Место расположения и условия существования захваченных в плен

Концлагерь ДУЛАГ-125 располагался в долине реки Глубокой, севернее города Миллерово.

Огибая город, на юг изгибается отлогая речная долина. Вешние воды за долгие столетия размывали поперек нее крутые берега, горячие восточные ветра наносили песчаные курганы, утыканные мелкими одинокими кустарниками терновника да поросшей горькой полынью. Здесь, в котловине, где пересыхающий ручеек прячется в болотной скудной поросли, суждено было перенести страшные муки унижения и непостижимые страдания многим сотням советских людей, попавшим в руки озверелой банды фашистов.

Место для лагеря, немцы выбрали очень удобное. Рядом была железная дорога, что позволяло оперативно отправлять людей в Германию. А по обеим сторонам реки берега круто возвышались на 20-30 метров. Вся местность отлично просматривалась. Это было естественным препятствием для побегов. (Приложение №4)

В огромную котловину, обнесенную колючей проволокой, с наблюдательными вышками, сгоняли тысячами пленных бойцов и командиров Красной Армии со всего Юго-Западного фронта, а отсюда сортировали, кого в расход, кого на работу, кого в другие концлагеря. Очевидцы говорят, что часто можно было видеть, как по пыльной дороге к удушливой, зловонной котловине, подгоняя злобной руганью и прикладами немецких солдат, брели изможденные, измученные люди. Перед лагерем их всех пересчитывали. Здесь же стаскивали последние вещи с пленных. Замешкавшихся били с тупым усердием, как бьют скотину. Часто многие лишались жизни на глазах у людей. К этой страшной картине присоединилось новое страшное зрелище. Немцам казалось, что у них недохват обреченных. Тогда начиналась настоящая облава на прохожих. В строй полураздетых людей толкали безусых подростков, стариков и вся толпа под вой и причитания женщин загонялась в адскую пасть, откуда мало кто возвращался обратно.

 Крутые склоны балки усеяны были грязными и изможденными людьми, доведенными до крайней степени истощения. Голод. Люди скорее напоминали «человеческие скелеты». Тысячи скелетов.

На дне ямы нарыты глубокие траншеи. Траншеи эти предназначались для могил, но служили одновременно и отхожим местом. От гниющих нечистот и разлагающихся трупов над траншеями и вокруг них, по всему дну ямы стояло ужасное зловоние.

При входе в лагерь стояли большие чугунные котлы, в которых варилась пища – распаренная в воде полусгоревшая пшеница, которую немцы брали на месте сгоревшего элеватора. Баланда стояла в открытых котлах на солнцепеке целый день. К вечеру или на следующий день её раздавали, но она уже успевала прокиснуть. Над котлами кружили большие зеленые мухи, которые падали в баланду и заражали и без того негодную пищу. Утром давали черпак воды и маленький кусочек хлеба. Пшеницу и воду пленные получали, кто во что мог: в каски, пилотки, а если и этого не было, то в подолы гимнастерок. Котелки имелись только у немногих. Распаренная пшеница в пилотках и подолах гимнастерок еще держалась, а вот вода тут же вытекала. Взять её больше было негде. Людей мучила жажда. Ложек тоже у большинства не было. Ели грязными руками. Свирепствовала дизентерия. Больному и обессиленному получить еду никогда не удавалось из-за страшной давки голодных людей. На головы пленных к тому же сыпались бесчисленные удары палок и прикладов. Здесь же падали убитые очередью из немецких автоматов.

Все берега балки на её склонах изрыты были неглубокими ячейками. В них люди прятались ночью от холода, а днем от жары. Рыли эти ячейки с великим трудом: кто каской, кто перочинным ножом, какой-нибудь железкой или осколком мин и снарядов, оставшимся здесь от недавних боев за Миллерово. Сигналом к отбою служили автоматные очереди. Стреляли охранники не в воздух, а по лагерю. Отбой для некоторых бедняг наступал навечно.

Убивали ежедневно, убивали массово. Были случаи, когда из лагеря вытаскивали по 20-30 трупов, а иногда мертвые тела лежали среди живых узников по несколько дней. Утром убитых и умерших за ночь подбирали и сбрасывали в траншеи. Занимались этим за дополнительную пайку хлеба похоронная команда из числа военнопленных под руководством нескольких полицаев.

Знойное лето 1942г…. Люди в концлагере умирали от голода, жажды, солнечного удара, инфекционных болезней и ран. «Миллеровская яма», или «Дулаг 125», унес несколько десятков тысяч жизней советских воинов меньше чем за полгода своего существования.

Через лагерь смерти прошли Н.А. Шульга М.А. Есиков, Н.Н. Калашников, М.Н. Ворожейкин, П.А. Усатенко, Л.Н. Заяц. Эти люди остались живы, их свидетельства о зверских  издевательствах фашистов над советскими гражданами хранятся в фондах музея.

Точную цифру погибших в концлагере установить нельзя, но примерно это около 40 тысяч человек. Советские военнопленные находились под открытым небом с июля по декабрь 1942 года, летом – под нестерпимой жарой, а зимой – под лютым морозом. День в лагере военнопленных начинался рано. Поднимали пеньками. Обессиленных били, пока те не поднимутся, а если кого оставляли силы, забивали до смерти. Отбирали на работу и опять били. А в сумерках, когда толпу гнали, прикалывали тех, кто не мог двигаться от слабости и усталости. Нельзя было собираться группами,  нельзя было сидеть, если по лагерю ходит немецкий солдат – расстрел за неуважение к нации; нельзя было бредить, если даже палящий жар слабости отнимает сознание – расстрел за нарушение тишины и спокойствия; нельзя было лежать, если даже обессиленное от голода тело не в силах стоять – расстрел за нарушение внутреннего распорядка.

О зверствах, творившихся там, поведали очевидцы и бывшие узники этого лагеря, многие из оставшиеся в живых,  стали инвалидами на всю жизнь. Людская память должна сохранить для потомков горечь мук и страданий советских людей, чтобы такие злодеяния не повторились никогда.

 

 2.2. Узники немецкого концлагеря для военнопленных «Дулаг-125»

                                                «Никто не забыт, и ничто не забыто!»

Фадеев Николай Антонович

Судьба этого человека поистине необыкновенна. После Орджоникидзенского военного пехотного училища попадает на фронт.  После войны много лет проработал в Мордовии преподавателем, был директором школы. Написал книгу «Далёкое и близкое» и подарил школе №5 города Миллерово, а его жена Мария Алексеевна присылала стихи. Был дважды в нашем городе: в 1985 и 1989 годах.

Вот что поведал об этих годах сам Фадеев Николай Антонович.

«На командном пункте я решил позвонить и тут танки начали утюжить окоп, все были заживо погребены. А в моих руках  остался провод и я, придя в себя начал его дёргать, то и дело, теряя сознание. Немцы заметили это когда гнали других пленных. Меня откопали и забрали в плен концлагеря.

 Особенностью лагеря является то, что стенами его были склоны балки. Сама природа позаботилась о том, чтобы немецкие оккупанты без затраты средств использовали для осуществления человеконенавистнических планов по истреблению людей. Никаких помещений и строений в лагере совершенно не имелось. Военнопленные спали на земле, где их застанет ночь, а крышей было небо. 18-20 тысяч человек под открытым небом без кухни, столовой, бани, уборной. В холоде, голоде, без медицинской помощи, в условиях антисанитарии, зловония и смрада, среди нечистот. Сколько мог выдержать человек в таких условиях!

Пленных немцы не расстреливали, не вешали, не избивали, не гнали на работы. Они даже в яму не спускались, но голод, холод, болезни вершили свое дело, и похоронная команда, из пленных, работала с раннего до позднего вечера. Весь день она подбирала трупы и на колымаге увозила их к погребным ямам. Не знаю, получали ли что-нибудь члены команды за свою «работу». Особенно тяжело было раненым. Раны не обрабатывались, перевязки не делались. Вместе со швами по людям ползли черви. Были случаи умопомешательства. Раненые прежде всех и умирали. Человек от голода умирает спокойно, безмятежно. Без болей и агонии. Он уже перестает защищаться от мух, которых было несметное множество, и не реагирует на вошь, которая грызет его круглые сутки. Умирающий обычно остается лежать на спине, несколько расставив ноги и вытянув руки вдоль туловища, а открытыми и остекленевшими глазами уставится в небо. В мир иной он уходит совершенно равнодушным. Чаще всего умирают ночью. Спать на ночь лагерный люд укладывается группами прямо на землю, плотно прижавшись друг к другу. Так теплее. С боку на бок переворачиваются все одновременно. Кто этого не сделает, значит он уже мертв. Часто так случалось с соседом слева или справа, а иногда и слева и справа.

Меня нередко спрашивают, как же я остался жив, оказался в числе живых? От кого и чего это зависело? Или судьба такая? Думаю, однозначно ответить нельзя.

Во-первых, молодость. Мне было 20 лет. Морально и физически я был вынослив.

Во-вторых, я был там 5 месяцев. Срок небольшой, но это большая школа закалки во всех отношениях. Находясь целыми днями под палящим южным солнцем в Сальских степях и на Дону, мы привыкли долго обходиться без еды и воды, совершая частые ночные отходы и переходы, на сон оставались лишь считанные часы. Ранение у меня было не тяжелое. Мелкие осколки от гранат с гноем вышли наружу через несколько дней и недель, и только один из них застрял в правом легком, не задев ребра и не повредив позвоночник. Организм нашел в защитные силы, и инородное тело закальцинировалось. Но до сих пор я помню наказ врачей: не перегреваться, не переохлаждаться, не делать резких движений и не поднимать тяжестей. Однако меня покидали силы, и я готовился в мир иной. Нередко провожая глазами умирающего, я воображал себя в его положении, даже ощутимо представлял, как буду лежать, и как меня увезут в общую яму вместе с другими трупами. И, оставаясь ещё на какое-то время в «Дулаге-125», так оно и было бы. Но судьба распорядилась иначе, и мне было суждено за 2 года пройти целую полудюжину немецких дулагов и штлагов, пока моя 4-я попытка к бегству не оказалась удачной.

И в – третьих, это уже моральный фактор. У молодежи ещё в 30-40 годах были воспитаны высокие чувства патриотизма, которые даже в безвыходном положении помогали держаться на ногах, и рождались надежды на какие-то перемены. И я мог мириться с таким противоестественным положением, в каком оказался в плену. В первый же день плена, 23 августа 1942 года, ещё на восточном берегу Дона, у меня возник план бегства и даже были попытки его реализации. На 2-й день, 24 августа 1942 года была и вторая попытка. А в Миллерово, когда я настолько ослаб и ничего реального для бегства уже не оставалось, все равно какие-то надежды на какое-то чудо спасения все еще оставались. Даже после 3-й неудачной попытки к бегству по пути следования из Миллерово в Острогожск эти надежды теплились и не оставляли меня. Их я вынашивал вплоть до августа 1944 года, когда мне, наконец, удалось бежать из плена. Это произошло в Катовицах (Юго-западнее Польши) во время воздушной тревоги при налетах американской авиации.

Но отомстить за себя и за десятки и сотни тысяч замученных и загубленных, я ещё долго не мог. Для этого мне предстояло с моими товарищами в течение 5 месяцев пешком пробираться по территории Польши, занятой врагом, на восток к своим, навстречу Советской армии.

Наконец, ещё об одном обстоятельстве. Во время моего пребывания в «Дулаге-125» (сентябрь-октябрь 1942 года) стояли удивительно теплые и солнечные дни, и только ночами было холодно, и нередко случались заморозки. Пленные целыми днями занимались истреблением насекомых и просто отогревались на солнце. Не трудно себе представить, что ожидало бы узников лагеря в дождь и ненастную погоду. Несомненно, смертность увеличивалась бы в несколько раз. А ведь лагерь просуществовал до января 1943 года, до освобождения Миллерово Советской армией. Так каково же было положение в нем в ноябре-декабре 1942 года? Трудно представить …

Из всех лагерей мне больше запомнился Миллеровский. Может быть потому, что он был первый, а может потому, что он был самым тяжелым и трудным.

Теперь, через много лет, отыскались два товарища по Миллеровскому лагерю. Один проживает в г. Алма-Ата (по профессии журналист), другой – в Тамбовской области (работает директором средней школы). 9 мая 1986 года я приеду в г.Миллерово на встречу с бывшими узниками лагеря. Больше встреч – больше друзей, больше сведений и информации».

 Шульга Николай Антонович

                                                     «Мой друг, ты Миллерово помнишь?

                                     Когда кипел кровавый бой,

                                              Тогда по тридцать лет неполных

                                          Всего лишь было нам с тобой.

Это были стихотворные строки Шульги Николая Антоновича, написанные в Белгороде 7 сентября 1968 года. Бывший комиссар 663-арт полка 218-ой стрелковой дивизии. Награждён орденом «Красной звезды» и 8 медалями. Трижды бывал в нашем городе Миллерово в школе №5 в 1972 и 1985 годах. (Приложение №6)

 В плен концлагеря «Дулаг-125» города Миллерово попал, будучи ранен осколком в челюсть. Вот его история о том страшном времени:

«Мы даже и не предполагали, что в стороне от большой дороги, в совхозе, куда зашли мы, чтобы переодеться в гражданскую одежду и покушать, внезапно налетит отряд вражеских солдат. Последний окружил этот хутор-совхоз и забрал нас в плен. Так я оказался в плену.

Наступил страшный период в моей жизни. Пришлось многое продумать и решить – как бежать из фашистского лагеря, чтобы снова возвратиться в свою родную армию. Совхоз, где нас взяли в плен, через час после этого превратился в лагерь для военнопленных.

Фашисты пригнали туда несколько колон наших солдат и офицеров, около 2-х тысяч человек. Прибыли фашистские танки и мотопехота для их охраны. И здесь на восточной окраине этого совхоза, что находится на расстоянии 2-х дневного перехода от Миллерово, начиналось самое страшное. Здесь же был объявлен набор из военнопленных в охрану лагеря.

Десятка три добровольцев встали со своих мест, и подошли к фашистам. Тут же был объявлен приговор: всех комиссаров, политруков и евреев – расстрелять. Тех, у кого были обнаружены партийные билеты, а отдельных по предательству рядом сидевшего с ним, а также опознанной еврейской национальности, подняли с мест и увели их к месту казни. Их было более 100 человек. У кого было хорошее обмундирование, тех разделили до нижнего белья и затем со всеми остальными в полном обмундировании тут же на глазах у всех военнопленных расстреливали из пулемётов. Все они умирали с приподнятой головой, не просили пощады у врагов. Между пулемётными очередями были слышны призывы: «Умираем за Родину», «Умираем за Сталина», «Смерть фашистам», «Да здравствует Победа».

В том совхозе в ночь на 17 или 18 июля 1942 года много наших товарищей было расстреляно при попытке к бегству из плена. Через два дня все военнопленные пешком в сопровождении усиленной охраны были доставлены в Миллеровский лагерь для военнопленных. Это была глубокая балка (яма), а выше неё проходила железная дорога. По ложбине её очевидно были посажены огороды, а на склонах имелись признаки, что там росла трава. Но уже не было не только капустных листьев и других растений огородных культур, не было и травы. Всё было съедено военнопленными. А пленные всё поступали и поступали. Мне кажется, их было несколько десятков тысяч человек. Кормили их просяной, ячменной, овсяной похлёбкой без овощей, хлеба, не хватало воды.

Вокруг лагеря были установлены пулемёты. Всех, кто пытался подняться выше по склону, чтобы накопать корней каких-либо растений для питания днём или ночью фашисты расстреливали из пулемётных установок и не убирали трупов до полного разложения. При малейшей тревоге ночью всё освещалось прожекторами.

Стояла сильная июльская жара, люди умирали от голода, жажды и солнечного удара. Эта Миллеровская яма была адом, где умертвляли советских воинов.

Через день меня и других раненных военнопленных под охраной повели в город Миллерово в госпиталь, который размещался в школе, на перевязку. Здесь русские врачи-военнопленные сняли по моей просьбе с меня перевязку и сделали наклейку на месте ранения. Но так как я свои брюки, в которых был зашит мой партийный билет оставил в лагере, на перевязку пошёл в чужих брюках, я специально задержался в госпитале, чтобы ушли остальные раненные в лагерь, я сам зашёл рядом со школой в один из домов, хозяйка которого собрала мне в сумку сухарей и я потом ушёл в лагерь уже не как военнопленный и меня пропустила охрана. Переоделся я в свои брюки тут же и ушёл из лагеря под видом жителя города Миллерово. Но не долго продолжалась эта свобода…

Продвигаясь на восток и доходя до станицы Глубокой в одной из деревень, я был задержан местными полициями и сдан румынскому коменданту, последний с группой военнопленных направил меня в тот же Миллеровский лагерь.

Пробыв ещё несколько дней в лагере, меня не покидала мысль каким-либо путём уйти из плена. В лагере я записался в рабочую команду железнодорожников из русских военнопленных, которую возглавлял русский офицер – военнопленный. Украинцев и других национальностей на работу при станции Миллерово не брали. Но эта команда не была послана на работу при станции Миллерово, а была отправлена с другой группой военнопленных автомашинами на станцию Солнцево Курской области. А оттуда в закрытых товарных вагонах по направлению на запад. По пути следования многие военнопленные от истощения и болезней умирали, и наш железнодорожный состав был остановлен на станцию Конотоп. Сняли умерших с вагона, в котором находился и я. Зловоние от трупов и антисанитарии заставило фашистов произвести санобработку – уборку вагонов и до очередной станции Бахмачь вагоны полностью не закрывали, чтобы проветрить их. Несмотря на усиленную охрану железнодорожного состава, всё же я рискую жизнью, на ходу в полуоткрытую дверь выбросился из вагона. Чем и спасся от голодной и неминуемой смерти. К этому времени я уже был истощён и сильно болели ноги и желудок. Поэтому моё стремление уйти на восток было не осуществлено.

В начале 1942 года я прибыл в деревню Чемодановку, где жила моя мать. Находясь на временно оккупированной фашистами территории 13 месяцев, ни на какие отметки к немецким властям не ходил и связи с этим не имел их. Долгое время мне не давали никаких документов, а потом выдали удостоверение с литером «Непроверенный».

Школа, которую упоминает Николай Шульга – это моя родная школа №8, в которой в те времена находился военный госпиталь.