Южная Осетия накануне реформы

В начале 50-х гг. XIX в. в югоосетинских обществах наблюдался некоторый спад освободительного движения. Он не был связан с указом Николая I, от которого осетины ожидали главного — освобождения Южной Осетии от грузинских феодалов как от чужестранцев. Сказалось другое — ослабление лидировавшей части освободительного движения, а также разрушение хозяйственной жизни, ставшее результатом карательной экспедиции 1850 года. Напомним, что грузинские отряды военные действия вели во всех жизненно важных районах Южной Осетии, а не только во «владениях» князей Мачабеловых, как об этом доносил Андроников. После погрома значительное время местные жители, во время боев бежавшие в горы, опасались возвращаться в свои села из-за продолжавшихся арестов и насилий, чинимых грузинскими отрядами. Властям удалось завербовать шестерых осетин, участвовавших в движении сопротивления, но согласившихся выдать главных лидеров освободительной борьбы. Благодаря им аресты шли адресно и ежедневно. В течение короткого времени было арестовано 47 человек, возглавлявших в разных селах силы сопротивления. Судя по арестованным, география участников вооруженной борьбы с грузинскими отрядами была широкой — встречались среди задержанных и лица из Северной Осетии; из Архонской станицы Северной Осетии были доставлены в Тифлисскую тюрьму три осетинские семьи. Два организатора сопротивления — Реваз Басиев и Чичо Демеев были арестованы как «главные зачинщики восстания» и приговорены сначала к смертной казни, а затем, когда наместник изменил наказание, к ссылке «бессрочно» на «каторжные работы». Судили арестованных не только за вооруженное сопротивление грузинским отрядам, но и по подозрению. Так, крестьянин Додошвили, задержанный по подозрению в убийстве князя Эристави, был осужден на два года тюремного заключения, несмотря на то, что суд не смог доказать его причастность к убийству. Представители Томаевых, участвовавшие в боях за Рокский перевал, ушли в горы с намерением продолжать борьбу. По устным преданиям, Махамат Томаев охотился на чиновников, издевавшихся над местным населением. Его боялись и днем, и ночью. Он был признан «главным виновником происшедших в 1850 году в Осетии бунта и беспорядков».

Осенью 1850 годаТомаевы — Махамат, Тасолтан, Ибака, Чоба-ка обратились к Воронцову с «Прошением», в котором объясняли причины своей вооруженной борьбы с князьями Мачабеловыми. Ссылаясь на свое дворянское происхождение, а также на роль в распространении в Осетии православного христианства, они указывали, что в свое время покорились состоять «во всем в повиновении» только «одному русскому правительству». Между тем, — жаловались они, — «не знаем, с какого поводу» дворяне Мачабеловы «начали требовать от нас подати, но мы, как имевшие такое же происхождение, как эта фамилия, отказались от платежа податей». Феодальные притязания грузинских дворян Томаевы приняли за оскорбление и заявляли: «... мы никогда не решимся платить им подати, да не за что, и нет таких правил»... В этом аргументе — «нет таких правил» — особенно ясно просматривалась чуждость для осетинского феодального общества господствовавшей в Грузии социальной системы с ее агрессивными устремлениями. Отсюда, собственно, проистекала столь явная несовместимость двух разных общественных субстанций и социальное отторжение грузинского феодализма. Не стоит, однако, воспринимать, что югоосетинским обществам не был знаком феодализм или же им была неизвестна государственная система господства и подчинения; в грузинской историографии в тех редких случаях, когда авторы касаются проблем истории Осетии, нарочито подчеркивается отсталость общественных отношений у осетин. В этой связи продолжим цитирование Томаевых, имевших свое собственное мнение о варварстве. Обращаясь к наместнику Воронцову, навязывавшему осетинским обществам не разделявшиеся, в принципе, им самим устои грузинского феодализма, Томаевы подчеркивали: «... если угодно будет возложить на нас подать русским правительством, то мы во всякое время готовы на то, даже до последней капли крови, но только не фамилии Мачабеловых». Подобные заявления были не редкостью не только со стороны осетинской знати, но и крестьян. У Томаевых, писавших о военных событиях на Рокском перевале, где действовал русский отряд Золотарева, была своя политическая оценка. «Через несколько же времени был направлен на нас отряд, и мы, полагая, что таковой отряд направлен на нас никем другим, а Мачабеловыми, приняли на себя смелость в защищение себя произвесть выстрелы». Просьба Томаевых к российским властям сводилась к двум пунктам — помилование и разрешение на переселение из Южной Осетии в Куртатинекое ущелье, расположенное в Северной Осетии. Воронцов, придававший важное значение Рокскому перевалу, не возражал против такого переселения. На «милость» наместника не мог рассчитывать Махамат Томаев — слишком легендарным он стал после событий 1850 года. Ему, как прапорщику русской армии, грозил военный трибунал. К тому же он являлся главой освободительного движения, наиболее последовательным борцом против грузинской агрессии и феодального засилья. После поражения 1850 года Махамат Томаев перебрался из Рачинского ущелья в Дигорское общество, расположенное в Северной Осетии. Здесь он находился около трех месяцев, затем, опасаясь ареста, перешел в Чечню, входившую тогда в имамат Шамиля. Чеченские мюриды требовали от него отказаться от христианства и принять ислам. Не согласившись на перемену религии, Махамат со своими товарищами вернулся в Южную Осетию, в районе Рукского перевала жил в лесу. Вскоре он добровольно вышел из укрытия и явился к полковнику Казбеку, начальнику Горского участка, сдавшему его властям. Как руководитель освободительного движения, он решением суда был признан «главным виновником» восстания. Сам Махамат Томаев признавал себя «виновником» и свое «преступление» объяснял так: «... увлекся в это преступление по просьбе всех осетин защищать их». Его судили вначале в Тифлисе, а затем во Владикавказе; согласно судебному решению от 27 октября 1851 года он был сослан в Тамбовскую губернию.

Организовав вместе с генералом Андрониковым одну из значительных вооруженных провокаций, Воронцов в угоду грузинским тавадам учинил жестокую расправу над «бунтовщиками Осетии». Беззаконие, творившееся им в осетинских обществах, впрочем, не только в осетинских, входило в его политическую философию, которую он утвердил на Кавказе. По собственному признанию Воронцова, «если бы здесь (на Кавказе — М. Б.) было нужно исполнение закона, то государь не меня бы прислал сюда, а свод законов». Аресты и суды, охота на участников движения сопротивления имели у наместника четкую направленность. Не состоявшуюся раздачу грузинским дворянам югоосетинских земель Воронцов как бы пытался восполнить в угоду тавадам массовыми наказаниями осетин. Стоит обратить внимание на то, что после событий 1850 года, в особенности после проигрыша дела Мачабеловых, наместник действовал в Южной Осетии одними силовыми методами. Одновременно усилились его «политические игры» с грузинской знатью. В роскошном дворце в центре Тифлиса, где жил Воронцов, участились приемы, устраивавшиеся для грузинских тавадов. Приемы, как правило, не обходились без взаимных восторгов и откровенной лести. На одном из этих приемов Воронцов сделал важное заявление, раскрывавшее квинтэссенцию его политического кредо. «Эта маленькая Грузия, — говорил он, — станет со временем самым прекрасным, самым прочным золотым шитьем на многоцветной ткани великой России». Так публично грузинской общественности внушалась идея исключительности Грузии и грузинского народа. Конечно же, Воронцов не был основоположником этой понравившейся ему идеологии, но за ним следует признать выдающийся вклад в ее развитие. Наместник не случайно озвучил идею о процветании и «золотом шитье» — Грузия его времени по сравнению с той, которую можно было наблюдать накануне ее присоединения к России, становилась страной вполне благополучной. Понимало ли грузинское дворянство, которое больше всего пользовалось благами не только России, но и Кавказа, свое особое положение в Российской империи? — Несомненно! В одном из своих заявлений грузинские дворяне середины XIX века отмечали: «... Не проходит дня, чтобы каждый из нас не видел доказательства высокой об нас попечительности русского нашего государя; не проходит дня, чтобы для благосостояния нашего не проливалась кровь русских»... Насаждаемая российскими главнокомандующими и главноуправляющими, а позже — наместниками, восседавшими в Тифлисе, идеология исключительности выращивала в Грузии сословие, паразитировавшее на живом теле грузинского и осетинского крестьянства, консервировавшее восточные методы деспотизма, ксенофобии и политического цинизма.

В начале наших очерков мы привели описанный в рассказе Сека Гадиева случай, как грузинский эристав заставлял осетинскую женщину-мать вскармливать грудью щенка. В одном из документов 1853 года, извлеченных осетинским историком И.Н. Цховребовым в историческом архиве Грузии, содержится свидетельство о том, как пятеро мужчин из Южной Осетии в 1849 году отправились в Тифлис, чтобы повидаться со своими женами, находившимися здесь у богатых грузинских дворян в роли женщин-кормилиц. Не делая глубоких выводов, можно, однако, сказать, что этот факт вполне отражает положение, в котором Южная Осетия оказалась в середине XIX века. Дискриминация, приведшая осетинских женщин в Тифлис, выражалась не только в том, какие виды работ приходилось женщинам-осетинкам выполнять, чтобы спастись от нищеты. Она происходила и из национальной принадлежности. Те же приехавшие к женщинам мужья-осетины, считавшиеся крестьянами князя Георгия Эристави, были арестованы, обвинены в мелкой краже и судимы — каждого из них наказали 50 ударами. Осетинам не разрешалось ездить не только в Тифлис, но и в Гори, хотя Осетинский округ относился к Горийскому уезду.

В то же время российские администраторы и грузинские дворяне смотрели на Южную Осетию как на беззащитную окраину Осетии и пользовались ею, как «заблудшим краем», в любых видах. Традиционно грузинские тавады стремились поживиться продуктами земледелия, скотоводства и скромными денежными средствами Южной Осетии.

Предав забвению унижения и защищая Россию...

С древних времен грузины, знавшие об особом воинском даре осетин, широко пользовались услугами Осетии; правда, если осетины одерживали победу, участвуя в грузинской войне, то победы приписывали только самим грузинам, решительно избегая упоминания об осетинах. Эту традицию блестяще и иронично выразил великий футбольный комментатор Котэ Махарадзе: «Если Заур Калоев из Южной Осетии, форвард футбольной команды «Динамо», головой забивал гол, — вспоминал Махарадзе, — то грузинские газеты на другой день обычно писали: Метревели прошел по краю, подал мяч на ворота, «мяч отскочил от головы Калоева и неожиданно оказался в воротах».

В августе 1853 года, когда перед открытием военных действий в Крымской войне Россия разорвала дипломатические отношения с Турцией, российские войска стали частично выводиться из внутреннего Кавказа и стягиваться к восточному берегу Черного моря. В связи с этим оголилась тогда восточная Грузия — ее границы по Алазанской долине с Дагестаном; горная часть Дагестана входила в основном в состав государства Шамиля. Сама Крымская война, да еще отвод войск из района Алазани фактически не оставляли сомнений в возможном походе в Кахетию мюридов имама Шамиля. На этом участке Алазани предводителем Сигнахского дворянства и начальником Алазанской линии был генерал Андроников; в грузинской историографии он слывет одним из самых «храбрых полководцев». Не будем подвергать сомнению эту оценку грузинского генерала, но заметим: он не верил в воинские способности грузин Восточной Грузии. В конце августа, опасаясь нашествия Шамиля, Андроников направил секретное письмо в Главный штаб Отдельного Кавказского корпуса, в котором сообщал, что им в Осетинском округе, состоящем из Южной Осетии, сформирован осетинский конный отряд, численностью в 400 всадников. Из них 200 всадников он направил «на турецкую границу», а еще 200 всадников — в отряд российских войск, охранявший границу на Алазанской долине. Вместе с двумя сотнями осетинских всадников Андроников сформировал отряд численностью в 2500 человек. В него вошли в основном горцы — сваны, тушины, хевсуры, чеченцы, ингуши и из дагестанского анклава, еще в XVIII веке образовавшегося на Алазанской долине. Несомненно, осетины были вправе поступить так же, как поступало большинство грузин — не участвовать в войсковых операциях российских войск; на это у них было немало оснований. Но нищета и природная воинская доблесть куда только не гнала южных осетин. Участие в войне могло обещать материальный достаток, — что же до земледелия и скотоводства, то потраченные на них усилия доставались грузинским разбойным феодалам. В то время командир сотни получал в месяц 25 руб. серебром. Им мог быть каждый второй осетин. Но эта должность не доверялась осетинам, ее отдавали грузину, чтобы присвоить очередное воинское звание. Помощник командира имел 20 рублей, урядник — 5 руб., рядовой — 3 руб., вьючник — 1 руб. 50 коп. серебром. При ценах того времени, когда взрослый баран стоил 15 копеек, это были немалые деньги. Кроме денежного вознаграждения, каждый военнослужащий ставился на продовольственное довольствие. Любопытно, что объявление о воинской мобилизации осетин (мобилизация «без народной огласки») предполагало призыв «поголовно жителей» Южной Осетии. Спрос на сформированные два осетинских конных отряда был велик. Наместник Воронцов, на дух не переносивший осетин, торопил осетинского окружного начальника скорее переслать осетинский конный отряд «для усиления военных способов на границе нашей с Турцией». С другой стороны бил тревогу генерал Андроников, требуя от Осетинского окружного начальника выслать ему конных и пеших осетин, «сколько возможность позволит», и прислать их «немедленно».

Автор настоящих строк понимает, сколь непродуктивны поиски в истории нравственности. Вместе с тем ясно и другое — текущая жизнь, в которой мы находимся, слишком много скрывает от нас аморальности, человеческой низости. Лишь история полно раскрывает явную нашу несостоятельность перед нравственными нормами, которые вслух провозглашаются. Еще недавно генералы Воронцов и Андроников размышляли о том, как истребить осетин или же нанести им больше «имущественного и морального» урона. И вот Турция... с войной, и понадобились все осетины «поголовно». Такова судьба малых народов — то нужных как «объект» для истребления, то «важных» в военно-политических играх держав и даже не держав...

Генерал Андроников, мечтавший о физическом уничтожении осетин, с Сурамского перевала срочно требовал у Тифлисского военного губернатора «поспешить немедленным сбором конвоя и пешей осетинской милиции». Он с тревогой просил «следовать форсированным маршем и кратчайшим путем в Сурам». Андроников, намедни безжалостно разрушавший дома и сжигавший имущество осетин, поручал военному губернатору позаботиться, чтобы осетины «были хорошо вооружены, тепло одеты», потому что они «известны своею храбростью и удальством». Письмо Андроникова и предписание военного губернатора в Осетинский округ поступили 6 ноября 1853 года. 8 ноября, т.е. через два дня, начальник округа отправил из Джавского участка Южной Осетии на турецкий фронт 300 осетинских добровольцев, из них 30 всадников для конвойной службы. 14 ноября три сотни осетинской сводно-пешей дружины сразились с турками под Ахал-цихом. По ведомости, среди участников этого сражения осетин было 306 человек. Что же до самого сражения, лучше всего воспользоваться отзывом о нем самого Андроникова: «Вообще это славное дело, — писал грузинский генерал, — я должен причислить к одному из необычайных и, можно сказать, неслыханных подвигов». Вспомним, как трусливо, с какими оглядками и паузами тот же Андроников с огромной для карательной экспедиции воинской армадой двигался к Южной Осетии, опасаясь, что даже небольшие югоосетинские отряды справятся с грузинскими регулярными формированиями. Тогда сложную для Андроникова ситуацию спас русский отряд Золотарева; уместно напомнить и другое — слова МахаматаТомаева, объяснявшего, что на Рокском перевале во время сражения, когда обнаружили, что они воюют с русским отрядом, перестали стрелять. Осетины Южной Осетии неохотно вели бои, когда против них направлялись карательные экспедиции, состоявшие из российских войск. Между тем, только в составе российских войск грузинские отряды могли вторгаться в Южную Осетию, сами же грузинские князья обычно опасались вступать в вооруженное противостояние.

После сражения под Ахалцихом осетинский отряд пополнился 50 пешими и 80 конными воинами. Пополнение отряда шло и позже. Всего к 20 ноября осетинский отряд насчитывал 800 охотников. Однако поражение турков было столь внушительным, что не было смысла из-за «недостатка провианта» держать осетинский отряд на этом участке фронта. Андроников писал начальнику штаба, что, «пользуясь решительными и блистательными успехами отряда», он отпустил 300 воинов осетин, которые нужны были на Алазанской военной линии. Но гром победы под Ахалцихом, где осетины, еще недавно на языке русских и грузинских администраторов называвшиеся одним только словом — «варвары», играли ключевую роль, дошел и до Петербурга. Николай I расщедрился и «соизволил пожаловать нижним чинам» осетинского боевого отряда, «бывшим в сражении против турок 14 ноября 1853 года при Ахалцихе, по два рубля серебром на человека». Двое командиров осетинского отряда — поручик Хетагуров и подпоручик Натиев, также отличившиеся под Ахалцихом, были удостоены грамот, орденов Святого Владимира 4-й степени с бантом и «единовременных по помянутому ордену денег по пятнадцать рублей на каждого». Военные ордена получили также юнкера Симон Кумаритов и Батраз Чочиев.

После летнего похода Шамиля в Кахетию и серьезного поражения здесь грузинской милиции и разграбления жителей Ала-занской долины сюда, в Кахетию, были переброшены осетинский, абхазский, имеретинский и тушинский боевые отряды. Накануне они были в районе рек Чолока, Легви и нанесли сокрушительное поражение турецкому корпусу. Турки потеряли здесь более четырех тысяч солдат — территория Чолока и Легви была усеяна телами турок. Но именно в этот момент Шамиль совершил нашествие на Кахетию, поставившее Восточную Грузию на колени. Отряды горцев, в том числе усиленный отряд осетин, расположились на Алазанской долине лагерем. Интернациональная дружина горцев, как сообщала газета «Кавказ», дала местным «жителям возможность убрать покосы, снять хлеба, виноград и произвести приготовительные к будущему году полевые работы». Это было время, когда горцы Большого Кавказа стали воспринимать Россию как свою державу и были готовы сражаться за ее независимость. Горцы особой породы народ. Обиды держат долго. Они их забывают только тогда, когда к ним обращаются за помощью; осетины, сваны, чеченцы, ингуши, хевсуры, тушинцы, абхазы, черкесы, балкарцы, кабардинцы — народы, благодаря которым грузины устояли перед опасностью физического уничтожения. И это несмотря на то, что каждый раз, когда грузинские княжества оказывались в относительной безопасности, тавады агрессивно устремлялись с феодальными амбициями на своих соседей. Но в тот тяжелый момент, когда Грузии вновь угрожала Турция и ее европейские союзники, горцы дружно выступили в защиту грузинского народа. В связи с этим, чтобы читатель лучше представил эпоху и горцев, расположившихся в Алазанской долине с миротворческой миссией, став между Грузией, с одной стороны, и «разбушевавшимся» Дагестаном — с другой, стоит привести отрывок из сообщения той же газеты «Кавказ» за 1854 год; поясним, поздней осенью 1854 года, когда в горах выпал снег и опасность вторжения со стороны Дагестана миновала, интернациональный отряд, дислоцировавшийся на Алазани, временно был распущен по домам. В честь этого «последовал обед... тосты следовали за тостами, «ура» не умолкало, заглушая звуки зурны известного Алексея, музыканта-воина... После обеда началась лезгинка и пляски всевозможных видов: грузинская, кахетинская, имеретинская, абхазская, осетинская, чисто горская лезгинка сменялась туземными на все лады хороводами... Наконец все слилось в общую неслыханного размера лезгинку. Вместе, в одно время пустились плясать до семисот человек, каждый по-своему, и, стараясь, друг перед другом выделывать ногами самые замысловатые штуки. Картина была самая поразительная; ее представить себе может лишь тот, кто знает, как разнообразны на Кавказе костюмы, наречия, лица, обычаи и характер племен, населяющих этот край».

Но поистине грандиозным и необычайно впечатляющим был праздник горских дружин, вместе с российскими войсками опрокинувших турецкие войска в Чолокской битве и в честь этой победы собравшихся в Тифлисе. Об этом празднике также писала газета «Кавказ». Приведем из нее еще один пассаж. «Одни кушанья следовали за другими. Пир делался шумнее и шумнее. Глиняные кувшины чаще и чаще принимали горизонтальное положение, обращаясь к жаждущим устам. Зурна и песни вошли в свои права. Через полчаса над всей этой пирующей толпой, каким-то густым, хаотическим и неумолкаемым аккордом стояли в воздухе слившиеся во что-то смутное, но не лишенное своей приятности звуки голосов и туземных инструментов. Влияние этих звуков опьяняло больше чем вино, наконец, в рядах дружины оказалось движение. Лихие и развеселившиеся плясуны выходили поодиночке на площадку перед палаткой и с особенным воодушевлением плясали — каждый свой национальный танец при одобрениях и хлопанье в ладоши всех зрителей. Но вот в стороне осетинской сотни образовался какой-то хоровод. Осетинские плясуны, со своими красноверхими шапками, стали в кружок, схватились руками и начали медленно кружиться в такт собственной песни. Ко всеобщему изумлению, на плечах этих молодцов утвердился другой этаж хоровода. Зрелище (осетинский танец «нартовский симд» — М. Б.) было поистине удивительное и редкое. Для такого осетинского хоровода нужна была акробатическая сила и ловкость, и, между тем, все это проделывали отнюдь не акробаты, а одаренные от природы изумительною ловкостью сыны Кавказских гор».

У нас нет прямых свидетельств, передающих политический аспект праздничной идеологии горцев, столь бурно проявлявших свои эмоции после битвы на берегу реки Чолока и своей миротворческой миссии, с которой горцы расположились в Алазанской долине. Но нет сомнения, что главным моментом их яростной отваги в боях под Ахалцихом, Чолоком и столь же искренней радости, которую испытывали горцы на пирах в Алазани и Тифлисе, было проявление высокой духовной нравственности, основанной на традиционных ценностях, без которых горцы не могли бы выжить в крайне суровых условиях Большого Кавказа. Горцы могли совершить набег, угнать скот, захватить земледельческие продукты, чтобы спасти свои семьи, но они никогда не позволяли себе войн с соседями. Ни один из малых народов Большого Кавказа не согласился бы просить у российского командования войска, чтобы совершить карательную экспедицию с целью разрушений, пожаров, истребления урожая и имущества людей. По двум нами приведенным описаниям, горцы — истинные рыцари — беспощадные к врагам, великодушные к соседу, находившемуся в «плену» варварского феодализма. На описанных пиршествах есть грузины и с ними горцы, но не видно тавадов, вновь не знающих, к какой из воюющих сторон примкнуть — к России или к Турции, Франции или Англии. Впрочем, отдельным тавадам не пришлось долго размышлять — они оказались по ту сторону баррикад и с воодушевлением помогали Турции и ее союзникам.

Но вернемся к продолжавшейся до 1856 года русско-турецкой войне, в которой до ее окончания участвовала югоосетинс-кая дружина. Любопытные данные: ведомость, составленная начальником осетинской дружины, зафиксировала сражения, в которых участвовали воины из Южной Осетии. Сведения относятся к 1853 году. 25 октября 1853 года бой с турками на Джа-гисманском участке; сражение продолжалось 28, 29 октября. В нем участвовало на передовой 348 осетинских воинов, 30 октября они провели сражение у Ахалциха. Начальник Осетинской дружины вел точный учет патронов. Всего в указанных боях было произведено осетинскими стрелками 14680 выстрелов. Командир объяснял: «Значительный расход патронов оттого: а) что последние три сотни, — 2, 3 и 4 осетинской конной милиции имели сильную продолжительную перестрелку с турками 30 октября прошлого 1853 года у моста при г. Ахалцихе, каковой мост неприятель домогался отнять; и б) что в числе выпущенных патронов показаны и пропавшие патроны с убитыми». Стоит сказать о погибших осетинах. Несмотря на тяжелые бои и на большие потери турецкой армии, из рядов осетинской дружины погибло всего 10 воинов. Николай I отдельным указом выделил денежные пособия семьям осетин, погибших на турецком фронте в 1853 г. Размер пособия зависел от численности и состава семьи погибшего, сумма пособия составляла от 30 до 60 руб. серебром. Это была серьезная материальная помощь. Вскоре появились и высокие награды Петербурга. Одними из первых Золотую медаль «За храбрость» получили шестеро осетинских героев: Мириман Джиоев, Бега Кокоев, Гача Санакоев (Золотая медаль с надписью «За храбрость» для ношения в петлице), Михаил Шавло-хов, Худа Абаев, Иван Беридиев; первые четверо из них были удостоены звания юнкера. Военный орден был вручен также Чо-чиеву Батразу; серебряные медали Парсо Кукиеву и Бидару Те-дееву и троим — Иораму, Малхазу, Ако из фамилии Хетагуровых. Особенно много награжденных осетин было в 1855 году. Парса Санакоев удостоился Золотой медали «За храбрость», 24 воина получили серебряные медали «За храбрость» и воинские звания. Награды поступали и позднее. При главнокомандующем Н.Н. Муравьеве-Карском были сформированы новые воинские силы из Осетии. По ходатайству старейшин из фамилии Хетагуровых и с согласия главнокомандующего вместо новой «собранной с Осетинского округа — для войск противу турок конной сотни сформировать эту сотню в настоящем году из одной только фамилии Хетагуровых» «без всякого со стороны кого-либо». Эта конная сотня к 20 мая 1856 года прибыла в Ардаган.

После Крымской войны воинский престиж осетин стал настолько высок, что спрос на их участие в военных операциях был необычайным. Появились военные чиновники, жаждавшие боевой славы и воинских званий и использовавшие осетин в своих узко эгоистических целях. Наиболее откровенно этим занимались грузинские генералы, настойчиво пополнявшие осетинскими всадниками «грузинскую дружину». По Южной Осетии разъезжали «агенты», составлявшие списки на молодых людей, а затем их забирали в «грузинскую дружину». Приведем лишь один образец предписания о мобилизации осетин, поступивший осетинскому участковому заседателю от Горийского уездного начальника: «Вследствие сего прошу Ваше благородие, — предписывалось участковому, — непременно в день получения сего, собрав из вверенного Вам участка тридцать человек милиционеров, доставить ко мне в г. Гори в 24 часа при именном списке вместе с раскладкою, учиненную Вами на этом предмете, в противном случае виновный не в своевременном исполнении сего поручения будет подвергнут строгому по закону наказанию, при этом вменяю Вам в обязанность, чтобы милиционеры были хорошего поведения, здорового телосложения, имели приличную одежду и исправное оружие». Подобные предписания грузинских господ, были постоянны. Во многом они объяснялись еще и тем, что так называемая «Грузинская дружина» только по названию была грузинской, на самом деле в гораздо большей степени она была горской, состоявшей из представителей горских народов. Чтобы скрыть это от российского командования, фамилии всех осетин, поступавших на военную службу, записывались на грузинский лад. Ежемесячные призывы новобранцев объяснялись также высоким процентом дезертирства — из грузинской дружины убегали и грузины, и осетины, и другие горцы, не желавшие служить в новом формировании, где грузинское командное засилье вызывало у горцев адекватную реакцию.