Пожар на английском пароходе «Тигр»

приближается поворот во взглядах императора, хотя на это не следует особенно рассчитывать».

Король, ознакомившись с привезенными графом Бенкендорфом документами, сообщил ему на следующий день, что он намерен переслать в Вену письмо, написанное ему государем. Оно, несомненно, должно произвести смятение среди советников императора Франца-Иосифа и окажет, быть может, желаемое влияние. Далее король заметил, что австрийскому императору лишь 24 года и дело старших возрастом государей открыть ему глаза на то, как плохо его советники служат интересам его страны.

Граф Бенкендорф вел в Потбусе продолжительные беседы с генералом Герляхом и с полковником графом Мантейфелем. Они заметили, что прусская политика не может держаться почвы, на которую стала политика нашего кабинета, так как разрыв с западными державами без крайней для этого необходимости очень опасен для Пруссии. Франция не готова к войне на Рейне, но Англия может одним ударом уничтожить морскую торговлю Пруссии. Разрыв с Австрией был бы еще опаснее, так как король убедился из бесед с южногерманскими государями, что они станут на сторону Австрии. Он считает себя единственным во всей Германии союзником России. Только поэтому Пруссия обратилась к нашему кабинету с нотой, в которой приглашает принять с самым серьезным вниманием четыре пункта, предложенные Францией, и только потому она продолжает держаться трактата от 20 апреля, который является средством удерживать Австрию от рискованных шагов. Значение,

174

придаваемое Пруссией этому договору, видно из переписки между Берлинским и Венским кабинетами, которая будет предъявлена барону Будбергу. Король считает себя нравственно связанным с Россией, и Пруссия своим поведением достигла фактического упразднения соглашений Венской конференции четырех держав.

Конечно, это обстоятельство имело серьезную ценность, но оно само по себе нисколько не предрешало вопроса о наших дальнейших отношениях с Австрией и о той роли, которую в наступающих событиях придется играть Германскому союзу. Пруссия мало-помалу должна была склоняться если не к внешним формам австрийской политики, то к ее сущности, так как в противном случае она рисковала потерять влияние в Германии. Франкфуртский сейм должен был столкнуться с вопросом о четырех пунктах и высказаться о них с достаточной определенностью. Так оно и случилось, и общегерманскому сейму был предложен следующий проект резолюции⁷⁴:

1) Германская федерация признает четыре пункта, как воплощающие в себе основание для восстановления твердого мира и законного порядка в Европе; для германских интересов особенно важное значение имели первый и второй пункты, которых федерация и будет придерживаться; 2) поэтому усилия для примирения воюющих сторон должны продолжаться исходя из указанного основания; 3) всякое нападение на Австрию, на ее территорию или на ее войска в Придунайских княжествах влечет для всей Германии обязательство поддержать ее всеми средствами.

Дальнейшими двумя пунктами резолюции поручалось военной комиссии и политическому комитету сейма выработать и принять надлежащие меры в связи с вышеприведенными его постановлениями.

Приходится, таким образом, признать справедливость слов Друэн де Люиса в отношении роли германских государств в политических комбинациях, вызванных обострением Восточного вопроса.

«Известно,— писал французский министр⁷⁵,— каково было значение нейтральных государств в переговорах, относившихся к Восточной войне; как одобрение большей части этих государств и присоединение к нам некоторых помогли Франции и Англии утвердить преобладание, окончательно увенчавшееся успехом их оружия. В особенности германские дворы сильно повлияли своими решениями на ход событий».

Четыре пункта объединили чуть ли не всю Европу.

Примечания

¹Архив Мин. иностр. дел.

² Барон Мейендорф — князю Варшавскому 8 (20) мая 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vienne, 1854.

³ Граф Буоль — графу Эстергази 3 июня (н. ст.) 1854 г. Там же, карт. А, 1854.

175

⁴ См. приложение № 146.

⁵ См. приложение № 147.

⁶ См. приложение № 148.

⁷ См. приложение № 149.

⁸ Барон Будберг — канцлеру 30 ноября (12 декабря) 1853 г., № 108. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1853.

⁹ Барон Будберг — канцлеру 2 (14) декабря 1853 г., № 110. Там же.

¹⁰ Барон Будберг — канцлеру 12 (24) декабря 1853 г., № 114. Там же.

¹¹ Барон Мантейфель — генералу Рохову 31 января н. ст. 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Prusse, 1854.

¹² Барон Будберг — канцлеру 11 (23) февраля 1853 г., № 30. Там же, карт. Berlin, 1854.

¹³ Барон Будберг — канцлеру 13 (25) марта 1854 г., № 54. Там же.

¹⁴ См. приложение № 150.

¹⁵ Граф Бенкендорф — военному министру 17 (29) марта 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 3.

¹⁶ Граф Бенкендорф — военному министру 16 (28) марта 1854 г., № 41. Там же.

¹⁷ См. приложение № 151.

¹⁸ См. приложения № 152, 153.

¹⁹ Доклад графа Нессельроде от 3 апреля 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Доклады, 1854.

²⁰ Всеподданнейший доклад графа Нессельроде от 6 апреля 1854 г. Там же.

²¹ Барон Будберг — канцлеру 6 (18) апреля 1854 г., № 78. Там же, карт. Berlin, 1854.

²² См. приложение № 154.

²³ См. приложение № 155.

²⁴ См. приложение № 156.

²⁵ Граф Бенкендорф — военному министру 22 мая (3 июня) 1854 г., № 105. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 3.

²⁶ Барон Будберг — канцлеру 26, 27 и 31 мая (ст. ст.) 1854 г., № 113, 115 и 117. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.

²⁷ Граф Гацфельд — барону Мантейфелю 6 июня 1854 г. Там же, карт. Prusse, 1854.

²⁸ См. приложение № 157.

²⁹ Из Гумбиндена от 18 июня (н. ст.) 1854 г. Госуд. архив.

³⁰ См. приложение № 158.

³¹ Канцлер — князю А. М. Горчакову 17 июня 1854 г. Госуд. архив, разр. XI, д. № 1227.

³² См. приложение № 160.

³³ Князь Горчаков — канцлеру 27 июня (9 июля) 1854 г., № 3. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vienne, 1854.

³⁴ Все донесение князя Горчакова было испещрено пометками и вопросительными знаками, сделанными рукой государя.

³⁵ Канцлеру, № 6. Там же.

³⁶ Граф Штакельберг — военному министру 30 июня (12 июля) 1854 г., № 137. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 16.

176

³⁷ Князь Горчаков — канцлеру 5 (17) июля 1854 г. Госуд. архив, разр. III, д. № 140.

³⁸ См. приложение № 160.

³⁹ Депеша Северина канцлеру из Мюнхена 4 (16) мая 1854 г., № 21. Архив Мин. иностр. дел, карт. Munich, 1854.

⁴⁰ Всеподданнейший доклад графа Нессельроде от 12 июля 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Доклады, 1854.

⁴¹ Частное письмо князя Горчакова канцлеру 10 (22) июля 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 140.

⁴² Князь Горчаков — канцлеру 10 (22) июля 1854 г., № 31. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vienne, 1854.

⁴³ Князь Горчаков — графу Ридигеру 12 (24) июля 1854 г., № 1556. Там же.

⁴⁴ Телеграмма князя Горчакова из Вены в Петербург 13 июля 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 83.

⁴⁵ Князь Горчаков — канцлеру 14 (26) июля 1854 г., № 37. Архив Мин. иностр. дел, карт. Vienne, 1854.

⁴⁶ Германский сейм почти единогласно присоединился к Австро-Прусскому союзному договору от 24 июля.

⁴⁷ Письмо графа Буоля князю Горчакову 17 июля 1854 г. Госуд. архив, разр. III, д. № 140.

⁴⁸ Князь Горчаков — канцлеру 22 июля (3 августа) 1854 г., № 47. Архив Мин. иностр. дел, карт Vienne, 1854.

⁴⁹ Князь Горчаков — канцлеру 22 июля (3 августа) 1854 г., № 53. Там же.

⁵⁰ От 22 июля (3 августа) 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 140.

⁵¹ Курсив подлинника.

⁵² См. приложение № 161.

⁵³ См. приложение № 162.

⁵⁴ От 24 июля (5 августа) 1854 г. Архив канц. Воен. мин., 1854 г., секр. д. № 83.

⁵⁵ Телеграмма князя Горчакова канцлеру от 26 июля (7 августа) 1854 г., № 58, из Вены. Там же.

⁵⁶ Всеподданнейший доклад графа Нессельроде 27 июля 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Доклады, 1854.

⁵⁷ Телеграмма князя Горчакова графу Нессельроде 27 июля (8 августа) 1854 г., № 59. Там же, карт. Vienne, 1854.

⁵⁸ Собственноручная записка императора Николая канцлеру 29 июля 1854 г. Там же.

⁵⁹ Граф Штакельберг — военному министру 28 июля (9 августа) 1854 г., № 164. Архив канц. Воен. мин., 1853 г., секр. д. № 16.

⁶⁰ Граф Штакельберг — военному министру 29 и 31 июля (10 и 12 августа) 1854 г., № 168 и 171. Там же.

⁶¹ Приложение к депеше барона Будберга канцлеру 28 июля (9 августа) 1854 г., № 158. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.

⁶² Частное письмо от 30 июля (11 августа) 1854 г. Гос. архив, разр. III, д. № 140.

⁶³ Граф Буоль — графу Эстергази 10 августа 1854 г. Архив Мин. иностр. дел, карт. Autriche, 1854.

177

⁶⁴ Французский текст см. в приложении № 163.

⁶⁵ Барон Будберг — канцлеру 3 (15) июля 1854 г., № 135. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.

⁶⁶ Шифр. депеша барона Будберга канцлеру 3 (15) июля 1854 г., № 136. Там же.

⁶⁷ Барон Будберг — канцлеру 4 (16) июля 1854 г., № 138. Там же.

⁶⁸ Барон Будберг — канцлеру 14 (16) июля 1854 г., № 147. Там же.

⁶⁹ 3 августа (н. ст.) 1854 г., № 155. Там же.

⁷⁰ Барон Будберг — канцлеру 21 июля (2 августа) 1854 г., № 142. Архив Мин. иностр. дел, карт. Berlin, 1854.

⁷¹ Северин — канцлеру 13 (25) июля 1854 г., № 45. Там же, карт. Munich, 1854.

⁷² Барон Будберг — канцлеру 24 июля (5 августа) 1854 г., № 154. Там же, карт. Berlin, 1854.

⁷³ См. приложение № 164.

⁷⁴ Сообщение Берлинского кабинета. Архив Мин. иностр. дел, карт. Prusse, 1854.

⁷⁵ «Les neutres pendant la guerre d’Orient» par Droyn de Lhuys. Paris, 1868. Р. 11.

Глава XVI

Организация союзных армий,

их планы и действия на Черном море

До августа 1854 года

Ко времени вступления князя Варшавского в командование Дунайской армией в число наших врагов открыто стали две западные державы — Англия и Франция, и авангарды их войск вступили уже на территорию Балканского полуострова. Этот факт для нас не был неожиданностью, и уже после Синопского боя, а в особенности после входа эскадр западных держав в Черное море для защиты турецкого флага не могло быть сомнений в приближающемся открытом разрыве с англо-французами, что и было, как известно, введено в предположение императора Николая о характере ведения кампании 1854 года.

Об истинных намерениях новых союзников султана и мечтах, которые ими руководили в то время, когда Париж и Лондон мастерской рукой подготовляли выгодную для себя политическую обстановку и сумели почти всю Европу сделать враждебной России, сказать что-либо точно нельзя, так как солидные иностранные источники о них умалчивают, а тайники дипломатических архивов этих государств остались для нас закрытыми. Если холодные и рассудительные англичане и руководствовались, может быть, более практическими целями сохранить неприкосновенность Турции и ослабить наше могущество на Черном море, то трудно предположить то же об увлекавшемся и склонном к иллюзиям руководителе политики Парижского кабинета, который и по своему характеру, и по всей обстановке воцарения должен был иметь какие-либо скрытые планы, вовлекая Европу в большую и рискованную войну.

О предположениях Людовика-Наполеона можно хоть отчасти судить по тем сведениям, которые стекались в наше Министерство иностранных дел от политических агентов. Сведения эти, представлявшие иногда личные взгляды, иногда же добытые через третьи руки, хотя и не могут считаться вполне точными, но все-таки им нельзя отказать в большой доле вероятности.

Первым затронул вопрос о предположениях англо-французов наш посол в Лондоне барон Бруннов в своей обширной записке о современном состоянии дел на Востоке в январе 1854 года¹.

Враждебность Англии автор записки объясняет плохой работой ее агентов в Турции и в России. В то время как первые преувеличивали военную мощь Оттоманской империи, вторые рисовали военные приготовления на юге России как направленные к полному погло-

179

щению Турции. Вера в военную мощь турок была так велика, что Ольтеницкое сражение вызвало в Лондонском кабинете ожидание, что через две недели князь Горчаков вынужден будет очистить Валахию и сосредоточиться за Серетом. В газетах сообщалось о входе турецких войск в Бухарест и в Тифлис, но вскоре вместо этих ложных слухов лондонское общество было потрясено достоверным известием о синопском погроме. Такой неожиданный оборот дел, как погром, поразил Лондонский кабинет, и реакция была тем сильнее, чем ожидание турецких успехов было больше. Уязвленное самолюбие министров королевы Виктории заставило их согласиться на предложение Людовика-Наполеона совместно принять первые открыто враждебные против нас меры ввода соединенных эскадр в Черное море.

Свершившийся факт вызвал у барона Бруннова желание предсказать, что должно нас ожидать в будущем.

Со свойственным ему пренебрежением к английским министрам барон уверял, что Лондонский кабинет не знает ни того, чего он хочет, ни того, что он может. («Certe»,— пометил в этом месте император Николай.) Предполагая спасти Турцию, англичане согласились, по мнению Бруннова, на средство, которое должно было неминуемо повести к падению Оттоманской империи. Они решили поддерживать Турцию исключительно морскими силами, забывая, что с суши она остается открытой для ударов России; но более широкий в глазах Бруннова ум Наполеона предвидел, что дела на Востоке дойдут до такого кризиса, когда придется морские силы поддержать сухопутной армией.

Первые попытки императора французов внушить этот взгляд в Лондоне потерпели неудачу, и англичане выразили мало желания видеть французскую армию высадившейся в Константинополе. Но дальнейшие события постепенно убедили Лондонский кабинет в необходимости подкрепить морские силы сухопутной армией, и предложение Людовика-Наполеона уже встретило больше сочувствия. «Je regarde donc comme certains,— восклицает по этому поводу Бруннов,— que sans l’avoir deviné, sans l’avoir voulu le gouvernement de Sa Majesté Britannique prépare à Louis-Napoléon le triomphe de conduire une armée française à Constantinople».

Первоначальная сила экспедиционного корпуса определялась в 20 000, но наш посол полагал, что столь незначительная величина была умышленно назначена Наполеоном, чтобы не обеспокоить Лондон излишне воинственными предположениями. По мнению английских генералов, потребуется по крайней мере 70 000, чтобы предпринять экспедицию, имевшую целью защитить Константинополь от атаки с суши. С такими силами предполагалось возможным ограничиться защитой линии балканских проходов от атаки превосходящих сил противника и оставить один корпус в резерве

180

в Румелии для прикрытия столицы. Эскадра должна была находиться в Бургасе и облегчать сообщение армии с Константинополем.

Далее Бруннов продолжал отстаивать свой взгляд на то, что Англия имела единственной целью защитить неприкосновенность Турции, так как она искренне верила в опасность, которая грозила этой державе. Что же касается Наполеона, то он прикрывался лишь этой идеей, желая нарушить мир Европы, перекроить ее карту и, как результат всего, возвеличить Францию.

Главную задачу союзных эскадр в Черном море наш посол полагал в прекращении   Портрет князя Варшавского морского подвоза к Дунайской и Кавказской армиям при наступлении их внутрь страны. Далее этих предположений союзники, по мнению Бруннова, пока не шли. Но в том случае, если война разрастется, надо было ожидать с их стороны прежде всего атаки на Анапу и Сухум-Кале, так как здесь они рассчитывали достигнуть наиболее легкого успеха и в то же время предполагали получить наибольшие результаты в надежде уничтожить наш Кавказский корпус, отрезав ему сообщение с морем. Дальнейшая цель союзников состояла в уничтожении на Черном море наших морских сооружений и в оказании помощи кавказским горцам.

Что касается предполагаемых союзниками действий в Балтийском море, то барон Бруннов этого вопроса не касался, а только предупреждал, что для отправления туда готовится большая соединенная эскадра преимущественно паровых судов.

Почти одновременно Киселев сообщал из Парижа², что пресса достаточно подготовила общественное мнение страны к неизбежности войны и правительство приступило к формированию экспедиционного корпуса.

После разрыва дипломатических сношений с Россией центр тяжести переговоров о предстоящем плане кампании был перенесен в Париж, где над разработкой его особенно трудились сам император и маршалы С.-Арно и Вальян. Уже подготовленные соображения обсуждались на общем совете с прибывающими для этой цели

181

в Париж английскими генералами во главе с будущим главнокомандующим лордом Рагланом.

Среди французских генералов замечалось два течения в смысле направления военных операций. Во главе одного течения стоял маршал С.-Арно, а во главе другого маршал Вальян и скрытно за ним император Наполеон. Насколько можно судить, мысли С.-Арно заключались в сосредоточении сильного, примерно в 8000—100 000 человек, экспедиционного корпуса на Балканском полуострове, в высадке его в Кюстенджи и в наступлении оттуда совместно с армией Омера-паши на Дунай, в переправе через эту реку у Браилова и вынесении войны в наши южные пределы. В то же время союзные эскадры должны были разрушать наши прибрежные на Черном море города и крепости. Тем временем предполагалось сформировать особую армию для действия в Финляндии и как цель всей кампании ставилось возвращение всей Финляндии Швеции, а Кавказа Турции, чтобы этим ослабить Россию и уменьшить ее влияние на Европу.

Однако на военном совете 16 (28) февраля, на котором присутствовали принц Наполеон, лорд Раглан, маршалы С.-Арно, Маньян и Вальян, морской министр, генералы Канробер, Форэ, Мартинпрэ, Марюлаз, директора департаментов Военного министерства и высшие чины Генерального штаба, план С.-Арно был отвергнут и восторжествовал план маршала Вальяна, одобренный императором.

Согласно этому последнему, война должна была вестись одновременно на севере и на юге России. Первые две дивизии экспедиционного корпуса предполагалось высадить в Перекопе, чтобы совершенно отрезать Крымский полуостров; одновременно с этим главная масса англо-французского флота должна была атаковать Севастополь. Пунктами дальнейших высадок намечались Анапа и Поти на азиатском берегу и Варна — на европейском. В Варне оставался резерв первого экспедиционного корпуса, а в Адрианополе сосредоточивался для прикрытия столицы второй корпус.

В Балтийском море кампанию предполагалось начать операциями против Выборга, заняв предварительно острова Эзель, Даго и Аланд.

Несмотря на справедливые возражения С.-Арно, этот план был вполне одобрен лордом Рагланом, который заявил, что он готов его исполнить, «когда настанет время».

Если бы в Париже успешно пошел набор легиона польских выходцев, то предполагали высадить его на берегах Курляндии, чтобы поднять восстание в Литве и распространить его до Польши; другой такой же легион должен был сопутствовать союзной армии на Дунае и в случае ее удачи там вступить в Подолию и Волынь для распространения восстания с этой стороны³.

182

Тем временем барон Бруннов, переехавший из Лондона в Брюссель, продолжал делиться с канцлером своими мыслями о возможных действиях союзников. Продолжительное пребывание в Лондоне, обширные там знакомства, знание характера англичан и, наконец, то условие, что вопросы о ведении войны выходили из сферы деятельности дипломата, деятельности, направленной под известным углом зрения, придают мыслям барона Бруннова характер весьма интересный и поучительный.

Свою обширную записку от            Князь Варшавский

19 (31) марта⁴ он почти исключительно посвящает разбору предполагаемых действий англичан.

Упомянув о том, что Пальмерстон непременно постарается возмутить Польшу и Литву, Бруннов напоминал значение Варшавы, приводя фразу, сказанную ему герцогом Веллингтоном в 1848 году, когда революция в 15 дней поколебала троны Вены и Берлина: «Mandez à votre gouvernement que Varsovie est la clef du systéme monarchique en Europe. Si vous tenez bon sur la Vistule, vous sauvez l’ordre social. Si cette position est ébranlée, tout le reste croule». Автор записки был уверен, что англичане постараются использовать такое значение Варшавы, и в снаряжении Балтийской эскадры он, между прочим, видел цель содействовать восстанию Польши и Литвы.

Барон Бруннов ожидал, что все действия англичан будут рассчитаны на приобретение хоть маленького, но скорого и верного успеха при отсутствии всяких рискованных шагов; поэтому он не верил в распространившийся слух о том, что кампания начнется ударом на Кронштадт. Первым объектом действий наш посол считал Аланд, укрепления которого всегда так волновали англичан; да и вообще он высказывал то мнение, что эта нация предпочитает действовать против островов, которые легче атаковать и удержать которые в своих руках не представляло никакого труда.

Обращаясь к действиям в Черном море, Бруннов останавливался на личности главнокомандующего английской армией лорда Раглана, с которым его связывало давнишнее знакомство. Английский генерал ему представлялся человеком, одаренным храбростью, но

183

еще в большей мере осторожностью, которая в его деятельности должна играть значительную роль еще и потому, что он впервые становился во главе армии. Он, не способный разбрасывать свои войска, будет пользоваться ошибками противника, но только в том случае, когда в состоянии будет действовать без риска.

Раглан начнет операции с прочного обеспечения своих сообщений с эскадрой и будет рассчитывать лишь на средства, приходящие из Англии. Потом он организует и дисциплинирует турецкие войска и, ознакомившись с местностью, составит свой план действий, строго сообразованный с имеющимися в его руках силами. Сердечно заботливый о людях и даже лошадях, Раглан ничего не будет делать случайно, а все методично, мало-помалу, но с полной уверенностью в успехе.

Английский главнокомандующий придавал большое значение артиллерии, но главной силой армии считал пехоту, в вооружении которой признавал преимущество карабинов, усовершенствованных по системе Минье, причем он «сумеет заставить войска, лишенные этого оружия, признать его превосходство». Таким намеком кончал свое повествование барон Бруннов.

В общем, наш посол полагал, что характер инструкции лорду Раглану выразится в выполнении им следующих задач:

1) стать твердой ногой в Турции, чтобы не дать возможности французам одним оказаться хозяевами положения;

2) решить вопрос о защите Константинополя;

3) сделать недоступным линию Балкан;

4) оспаривать у русской армии местность между правым берегом Дуная и Балканами;

5) постараться вытеснить нашу армию из Валахии, а если можно, то и из Молдавии;

6) очистить Дунай, завладев устьем этой реки.

Барон Бруннов считал также вполне вероятным, что в инструкции лорда Раглана входили действия на восточном берегу Черного моря и в особенности против Севастополя, береговые укрепления которого англичане считали настолько сильными, что допускали возможность атаки этой крепости лишь соединенными силами армии и флота.

Возвращаясь вновь к личности английского главнокомандующего, барон Бруннов признавал Раглана способным поддержать добрые отношения между двумя союзными армиями, но был уверен, что его взгляды возьмут верх в направлении действий союзников и он придаст военным операциям более осмысленности, чем быстроты, и более планомерности в ущерб случайности.

Такой характер лорда Раглана делает понятным, почему он иносказательно согласился исполнить вышеприведенный план маршала Вальяна лишь тогда, «когда настанет для этого время».

184

Между тем сведения о намерениях союзников атаковать Севастополь доходили до нас и из Парижа⁵. Действительно, уже в марте французским правительством собирались данные о наиболее удобных пунктах для высадки десанта в окрестностях Севастополя, и среди таковых указывался именно берег между Евпаторией и мысом Лукулл, у старого укрепления, где впоследствии и был произведен десант союзников⁶.

Однако грандиозным планам правительств западных держав не суждено было осуществиться в большей их части. Разочарования начались еще в то время, когда планы эти хранились в портфелях действующих лиц. Первый удар был нанесен неожиданной переправой наших войск через Дунай.

Известие это в Париже было получено приблизительно в то время, когда происходило свидание герцога Кембриджского и лорда Раглана с Людовиком-Наполеоном и когда, к огорчению многих англичан, ближайший родственник королевы и лишившийся правой руки в битве при Ватерлоо лорд Раглан находились в свите племянника Наполеона I на параде его войск⁷.

13 апреля по новому стилю в Париже был собран в присутствии английских гостей Военный совет, чтобы изменить план действий в зависимости от нового события — перехода русской армии через Дунай.

На совете выяснилось, что силы экспедиционного корпуса на Востоке могут лишь к концу апреля достигнуть цифры 100 000, а между тем, по слухам, армии Паскевича приказано было возможно энергичнее наступать вперед и форсировать проходы через Балканы. В Париже и в Константинополе считали возможным, что мы, разгромив 60-тысячную турецкую армию, будем в первых числах апреля в Адрианополе⁸.

При таких условиях С.-Арно и лорд Раглан признали невозможным идти навстречу русским войскам, не имея по крайней мере 50 000 человек.

План кампании на юге благодаря этому подвергся коренному изменению. Бóльшую часть экспедиционного корпуса решено было высадить у Константинополя и оттуда уже сухим путем наступать на Балканы; отправка сухопутных войск на восточный берег Черного моря была отменена, а Омеру-паше указывалось сосредоточивать свою армию за Ломом и Праводами, удерживая во что бы то ни стало эту линию⁹.

С такими инструкциями, как можно полагать, союзные главнокомандующие отбыли на театр военных действий. Но здесь их ожидало новое разочарование: полная неподготовленность, в особенности Франции, к ведению большой войны.

Является непонятным, как можно совместить те грандиозные планы предстоявшей кампании, которыми, по нашему убеждению,

185

безусловно была полна мечтательная голова Людовика-Наполеона, с полной неготовностью к ведению войны, а также те факты, что, по донесениям дипломатических агентов и по газетным статьям, во Франции кипела работа по выставлению в поле чуть ли не 600-тысячной армии, а в действительности оказалось, как увидим ниже, что маршал С.-Арно и лорд Раглан должны были примириться с ожидаемым падением Силистрии, не имея сил помочь туркам противодействовать прорыву центра их расположения?

Но если мы сопоставим эту первую страницу царствования третьего императора французов с последней страницей — франко-прусской войной, то не удивимся такому противоречию, так как оно исходило из характера самого Людовика-Наполеона и его правления.

Французские историки Крымской кампании в один голос выражают удивление такой беспечности. «Война угрожала уже в течение целого года,— пишет по этому поводу позднейший историк Второй империи¹⁰,— после Синопа она стала почти неизбежной. Такое долгое ожидание, казалось, давало возможность подготовить во всех мелочах ожидаемую экспедицию, и можно было предполагать, что военные действия начнутся тотчас же вслед за разрывом. Но в действительности этого не случилось. Насколько дипломатические переговоры были ясны, определенны и соразмерны с возраставшим значением конфликта, настолько военные действия были с самого начала нерешительны и неопределенны».

Свое удивление отсутствием какой-либо подготовки к войне, столь желательной и столь необходимой для Наполеона III в видах укрепления на престоле своей династии, выражал и генерал Боске в письмах к товарищу¹¹.

Во Франции первые распоряжения о сформировании экспедиционного корпуса были сделаны 11 марта н. ст., причем главнокомандующим был назначен военный министр маршал С.-Арно. Первоначальный состав корпуса определялся в 12 пехотных полков двухбатальонного состава, каждый батальон силой в 1100 человек, 3 батальона егерей, силой каждый в 900 человек, 2 полка кавалерии, 12 батарей, 1 понтонную и 4 саперные роты. Части эти соединялись в 2 пехотные дивизии, 1 кавалерийскую бригаду и резервный корпус, причем общая численность их доходила на бумаге до 30 тысяч человек.

Но уже через несколько дней после приказа о сформировании экспедиционного корпуса признали необходимым его увеличить, а по получении известия о переходе Горчаковым Дуная было решено образовать Восточную армию силой свыше 50 тысяч человек в составе 5 пехотных и 1 кавалерийской дивизий¹². Все это пока было сделано только на бумаге, и сформированная армия могла сосредоточиться в полном составе на театре военных действий лишь через несколько месяцев после открытия кампании.

186

Битва у Мадловиты

Необходимость быстрого отправления войск и желание произвести возможно сильное первое впечатление как на союзников, так и на врагов заставили французское Военное министерство принять меру, крайне невыгодную для качества всей армии. Для доведения до военного состава полков первых дивизий взяли до 20 000 лучших солдат из остальных полков, так что иногда люди трех полков мирного состава шли на формирование одного полка военного состава, но зато этот полк состоял из лучших людей.

Таким образом, цветом Восточной армии были 1-я дивизия Канробера и 2-я Боске¹³. Остальные состояли большей частью из спешно набранных рекрутов и запасных нижних чинов¹⁴. С этой целью были призваны под знамена находившиеся в распоряжении Военного министерства молодые люди контингентов 1849, 1850, 1851 и 1852 годов, и цифра призыва контингента 1853 года уже к 1 мая была увеличена с 80 000 до 220 000 человек¹⁵. По сведениям прусского военного агента, летом 1854 года французская армия в своих рядах насчитывала 390 000 человек, из которых рекрутов было около 220 000 человек¹⁶.

Что касается тактической подготовки войск, то мы имеем показания прусского офицера, присутствовавшего летом 1854 года на больших маневрах под Парижем¹⁷.

По его словам, пехота почти всегда маневрировала в длинных развернутых линиях, иногда очень растянутых и часто плохо поддержанных резервами; батальоны следовали очень близко за стрелковыми цепями.

Все виды полевой службы были в полном пренебрежении; взаимной поддержки и связи между тремя родами оружия было очень мало. В особенности этим отличалась кавалерия, которая упускала во время боя пехоты случаи частных атак, а обыкновенно появ-

187

лялась на поле сражения в последнюю минуту, чтобы произвести атаку всей массой на кавалерию противоположной стороны.

Артиллерия, которая по своему вооружению находилась в переходном¹⁸ состоянии, отлично выбирала позиции для стрельбы, но была очень малоподвижна.

По словам польского генерала Хржановского¹⁹, у французской армии не было боевого опыта; существовали целые дивизии, в которых никто, от генерала до барабанщика, не слыхал свиста пули. Он не разделял мнения Тьера, который укорял генералов Шангарнье, Ламорисьера и Бедо в том, что они не приняли предложения Наполеона о назначении их на высокие должности. Из этих «demifous de l’Afrique», говорит Хржановский, никто не слыхал свиста гранаты. Африка дала Франции не генералов, а лишь хороших партизан, не способных сражаться против европейской армии.

Однако такие показания нельзя считать совершенно беспристрастными. В лучшей части французской армии, а таковая и была отправлена на Восток, уже прививался правильный взгляд на современную тактику, и она коренным образом отшатнулась от обычных в то время действий густыми колоннами в пользу подвижного, эластичного рассыпного строя с применением к местности, в пользу широкого маневрирования и в пользу преимущества, даваемого ружейному огню, по сравнению с существовавшим пренебрежением к этой народившейся силе пехоты.

Указания, преподанные маршалом С.-Арно подчиненным ему генералам перед выступлением в поход, представляют замечательный по тому времени документ, который по сравнению с наставлениями князя Горчакова показывает, какой широкий шаг вперед сделала французская армия в тактических принципах в отношении других европейских армий²⁰.

Что касается французского флота²¹, то к маю 1854 года он состоял из двух действующих эскадр — Балтийской и Средиземной — и резервной эскадры в Тулоне²², которая находилась еще в состоянии вооружения и, следовательно, не могла принять участия в кампании этого года.

Балтийская эскадра состояла из 12 паровых и 17 парусных судов, носивших на себе артиллерию в размере 1196 орудий; в число этих судов входили один стопушечный винтовой корабль «Аустерлиц», 8 парусных линейных кораблей и столько же парусных фрегатов.

Собственно цветом французского флота была громаднейшая эскадра Средиземного моря, в которой были сосредоточены лучшие суда. Она подразделялась на три эскадры: адмирала Гамелена, состоявшей из винтового корабля «Шарлемань», 8 парусных кораблей, 1 парусного и 6 паровых фрегатов и 3 мелких паровых судов с общим числом 1074 орудия; адмирала Брюа — из 3 винтовых, 3 парусных кораблей и 3 паровых фрегатов с 582 орудиями и,

188

наконец, эскадру Барбиэ де Тинана, состоявшую из 23 почти исключительно паровых мелких судов.

Английский историк Geffeken рисует состояние французского флота в плачевном виде. Вместо обещанных для Балтийской эскадры 50 000 матросов французы едва могли набрать лишь 30 000 и не имели в этой эскадре ни одного обученного экипажа. Среди кораблей было четыре, которые еще в 1850 году были признаны негодными. Не хватало ни орудий, ни припасов. Впрочем, следует повторить, что лучшие морские силы Франции были направлены в Черное море.

Английское правительство также в военном отношении мало было подготовлено к начинавшейся большой войне. Первые словесные распоряжения о подготовке к экспедиции были даны герцогом Ньюкэстелем 6 февраля н. ст., причем сила экспедиционного корпуса определялась в 9500 штыков, полк конницы и две роты артиллерии с двумя ротами саперов и минеров²³. Вслед за этим было испрошено увеличение контингента армии и флота в общем на 20 000 человек и морской пехоты на 5 000. Такое увеличение доводило численность армии до 112 977 человек, флота до 41 000 и морской пехоты до 5 500 человек²⁴.

Для отправления на Восток из этого состава была выделена армия, состоявшая из пяти пехотных и одной кавалерийской дивизии под начальством лорда Раглана. Каждая дивизия подразделялась на две бригады, которые состояли из разного количества полков и отдельных батальонов. Всего в ней было 24 пехотных полка, 4 отдельных батальона, 9 кавалерийских полков и 56 орудий²⁵. Численность этой экспедиционной армии не превосходила 30 000 человек.

По предварительным соображениям, для действия в поле 25-тысячного корпуса требовался обоз из 2000 арб и 5 000 вьючных мулов с расчетом продовольствия при войсках на 11—13 дней. Участники кампании жаловались, что английское Военное министерство не сумело сносно устроить административную часть экспедиционного корпуса. Запасов и складов на базе не было устроено; комиссариат не имел понятия о способе снабжения войск предметами продовольствия и фуража и приступал к заготовлению предметов снабжения лишь тогда, когда в них начинала чувствоваться потребность²⁶.

Но к началу кампании, в половине марта, из предназначенных в экспедиционный корпус войск могли отправить на остров Мальта лишь 10 000 человек²⁷. В то же время в Англии было собрано 18 паровых судов разных частных кампаний общей вместимостью около 35 000 тонн груза, которые могли поместить до 17 000 человек десанта. Суда эти, несмотря на огромные их размеры, могли употребляться лишь как транспорты по неудобству ношения ими артиллерии²⁸.

189