Национальная политика Николая I и Меттерниха

 

И в Российской империи Николая I, и в Австрийской империи в эпоху Меттерниха государственная политика в отношении нерусских и ненемецких народов была лишь частью административной программы, основанной на абсолютизме и централизме. Но следует четко различать условия в России и Австрии.

При Николае I было официально провозглашено, что у царской России есть три традиционных столпа, и одним из них в добавление к православию и самодержавию был русский национализм[69]. Процесс русификации, который уже начался при предшественниках Николая I, но который в годы его правления систематически развивался, был поэтому не только орудием царского империализма, способствовавшим объединению всего царства, но и попыткой создания империи, единой и неделимой. В империи Габсбургов, наоборот, не было австрийского национализма, и националисты среди германоговорящих подданных императора были заинтересованы в единстве со всеми другими немцами за пределами Австрии, что было реальнее, нежели невыполнимая задача германизации ненемецкого большинства во всей Дунайской монархии. Растущее стремление к национальной свободе этих ненемецких народов находилось в конфликте с немцами‑австрийцами лишь в тех провинциях, в которых было смешанное население. Но везде это стремление к национальной свободе было в конфликте – и подавлялось – с имперскими устремлениями центральной власти, которая могла быть только немецкой по языку и культуре.

В России самой большой национальной проблемой – и на самом деле единственной проблемой, которая открыто таковой признавалась, – был польский вопрос. И среди поляков существовал национализм, который своей ближайшей целью ставил получение полной политической свободы в восстановленном национальном государстве. Отсюда и преследования, начавшиеся после Ноябрьского восстания и продолжавшиеся в течение 25 лет царствования Николая I. Самым многочисленным среди нерусских народов империи были украинцы, официально именуемые малороссами и считавшиеся частью одной русской нации наряду с великороссами, а их язык – просто диалектом русского языка.

По этой самой причине было важно то, что в то же самое время, когда так великолепно развивалась русская литература, украинская литература вслед за инициативой Котляревского тоже продолжила свое медленное, но существенное развитие в первой половине XIX в. В то время как первый русский великий поэт Александр Пушкин заявлял, что все славянские реки должны впадать в Русское море, более молодой украинский поэт Тарас Шевченко прославлял Украину как отдельную страну, верную казацким традициям. На украинское движение также оказывала влияние развивающаяся идеология панславизма, который толковался в духе романтического идеализма с равными шансами на свободное развитие для всех славянских народов без какого‑либо отождествления с имперским панрусизмом. Но в те времена украинские лидеры, все еще немногочисленные, требовали еще не полной независимости, а культурной свободы и автономии в славянской федерации, в которой Россия могла даже играть главную роль.

Такие идеи, поддерживаемые научной и литературной деятельностью, нашли для себя естественный центр сосредоточения в Киевском университете, куда был переведен бывший польский Виленский университет в 1832 г., разумеется, как русский институт, но с некоторыми выдающимися профессорами украинского происхождения или интересующимися историей Украины, которую там изучала специальная археологическая комиссия. Помимо Шевченко, который после своего возвращения из Санкт‑Петербурга был включен в эту комиссию, особенно известными были историки Н. Костомаров и П. Кулиш. Они принадлежали к группе, которая, вероятно, в 1846 г. основала Братство или Общество святых Кирилла и Мефодия (Кирилло‑Мефодиевское общество). Название этого общества указывает на идеи славянской солидарности на религиозной основе и его главным образом культурную направленность. Но, разумеется, оно было посвящено и идее национальной свободы для украинцев, неотделимой от общественных и конституционных свобод, которых люди, подобные Тарасу Шевченко, когда‑то крепостному крестьянину, вместе с русскими либералами требовали для всех народов империи.

Однако именно эта связь между стремлением к национальной независимости и либерализмом встревожила российские власти. Когда об этом обществе стало известно царю, оно по его приказу было закрыто в 1847 г., а его руководители были арестованы и приговорены к тюремному заключению или ссылке. С Шевченко поступили с особой суровостью, осудив на службу рядовым в Центральную Азию «с запретом писать и рисовать», как приписал Николай I своей собственной рукой[70]. Поэтическое воскрешение Тарасом Шевченко прошлого Украины казалось настолько опасным, что было решено полностью подавить стремление украинцев к национальной свободе.

Никаких аналогичных действий не требовалось в других нерусских частях империи, но ситуация в Прибалтике – этой маленькой, но важной части Центрально‑Восточной Европы, теперь присоединенной к России, – заслуживает особого внимания. В обеих так называемых прибалтийских провинциях Лифляндии и Эстляндии, соответствующих современным Латвии и Эстонии, и в Великом княжестве Финляндском сосуществование различных национальных групп, противопоставленных друг другу, сильно уменьшало вызов российскому империализму и национализму.

В прибалтийских провинциях, которые, не пользуясь полной автономией Финляндии, продолжали иметь какое‑то местное самоуправление, эти привилегии были предназначены исключительно для небольшого, но богатого и высокообразованного дворянства немецкого происхождения, будь это землевладельцы, прибалтийские «бароны», или интеллигенция и торговцы в старых и процветающих городах. Их германский национализм носил чисто культурный характер и сочетался с полной политической лояльностью русскому царизму, которому многие представители немецко‑балтийской аристократии продолжали служить в сфере дипломатии и армии. В общественном и лингвистическом аспектах существовала четкая граница между этими немецкими прибалтами и латышскими и эстонскими крестьянами, но в обеих ненемецких этнических группах в первой половине XIX в. началось культурное возрождение. Ему способствовала отмена крепостного права, которая здесь завершилась гораздо раньше (1816–1819), чем в других частях империи.

В обоих случаях движение, все еще не носившее политический характер, началось с изучения фольклора, собирания народных песен и появления первых газет на национальных языках. Дерптский университет (Тартуский по‑эстонски), реорганизованный в 1802 г., с немецким языком обучения вскоре стал центром изучения местного национального языка, в котором участвовали многие студенты латышского и эстонского происхождения. Основание в 1838 г. Эстонского научного общества было важной вехой. Но лишь во второй половине века прогресс в этом направлении ускорился и можно говорить о появлении у латышей и эстонцев реального стремления к национальной независимости.

Гораздо раньше возникло такое стремление у финнов, что можно проследить со времен шведского владычества, и это стремление в более ранний период российского господства, когда автономия этого Великого княжества пользовалась уважением царей, было направлено скорее против культурного засилья говорившего на шведском языке меньшинства в Финляндии. Но даже тогда видные финские деятели, такие как поэт и журналист А.И. Арвидсон, понимали опасность максимальной русификации. Она была неотъемлемой частью союза с колоссальной империей, и по этой самой причине они хотели ликвидировать внутренний раскол между шведской и финской группами населения. И благодаря другому поэту Элиасу Лённроту стремление финнов к национальной независимости получило решающий стимул, когда в середине правления Николая I (1835–1849) он опубликовал знаменитый эпос Калевала, составленный из древних народных карело‑финских поэтических сказаний.

То же самое стремление от чисто культурной к явно политической национальной независимости можно увидеть и среди народов Австрийской империи. Меттерних в большей степени, чем сами императоры Франц I, а после его смерти в 1835 г. Фердинанд I, которые были довольно слабыми и малозначащими правителями, воплощал в себе идею абсолютной власти. Вряд ли он боялся культурного возрождения чехов, несмотря на неуклонное развитие этого процесса. Основание Музея Богемского (Чешского) королевства в 1818 г. было скорее выражением интереса к региональным исследованиям. Но когда в 1830 г. музею было придано чешское национальное культурно‑просветительное общество Matice česká (буквально «чешская мать»), оно стало поощрять использование чешского языка. И было очевидно, что публикация «Истории чешского народа» Франтишека Палацкого (хотя сначала на немецком языке), охватывавшей период независимости перед установлением правления Габсбургов, возродила национальную историю в полную противоположность всему тому, за что стоял Меттерних.

Некоторые из наиболее выдающихся чешских авторов, вроде поэта Яна Коллара и историка П.Й. Шафарика, были словаками по происхождению, и их интересовали прошлое и культура всех славянских народов. С одной стороны, они способствовали возникновению чувства славянской солидарности в империи Габсбургов задолго до того, как это движение стал эксплуатировать русский империализм, а с другой стороны – национальному возрождению даже тех славян, у которых никогда не было независимых государств, вроде словенцев и словаков. И хотя словаки очень близки чехам, словаки под руководством Людовита Штура решили пользоваться своим собственным языком в литературе, что было их реакцией на отсталость, в которой они находились под властью венгров.

Пытаясь стравить различные народы друг с другом, режим Меттерниха, например, использовал чиновников‑чехов в качестве орудия германизации в Польской Галиции и приветствовал растущий антагонизм между мадьярами и другими группами населения в Венгрии. В этом королевстве, государственные права которого даже Меттерних не мог полностью игнорировать, венгерский национализм быстро прогрессировал, особенно в культурной и экономической сферах, благодаря главным образом графу Сеченьи, прозванному «величайшим венгром», который в 1826 г. основал Академию наук Венгрии. Сейм, который продолжал функционировать, хоть и с сильно уменьшенными полномочиями, медленно осуществлял демократические реформы, которые пропагандировал Сеченьи, но на сессии 1843–1844 гг. было наконец принято решение заменить латынь венгерским языком как государственным.

В то же время сейм Венгрии также решил ввести обучение на венгерском языке в школах Хорватии, где в связи с этим хорваты были больше встревожены необдуманным давлением, исходившим из Будапешта, чем централизацией всей империи, стимулируемой Веной. Более того, в таких условиях идея единства всех южных славян, несмотря на давнюю вражду сербов и хорватов, также становилась все более популярна среди последних, среди которых талантливый писатель и политик Людевит Гай (1809–1872) пропагандировал движение иллиризм, а также влиял на словенцев в аналогичном смысле.

Даже в своем довольно скромном начале это движение было опасно для единства монархии, потому что не могло найти полного удовлетворения в пределах существующих границ. Так обстояли дела и со стремлением к национальной независимости поляков и итальянцев, равно как и населения Рутении и Румынии. Устремления жителей Рутении столкнулись в Восточной Галиции с преобладанием поляков, а устремления румын в Трансильвании – с преобладанием венгров, в то время как связи, по крайней мере культурные, были установлены с жителями Рутении или украинцами Российской империи и румынами из Дунайских княжеств. Но еще больше, чем эти международные последствия, две большие национальные проблемы, затрагивавшие одну лишь Австрийскую империю, – проблемы чехов и мадьяр были источником растущей напряженности, потому что в этих случаях современные стремления к национальной независимости нашли себе сильную поддержку в исторической традиции двух средневековых королевств. Благодаря развитию панславистских тенденций чехи были готовы использовать Габсбургскую монархию как основу для действий, и венгерская программа не исключала династический союз с Австрией. Но даже при этом они были направлены против самих основ системы власти Меттерниха и не могли быть представлены как полицейские меры канцлера.