Коллективное сельское хозяйство и интенсивное производство

Концентрация танзанийцев в деревнях казалась с самого начала необходимым шагом в установлении новых форм сельскохозяйственного производства, где главную роль будет играть государство. Первый пятилетний план был определён этой задачей.

Хотя усовершенствование [в противоположность преобразованию] и может вносить вклад в увеличение производства в... зонах [с редкими и нерегулярными дождями], оно не может во всех случаях произвести существенный подъем производства из-за рассеянного проживания фермеров, истощения почвы из-за практики сжигания кустарника и в результате значительных трудностей в сбыте продукции. Политика, которую правительство решило проводить во всех этих зонах, состояла в перегруппировке и переселении фермеров на более подходящие земли, устанавливая там систему частной или общественной собственности и вводя инспектируемый севооборот и ведение смешанных форм хозяйствования, чему благоприятствует почвенное изобилие⁵³.

Население, сконцентрированное в плановых деревнях, постепенно выращивало бы товарные культуры (определённые аграрными специалистами) на общественных полях механизмами, принадлежащими государству. Их жильё, местная администрация, сельскохозяйственные методы и, что наиболее важно, их дневной распорядок труда наблюдались бы государственными властями.

Кампания принудительной виллажизации сама по себе имела такое бедственное влияние на сельскохозяйственное производство, что у государства не было возможности сразу продвинуть вперёд полномасштабное коллективное хозяйство. С 1973 г. по 1975 г. понадобился огромный импорт продовольствия⁵⁴. Ньерере объявил, что на 1,2 миллиона шиллингов, потраченных на импорт продовольствия, можно было бы приобрести по корове для каждой танзанийской семьи. По грубым оценкам, 60 процентов новых деревень были расположены на бесплодной земле, не подходящей для постоянного возделывания, до плодородных участков крестьянам приходилось проходить большие расстояния. Беспорядок самого переезда и слишком медленное приспособление населения к новой экологической обстановке производили дальнейшее разрушение производства⁵⁵.

До 1975 г. попытка государства управлять производством и за пределами собственно государственной сферы принимала классическую колониальную форму: издание законов, указывающих каждому хозяйству, сколько и чего в обязательном порядке оно должно посеять на минимальном количестве земли в акрах. Для поддержки этих мер применялись разнообразные штрафы и наказания. В одном из районов чиновники объявили, что никому не будет разрешено отправиться на рынок пешком или на автобусе, пока он не докажет, что возделывает требуемые семь с половиной акров земли. В другом случае крестьянам отказывали в продовольственной помощи, пока каждый деревенский житель не посадит по одному акру маниоки в соответствии с законом о минимальной площади⁵⁶. Одним из главных источников конфликта, приведшего к роспуску деревень уджамаа в Рувума, было принудительное выращивание табака для огневой сушки, который селяне сдавали по разорительным ценам. Колонизаторы уже давно поняли, что принудительное выращивание этого вида могло быть успешно возложено только на такое крестьянство, которое сконцентрировано физически и поэтому позволяет себя контролировать и, при необходимости, принимать дисциплинарные меры⁵⁷.

Следующим шагом было плановое коллективное производство⁵⁸. Именно эта форма предписывалась в Акте о плановых деревнях и деревнях уджамаа (1975 г.), который устанавливал «деревенские коллективные хозяйства» и требовал от деревенских властей принятия ежегодного плана и определения целей производства.

На практике размер каждого общественного поля и план его продукции обычно устанавливались сельскохозяйственным полевым чиновником (который стремился угодить своим начальникам) и деревенским головой после совсем небольшого обсуждения, а то и вовсе без него⁵⁹. В результате составлялся трудовой план, который не учитывал сезонную необходимость в дополнительной рабочей силе, не говоря уже о собственных интересах крестьян. Работа в деревенском коллективном хозяйстве мало отличалась от подневольного труда. Сельские жители не имели никакого выбора в этом вопросе, и работа их редко приносила прибыль. Даже при том, что в помощь были направлены сотрудники организации содействия развитию, чтобы направить усилия исключительно на общественные поля, культуры зачастую оказывались неподходящими, почва неплодородной, поздно поступали семена и удобрения, а обещанного трактора с плугом нигде не было видно. Эти недостатки, плюс то обстоятельство, что любую прибыль (а прибыль получали в очень редких случаях) с общественного поля могли посчитать доходом деревенского комитета, означали, что труд терял всякий смысл.

Теоретически система политического и трудового управления рабочей силой была всеобъемлющей и вездесущей. Деревни были разделены на подразделения (mitaa), каждое подразделение в свою очередь на несколько ячеек (mashina, составленная из десяти домашних хозяйств). Порядок проживания воспроизводился на коллективных полях. Каждое подразделение несло ответственность за обработку части общественного поля, каждая ячейка отвечала за соответствующую долю. Теоретически лидер ячейки был ответствен за трудовую мобилизацию и надзор⁶⁰. Аналогии в жилых и рабочих дисциплинарных иерархиях были структурно разработаны так, чтобы сделать их совершенно прозрачными и понятными для властей..

На практике эта система быстро разрушилась. На самом деле области с коллективным ведением хозяйства обычно были меньше, чем те, что фигурировали в официальных сведениях⁶¹. Большинство подразделений и деревенских властей, когда дело доходило до общественного земледелия, делали всё спустя рукава. К тому же они отказывались налагать штрафы на своих соседей, которые нарушали трудовые правила и занимались своими, жизненно важными для них частными участками. В качестве реакции на такое распространённое «голосование ногами» много общественных полей было разделено, и каждому домашнему хозяйству было вменено в обязанность возделывать, скажем, половину акра⁶². Не было больше необходимости координировать рабочую силу для работы на одном большом поле, ответственность за выращивание (а, следовательно, и санкции) могли быть определены точно. Новая система напоминала колониальную принудительную систему земледелия с одним только отличием: участки земли были физически объединены для более лёгкого контроля. Однако отсутствие какой-либо заметной отдачи от этого труда означало, что каждое домашнее хозяйство было приковано к своему частному владению и относилось к общественному участку, как к тягостному добавочному труду, невзирая на периодические официальные предупреждения о том, что приоритеты надо сменить⁶³. Несоответствие урожаев на этих полях, естественно, отражало неравенство во внимании к ним.

Цель танзанийской сельской политики с 1967 г. до начала 1980-х состояла в преобразовании сельского населения в такой класс, который позволит государству навязывать себе программу развития и контролировать процесс работы и производство земледельцев. Самое подробное изложение этого замысла содержится в материалах третьего пятилетнего плана (1978 г.): «В сельскохозяйственном секторе партия добилась больших успехов в переселении крестьянства в деревни, где теперь стало возможным выявлять трудоспособных людей, которые могут работать, а также выявить площадь земли, пригодную для сельскохозяйственных целей.... План составлен так, что можно быть уверенным, что на каждом рабочем месте, сельском или городском, наши исполнительные органы каждый год будут устанавливать определённые цели работы.... Деревенское руководство будет следить, чтобы вся партийная политика по программе развития строго выполнялась»⁶⁴. В случаях, когда цели чёткости и контроля подвергались сомнению, план продолжал объяснять, что сельскохозяйственное развитие «в существующих условиях» призывает к «введению распорядка работы и установлению производственных целей»⁶⁵. Были основаны коллективные хозяйства (теперь называемые деревенскими государственными хозяйствами). Но, как замечает Генри Бернстайн, ввиду неполной коллективизации земли и нежелания обратиться к действительно безжалостным принудительным мерам, эти коллективные хозяйства были обречены на провал⁶⁶. Основная предпосылка аграрной политики Ньерере, несмотря на все его расшаркивания перед традиционной культурой, ничем, в сущности, не отличается от колониальной аграрной политики. Ее предпосылка заключается в том, что методы африканских земледельцев – отсталые, ненаучные, неэффективные и экологически безответственные. Только строгий надзор, обучение и, если понадобится, принуждение со стороны специалистов научного сельского хозяйства могли бы привести их и их методы в соответствие с современной Танзанией. Для того, чтобы решить эти проблемы, предлагалось призвать на помощь сельскохозяйственных специалистов.

Именно такое предположение, выраженное танзанийской гражданской службой как предположение о том, что крестьянин придерживается «традиционного мировоззрения и не желает измениться»⁶⁷, потребовало принятияцелого ряда сельскохозяйственных мер, от насаждения деревень уджамаа до принудительных переселений и контролируемого возделывания земли, предпринятых и колониальным, и независимым режимами. Таким взглядом на крестьянство пронизан доклад Всемирного банка в 1964 году и первый пятилетний план государства Танганьика. Хотя план и отмечает, что «были приняты существенные, действенные меры по отношению к консерватизму сельского населения, и есть надежда, что, как только эти люди организуются в кооперативы, они изменятся»⁶⁸, он все-таки убеждает, что нужны более всеобъемлющие меры. И план 1964 года провозглашает: «Преодолеть деструктивный консерватизм людей и провести решительную аграрную реформу, которую необходимо осуществить, если страна хочет выжить, – одна из наиболее трудных проблем, перед которой стоят политические лидеры Танзании»⁶⁹.

Ньерере полностью согласился с большинством функционеров организации содействия развитию, которые полагали, что их работа состояла в «преодолении [фермерского] безразличия и привязанности к старым методам»⁷⁰. Он лично встречался с представителями Всемирного банка по вопросу обеспечения проектов шестидесяти новых поселений, в которых фермеры, выполняющие директивы, получат землю в соответствии с первым планом. И вовсе не по недоразумению в своем первом выступлении по радио в качестве премьер-министра в 1961 году Ньерере изображал представителей класса земледельцев как преднамеренно невежественных и, мягко выражаясь, недостаточно прилежных: «Если на вашей шамба не собран хлопок, если вы обработали на полакра земли меньше, чем вы могли бы обработать, если вы позволяете почве на вашем участке бесполезно истощаться или ваша шамба полна сорняками, если вы преднамеренно игнорируете советы, данные вам сельскохозяйственными специалистами, значит, вы – предатель в нашем сражении»⁷¹.

Логической противоположностью неверия в простого земледельца была чрезмерная вера в сельскохозяйственных специалистов и «cлепая вера в механизмы и крупномасштабную деятельность»⁷². Как планируемая деревня была значительным «усовершенствованием» в чёткости и контроле над прошлыми методами поселения, так и планируемое сельское хозяйство, предложенное специалистами, своей чёткостью и порядком представлялось «усовершенствованием» бесконечного разнообразия и путаницы мелкособственнических владений и существующих там методов⁷³. В новых деревнях частные участки поселенцев (шамба) обычно наносились на карту инспекторами и представляли собой аккуратные квадраты или треугольники одинакового размера, расположенные прямыми рядами (рис. 31). Их устраивали согласно тем же принципам, что и сегментированные общественные участки: следовали скорее логике ясности и административной простоты, чем агрономическому смыслу. Так, когда началось осуществление проекта возделывания чая, от владельцев мелких хозяйств потребовали, чтобы те сажали чайные кусты отдельной группой, «потому что для рабочих было легче обрабатывать чай, посаженный в одном месте»⁷⁴. Порядок расположения полей воспроизводился в порядке посаженных на них растений. Танзанийские фермеры часто сажали две или более культур одновременно на одном и том же поле (метод, называемый по разному: поликультурность, межкультурность или одновременное выращивание). В областях, выращивающих кофе, например, кофейные деревья часто перемежались банановыми деревьями, бобами и другими однолетними растениями. Для большинства агрономов эта технология казалась проклятием. Один из несогласных с таким методом специалистов пояснял: «Сельскохозяйственная служба содействия развитию поощряла фермеров выращивать чистые посадки кофе и рассматривала эту технику непременным условием современного сельского хозяйства»⁷⁵. Если культурой были бананы, чистыми посадками должны были быть банановые деревья. Аграрии-полевики оценивали достижения по тому, каждая ли культура, находящаяся под их наблюдением, была посажена прямыми, должным образом разделёнными, рядами и не была ли она смешана с какой-либо другой культурой⁷⁶. Подобно крупномасштабному механизированному сельскому хозяйству, монокультурность имела научное объяснение в специфических условиях, но вышестоящие чиновники часто осуществляли распространение монокультурности бездумно, как один из пунктов в катехизисе современного сельского хозяйства.

Рис. 31. План деревни уджамаа: Макази Мапиа, Омулунази, Рушва – Танзания

И даже невзирая на эмпирические доказательства в пользу экологической разумности и продуктивности некоторых методов поликультурных посевов, эта высокомодернистская вера оставалась непоколебимой. Очевидно, что монокультурность и посадка рядами значительно облегчает работу администраторов и агрономов. Оба метода облегчают инспекцию и обсчёт площади и урожая; они очень упрощают полевые эксперименты, уменьшая число переменных на любом поле; они хорошо поддаются действию вышестоящих рекомендаций и упрощают наблюдение за выращиванием; наконец, они упрощают контроль над урожаем. Упрощённый и проясненный урожай с поля предоставляет государственным сельскохозяйственным чиновникам множество таких же преимуществ, которые предлагал «построенный в колонны» коммерческий лес учёным-лесоводам и финансовым инспекторам.

Бюрократическое удобство, бюрократические интересы

Авторитарная социальная инженерия способна продемонстрировать полный диапазон стандартных бюрократических патологий. Преобразования, которые она хочет произвести в обществе, не могут быть вызваны к жизни без применения силы или, во всяком случае, не допуская такого обращения с природой или человеческими существами, как если бы они были просто функциональными образами некоторых административных шаблонов. Являясь чем-то гораздо большим, чем просто прискорбными аномалиями, эти побочные поведенческие продукты органически присущи такого рода высокомодернистским кампаниям. Я намеренно не обращаю здесь внимания на жестокость, которая неизбежна в такой ситуации, когда в руки во многом непредсказуемых руководителей, находящихся под давлением сверху, даны большие полномочия, чтобы добиться результатов любыми средствами, несмотря на народное сопротивление. Я лучше подчеркну два ключевых момента бюрократической реакции, являющихся типичными для деревенской кампании уджамаа: во-первых, стремление государственных служащих давать иное толкование кампании с той целью, чтобы она давала результаты, которые легко было бы представить вышестоящим начальникам; во-вторых, их готовность интерпретировать цели кампании в соответствии с собственными интересами.

Первая тенденция была наиболее очевидна в сползании к сугубо количественным критериям исполнения. То, что могло бы называться «собственно деревней уджамаа», жители которой добровольно согласились на переезд и пришли к соглашению, как управлять общественным участком, где производители сами решали бы свои собственные местные проблемы (первоначальный образ деревни, который существовал у Ньерере), было заменено на «отвлеченную деревню уджамаа» – нечто такое, что можно было вставить в поток статистической отчётности. Так, партийные работники и государственные служащие, отчитываясь о своих результатах, подчёркивали количества перемещённых людей, количество основанных новых деревень, приусадебных участков и проинспектированных общественных полей, пробуренных колодцев, расчищенных и вспаханных площадей, поставленного удобрения в тоннах и основанных отделений TANU. Даже если данная деревня уджамаа на самом деле представляла собой несколько грузовиков обозленных крестьян и их имущества, бесцеремонно выброшенного на участке, помеченном несколькими колышками инспекторов, она всё равно шла в зачёт чиновникам, как ещё одна деревня уджамаа. К тому же над содержанием могли преобладать эстетические соображения. Желание иметь в запланированной деревне все здания выстроенными в правильные ряды (что, возможно, было связано с легкостью контроля и желанием угодить инспектирующим чиновникам) могло привести к тому, что какой-нибудь дом по приказу мог быть демонтирован и перенесён на ничтожные пятьдесят футов в соответствии с указанием инспектора⁷⁷. «Производительность политического аппарата» оценивалась числовыми результатами, которые давали возможность обобщения и (что, возможно, более важно) сравнения⁷⁸. Когда чиновники поняли, что их будущее зависело от возможно более быстрого производства впечатляющих цифр, процесс соревнования резко ускорился. Один чиновник описал атмосферу, которая заставила его отказаться от первоначальной стратегии избирательного действия и решительно рвануть вперёд.

Эта [стратегия] оказалась безрезультатной по двум причинам. Во-первых, началось соперничество (особенно между регионами) со всеми вытекающими отсюда политическими выводами. Существовал большой соблазн самовольного завышения этих данных, поскольку они демонстрировали способность администрации в массовом масштабе мобилизовать сельское население. Из района Мара приходили сообщения, что они уже почти заканчивают свою операцию, когда она ещё даже и не была начата. Высшие партийные работники хвалили и награждали за достижения переселения в районе Гейта. Кому же в таких обстоятельствах хотелось бы отстать? Поэтому политические лидеры призывали к быстрым мерам для завершения переселения в короткие сроки. Такие стремительные операции, конечно, порождали проблемы – деревни оказывались плохо спланированными⁷⁹.

 

Воспринимая кампанию преимущественно на основе статистических отчётов и хвастливых официальных докладов, Ньерере сам усиливал атмосферу соперничества. Его пылкое обращение к TANU было бессвязным скоплением цифр, целей и процентов⁸⁰.

 

Рассмотрим, например, вопрос о виллажизации. В моем сообщении на конференции TANU в 1973 году я мог сказать, что 2 028 164 людей живут в деревнях. Двумя годами позже, в июне 1975 года, я рапортовал следующей конференции TANU, что уже около 9 100 000 людей живут в деревенских общинах. Теперь насчитывается приблизительно 13 065 000 людей, живущих вместе в 7 684 деревнях. Это – огромное достижение. Это – достижение TANU и правительственных лидеров в сотрудничестве с народом Танзании. Оно означает, что в течение примерно трёх лет около 70 % наших людей переместило свои дома⁸¹.

Второе и, безусловно, наиболее зловещее отклонение кампанииуджамаа от первоначального направления, которое привнесли в нее государственные чиновники, заключалось в том, что выполнение кампании постоянно служило подтверждением их статуса и власти. Как проницательно отметил Эндрю Коулсон, в самом процессе создания новых деревень администраторы и партийные функционеры (сами, фактически, конкуренты) уклонялись от всех тех политических установок, которые уменьшили бы их привилегии и власть, и поддерживали только те, которые укрепляли их влияние. Таким образом, такие установки, как позволение маленьким деревнямуджамаа ( как Рувума) действовать самостоятельно, без вмешательства правительства (до 1968 г.), как участие людей в решении о создании школ (1969 г.), участие рабочих в управлении (1969 –1970 г.г.) и право выбирать деревенские Советы и их главу (1973-1975 г.г.), – всё это соблюдалось только какое-то время⁸². Высокомодернистская социальная перестройка предоставляет идеальную почву для авторитарных притязаний, и танзанийский бюрократический аппарат максимально использовал эту возможность для укрепления своего положения⁸³.

Идея «Национальной плантации»

Виллажизация ставила своей задачей концентрировать крестьянство Танзании с целью организации его в политическом и экономическом плане. Если бы она добилась этой цели, рассеянные, автономные и недоступные для государственного взора поселения, до того времени уклонявшиеся от большинства государственных политических мероприятий, которые они находили обременительными, были бы преобразованы. Вместо них проектировщики рисовали в своем воображении население, живущее в разработанных на правительственном уровне деревнях при твёрдом административном контроле, возделывающих общественные поля, на которых выращиваются отборные культуры согласно государственным спецификациям. Если принять во внимание продолжение существования жизненно важных для крестьян частных участков и (относительную) слабость трудового контроля, схема в целом становится похожей на огромную, хотя и не односвязную, государственную плантацию. То, что посторонний наблюдатель мог бы принять за новую форму порабощения, хотя бы и добровольного, элитой принималось спокойно, поскольку политика проводилась под знаменем «развития».

Ретроспективно кажется невероятным, что государство могло с таким высокомерием, при отсутствии нужной информации и практически не владея навыками планирования приступить к делу перемещения миллионов жизней. В той же ретроспективе видится, что сумасбродная и иррациональная схема и должна была, с одной стороны, обмануть ожидания своих проектировщиков, а с другой обмануть материальные и социальные ожидания её несчастных жертв.

Бесчеловечность принудительной виллажизации была усугублена глубоко укоренившимися авторитарными привычками бюрократии и стремительным натиском кампании. Однако если мы будем рассматривать все административные и политические недостатки, мы уйдём от сути дела. Даже если бы для проведения кампании было предоставлено большее количество времени, если бы было больше технических навыков и «умения терпеливо ухаживать», партийное государство, вероятнее всего, не смогло бы собрать и переварить всю информацию, необходимую для успешного осуществления схематического плана. Традиционные экономическая деятельность и физическое перемещение танзанийского сельского населения были последовательностью невероятно сложных, искусных и гибких мер приспособления к разнообразной социальной и материальной окружающей среде⁸⁴. Как и в практиках землевладения по обычаю, исследованных в главе 1, эти способы адаптации не поддаются административной кодификации из-за их бесконечно большой местной изменчивости, сложности и гибкости перед лицом новых условий. Но если уж землевладение не поддается кодификации, тогда остаётся принять, что связи, структурирующие всю материальную и социальную жизнь каждой группы крестьян, оставались в значительной степени непонятными и специалистам, и администраторам.

При этих обстоятельствах массовое поднадзорное переселение превратило жизнь крестьян в хаос. Приведем для иллюстрации невежества и равнодушия чиновников только несколько примеров из наиболее очевидных экологических неудач виллажизации. Крестьян насильственно перемещали с ежегодно затопляемых земель, что было жизненно важно для их практики выращивания растений, причем перемещали на бедные почвы на высоких местах. Как мы уже знаем, их переселили к дорогам, где почва была им незнакомой или неподходящей для тех культур, которые они всегда сеяли. Деревни были расположены далеко от полей, что делало трудным до полной невозможности наблюдение за урожаем и контроль за вредителями, а рассеянно расположенные фермы позволяли делать это легко. Концентрация домашнего скота и людей часто имела пагубные последствия, способствуя распространению холеры и эпизоотий. Для чрезвычайно подвижных масаев и других пастухов создание крупных фермерских хозяйств уджамаа с выпасом рогатого скота в одном-единственном месте было абсолютным бедствием – стало просто невозможно добывать средства к существованию⁸⁵.

Неудача деревень уджамаа была практически предопределена высокомодернистской спесью проектировщиков и специалистов, которые полагали, что только они одни знали, как организовать более подходящую, целесообразную и плодотворную жизнь для своих граждан. Следует отметить, что они действительно могли бы внести некоторый вклад в более успешное развитие сельской местности Танзании. Но их упрямство, с которым они настаивали, что именно им принадлежит монополия на необходимые знания и что именно они претворяют эти знания в жизнь, ввергло страну в несчастья.

Поселение людей в поднадзорные деревни не было уникальным изобретением националистических элит независимой Танзании. Виллажизация имела длинную колониальную историю не только в Танзании, но и везде, где изобретали программу за программой для концентрации населения. Почти до самого конца проекта то же самое технико-экономическое представление разделялось Всемирным банком, Агентством по Международному Развитию Соединенных Штатов (USAID) и другими агентствами по развитию, помогающими танзанийскому строительству⁸⁶. Как бы ни были полны энтузиазма политические лидеры Танзании в отношении кампании, которую они возглавляли, высокомодернистская вера зародилась в других местах намного раньше, чем они стали претворять её в жизнь.

Танзанийский вариант, возможно, несколько отличался от других своей быстротой, всеохватностью и намерением обеспечить население такими общественными службами, как школы, поликлиники и очистка воды. Хотя для претворения системы в жизнь и прилагались значительные усилия, всё же её последствия не были столь жестокими и непоправимыми, как последствия советской коллективизации⁸⁷. Относительная слабость танзанийских структур и нежелание обратиться к сталинским методам⁸⁸, равно как и тактические возможности танзанийских крестьян, включающие побеги, неофициальное производство и торговлю, контрабанду и вредительство, – всё это в целом сделало практику виллажизации гораздо менее разрушительной, чем можно было ожидать теоретически⁸⁹.

«Идеальная» государственная деревня: эфиопская разновидность

Способ принудительной виллажизации в Эфиопии был чрезвычайно похож одновременно на российский – по насильственности – и на танзанийский по показному логическому обоснованию. Помимо явно разделяемого социалистического мировоззрения и официальных посещений эфиопскими официальными лицами Танзании для наблюдения за программой в действии⁹⁰, есть и более глубокое сходство – в деле утверждения государственной власти в сельской местности, с одной стороны, и результатами по процессу и реальным физическим планам, с другой. В примере с Танзанией очевидна преемственность планов Ньерере и колонизаторов. В Эфиопии, которая никогда не была колонией, переселение можно рассматривать как вековой давности проект императорской династии порабощения народов, не говорящих по-амхарски, и вообще для установления центрального контроля над беспокойными областями. Хотя марксистская революционная элита, захватившая власть в начале 1974 года, обратилась к насильственному переселению с самого начала, ее лидер, подполковник Менгисту Хайле Мариам, и его Совет – теневой правящий орган революционного режима – не призывали к полномасштабной виллажизации до 1985 г. Политики предвидели возможное переселение всех 33 миллионов сельских жителей Эфиопии. Повторяя Ньерере, Менгисто объявил, что «при разбросанном и случайном обитании и отсутствии средств к существованию у эфиопских крестьян невозможно построить социализм.... Поскольку усилия распылены, а средства к существованию у каждого свои, в результате живем бедно, боремся за жизнь, тяжко трудимся и не можем построить преуспевающее общество»⁹¹. Другие объяснения необходимости концентрированного поселения ничем не отличались от объяснений, приведённых в Танзании: концентрация позволила бы доставить общественные службы ныне разбросанному населению, позволила бы применить разработанное государством общественное производство (производственные кооперативы) и сделала бы возможными механизацию и политическое образование⁹².

Социализм и его предпосылка, виллажизация, были для Менгисту синонимами слова «современный». Оправдывая массовое переселение, он говорил, что Эфиопия заслуживает свою репутацию «символа отсталости и долины невежества». Он призывал эфиопов к «сплочению для освобождения сельского хозяйства от угрожающих сил природы». Наконец, он осудил пастбищное ведение хозяйства так, как будто это само собой разумелось, при этом восхваляя виллажизацию, как путь «реабилитации нашего общества кочевников»⁹³.

Однако темп переселения в Эфиопии был гораздо более резкий, из-за этого, по существу, произошли восстания, которые в конце концов и привели к свержению режима. К марту 1986 года, после (явно недостаточного по времени) года, данного для проведения операции, власти заявили, что 4,6 миллиона крестьян поселены в 4 500 деревнях⁹⁴. Только три месяца были даны на сборы между первой «агитацией и пропагандой» (читай «командой») и самим переездом, часто на огромные расстояния. Все отчёты свидетельствуют, что многие из новых поселений почти ничего не получили в смысле общественных служб и были больше похожи на колонию, в которой наказывали преступников, чем на нормально функционирующую деревню. Принудительная виллажизация в районе Арси была очевидно запланирована непосредственно из центра в Аддис-Абебе с очень незначительной местной привязкой или даже совсем без неё. Существовал строгий шаблон, которому было приказано следовать местным инспекторам и администраторам. План тщательно копировался в каждом очередном пункте, поскольку режим не был склонен к тому, чтобы допускать местную импровизацию. «Но люди на местах хорошо знали свою работу: деревни и приготовленные для них 1 000 [квадратных] метра, тщательно отмеченные ориентирами и межами на земле, следовали геометрическому образцу сетки, требуемой директивами. Некоторые деревни были слишком жестко размещены; например, одному фермеру пришлось переместить свой большой, хорошо построенный тукул [традиционный соломенный дом] приблизительно на 20 футов так, чтобы он находился «на одной линии» со другими зданиями в ряду»⁹⁵.

Можно заметить чёткую связь теории с практикой, сравнивая правительственный план идеальной деревни с расположением новой деревни по данным аэрофотосъемки (рисунки 32 и 33). Обращает на себя внимание центральное местоположение всех основных местных руководящих учреждений. Бюрократический менталитет, склонный к стандартизации и округлению цифр, со всей ясностью проявляется в том, что каждая деревня по плану должна была иметь по тысяче жителей, а каждое поселение должно было занимать тысячу квадратных метров⁹⁶. Если бы каждая деревня имела одинаковое по численности население и одинаковое местоположение, повсюду могла бы применяться одна и та же модель, не потребовалось бы никаких местных сведений. Идентичное размещение земельных участков в каждом поселении позволило бы властям намного быстрее спускать общие директивы, наблюдать за производством и контролировать урожай при помощи новой Сельскохозяйственной Рыночной Корпорации (АМС). Общая планировка была особенно удобна для инспекторов, находящихся под сильным давлением, и именно потому, что она не требовала никакой связи с местными условиями, будь то экологические, экономические или социальные. Чтобы облегчить изготовление универсального проекта однотипных деревень, проектировщикам предписали выбрать плоские очищенные участки и использовать исключительно прямые дороги и одинаковые пронумерованные дома⁹⁷.

Объекты этого упражнения в геометрии не питали никаких иллюзий относительно его цели. Когда им, наконец, было позволено свободно высказаться, беженцы в Сомали рассказали репортерам, что новый тип поселения был задуман с целью контролировать инакомыслие и сопротивление, препятствовать отъезду людей, «сделать более легким надзор за народом», управлять сельскохозяйственным производством, регистрировать имущество и домашний скот и (в Воллега) чтобы «позволить им легче забирать наших юношей на войну»⁹⁸.

В «образцовых производственных кооперативах» обеспечивалось стандартизированное жильё: квадратные здания с жестяной крышей (чика бет). Традиционное жильё (тукулы) было везде разобрано и перестроено в жестко определенном порядке. Как когда-то в России, все частные магазины, закусочные и маленькие торговые заведения были уничтожены, а такие оставшиеся государственные учреждения, как помещение для массовых деревенских организаций, конторы крестьянских ассоциаций, навес, где проходили занятия по повышению грамотности, медицинская клиника или государственный кооперативный магазин использовались как места для собраний.

В отличие от танзанийского примера в эфиопской кампании присутствовал намного более сильный военный компонент, так как крестьян перемещали на большие расстояния с целью военного усмирения и политического ослабления⁹⁹. Само собой разумеется, что безжалостные условия виллажизации в Эфиопии приводили к даже более разрушительным последствиям для средств к существованию крестьян и для окружающей среды, чем танзанийский вариант¹⁰⁰.

Рис. 32. Правительственный план стандартной социалистической деревни, район Арси, Эфиопия. На рисунке показано: 1, помещение для массовых собраний, 2, детский сад; 3, поликлиника; 4, государственный кооперативный магазин; 5, контора крестьянской ассоциации; 6, зарезервированные участки; 7, начальная школа; 8, спортивное поле; 9, семенной фонд; 10, мастерская; 11, животноводческая станция. Деталь 12 изображает в увеличенном масштабе границы соседних участков, а деталь 13 – еще более увеличенное изображение границы участков с туалетами соседей - 14.