «ежами».

Но прежде чем знакомиться с Москвой, Вите и Шуре предстояло

долго и долго рассказывать в штабе партизанского движения про всё, что они знали, что видели в немецком тылу. Шура подсчитывал по дороге все вражеские эшелоны, которые шли к фронту; Витя запоминал расположение воинских частей.

Через несколько дней друзья стали готовиться к выполнению задания.

Они учились читать карту, стрелять по цели, прыгать с парашютом.

В штабе партизанского движения находились разные по возрасту люди. Была среди них и молодёжь — комсомольцы.

— А примут нас здесь в комсомол? — спросили ребята у комсорга.

— Конечно! — ответил он. — Вы уже достигли комсомольского возраста. И, главное, своими делами заслужили это.

Витя и Шура сели писать заявления. «Если потребуется, то мы не пожалеем ни сил, ни самой жизни для победы над врагом!» Их приняли, горячо поздравили и выдали новенькие билеты.

— Вот бы маме показать! — мечтательно вздыхал Шура.

Но ребята знали: пока это невозможно. Если их отправят на задание, то комсомольские билеты, как и другие документы, должны остаться в Москве.

И вот они снова сидят в самолёте, но теперь он летит уже в обратном направлении — на юг, на Украину. За спиной — парашюты. А рядом на скамейке — их новая спутница, радистка-комсомолка Лида Брыткина. Она везёт радиопередатчик, который так нужен николаевским подпольщикам.

Под крылом непроглядная ночь, нигде ни огонька.

Но вот лётчик даёт знак: приготовиться. Прыжок! Хлопок парашютов. Невидимо приближается земля.

Все трое приземлились в районе села Себино, поблизости от Николаева. Закопали парашюты и стали дожидаться утра.

Когда встало солнце, увидели вдали белые хатки села и шоссе, по которому бежали машины.

— Вы оставайтесь здесь, — сказал Витя Шуре и Лиде. — А я за помощью смотаюсь.

Под вечер с шоссе в сторону лесополосы свернули двое — высокий мужчина и мальчик. Они катили перед собой пустую тачку, и казалось, что едут за хворостом.

— Это Витя! — радостно воскликнул Шура, когда тачка приблизилась. — А кто второй?

Вторым оказался подпольщик Всеволод Васильевич Бондаренко.

Потребовалось несколько рейсов, чтобы перевезти в Николаев всю поклажу. Груз сверху маскировали хворостом.

— Ну, вы для нас просто как подарок! — сказал руководитель «Центра», когда ребята пришли к нему доложить о выполнении задания. — У нас очень трудное время: и взрывчатки нет, и с оружием туго.

Теперь заживём!

Лиду Брыткину отвели на конспиративную квартиру, и она, наладив связь с Москвой, сообщила, что все трое прибыли благополучно.

Тут же были получены новые указания Штаба. Ребята продолжали работу.

Шура, как-то возвращаясь к себе домой на 8-ю Военную улицу, заметил, что следом за ним идёт какой-то человек.

Он ещё не знал тогда, что в подпольную организацию пробрался предатель, провокатор… Это выяснилось, как только начались аресты… Сначала гестаповцы арестовали несколько рядовых подпольщиков, потом и одного из руководителей. «Центр» дал распоряжение Вите и Шуре переменить место жительства.

Но было уже поздно.

Холодной ноябрьской ночью 1942 года к дому на 8-ой Военной улице подъехала крытая автомашина с вооружёнными солдатами.

Вломившись в дом, гестаповцы подняли с постели Шуру и полуодетого увезли в тюрьму.

Потом заехали за Витей. Его застали как раз в тот момент, когда он уже собирал вещи, чтобы уйти на другую квартиру, к родственникам.

…С грохотом захлопнулась тяжёлая тюремная дверь. Ребята очутились в одной камере — тесной, холодной, сырой.

— Да, Витёк, много мы с тобой повидали… — тихо сказал Шура, — а вот теперь-то начнётся самое страшное…

И правда. Бесконечные, изматывающие допросы чередовались с побоями и пытками. Казалось, спутались день и ночь…

— Где явки? — угрожающе помахивая плёткой, в который раз спрашивал гестаповец с железным крестом на чёрном мундире.

Ребята молчали.

И вдруг:

— Что вы делали в Москве? Какие инструкции получили? — гитлеровец выжидающе, в упор смотрел на мальчишек: какое это произведёт впечатление.

«Оказывается, и это им известно! Но откуда? Неужели кто-то предал!» — всё это промелькнуло только в мыслях, но ни жестом, ни взглядом ребята не выдали своей тревоги.

Их допрашивали и поодиночке, и вместе. Обещали свободу, деньги, «счастливую жизнь» в Германии. Ничего не помогло.

…5 декабря 1942 года, День Конституции. Именно этот дорогой советским людям праздник гитлеровцы выбрали для того, чтобы совершить казнь. На базарной площади зловеще стучали топоры и молотки. Фашистские солдаты сколачивали виселицу, вбивали в перекладину железные крюки.

Когда виселица была готова, оккупанты начали сгонять народ с окрестных улиц и переулков. Подъехала чёрная зарешечённая машина. Из неё вывели десять человек: восемь взрослых и двух ребят.

Эти двое были Витя Хоменко и Шура Кобер. Руки туго связаны верёвками, на лицах — синяки от побоев. Но друзья держались мужественно.

Немецкий офицер читал приговор, а переводчик громко переводил на русский… Витя в этот момент пристально всматривался в толпу: нет ли здесь родных или знакомых? Площадь была недалеко от улицы, на которой он жил.

Вдруг совсем рядом увидел своего школьного приятеля Толю.

— Толя! — крикнул он что есть силы. — Беги домой, скажи маме…

Мальчик исчез в толпе.

Но когда мать Вити, Юлия Ивановна Хоменко, бледная, рыдающая, прибежала на площадь, всё уже было кончено…

Этой расправой фашисты рассчитывали запугать николаевцев.

Но не удалось! Когда рассвело, первые прохожие увидели возле виселицы букетики живых цветов. На столбе белел небольшой листок бумаги с надписью.

«Слава юным героям!»

Николаевские пионеры свято чтут память героев. Имя Вити носит пятая средняя школа, имя Шуры — двенадцатая.

В 1965 году отважные разведчики были посмертно награждены орденами Отечественной войны I степени. О них сложены песни, им посвящена пьеса, поставленная на сцене местного театра.

Каждый, кто приезжает в южный украинский город Николаев, обязательно проходит мимо сквера, в котором стоит простой и светлый памятник Вите и Шуре. У этого памятника своя история. Он построен на средства, собранные пионерами и школьниками всей Украинской Республики.

Друзья изображены идущими к линии фронта. В руках у них волшебная палочка. Глаза устремлены вдаль: как будто они видят где-то впереди фронтовое зарево.

И каждый оставляет их в своей памяти, в своём сердце вот такими — всегда в движении, вечно в пути.

Имена юных героев занесены в Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина.

 

ЮТА БОНДАРОВСКАЯ

Жанна Браун

 

Настало лето. Кончились занятия в школе, а Ютиной маме не давали на работе отпуск.

Все Ютины подруги давно разъехались: кто в пионерский лагерь, а кто с родителями на дачу. Двор опустел, и Юте казалось, что она одна все летние каникулы проведёт в душном и жарком городе.

Но однажды мама получила письмо от тёти Вари, двоюродной сестры из-под Пскова.

— Варя просит, чтобы я привезла тебя к ней в деревню на всё лето.

Пишет, что Павел Иванович, учитель, организовал для ребят разные кружки и тебе не будет скучно, — грустно сказала мама, прочитав письмо, и вздохнула, — а я не могу оставить работу даже на один день.

— Мамочка, а если я поеду одна? Ты меня посадишь, а тётя Варя встретит… Ведь я уже большая…

— Одна?! — Мама испуганно посмотрела на Юту. — Нет, нет…

— Ну, мама, ничего со мной не случится, вот посмотришь! Я тебя очень прошу. Ты же сама говорила, что на меня можно надеяться. Ведь говорила, правда же?!

— Говорила, — мама улыбнулась, потом снова вздохнула и задумчиво прошлась по комнате. Юта тревожно смотрела на маму и ждала.

— Ну хорошо, — наконец сказала мама, — я подумаю.

— Ой! Спасибо, мама! — обрадовалась Юта.

Если мама говорит «я подумаю», значит, скорее всего, согласится.

А как это будет здорово! На целое лето в деревню! И Юта поедет одна, как взрослая!

Всю неделю, пока длились сборы в дорогу, Юта всё-таки боялась, что мама передумает и не отпустит её одну. И только тогда, когда поезд тронулся и за окном последний раз мелькнуло взволнованное лицо матери, Юта окончательно успокоилась.

Наконец-то и для неё началось лето!

 

* * *

 

Но лета в этом году не стало. Не стало вдруг. Июньской прозрачной ночью.

Война заслонила солнце от людей чёрными крестами самолётов.

Война грязным дымом пожарищ закоптила небо. Юта видела по ночам, как горело и рвалось оно в той стороне, где был Ленинград, где осталась мама…

Видела, как шли и шли через их деревню беженцы. Горбатые от узлов с пожитками. Видела, как молча уходили на войну мужчины.

Слышала, как плакали женщины, провожая на войну мужей, отцов, сыновей.

И сердце её сжималось от горя и ненависти.

 

* * *

 

Павел Иванович сидел возле избы на бревне и чинил сапоги. Изба стояла на высоком кустистом взгорье возле реки, и отсюда учителю была хорошо видна вся деревня. Чёрный обгорелый сруб на том месте, где ещё недавно стояла новенькая двухэтажная школа.

Колхозный клуб. Возле крыльца колхозного клуба днём и ночью стояли немецкие часовые.

Юта перелезла через забор и села рядом с учителем. Тоненькая, грустная.

— Дядя Павел, правду говорят, что немцы Ленинград окружили?

— Правду.

Пдвел Иванович достал из железной коробки горстку гвоздей и быстрыми ударами молотка начал вгонять их в подмётку.

— Но там же моя мама! — сказала Юта. — Мама моя там, а я здесь и„. и… — голос у Юты задрожал. Она закрыла ладонями лицо и всхлипнула.

— Ну, подумай сама, разве им Ленинград взять? — Павел Иванович надел сапог и притопнул ногой. — Ни за что не взять — кишка тонка!

Кишка тонка, — повторил учитель и засмеялся. Беззвучно и зло. Вот так же вчера смеялись тётя Варя и соседский дед Иван, когда на станции раздался взрыв.

Юта перестала плакать.

— Дядя Павел, правду говорят, что у нас в лесу партизаны есть? Будто они вчера целый поезд с танками подорвали?

Павел Иванович достал кисет, сказал он не сразу, — Может, и верно говорят, а может, и нет, — чего не знаю, того не знаю. Всё может быть.

— Эх, уйти бы к партизанам! — Юта вздохнула. Потом повернулась к учителю и прошептала горячо: — Ведь я же пионерка! Я же клятву давала! Вот, смотрите, — Юта вытащила из кармана кончик красного пионерского галстука. — Он всегда со мной. Что делать, дядя Павел?

— Расти, Ютик, расти — твоё самое главное дело, — серьёзно сказал учитель. Он посмотрел на тот край деревни, где стояли гитлеровские солдаты, и добавил: — Партизаны есть ли, нет, не знаю, а вот галстук свой спрячь подальше… пока.

— Эх, вы… Я-то думала… расти, расти… Как же можно расти, когда кругом одни фашисты?! Не верите вы мне, вот что!

Павел Иванович поднялся. Стиснул плечо Юты железными пальцами.

— Не дело кричать о таких вещах на всю улицу. Большая. Поняла, ленинградка? Беги!..

Учитель ушёл в избу, и Юте показалось, что она осталась одна на всём свете. Никому не нужная.

Юта сидела на полузатопленной лодке в камышах. На своём любимом месте. Смотрела, как дрожат звёзды в холодной воде, и думала.

«Убегу, — решила Юта, — убегу в лес к партизанам. Пусть дядя Павел ничего не знает, я сама их найду. Вот возьму сейчас и убегу. Ночью даже лучше, немцы давно спят, и никто не увидит. Буду подрывать немецкие поезда. Один за другим. Один за другим. Никто из фашистов к Ленинграду не подойдёт. А потом пойду в разведку, проберусь в Ленинград и спасу маму…»

Юта сидела долго. Может быть, целый час. И даже вздремнула немного. Так ей хорошо мечталось про партизанскую жизнь.

— Ты кто?

Юта вздрогнула. Чуть не упала с лодки в воду. Прямо перед ней стоял в камышах Николай Сахаров. Чубатый колхозный гармонист.

Говорили, что он в лесу у партизан.

— Юта…

— A-а, ленинградская, — уважительно сказал Сахаров. Он подошёл ближе и присел рядом с Ютой на лодку. — Послушай, ленинградская, я знаю, тебе можно верить.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросила Юта.

— Земля слухом полнится, — загадочно ответил Николай и прищурился, — люди говорят… а может, они перепутали что? Тогда я пойду…

— Нет, нет, не уходите, пожалуйста, — горячо сказала Юта, — люди ничего не перепутали!

В стороне хрустнула ветка. Словно кто-то громко разгрыз сухарь.

Юта испуганно схватила Николая за руку.

— Ничего, — успокоительно сказал Сахаров. Он приподнялся и протяжно квакнул: будто сонную лягушку потревожили в камышах. — Так вот какое дело. Нужно срочно передать Павлу Ивановичу записку, и чтоб ни одна душа не знала, поняла?

— Дяде Павлу? — удивилась Юта. — Так он же…

Николай усмехнулся.

— Завтра жду тебя с ответом. Здесь. — Гармонист наклонился к Юте и негромко сказал: — Юный пионер, к борьбе за рабочее дело будь готов!

Рука Юты взметнулась в салюте.

— Всегда готова!

Сердце её забилось тревожно и радостно.

А дядя-то Павел…

Вот тебе и «ничего не знаю!»

На крыльце колхозного клуба стоял немецкий майор. В чёрном мундире. Грудь у майора бочонком. На бочонке железный крест и ещё какие-то награды.

Рядом с майором переводчик тусклым голосом читал приказ. Казалось, слова переводчика отскакивали от толпы, будто камешки от стены. Люди смотрели себе под ноги.

— Все, кто связан с партизанами, будут расстреляны!

«Дудки, — думала Юта, — так тебе партизаны и дадутся в руки».

Павел Иванович стоял недалеко от Юты, и на лице у него было удивление. Какие партизаны? Откуда они здесь взялись?

Немцы в деревне благожелательно смотрели на старого учителя.

Он всегда был рядом с ними, готовый услужить. Писал для них объявления… Им и в голову не приходило, что каждый раз, когда Юта относила куда надо его записку, — летели под откос вражеские поезда, словно сами собой подрывались на дорогах машины с фашистами.

Наконец переводчик кончил читать. Юта вопросительно взглянула на учителя. Встретив её взгляд, Павел Иванович удивился:

— Ютик, здравствуй! Давно я тебя не видел. Растёшь!

«Всё в порядке, — обрадовалась Юта, — значит, задание не отменяется и Маша ждёт меня у перелеска».

Пошёл дождь. Серая пыль на дороге примялась, потемнела.

Юта вышла из дома с плетёной корзинкой в руке. Она шагала посередине улицы и ловила ртом дождевые капли. Немцы, скучая, смотрели на неё из окон. Юта примелькалась им. Ясно, опять собирает по деревне куски хлеба. Вон сколько горбушек навалено в корзинке. А Юта совсем осмелела. Подошла к самому дому, где жили немцы, и крикнула:

— Господин немец, дай хлеба!

Толстый немец распахнул окно.

— Пошёль, пошёль, побирайка!

Юта скорчила жалобную гримасу и побрела прочь.

У перелеска её встретила Маша.

До войны Маша жила в деревне, а теперь ходила сюда изредка.

Тайком. С важными заданиями. Юта завидовала Маше. Передавать сведения, расклеивать листовки — одно, а вот воевать с настоящим пистолетом в руках — совсем другое дело.

— Молодец, Ютик, давай теперь я понесу, — сказала Маша.

Юта передала Маше корзинку и начала растирать побелевшие пальцы. Корзинка была тяжёлая.

Им нужно было пройти километра три до леса. Там их ждали партизаны. Юта и Маша шли быстро и молча. Корзинка оттягивала руки, и её приходилось нести по очереди.

Дождик кончился. В чашечках цветов и на траве сверкали дождинки. Кругом было тихо, и казалось, что нет никакой войны.

«Как хорошо было раньше, — думала Юта, — просто не верится, что такая жизнь снова настанет. Песни, книги, школа… и никто никого не будет убивать…»

— Маша, обязательно встретимся после войны, ладно? — сказала Юта и замерла с открытым ртом. Прямо на них, из-за поворота дороги, выехали на мотоциклах немцы.

— Кто есть такие? — спросил длинный офицер в кожанке.

— Нищенки мы, — быстро заговорила Маша, приседая и кланяясь, — вот хлебца насобирали в деревне.

Из-за спины офицера выглянуло сивобородое, скомканное лицо Митьки Сычёва, пьяницы и вора.

— Никакая она не нищенка, ваше благородие! — закричал он. — Наша она, деревенская! Вот ей-богу!

Сычёв спрыгнул на землю и выхватил у Маши корзинку. Из корзинки на траву упали похожие на мыло бруски тола.

— Партизанен! — взвизгнул офицер.

Маша неожиданно ударила Юту в спину, оттолкнула её от себя.

— А ну, пошла отсюда, проклятая! Прицепилась по дороге. Сирота, говорит.

Из-за тебя попалась!

Юта остолбенела. За что Маша её так? И вдруг поняла — спасти хочет.

Немцы не заметили, как Юта исчезла в кустах. Они уцепились за Машу. А когда заметили, было поздно. На бегу Юта услышала два выстрела. Маше удалось выхватить пистолет…

Ночью Машу расстреляли.

И этой же ночью Юта вместе с Павлом Ивановичем ушла в лес.

 

* * *

 

Палатки, шалаши, землянки росли, будто грибы, под каждым деревом.

— Что, ленинградская, много нас?

Из-за мохнатой ели вышел Николай Сахаров. В волнистом чубе — сосновые иголки. На груди — немецкий автомат.

Юта с завистью смотрела на автомат. Вот бы ей такой!

— Меня за тобой командир послал. Идём, идём, детский сад!

Николай добродушно подтолкнул Юту вперёд.

В командирской землянке людно.

— Ютик! — грузный седой мужчина обнял Юту и усадил рядом с собой на берёзовый чурбак. — Скоро придёт самолёт и отправит тебя на Большую землю. Учиться будешь. Война — дело взрослых.

Командир говорил медленно. Слова его падали, будто камни на дно пруда. И от них кругами расходилась обида.

Юта сердито вырвалась из крепких рук командира.

— Значит, учиться поеду, да? Буду сидеть и ждать, пока другие для меня хорошую жизнь завоюют? Не поеду! Не имеете права!

Юта выхватила из кармана пионерский галстук, быстро повязала его поверх телогрейки.

— Не имеете права! — снова крикнула она.

— Вот это да! — партизаны засмеялись.

— Оставьте её с нами, товарищ командир! — попросили они.

Хмурое лицо командира засветилось улыбкой.

…Мальчишка в рваной шапке, босиком, с нищенской сумкой через плечо брёл по деревне. От дома к дому.

Возле немецкого штаба мальчишка задержался. Он подходил к каждому немцу и подолгу клянчил хлеб. Немцы отмахивались от него, как от назойливой мухи.