Николай Иванович Шевченко (16.22.1941 г.)

Родился Николай Шевченко 16 ноября 1941 г. в х. Бобрино Благодарновского сельсовета Тюльганского района.

В первые дни войны отца забрали на фронт, где он стал служить разведчиком (4 боевых ордена). Мама преподавала в школе, и кроме трудодней ей выдавали денежное пособие, как и всем учителям.

Жили не богато. С 5 класса Николай начал помогать взрослым, на лошадях перевозили и сушили зерно, собирали колоски. В это же время начал работать на току, осваивал технику.

Шевченко единственный из класса, кто окончил десятилетку (Екатеринославская школа), остальным нужно было зарабатывать на жизнь, кормить семью, вместо отцов. «Мне повезло… папа вернулся с войны»- говорит Николай.

С 6-7 класса на каникулах работал штурвальным на комбайне, и так в течение 4-5 лет.

Так незаметно время пришло идти в армию. Повестку принесли 22 октября 1960 года, и уже на следующий день нужно было отправляться в часть. «В «телячьем» вагоне мы прибыли в г. Оренбург, где по распределению я попал в артиллерию…» - вспоминает Николай Иванович. «Не хватало мне техники!!!» - говорит он.

Шевченко написал рапорт в техническую часть и через некоторое время его перевели в танковую часть, где он освоил должность «механик-водитель». «Танкистом служить было не просто. Танк - машина большая, ухода требовала и труда» - снова вспоминает Николай Иванович.

Во время службы Николай Иванович приобрел опыт, повысил квалификацию «Механик 1 класса» и стал инструктором на танкодроме, где отработал 2 года. «Платили не плохо – 18 рублей…Скопил деньги и купил простенький фотоаппарат, которым фотографировал боевых отличников» - делится Шевченко. Николай Ивановичу нравилось быть фотокорреспондентом – свобода, творчество. С тех пор он и связал свою жизнь с редакцией.

Через 3 года и 3 месяца демобилизовался, вернулся на малую родину, предложили работать водителем на машине «Белорус». «Не воодушевило» - говорит Николай Иванович. Но тут момент подходящий случился, пригласили в школу на должность учителя физкультуры. Через 2 дня вышел на работу. Так пол года Шевченко Н.И. отработал учителем физкультуры и труда. Затем поставили учителем начальных классов – пришлось ему поступать в педагогическое училище. 2 года отработал в начальных классах. Когда деревенька распалась, перевелся Николай Иванович в Благовещенскую школу также учителем начальных классов, где отработал еще 2 года. Там же и встретил свою судьбу Лилию Ивановну, учителя математики. Год отработали вместе в школе, потом познакомился с местной редакцией газеты «Прогресс-Т». В январе пригласили работать в редакцию. Администрация дали квартиру, так и устроились в Тюльгане. Писал статьи, очерки, рассказы, фотографировал. Общий стаж фоторедактором составил – 30 лет.

Семья Шевченко очень богата: 3 дочери, 5 внуков, 1 правнук. Старший внук назван в честь деда Николаем, самой младшей внучке 6 лет, правнучке – 3 года.

В 2001 году Николай Иванович ушел на пенсию. На пенсии проработал еще 9 лет в должности «фельтьегер» неся ответственность за «секретную почту».

До 70 лет держал 2 коров, работал на своем тракторе, но вдруг случился инфаркт.

 Все это время все равно сотрудничал с редакцией. Т до сих пор мы читаем и наслаждаемся рассказами и статьями Николая Ивановича Шевченко.

Некоторые из них мы поместили в сборник.

 

                                         «Конец света»

                                           Рассказ-быль

Ох, и трудно проходила зимовка скота в первые послевоенные годы. Смотришь, ближе к весне то у одной, то у другой солдатской вдовы стоят их маленькие саманные хатенки уже без крыш, только чернеют ребра стропил да жерди обрешетки. А старая прелая солома с крыш ушла на корм корове-кормилице. От такой кормежки бедные буренки чуть ли не до середины лета восстанавливались и приходили в себя. Практиковал этот вдовий опыт и наш маленький колхозник имени Буденного. Редкий год не раскрывались крыши на коровниках, на телятниках, на конюшне, чтобы хоть как-нибудь дотянуть до середины марта. А там, глядишь, появятся на холмах первые проталины, и туда можно будет выгнать скот пощипать прошлогодний ковыль.

И пусть читатель не подумает, что такое положение с зимовкой происходило из-за того, что наши хуторяне были плохими хозяевами, не сумевшими загодя и в достатке заготовить кормов. Просто в первые послевоенные годы почти отсутствовала какая-либо механизированная кормозаготовительная техника. А на лошадях да быках в дождливый или засушливый год, поди попробуй, заготовь в достатке. Еще катастрофически не хватало, рабочих рук, ведь почти все крепкие молодые хуторяне остались на бранном поле минувшей войны, и вернулась домой только небольшая горсточка израненных фронтовиков. Все они в основном трудились механизаторами, выращивая для страны хлеб. Вот и оставались по-прежнему основной рабочей силой на сенокосе женщины да неокрепшие подростки.

С раскрытыми крышами хаты и колхозные сараи оставались до осени, до окончания уборки урожая. И когда появлялась свежая солома, ее не только складывали в ометы на корм, но и подвозили к колхозным сараям, чтобы снова нахлобучить на них свежие соломенные крыши. В последнюю очередь подвозилась солома к вдовьим хатенкам.

Особенно большие кучи свежей соломы были навалены у длинных колхозных сараев. Вот где было раздолье нам, пацанам. Эти кучи лежали долго, неделями. За это время мы успевали наделать в них норы, ходы сообщения, всякие схороны. Здесь мы с большим азартом играли в войну с немцами, в белых и красных, в партизан, в жмурки (прятки) и всякие другие забавы. Здесь старшие по возрасту, ребята учили нас, сопляков, выражаться матом, курить крепкую махорку или самосад. Это было просто какое-то чудо, что мы не спалили тогда ни одного колхозного сарая. В этих же соломенных схоронах планировалась нами стратегия очередного хулиганского поступка или набега на чужие огороды. Не без подсказки старших ребят родилась у нас и эта идея – устроить тетке Горпине светопреставление.

Почему тетке Горпине? А никому другому? Да по одной простой причине. Она была одинокой, набожной и беззлобной женщиной, и нам ничем не угрожало последствие. Не полезем же мы с озорством в ту хату, где есть мужчина, от которого можно крепко схлопотать сразу на месте преступления и даже потом, погодя. Эта женщина никогда и никому, ни нашим родителям, ни в сельсовет, не жаловалась, не проклинала и все сводила в незлобную шутку хуторских хлопчиков.

А уж какие только козни не устраивали мы ей! Привязывали к дверной ручке ее сеней чужого козла. И рано утром тетка Горпина никак не могла сразу выйти во двор, чтобы подоить корову. На все ее старания и усилия дверь то немного приоткрывалась, то снова крепко прикрывалась. Это соседский козел не хотел заходить в чужие сени.

А еще мы неоднократно подвешивали на нитке к ее окошку картошку. Сами прятались в зарослях лопуха и подергивали за длинную нитку. Вместе с ниткой дергалась и картошка, она мягко, словно кто-то пальцем руки, стучала по стеклу окна хозяйки. А на утро тетка Горпина рассказывала своим подругам и соседям, что ночью она слышала острожный стук в окно, и даже, кажется, голос Антона. Сердобольные женщины разгадывали это явление так: «Это тебе, Горпина, знамение свыше. Твой Антон не сгинул на войне бесследно. Он жив, где-то на чужбине, и его душа, опережая хозяина, рвется к тебе в хату». Да только не суждено было сбыться этому знамению свыше. Прожила тетка Горпина довольно длинный свой век. Но так и осталась одинокой, без мужа, без детей. Да что там говорить про тетку Горпину, когда наши многие хуторские девушки-красавицы, умные, трудолюбивые, так и остались незамужними. Ведь их парни, женихи сложили свои головы на этой проклятой войне.

И так очевидная наша проделка была связана вот с чем. Уже целую неделю у нас на хуторе горячо и тревожно, особенно среди женщин, обсуждался слух о скором приближении полного солнечного затмения. В связи, с чем наши древние старушки (одна из низ в своем детстве застала крепостное право) предвещали скорый приход конца света. Они говорили, что на Земле столько накопилось человеческих грехов, что Бог может и не дождаться двухтысячного года и сделать конец света раньше времени. Женщины, наши мамы, пережившие военное лихолетье, почти верили этим старушкам и печалились только об одном: «Бедные наши детки настрадались, наголодались за проклятую войну. Так и не успели пожить при хорошей сытой жизни». Мужчины-фронтовики, прошедшие все горнила войны, вообще никак не относились к этому слуху и отмахивались от него, как от назойливой мухи: «Мы уже пережили и не один раз конец света, когда отбивали у врага города. От бомбежек, от артобстрелов, от пожаров стояли сумерки, не видно было солнца. А от штурмующих батальонов оставалось всего несколько человек. Вот там действительно был конец света». А мы, пацанва, за свою короткую жизнь вообще никогда не видели затмения солнца, и нам было даже интересно его встретить.

Вот мы и решили досрочно устроить тетке Горпине солнечное затмение. И услышать, как она на него отреагирует, что будет рассказывать подругам и соседям. Нам доподлинно было известно, что тетка Горпина в целях экономии дефицитного керосина для лампы ложиться спать рано с вечера. Ее небольшая саманная хатенка имела всего два узеньких, расположенных низко над землей оконца. Одно в задней хате (на кухне), другое в передней хате (по-нынешнему, в зале). Луны в эту ночь не было, ее закрывали черные грозовые тучи. Гас было пять или шесть пацанов. Мы тихо пробрались в теткин двор, там из пирамидок сохнущего кизячного кирпича взяли по два-три. Так же тихо и осторожно заложили этим стройматериалом оба оконца.

А на второй день тетка Горпина весело рассказывала: «Вот греццовы (чертовы) диты шо они мини устроили! Переляколы (перепугали) до смерти! Проснулась я, как всегда, рано, чтобы до стада корову подоить, но за окном темно. Про себя подумала, что сегодня рановато проснулась, еще не светает. Снова прикрыла глаза, кажись, задремала. Очнулась, думала, проспала, а за окном по-прежнему темно. Ну, думаю, значит, у меня, что-то со здоровьем стряслось, всю ночь беспричинно просыпаюсь и даже не хочется спать. Тут мне пришла в голому мысль: «А дай-ка я взгляну на часы, сколько там времени?» Жаль было расходовать дефицитную спичку, но все-таки одну я зажгла. Подхожу к ходикам, и чуть не упала в обморок: стрелки показывали половину девятого утра! Но почему в окнах темень, хоть глаз коли?! И тут я ни живая, ни мертвая вспомнила, что на днях должно было произойти полное солнечное затмение. Вот оно и пришло, и уже три часа его нет на небе. Значит, правильно предсказывали старушки, что вслед за затмение наступит конец света, не дожидаясь двухтысячного года. С трудом трясущимися руками чиркаю последней спичкой. Зажигаю лампочку перед иконой. Встаю перед образами на колени. Прочитала одну молитву, другую. Попросила прощения у Бога за свои земные грехи. Спохватилась, что надо перед страшным судом переодеться во все чистое, праздничное. Чтоб не стыдно было предстать перед Богом и всей своей воскресшей родней.

Но тут вдруг неожиданно раздался сильный стук в дверь сеней и сердитый голос соседки: «Горпына! Ты шо? Там случайно ны вмерла? Зорюешь до обида! Глянь дэ сонца? Корова ны доина, реэвэ як скаженна!» И когда я открыла сенную дверь, то чуть не ослепла от яркого солнца. Выйдя во двор, только теперь увидела, что оба моих оконца заложены кизяком под самую крышу, оттого и темень была в хате».

                                                     Пролог

Случись такие хулиганские незлобные проделки сегодня, нас, конечно, в полиции поставили бы на учет со всеми вытекающими последствиями. А вот в те далекие послевоенные годы люди были гораздо проще, добрее. Нас жалели, ведь мы были дети войны и в основном безотцовщины.

А солнечное затмение произошли только на следующий год в сенокосную пору. И неполное, а частичное, еле заметное.

И конец света не наступил до сих пор. Слава Богу!

                                              

                            «Курортный роман»

Семидесятые годы. Июль – макушка лета. В разгаре курортный сезон. Наш скорый поезд мчится в сторону загадочных Карпат. В этом крае я никогда не был, но много о нем читал и хотел увидеть своими глазами. Путевка бесплатная. «Плохая» советская власть проявляла заботу о здоровье и отдыхе граждан своей страны. В те годы мало кто из нас не побывал на Черном море, не плескался в его теплых волнах. Поезд мчится, а за окном вагонным мелькают необъятные просторы матушки России. Рождается мысль: «Да разве такую громадину, возможно покрыть хорошим асфальтированными дорогами? Ведь даже на простые грейдерные потребуются миллиарды кубов щебня и гравия. Это хваленая Европа может похвастаться своими дорогами, потому что ее государства расположены на площади в два футбольных поля».

В больших городах, на крупных станциях наш «скорый» делает короткие остановки. Мы, пассажиры, дружно покидаем свои душные вагоны, чтобы размяться и подышать свежим, воздухом, купить на перроне у торговок вкусные свежие пирожки, сметану, творог, овощи, фрукты.

Среди пассажиров вот уже которую остановку по перрону прогуливается заметная парочка. Он – огромный азиат, на волосатой руке которого буквально висит худенькая девица, преданно заглядывающая ему в глаза. Но ей мешают спадающие на лоб сосульки волос, видимо, неоднократно сожженные перекисью и очень похожие на банную мочалку. Но она, как лошадь в жару, постоянно мотала головой из стороны в сторону, пытаясь закинуть эти волосы за торчащие уши. Без особого труда можно было догадаться, что это не семейная чета, а начало курортного романа.

Женщины-попутчицы по-разному отзывались об этой «невесте» и не очень лестно дали ей прозвище «мочалка».

Теперь все в вагоне знали, что если произносилось это слово, то речь шла именно о ней. «Смотрите, смотрите, а она еще и курит!?» - раздавались возгласы, ведь в те годы было мало курящих дурек. Ее кавалер был с ней ласков, внимателен, дарил букеты, угощал шоколадом, самым лучшим мороженым, тортиками и другими сладостями, а так же покупал у торгующих на перроне бабушек вкусные пирожки с разными начинками. Прогуливаясь, она беспричинно громко и много смеялась, всем своим видом пытаясь вызвать зависть у попутчиков: какая она счастливая и привлекательная и какой у нее замечательный кавалер. Он же своей лапищей придерживал возлюбленную за талию, при этом два его пальца были горазда ниже.

По вагону разнеслось: «Украина!». Трепетно вздрогнуло сердце! Видимо, в душе проснулся зов предков: ведь все наши переселенцы – выходцы этих самых мест. А за окном уже мелькали большие села, деревни. Все в садах. Дома, хотя из современного кирпича, но построенные по особому украинскому стилю, с характерными крышами и фасадом. И еще чуть ли не в каждом хуторе, селе золотились купола церквей. Видимо, здесь не так свирепствовал атеизм, как у нас, в России.

Украина! Навеки воспетая Николаем Васильевичем Гоголем, Тарасом Григорьевичем Шевченко и многими-многими другими писателями и поэтами. Смотришь в окно, и мерещится, что вот-вот сейчас из-за холма покажется отряд казаков на добрых конях, с пиками, саблями, берданами за плечами. И ведет их в Запорожскую Сечь лихой атаман Тарас Бульба с сыновьями Остапом и Андрием… А в лунную ночь блеснет за окном водная гладь то ли озера, то ли пруда, и опять мерещится, что купаются там русалки и среди них утопленница… Есть желание побыстрее увидеть ревущий Днепр, до середины, которого «вряд ли долетит редкая птица»… А черт, укравший месяц, и два блуждающих в темноте кума… А кузнец Вакула, выпросивший у самой царицы черевички для своей невесты…

 И вот первая остановка на украинской земле. О! Сколько здесь, на перроне, торгующих! Намного больше, чем на предыдущих станциях России. Ступаешь на перрон, и твой слух сразу воспринимает, красивую, ласковую, нежную, чистую, как весенний ручеек, настоящую украинскую речь. Говор торгующих женщин напоминает щебетание ласточек. Ох, как далек от украинского наш современный российский «хохлацкий» язык: мы уже с большим трудом можем понимать друг друга. А как аккуратно и даже красиво выглядят торговки! Все, как одна, в белых платочках и красивых ситцевых кофточках, фартуках. А уж разнообразие предлагаемого товара трудно сосчитать чего здесь только нет! Одних только пирожков больше двадцати видов. А еще топленная в печках картошка, вареники с творогом, картошкой, пасленом, вишней и т.д. Даже украинские галушки в сметане! Душистое соленое сало, еще душистей копченого! Домашнего приготовления колбаса с запахом на весь вокзал. Бабушки, женщины на перроне ласково приглашают пассажиров отведать их стряпню и если понравится, то купить.

 Милая, красивая Украина! Сколько веков кряду ты была великой России самой родной и близкой сестрой. Вы вместе отбивались от многочисленных завоевателей, вместе радовались своим победам. Как же ты смогла прокараулить и допустить нашествие самого коварно врага – бендеровцев? Как долго и трудно тебе придется в одиночку освобождать свой народ от этого ига!

 Но поводом для этого рассказа послужил случай, увиденный на одной из станций Украины, где тоже было много женщин, желающих продать домашний товар.

 Азиат, вместе со своей возлюбленной прогуливаясь вдоль прилавков, покупал ей все, на что она указывала своим тоненьким пальчиком с длинным ноготком. И запомнилась нам, пассажирам, одна бабушка, громко приглашающая купить молоко: «Пидходьте, люди добри, купить у мэнэ холодненького молочка. Молочко нэ простэ, а козье, вылече от всякой хворобы».

 К этой женщине подошла курортная парочка. Досыта накушавшись пирожков, они решили запить холодным молоком, тем более лечебным, козьим.

– Сколько, тетка, стоит твое молоко?

– Бокальчик столько-то копеек.

– Покупаю весь горшок. – И азиат протянул крупную купюру. – сдачи не надо, оставь себе.

Возлюбленная была восхищена своим кавалером. Какой он добрый, щедрый и богатый! Тетка сняла с кувшина чистенький рушник, налила бокальчик молока: «Поправляйся на здоровье, а то прямо в чем душа держится». А кавалер, чтобы показать публике какой он могучий мужчина, стал пить молоко прямо из кувшина с намерением опустошить его до конца. А кувшин был литра на три! Она уже допила свой бокальчик и любовалась, какими большими глотками пьет молоко ее кавалер. И вдруг он остановился, вроде как поперхнулся. Ему показалось, что кто-то дотронулся до его верхней губы. Он взглянул в кувшин, и глаза его с прищуром буквально выкатились из орбит: на него смотрела большущая лягушка, время от времени протирая передней лапкой свои глаза от молока. Минут пять он бессвязно мычал, словно его шарахнул неожиданный инсульт. С большим трудом выдохнул и не своим голосом на весь вокзал заорал: «Бабка-ам! Это кто там?» А бабушка тем временем советовала: «Ты пый, пый, голубчик, до дна. Ты нэ бийся, она нэ кусаецця, у нэй зубив нэма. Зато с лягой молочко завсигда холоднэ и нэ скисае».

С вытаращенными глазами любитель холодного козьего молока со всею богатырской силой грохнул кувшин об асфальт. Посудина вдребезги, на мелкие черепки. По асфальту растеклась небольшая молочная лужица, в которой, раскину лапки в сторону, кверху противным серым в крапинках животом, неподвижно лежала большая лягушка. Все зеваки подумали, что от такого удара лягушка погибла. Но, оказывается, получила только контузию. Через две-три минуты она зашевелилась, перевернулась на живот и, оставляя на асфальте молочные следы, попрыгала и свалилась с перрона на рельсы.

А в декоративно подстриженной посадке за перроном громко ревел, как лев перед охотой в саваннах, азиат: с него выворотило не только выпитое молоко, но и всю двухдневную пищу. Казалось, что вот-вот вывалится из рта вывернутый наизнанку желудок. А в другой стороне посадки визжала, как при первых родах, возлюбленная. Ее тоже выворачивало наизнанку. Хозяйка проданного молока тоже громко возмущалась: «Бусурман окаянный, такый глечик розбыв. Вин мэни от моей мамы достався. Тэпэр таких глечиков нэ роблють. Отакый здоровенный бугай, а лягушку испугався. Ведь сказала ему, шо у ляги зубив нэма потому она нэ кусаецця. Мэни ей внучек в запруде пиймав, а тэпэр вин в город уихав, кто мэни таку лягу пиймае? А як она гарно молоко холодыла, сутки нэ скысало!»

Состав наш уже тронулся в дальнейший путь, а азиат все рычал в кустах и чуть-чуть успел вскочить в последний вагон. Что случилось с его возлюбленной, нам неизвестно. Но на остальных остановках этот кавалер прогуливался в печальном одиночестве. То ли у них угасла любовь, то ли она отстала от нашего поезда…

Виталий Петрович Степанюк (17.12.1940 г)

Степанюк Виталий Петрович родился 17 декабря 1940 года на хуторе междуречье Троицкого района, ныне Тюльганского района Оренбургской области. В 1958 году закончил 10 классов Троицкой средней школы попал на службу в город Северск Томской области: работал на углеподаче ТЭЦ, которая обеспечивала электричеством область.

В 1962 году по совету друга уехал в Караганду, где устроился работать в шахту №70. Сначала освоил профессию путевого, затем – крепильщика, а после окончания горного техникума был назначен мастером проходческих работ. Женился. Быть может, Караганда и стала бы второй родиной Степанюка, но мама попросила вернуться в Тюльган.

Новый посёлок, развивающийся угольный разрез – перспектива манила, и Виталий Петрович переехал. Поначалу работал сборщиком на заводе «ЮУЗЭТО», а когда в 1978 году открылась дренажная шахта, вновь надел каску шахтёра.

В обязанности работников дренажной шахты входило откачивание через скважины грунтовых вод, чтобы осушать угольный бассейн. Проходчики спускались на 90-метровую глубину и вручную, отбойными молотками и кайлом, отбивали уголь, лопатами загружали вагонетки и доставляли наверх. И так шесть часов. Успевали попить чайку и перекусить бутербродами, которые хранили в «тормозках». Так называли термосы, которые позволяли притормозить работу и передохнуть с чаем.

С 1978 по 1996 год проходчики прошли 12 километров горных горизонтальных выработок. Сколько за эти годы было вручную добыто угля! Глина, песок, галька – всё это нужно было отбить, чтобы добраться до пластов угля. Это была основная работа – каждый десятый работник разреза трудился на дренажной шахте – вспоминает Виталий Петрович.

17 ноября 1997 года Степанюк уволился: шахта прекратила работу и простаивала до 2000 года. Несмотря на то, что профессия шахтёра по праву считается одной из самых тяжёлых и опасных, Виталий Петрович вспоминает свой трудовой путь только с добром.

Про свой творческий путь Виталий Петрович говорит так: «Стихи для себя начал писать еще в школе, но не публиковал нигде, и решился показать их немного позднее. Хранил как сокровенное». Писал и в армии. Оказавшись вдали от родины, почувствовал тоску по ней, понял, насколько дороги дом, семья, родная сторона: березка, отбившаяся от своих подруг и одиноко стоявшая на опушке леса; речка с прозрачной водой. Свою роль сыграла и неразделенная любовь. Все это вдруг обрушилось на него, тревожа и беспокоя глубоко спрятанные чувства. И когда в мыслях стали складываться строки, рифмы, он почувствовал такое облегчение – казалось, душа пела, солдат в свободное от службы время садился где-нибудь в уголке и писал, писал…

 Его стихотворение «Речка Купля» печаталось и в газете «Прогресс – Т» и в областных газетах «Оренбуржье», и в «Вечернем Оренбурге».

 

                               Речка Купля.

                       Поворот на повороте,

                       Извиваясь, как змея,

                       Среди елей, вязов, ветел

                       Мчится быстрая Купля.

                       Не река, ручей большущий

                       Плещет в зарослях кустов.

                       И полна воды колючей,

                       Что сбирает с родников.

                       Нет морей и рек огромных

                       По соседству у нее

                       Меж холмов, лесов зеленых

                       Свой разбег она берет.

                       По любому перекату

                       Перейдешь речушку вброд.

                       Но весной, в разлив – куда там! –

                       Все, глядишь, наоборот:

                       Разольется, расшумится –

                       Столько будет в ней воды!

                       Ой, гляди, совсем взбесится,

                       Не наделала б беды!

                       Как свежо, прекрасно летом

                       У ее прохлады быть.

                       По воде в часы обеда

                       Вдоль и поперек проплыть.

 

Ветеран труда, за свой труд имеет поощрения и награды. Сейчас на пенсии. Но как человек беспокойной души Виталий Петрович активно болеет, переживает за разоренную природу, пытается словом и делом помочь людям. Увлекается прозой: воспоминаниями детства, юности, собирает материал по истории родного края, памятникам природы. Печатается на страницах газеты «Прогресс – Т».