VI. Проблема перспектив, ее связь с интерсубъективностью

Шелер описал многие характерные особенности этой функции. Тело другого, с его точки зрения, – прежде всего поле экспрес­сии. Однако в мире нет ничего, что не обладало бы при опреде­ленных условиях некоторой экспрессивной ценностью или, говоря точнее, чему мы не могли бы такую ценность припи­сать. Пример тому – любой натюрморт или пейзаж великого художника. Ибо быть «полем экспрессии» не присуще вещам самим по себе. Мир дан нам как объект возможной интерпре­тации. Мы можем толковать его, наделяя своими собственны­ми экстравертированными чувствами. Стало быть, экспрессия – это наши чувства, перенесенные на объект внешнего мира⁵⁹.

Однако главной функцией тела, с точки зрения вопроса о по­нимании альтер эго, является, по мнению Шелера, выполняемая им роль великого цензора и аналитика содержаний нашего внут­реннего и внешнего опыта. Из других сочинений Шелера мы знаем, что эта мысль смыкается с некоторыми известными те­ориями Бергсона и Джемса и содержит ядро прагматической теории познания, которую он развил впоследствии⁶⁰. В рамках данной статьи не было возможности изложить и обсудить эту интересную теорию. Есть, однако, еще одна функция тела, кото­рая, по-видимому, в высшей степени важна для интерпретации общего жизненного мира и проблемы альтер эго. Она была опи­сана Гуссерлем в «Картезианских размышлениях»⁶¹, и поскольку из нее вытекает новая группировка проблем, связанных с альтер эго, то ее уместно осветить здесь в качестве своего рода заключения. Мое тело является для меня центром ориентации в простран­ственно-временном порядке мира. Оно одно дано мне как центр «Здесь», в то время как тело другого дано мне как пребывающее «Там». Это «Там» поддается модификации посредством моих ки­нестетических движений. Причина того, что мое тело может быть истолковано так же, как и любое другое подвижное про­странственное тело, кроется в том, что я способен преобразовать любое «Там» в «Здесь», изменив свое местоположение, например, пройдясь по улице. Этим предполагается, что я могу воспринять «Оттуда» те же самые вещи, что и «Отсюда», но под углом зре­ния, обусловленным моим пребыванием «Там». Следователь­но, Другой не может быть тождествен моему Я, поскольку его тело остается для него центром его абсолютного «Здесь», тог­да как для меня его «Здесь» всегда остается «Там». Я приписы-

 

226

227

ваю ему те же перспективы, которые бы имел я сам, если бы находился не «Здесь», а «Там», и наоборот. Объекты внешнего мира, воспринимаемые нами обоими, одни и те же, но мне они являются в перспективе «видимых Отсюда», ему же – в перспек­тиве «видимых Оттуда», а, стало быть, такими, какими они явились бы мне, если бы я преобразовал своими кинестетичес­кими движениями мое теперешнее «Там» в мое новое «Здесь». Это, по-видимому, имел в виду и Лейбниц, когда говорил, что любая монада отражает в себе весь универсум, но в своей особой перспективе. По сути дела, принцип перспектив, раз­работанный Гуссерлем применительно к проблеме простран­ства, должен быть применен ко всей структурной области на­ших взаимосвязанных переживаний. То, что было указано в отношении перспектив «Здесь» и «Там», должно получить раз­витие (хотя и без прямого соотнесения с телом) в дальнейшей разработке общего тезиса альтер эго по линии анализа времен­ных перспектив «Сейчас» и «Тогда», социальных перспектив «Мы» и «Они» и личностных перспектив близости и чуждос­ти. Теория альтер эго Шелера – лишь первый шаг, ведущий в эту огромную область, открытую перед феноменологической психологией. И только тщательное исследование всех импли­каций, содержащихся в общем тезисе альтер эго, приблизит нас к решению той загадки, как человек может понять друго­го человека. Вся эмпирическая психология и все социальные науки, однако, принимают такое решение как данность.

Примечания

¹ Scheler M. Die Stellung des Menschen in Kosmos. Darmstadt, 1928. (Рус. пер.:
Шелер М. Положение человека в Космосе // Проблема человека в западной
философии. М.: Прогресс, 1988. С. 31–95.)

² Loc. cit. S. 16 и далее. (Там же. С. 34 и далее.)

³ Loc. cit. S. 24 и далее. (Там же. С. 38 и далее.)

⁴ Loc. cit. S. 31 и далее. (Там же. С. 43 и далее.)

⁵ Loc. cit. S. 39 и далее. (Там же. С. 48 и далее.)

⁶ Koehler W. Intelligenzpruefungen an Menschenaffen, Abhandlungen der pre-
ussischen Akademie der Wissenschaften (англ. изд.: The Mentality of Apes),
1925. (Рус. пер.: Кёлер В. Исследование интеллекта человекообразных обезь­
ян // Кёлер В., Коффка К. Гештальт-психология. М.: «АСТ-ЛТД», 1998.
С. 33–280.)

⁷ См. превосходную критику границ применимости экспериментальных ме­
тодов в психологии, которую дал профессор Гордон У. Олпорт в своем пре­
зидентском обращении на 47-ой ежегодной конференции Американской
психологической ассоциации: Allport G. W. The Psychologist’s Frame of Refe-

rence // Psychological Bulletin. 1939, Vol. XXXVII. P. 1–26, особенно р. 14 и далее. См. также статью профессора Вудворта: Woodwort R.S. Successes and Failures of Experimental Psychology // Science. Vol. XCIII. P. 265 и далее, осо­бенно р. 269 и далее.

⁸ Scheler M. Die Stellung des Menschen in Kosmos. S. 44 и далее. (Шелер M.
Указ. соч. С. 52 и далее.)

⁹ В книге «Формализм в этике» (Formalismus in der Ethik. S. 388 и далее)
Шелер подверг критике кантовское понятие тождества объектов. Если бы
объект был всего лишь тем, что мыслящее Я способно отождествить, то и
само это мыслящее Я тоже должно было бы быть объектом – а именно так,
с точки зрения Шелера, и обстоит дело. Но для Канта Я не должно быть
объектом, ведь оно является условием всех объектов. Глубоко кореняща­
яся убежденность Канта в том, что существование мира зависит от воз­
можности его переживания мыслящим Я, является, по мнению Шелера,
всего лишь следствием кантовских «трансцендентальных сомнений» в
том, что вещи-в-себе, будь они предоставлены самим себе, могли бы по­
вести себя совершенно иначе, если не связать их с самого начала закона­
ми нашего опыта.

¹⁰ Scheler M. Die Stellung des Menschen in Kosmos. S. 58 и далее. (Шелер M.
Указ. соч. С. 60–61.)

¹¹ Scheler M. Der Formalismus in der Ethik und die materielle Wertethik. Neuer
Versuch der Grundlegung des ethischen Personalismus. (Впервые опубликовано
в 1-м и 2-м томах Jahrbuch fuer Philosophie und phaenomenologische Forschung
в 1913 и 1916 гг.; 2-e изд., 1921). См. в особенности главу VI.

¹² Loc. cit. S. 401 и далее. Николай Бердяев проводит похожее различие между
«Эго» и «Личностью» в своей книге «Одиночество и общество» (Solitude and
Society. P. 159 и далее). Подходя к проблеме под совершенно иным углом
зрения, неотомисты отличают «индивидуальность» как часть от «личности»
как целого (см., например: Maritain, Jaques. Du Rйgime temporel et de la
libertй). Здесь мы лишены возможности обсудить крайне интересную интер­
претацию этой проблемы, данную Дж. Г. Мидом в книгах «Разум, Я и обще­
ство» и «Философия поступка», поскольку его подход очень отличается от
шелеровского. Между тем, исследователь воззрений Мида обнаружит, что в
некоторых вопросах взгляды Мида и Шелера сходятся.

¹³ Здесь, как и вообще в его теории Личности, размышления Шелера сходят­
ся в некоторых аспектах с персоналистской психологией Вильяма Штерна.
Штерн тоже характеризует бытие личности как «метапсихофизическое».
(Stern W. Person und Sache.)

¹⁴ Scheler M. Ethik. S. 403, 408–410.

¹⁵ Ibid. S. 404 и далее.

¹⁶ Ibid. S. 405.

¹⁷ Ibid. S. 388, 401, 405.

¹⁸ Ibid. S. 415–440, особенно S. 427.

¹⁹ Впервые опубликованы в 1913 г. под названием Phaenomenologie der Sympathie-
gefuehle (второе исправленное издание, вышедшее в 1923 г., озаглавлено
Wesen und Formen der Sympathie). Ссылки даются на второе издание.

²⁰ Sympathie. S. 248–269.

²¹ В своих поздних работах Шелер ответил на некоторые из этих вопросов
несколько иначе, нежели в ранних воззрениях, изложенных в этой статье.
См., например, работу «Probleme einer Soziologie des Wissens» в его книге: Die
Wissensformen und die Gesellschaft. 1926. S. 48–54.

 

228

229

²² Превосходный обзор проблем эмпирической психологии, связанных с «по­
ниманием личности», можно найти в книге профессора Олпорта: Gordon W.
Allport. Personality, a Psychological Interpretation. 1937. Part V. P. 499–549.

²³ Sympathie. S. 269–273; Ethik.

²⁴ Здесь для адекватного изложения мысли Шелера мы заимствуем термины
«знание о [чем-то]» и «знание [чего-то]» из книги Джемса: James W. Principles
of Psychology. Vol. I. P. 221.

²⁵ Sympathie. S. 274–280; ср. замечательное изложение обеих этих теорий и
их критику в: Allport G. W. Personality. P. 523–533.

²⁶ Sympathie. S. 281–287.

²⁷ Op. cit., S. 285.

²⁸ В «Этике» (Ethik, S. 543 и далее) он даже разделяет в любой «конечной
Личности» два элемента: «индивидуальную Личность» (Einzelperson) и «то­
тальную Личность» (Gesamtperson). Первую образуют ее индивидуальные
акты, последнюю – социальные акты. Обе представляют собой аспекты кон­
кретного единого целого Личности и Мира. Эта теория чем-то напоминает
интерпретацию социального Я у У. Джемса (James W. Principles of Psychology.
Vol. I. P. 293 и далее) и ее развитие у Дж.Г. Мида.

²⁹ Sympathie. S. 284–293.

³⁰ Ibid. S. 295 и далее.

³¹ Ibid. S. 301 и далее.

³² Ibid. S. 253.

³³ См., например, труд Макса Адлера «Кант и Маркс».

³⁴ Husserl E. Philosophie als strenge Wissenschaft. (Рус. пер.: Гуссерль Э. Фило­
софия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 127–174.)

³⁵ Husserl E. Formale und transcendentale Logik. S. 210.

³⁶ Husserl E. Meditations Cartesiennes. Vol. V, особенно §§ 44–55. (Рус. пер.: Гус­
серль Э. Картезианские размышления. СПб.: Наука – Ювента, 1998.)

³⁷ Это «спаривание», согласно Гуссерлю, не является ни в каком смысле умо­
заключением по аналогии. Скорее, это некая форма пассивного синтеза, с
помощью которого, как и в процессе ассоциативного связывания, актуаль­
ное переживание соотносится с другим переживанием, которое не достига­
ет действительного присутствия, а просто «аппрезентируется». Таким обра­
зом, обе данности – презентируемая и аппрезентируемая, на которую она
указывает, – конституируются как пара в единстве подобия. Неопубликован­
ные рукописи Гуссерля, должно быть, содержат более развернутое описание
охарактеризованного таким образом процесса.

³⁸ Russell B. Our Knowledge of the External World. 1922. Лекция III. P. 72 и да­
лее; см. также: Carnap R. Scheinprobleme der Philosophie.

³⁹ Это можно рассматривать как дополнение к известной локализации Эго,
о которой говорит Коффка: согласно Коффке, Эго есть то, что лежит меж­
ду правым и левым, между спереди и сзади, между прошлым и будущим.
Однако это местоположение можно представить и в социальных терминах.

⁴⁰ James W. Principles of Psychology. Vol. I. P. 224.

⁴¹ Например, в недавно опубликованной статье: The Vanishing Subject in the
Psychology of James // Journal of Philosophy. Vol. XXXVII. P. 22.

⁴² Dewey J. How We Think. 1910; Human Nature and Conduct. 1922.

⁴³ А. Гурвич обратился к этой проблеме на страницах журнала [«Философия
и феноменологические исследования»], обсуждая теорию Жана-Поля Сар­
тра в статье «Неэгологическая концепция сознания». (См.: Gurwitsch A. A
Non-egological Conception of Consciousness // Philosophy and Phenomenological

Research. Vol. I. P. 325–338.) Основной аргумент Сартра–Гурвича против эгологической теории, выдвинутый в этой статье, состоит в следующем: до тех пор, пока мы не принимаем рефлексивную установку, эго никак не про­является. Под рефлексией понимается такое схватывание акта А актом В, когда первый становится объектом последнего. При этом акт В не схватыва­ется, в свою очередь, третьим актом и не делается его объектом. Сам акт схватывания переживается в нерефлексивной установке точно так же, как и акт, направленный на какой-либо объект, отличный от ментального факта, принадлежащего тому же потоку сознания. Разумеется, схваченный акт мо­жет благодаря акту рефлексии приобрести личную структуру и связь с эго, которых он до того, как был схвачен, не имел. Однако схватывающий акт имеет дело с эго лишь как с объектом. Это эго схваченного, а не схватыва­ющего акта. С другой стороны, схваченный акт уже переживался в опыте прежде, чем был схвачен, и хотя рефлексия влечет за собой модификацию схватываемых ею актов, это означает лишь, что вся структура акта и все его компоненты распутываются и эксплицируются, но ни один из них не созда­ется самой рефлексией. Рефлексия раскрывает, но не производит. Как же тогда рефлексия может создать новый объект, а именно эго, которое не про­являлось до того, как акт А был схвачен? Предлагаемый ответ состоит в том, что эго проявляется скорее через схваченный акт, нежели в нем самом. Это синтетическое единство определенных психических объектов, таких, как диспозиции, действия, и некоторых качеств, таких, как добродетели, ошиб­ки, дарования и т.д. Эти психические объекты имеют свою опору в эго, ко­торое никогда не может быть схвачено непосредственно, но только в рефлек­сии как нечто, проявляющееся за диспозициями на горизонте. Эго не существует ни в самих актах сознания, ни за этими актами. Оно предстает со­знанию и перед сознанием: это ноэматический коррелят рефлексивных ак­тов. А отсюда следует, что ни одно свидетельство существования эго не яв­ляется аподиктическим. Любое такое свидетельство открыто для сомнения. Здесь у нас нет возможности погрузиться в подробное обсуждение аргу­мента Сартра–Гурвича, но мне он вовсе не кажется убедительным. Коли уж они допускают, что схватывающий акт В вообще имеет дело с эго (пусть даже только с эго схваченного акта как объектом, а не с эго схватывающего акта), то это эго схватывается актом В как совершающее акт А (или, говоря точнее: как совершившее акт А, ибо рефлексия может обращаться лишь к прошло­му). Если третий акт С схватывает акт В, а через него акт А, то эго, с кото­рым имеет дело акт С, схватывается как совершившее акт В, а также акт А, и схватывается оно как то же самое и идентичное эго, несмотря на все модифи­кации, которые оно претерпело в потоке переживаний и посредством него во внутреннем времени. Кроме того, не ясно, почему эго никогда не может быть постигнуто в рефлексии непосредственно, а просто проявляется на го­ризонте за диспозициями. Даже термин «горизонт» уже соотносится с эго-логическим сознанием, только в отношении которого и обретают смысл тер­мины «рамка», «горизонты», «диспозиция», «акт» и прочие, используемые Сартром и Гурвичем. То же самое можно сказать и о примерах, которые при­водит Гурвич для иллюстрации своего тезиса. Когда он говорит, что нет ни­какого эгологического момента в том, что я вижу своего друга в беде и по­могаю ему, а тем, что мне дано, является «мой-друг-нуждается-в-помощи», необходимо в ответ сказать, что каждый отдельный элемент соединенного дефисами термина – «мой, «друг», «нужда», «помощь» – уже соотносится с эго, единственно для которого каждый из них только и может существовать.

 

230

231

⁴⁴ Шелер выдвигает это предположение скорее всего случайно и без более
убедительного доказательства, когда рассматривает теорию Личности: Ethik.
S. 388, 49. Его утверждение, разумеется, заключает в себе отказ от основно­
го принципа феноменологии, а именно, что любой тип опыта может быть
схвачен рефлексивным актом. Ср., например, с §§ 45 и 78 «Идей» Гуссерля.

⁴⁵ Общий обзор причин отсутствия у младенца самосознания см. в: Allport G. W.
Personality. P. 16 и далее.

⁴⁶ См. выше. C. 215–216, а также Sympathie. S. 284 и далее.

⁴⁷ См. выше. C. 213, а также Ethik. S. 404.

⁴⁸ См. выше. C. 203–204, а также Stellung des Menschen. S. 51.

⁴⁹ См. выше. C. 213, а также Ethik. S. 388, 401.

⁵⁰ См. особенно его работу «Проблема социологии знания», вошедшую в
книгу Die Wissensformen und die Gesellschaft. Ср. со статьей Говарда Беккера в
этом номере журнала.

⁵¹ См., например: Husserl E. Ideen. S. 77 и далее.

⁵² James W. Principles of Psychology. Vol. I. P. 609.

⁵³ Mead G.H. The Philosophy of the Present. 1932.

⁵⁴ Мы употребляем термин «одновременность» в том же самом смысле, в каком
его использует Бергсон в книге: Dur й e et Simultan й it й, A propos de la th й orie
d ’ Einstein. Paris, 1923. P. 66: «Я называю одновременными два потока, кото­
рые для моего сознания являются либо одним, либо двумя – безразлично, –
в зависимости от того, воспринимает ли мое сознание их вместе как единый
поток, если ему угодно уделить им один нераздельный акт внимания, или,
с другой стороны, различает их на всем протяжении их протекания, если оно
предпочитает разделить свое внимание, но без разбиения их надвое».

⁵⁵ Совсем не обязательно брать в качестве примера социальное отношение,
опосредованное речью. Каждый, кто играл в теннис, исполнял камерную
музыку или предавался любви, схватывал другого в его непосредственном
живом настоящем.

⁵⁶ Husserl E. Phenomenology // Encyclopaedia Britannica, 14th ed. (Рус. пер.: Гус­
серль Э. Феноменология // Логос. М., 1991, выпуск 1. С. 12–21.)

⁵⁷ Об этом в общих чертах говорится в моей книге: Der sinnhafte Aufbau der
sozialen Welt. Wien, 1932.

⁵⁸ Husserl E. Logische Untersuchungen. Bd. II. S. 34 и далее.

⁵⁹ Конечно, это лишь одно из значений чрезвычайно многозначного терми­
на «экспрессия». См.: Allport G.W. Personality. P. 464 и далее.

⁶⁰ Scheler M. Erkenntnis und Arbeit // Die Wissenformen und die Gesellschaft. 1926.

⁶¹ Loc. cit. § 53 и далее.

 

	Размышления о проблеме релевантности

Размышления о проблеме

релевантности*

Глава 1 Вводные замечания¹

Решив кратко изложить кое-какие соображения по проблеме релевантности, я разложил свои письменные принадлежности на столе в саду моего летнего дома. С первых же росчерков пера я держу в поле моего зрения этот чистый лист бумаги, мою пишущую руку, чернильные знаки, образующие строчку за строчкой на белом фоне. Передо мною – стол с зеленой по­верхностью, на котором расположены несколько предметов, – карандаш, две книги и другие вещи. Далее в поле зрения – де­рево и лужайка моего сада, озеро с лодками, гора и облака на дальнем плане. Мне нужно лишь повернуть голову, чтобы уви­деть дом с верандой, окна моей комнаты и т.д. Я слышу гул моторной лодки, голоса детей в соседнем дворе, призывный зов птицы. Я испытываю кинэстетические движения моей пи­шущей руки, ощущение тепла, чувствую стол, поддерживаю­щий мою пишущую руку. Все это расположено в моем перцеп­тивном поле – поле, структурированном на области объектов: тех, что находятся в пределах моей досягаемости, тех, что ког­да-то были в ней и могут вернуться в нее вновь, наконец, тех объектов, которые до сих пор не были в сфере моей досягаемос­ти, но которые я могу в нее вовлечь посредством надлежащих кинэстетических движений или движений особого рода². Но ни одна из этих чувственно воспринимаемых вещей в данный момент не является для меня тематической. Мое внимание со­средоточено на вполне определенной задаче (анализе пробле­мы релевантности), и то, что я пишу при таких-то и таких-то обстоятельствах, – всего лишь одно из многих средств, с помо­щью которых я мог бы достичь этой цели и сообщить свои мысли другим.

* Schutz A. Reflections on the Problem of Relevance. New Haven: Yale University Press, 1970. Пер. Н.М. Смирновой.

235

В горизонте этого тематического поля я, однако, обнаружи­ваю не только перцептивные переживания, возникающие в моем нынешнем пространственном положении. Это также и моя нынешняя биографическая ситуация, которая является не чем иным, как осадком (sedimentation) или результатом моей личной истории, т.е. всего мною пережитого и осевшего в моей памяти и образующего мой запас наличного знания³. В него включается не только то, что я пережил непосредственно, но и мое социально обретенное знание, указывающее на пережи­вания других (как моих современников, так и предшественни­ков). Например, при написании предшествующего абзаца я полагался на исследования многих других, среди которых суще­ственно продвинутый Э. Гуссерлем анализ сходного феномена, а также относящиеся к данному вопросу изыскания У. Джемса, те­ории прагматической функции памяти А. Бергсона, доктрины гештальт-психологов, теорию поля сознания А. Гурвича (в том виде, в каком он объяснял мне ее в многочисленных беседах), работу Л. Ландгребе о внутреннем и внешнем горизонтах, со­циологическую теорию «определения ситуаций», многочис­ленные беседы, которые я вел с друзьями по всем этим вопро­сам, и, конечно же, мои собственные устоявшиеся мысли по данной проблеме (на прояснение и приведение которых в еди­ное целое и нацелена настоящая работа)⁴.

С другой стороны, социальный фон моего нынешнего пись­ма также охватывается этим горизонтом. Например, живя в англоговорящей стране, я использую английский язык как схему выражения. Процесс моего письма определен, по край­ней мере частично, ожиданием того, что другие, используя этот же язык как схему интерпретации, смогут стать читателями того, что я пишу. Более того, я пишу эти строки, находясь в отпуске; т.е. я предполагаю, что вернусь к своим профессиональным обязанностям (и всему тому, что с ними связано), и эта социо-экономическая предопределенность моей наличной ситуации также охвачена горизонтом моей нынешней деятельности. Тем не менее лишь исследование наличной проблемы в настоящее время является для меня тематическим, а набор восприятий, автобиографических воспоминаний, социальных взаимоотно­шений, социоэкономической обусловленности образуют лишь горизонт той деятельности, на которой я сосредоточен.

Непосредственным объектом моего анализа является поле сознания в той мере, в какой оно структурировано в темати­ческое ядро, выступающее на фоне окружающего горизонта и

данное в каждом «сейчас» внутренней длительности. Э. Гус­серль исследовал функции того, что он назвал «лучом внима­ния» в конституировании тематического ядра, и тем самым в структурировании всего поля⁵. В любой момент времени мно­жество переживаний испытываются одновременно. Одно из этих одновременно длящихся переживаний (или, лучше ска­зать, напряжений) конституируется как тематическое тем, что я по собственной воле обращаю к нему свой мысленный взор (а потому это деятельность эго, ибо эго есть источник всей актив­ности моей сознательной жизни)⁶. Описание этой деятельности Э. Гуссерлем может привести к превратному пониманию, будто бы этот отбор или выбор может осуществляться произвольно в неограниченном царстве свободы или права выбора. В самом деле, Ж.-П. Сартр (которому всегда нравилось придавать сво­им теориям видимость легитимации ссылками на Э. Гуссерля, которого он, тем не менее, не понял) основывает свою фило­софию свободы «для-себя» (le pour soi engagй) на утверждении, что человек в любой момент времени и при любых обстоятель­ствах свободен делать тематическим какой угодно опыт, при этом добавляя, что человек обречен на такую свободу⁷. Это, конечно же, вовсе не то, что имел в виду Э. Гуссерль. Деятель­ность сознания и луч внимания эго – это «обращение-к» и «отвлечение-от» определенных переживаний, делающие их те­матическими или нетематическими, т.е. горизонтными (отне­сенными к горизонту)⁸, – имеют место в весьма ограниченном диапазоне выбора. Эта деятельность как таковая имеет свою историю: она представляет собой осаждение в памяти ранее пережитых событий и, таким образом, является конституиро­ванной и включенной в контекст опыта. Между тем, совершен­но ясно, что здесь заключены две совершенно разные проблемы: 1) вопрос о взаимоотношении темы и горизонта в поле созна­ния в любой данный момент внутреннего времени; 2) мотивы, с помощью которых осуществляется такое структурирование. Первый вопрос лишь предполагает, что такое структурирова­ние уже осуществилось, каковы бы ни были его мотивы, в то время как второй касается происхождения структурирующей деятельности как таковой. Нам следует разделить эти пробле­мы и начать с последней.

С тех пор как были опубликованы «Принципы психологии» У. Джемса и ранние работы А. Бергсона, избирательность ра­зума стала общепризнанной. Однако оба великих философа основывали эту избирательность почти исключительно на

 

236

237

прагматическом мотиве. Согласно А. Бергсону, именно наш практический интерес – интерес, определяющий наше дей­ствие во внешнем мире, – отбирает те элементы поля созна­ния, которые могут быть схвачены нашим интеллектом. Огра­ничивая и определяя этот сегмент наших переживаний мира, который мы назвали тематическим, интеллект предопределя­ет направления, которым мы будем следовать в действии, – подобно тому, как скульптор намечает контуры в глыбе мра­мора, которые должны быть выточены ударами резца. (Эта метафора, кстати сказать, взята у Г. Лейбница, который, одна­ко, использовал ее для описания происхождения понятий и представлений, не соотнося их с прагматическим интересом. Она восходит еще к Карнеаду, который, по сообщению Цице­рона [De divinatione, I, XIII, XXIII], использовал ее для иллюс­трации взаимоотношения между тем, что предсказуемо, и тем, что порождается чистой случайностью.) Хорошо известно, до какой степени этот прагматический мотив стал доминировать в мышлении У. Джемса. Прагматическое обоснование (т.е. прак­тическая ратификация мысли действиями во внешнем мире) становится даже критерием истины. В свою очередь, физиоло­гические состояния наших телесных переживаний рассматри­ваются в качестве объяснений наших чувств, страстей и тому подобного, и, наконец, закономерно возникает вопрос, суще­ствует ли сознание вообще.

Недооценивать значимость прагматического мотива для анализа проблем, присущих взаимоотношению между темой и горизонтом, столь же опасно, как и верить в его исключитель­ность и вездесущность. Действие⁹ во внешнем мире требует особого состояния полного бодрствования, высокой степени напряженности нашего внимания, специфического «внимания к жизни» (attention а la vie)¹⁰. Оно предполагает, что внешний мир, в котором только и может разворачиваться наша деятель­ность, который может быть изменен и модифицирован наши­ми актами работы¹¹, – с присущими ему пространственными и временными категориями – обретает отличительный признак реальности, который делает ее верховной реальностью среди всех прочих возможных реальностей (таких, как область фанта­зии, сновидений, теоретического созерцания или произведений искусства и т. д.)¹². Мы, конечно, вправе наделить признаком реальности любую из этих областей и, сделав это, заставить другие области казаться «ирреальными», производными от нее¹³.

Каждой из этих многочисленных реальностей, или конеч­ных областей значения, присуща своя степень напряженности сознания и «внимания к жизни». Каждой области реальности можно достичь путем модификации того и другого – модифи­кации, которая субъективно переживается как шок или ска-чок¹⁴. А потому представляется, что наделение любой из этих областей признаком реальности, изменение напряженности сознания от полного бодрствования через все промежуточные стадии до глубокого сна является первым шагом к определе­нию поля сознания как такового – включая тематическое ядро и окружающий его горизонт, какими они даны в любой мо­мент нашего внутреннего времени.

Из всех этих виртуальных областей реальности, или конеч­ных областей значений, мы хотим сфокусироваться на актах работы во внешнем мире (т.е. той области, в которой только и могут существовать вещи и которая поддается изменениям, порождаемым нашими телесными движениями). Наше внима­ние, таким образом, будет ограничено общей проблемой темы и горизонта, присущих свойственному этой области состоя­нию полного бодрствования. Но такое сосредоточение и огра­ничение сами по себе являются иллюстрацией нашей темы: это особое царство реальности, область среди других областей объявляется верховной реальностью и становится в работах таких философов, как Бергсон и Джемс, так сказать, темати­ческой, т.е. сдвигающей все другие области реальности, окру­жающие это тематическое ядро, в область горизонта (и дела­ющей их наименее отчетливыми). Но структурирование на тему и горизонт является фундаментальным для разума, и объяснять этот род структуры, смешивая этот фундаменталь­ный принцип с тем, что на нем основано, является воистину petitio principii (ошибкой в доказательстве, состоящей в допуще­нии недоказанной предпосылки. – Н.С.).

Далее, эти различные области или царства реальности связа­ны единством моего разума, который способен в любое время увеличить или уменьшить напряженность сознания, обращаясь к жизни или отвлекаясь от нее, или, по выражению А. Бергсона, изменяя свое внимание к жизни (этот термин следует понимать здесь как жизнь в верховной реальности). Более пристальное рассмотрение, однако, показывает, что я, психофизическое единство, живу сразу в нескольких таких царствах одновре-менно¹⁵. Написание мною этих строк представляет собой се­рию актов работы во внешнем мире, – актов, которые изменя-

 

238

239

ют его росчерками пера на этом листе бумаги. Но в то же вре­мя, я занят теоретическим созерцанием собственных усилий организовать и артикулировать собственные мысли по данной проблеме. С точки зрения этого главного интереса моя рабо­чая деятельность всего лишь вторична, так сказать, средство придания моим мыслям постоянства для меня самого (чтобы я мог вернуться к ним в ходе дальнейших рассмотрений) и в итоге сделать их передаваемыми другим. Уровни моей лично­сти, вовлекаемые в эти одновременно исполняемые формы деятельности, обладают разными степенями близости – они различны в своей приближенности или дистанцированности в отношении интимного ядра моей личности. Переживаемая иннервация моей пишущей руки относится к витальной сфе­ре, а сам акт письма продолжается до тех пор, пока не возни­кает каких-либо внутренних или внешних препятствий (таких, как боль в пальцах, проблемы с ручкой или бумагой и тому подобное), и, таким образом, является, так сказать, автоматизи­рованным. В то же время, это такой уровень записывания моих мыслей, который выходит за пределы простого письма: поиск подходящих слов, составление этих предложений, присоеди­нение их к другим, составляющим абзацы, и т.д. – все это вос­производит шаг за шагом нюансы моей мысли. Тем не менее, несмотря на свою сложность, процесс перевода моей мысли в язык протекает, не привлекая внимания и почти автоматичес­ки, пока не возникает какая-либо помеха, заставляющая меня остановиться и проблематизировать принятую мною схему выражения (в данном случае – английского языка), как это может случиться, к примеру, в отношении адекватности тер­мина для выражения того, что я имею в виду, или в том, что касается использования правил синтаксиса, присущих этой схеме выражения, в отношении политетических шагов моего мышления.

Однако деятельность, на которой я действительно сосредо­точен, имеет чисто внутреннюю природу, внутреннее исполне­ние исследования наличной проблемы в постепенном анали­зе, и на самом деле не зависима от всех этих параллельно исполняемых актов. Тема моего поля сознания остается тако­вой и в совершенно иных обстоятельствах – совершаю ли я прогулку, лежу ли в постели или плыву в каноэ. И деятель­ность, связанная с переводом этих мыслей в английский язык, остается неизменной, говорю ли я, или пишу, или просто ис­пользую эту идиому во «внутреннем диалоге», в молчаливой

формулировке в уме. Наконец, я могу перенести эту сформу­лированную мною мысль на бумагу, пользуясь стенографией, обычным письмом или печатанием, и каждая из этих форм де­ятельности требует других иннерваций, других изменений во внешнем мире, других зрительных впечатлений, получаемых как от видимых движений моей пишущей руки, так и от ре­зультатов ее деятельности – знаков, покрывающих этот лист бумаги. Следовательно, именно мой выбор делает тематичес­ким в сфере внешней активности обычное письмо с использо­ванием так называемого латинского алфавита. По моему выбо­ру был использован английский язык (с его правилами синтаксиса и терминологическими импликациями для выра­жения моей мысли). По моему собственному выбору я пыта­юсь записать мои размышления по данной проблеме с ручкой в руке, а не обдумываю их во время прогулки, т.е. по моему вы­бору это сделано темой с «этой-ручкой-в-руке». И наконец, по моему выбору стало тематическим для моего созерцательного исполнения само исследование проблем темы и горизонта (а не изучение, скажем, греческих скептиков). То, чем я сейчас занимаюсь – «написание-по-английски-обычным-письмом-статьи-по-проблеме-релевантности», – определенно пережива­ется мною как единство. Продумывание проблемы релевант­ности является темой моей деятельности, но эта деятельность простирается на несколько областей или уровней моей созна­тельной жизни, каждой из которых присущи своя напряжен­ность, свое особое измерение времени, свои особые артикуля­ции в тематическом ядре и окружающем горизонте. Несмотря на различное структурирование времени, присущее каждой из этих сфер и измерений, я живу в них всех одновременно. Так что, хотя я провожу за письменным столом всего час, я прожи­ваю в этом измеримом периоде внешнего времени непрерыв­ный отрезок моей внутренней жизни, где в написании един­ственной страницы собраны переживания, навыки и знания, обретенные за куда больший отрезок моего жизненного пути. Хотя то, что я делаю, и переживается как единство, на са­мом деле оно является гетерогенным набором видов деятель­ности, каждая из которых осуществляется в своей собственной среде. Этот набор сам структурирован на тему и горизонт. В нашем случае тематическим является проведение анализа, т.е. размышление о проблеме релевантности, а все прочие виды деятельности относятся к области горизонта. Именно преоб­ладание темы создает кажущееся единство этого набора видов

 

240

241

деятельности и наделяет свойством реальности область теоре­тического созерцания. В этой перспективе все прочие виды деятельности, одновременно выполняемые в других измерени­ях, кажутся не ирреальными, а подчиненными и вспомога­тельными. Конечно, эта внешне единая деятельность может разрушиться в любой момент: мне нужно заглянуть в словарь, вынуть соринку из ручки и т.д. В таком случае тема моего мыш-лениия – тема цепочки видов деятельности – будет отброше­на; ее поток будет прерван. Мне нужно отвлечься от нее и об­ратиться к деятельности, выполняемой на совершенно другом уровне и в иной сфере (например, промывание моей ручки).

Следовательно, было бы большим упрощением утверждать, – что мы делали ранее, – будто бы мы живем в различных обла­стях реальности, которые можем менять, перескакивая из од­ной в другую, и что выбор одной из них является первым ша­гом к определению того, что является тематическим, а что лишь горизонтным для нашего поля сознания. На самом же деле мы всегда живем и действуем одновременно в нескольких таких областях, и выбор одной из них означает лишь, что мы де­лаем ее, так сказать, своим «пристанищем», «системой соотнесе­ния», нашей верховной (paramount) реальностью, в отношении которой все прочие становятся производными, а именно гори-зонтными, вспомогательными, подчиненными тому, что стало преобладающей темой. Но эти термины сами по себе выражают и предполагают категории релевантности – связи «тема–поле», и, следовательно, мы вновь оказываемся перед лицом peticio principii.

Следствием того факта, что мы живем одновременно в раз­ных сферах реальности или значений, является то, что мы при­водим в действие различные уровни нашей личности, – а это указывает на неявное обращение к гипотезе шизофренического эго¹⁶. Ограничение поля (и структурирование в пределах огра­ниченного поля уровней тематического ядра и окружающего горизонта) само является функцией приведенного в действие уровня нашей личности. И лишь очень поверхностные уровни нашей личности вовлекаются в такие исполнения, как при­вычные и даже квазиавтоматические «домашние дела», еду, одевание (для нормальных взрослых), а также в чтение и вы­полнение простых арифметических операций. Конечно, когда мы беремся за такую рутинную работу, связанные с ней виды деятельности конституируются как тематические, требующие и обретающие всю полноту нашего внимания, хотя бы на