Кардинал ришелье и людовик XIII

 

Наследник Людовик явно был не в отца. Он с детства обнаружил свою ограниченность и душевную черствость. Да и что похуже: рвал на части пойманных бабочек, у птиц выдергивал перья и ломал им крылья. Однажды король Генрих, любивший все живое, застал сынишку за таким занятием, ужаснулся и больно его высек.

Когда Генрих погиб и дофин стал Людовиком XIII (1601‑1643 гг., король в 1610‑1643 гг.), ему не было и девяти. За его малолетством правительницей стала королева‑мать Мария Медичи. Советником королевы был ее фаворит итальянец Кончино Кончини, более известный как маршал д'Анкр. У сына же долгое время был только один близкий человек ‑ его воспитатель Альберт де Люинь. Он был прекрасным мастером по натаске охотничьих собак и выучке соколов, в первую очередь поэтому мальчик и привязался к нему. Они постоянно были вместе.

В 1614 г. король достиг совершеннолетия, но делами по‑прежнему заправляли мать и д'Анкр. Повзрослевшего Людовика не очень влекли государственные дела: ему больше было по душе что попроще и что поконкретнее. Он был человеком «рукастым», и в этом находил главное свое удовольствие. Плел силки, не только чинил ружья, но и сам умел мастерить их. Огородничал в парнике: выращивал ранний горошек и посылал слуг на рынок продавать его. Был несравненным цирюльником: однажды, практикуясь на офицерах охраны, изобрел «королевские бородки», которые вошли в широкую европейскую моду.

Но самолюбие Людовику было свойственно, и он не хотел так явно пребывать на задворках власти. Д'Анкра он просто возненавидел. Развязку ситуация получила дичайшую. Его наперсник де Люинь присоветовал убить маршала, и в апреле 1617 г. тот был застрелен в темном дворцовом коридоре участвовавшим в заговоре гвардейским капитаном.

«Вот первый день моего настоящего владычества!» ‑ горделиво возвестил придворным юный самодержец. Матери он пообещал и на будущее сыновнюю почтительность, но спровадил ее на постоянное местожительство в Блуа.

Однако всерьез приступать к управлению он по‑прежнему не желал, да и не смог бы. До своей смерти в 1621 г. дела решал де Люинь, а потом у кормила власти стал великий кардинал Ришелье (1585‑ 1642 гг.).

 

 

***

Оказавшись при дворе, Ришелье сумел расположить к себе даже черствого короля. Прирожденный аристократ, он с юности готовился к военной карьере. На путь духовного служения встал, по стечению обстоятельств, только в возрасте 22 лет ‑ когда был уже во всеоружии прекрасного образования, светских манер и природного обаяния. Меткие замечания и изящные комплименты так и сыпались с его уст.

Король наградил приятного во всех отношениях священника орденом Святого Духа, возвел в епископский сан, сделал своим духовником. В 1624 г. Ришелье стал советником короля и первым министром.

Встав во главе государства всерьез и надолго (на два десятилетия), он преследовал генеральную цель: сделать королевскую власть всеохватывающей, всепроникающей и непререкаемой ‑ то есть абсолютной.

Страну надо было опять приводить в порядок. После смерти Генриха IV кое‑где начались смуты, напоминающие эпоху религиозных войн. Сеньоры, в том числе и принцы крови, затевали с правительством Марии Медичи войны и утихомиривались, только получив за это наградные. Генеральные штаты, созванные в 1614 г., оказались не в состоянии внести успокоение, разве что на собственном примере явили всю глубину сословных противоречий во французском обществе. Дворянская палата взбеленилась, когда депутаты от буржуазии сравнили Францию с семьей из трех братьев: уподобили ситуацию в стране со случаем, когда дом, разоренный старшими, должен обустраиваться младшими братьями ‑ понятно, что имелось в виду третье сословие. Господа дали на это чваный ответ устами одного из своих представителей: «Мы не хотим, чтобы сыновья сапожников называли нас братьями. Между нами и ими столько же разницы, сколько между господином и лакеем». Конечно же, ни до чего конструктивного договориться не удалось, и Генеральные штаты после этого не собирались 175 лет ‑ до самой революции 1789 г. (можно и так сказать: когда собрались, сразу произошла революция). Беда французского представительного органа была в том, что, в отличие от английского, он не опирался на развитое самоуправление на местах ‑ а потому был бессилен действенно влиять на жизнь страны. Неоткуда даже было прозвучать призыву «общественного мнения», что пора бы собраться и обсудить насущные вопросы.

Сначала Ришелье взялся за гугенотов. Задачи извести их со света как таковых он перед собой не ставил: среди протестантов было много преуспевающих промышленников и торговцев, особенно на юге, и вообще их было много. Но нельзя было мириться с тем, что они стремятся жить своей обособленной «республикой» внутри королевства ‑ со своей организацией, своей армией, своими крепостями. В 1621 г. протестантские командиры дошли до того, что, как в недавние годы кровавого раздора, поделили страну на военные округа и стали собирать налоги в свою пользу. Королевская армия осадила главный оплот гугенотов Ла‑Рошель (1627 г.) Гарнизон отважно оборонялся, но спасительная помощь из‑за моря не пришла ‑ в Англии был убит министр герцог Бекингем, надежный союзник французских протестантов (хотите знать об этом подробнее ‑ перечитайте «Трех мушкетеров». Может быть, там события описаны не совсем так, как было на самом деле, но никогда не лишне доставить себе удовольствие). После взятия города его крепостные стены были срыты. Так же поступили и с другими оплотами гугенотов. Вероисповедные права, гарантированные протестантам Нантским эдиктом, были сохранены, но «гугенотской республике» пришел конец. Как следствие, среди них возросло число равнодушных к вере, и многие дворяне за хорошее материальное вознаграждение стали переходить в католичество.

Теперь предстояло покончить с сепаратистскими устремлениями сеньоров. В борьбе с ними кардинал был жестче, чем по отношению к гугенотам. Губернаторы (наместники), которые пытались вести себя, как удельные князья, отстранялись от должности, а если упорствовали ‑ дело могло окончиться и казнью.

Губернаторы традиционно назначались из представителей местной знати (как когда‑то графы), а вот интенданты, которых стал назначать Ришелье, были, как правило, выходцами из третьего сословия. Эти чиновники были наделены невиданными прежде полномочиями. Их полное название ‑ «интенданты суда, полиции и финансов». Они бдительно следили, нет ли на поднадзорной территории умысла против королевской власти: не закупается ли оружие, не набираются ли наемники, не готовится ли захват крепостей. Они были и судьями, и прокурорами: всесторонне контролировали деятельность судов, а по делам, связанным с безопасностью государства, сами выносили приговоры. Следили, чтобы городские магистраты выполняли распоряжения полицейского начальства и чтобы народ был сыт ‑ не возникала бы нехватка продовольствия. Они присматривали и за губернаторами, хотя за теми оставался теперь минимум функций управления.

Политику Ришелье можно даже назвать не просто абсолютистской, а тоталитарной. Король и чиновники всевластны, контроля снизу за ними нет. Житейская мудрость «начальству виднее» ‑ не монопольно наша отечественная. Доподлинные слова самого кардинала: «Сочинители книг послужили бы истинно королю и министрам, если бы не мешались в обсуждение действий правительства ни в хорошую, ни в дурную сторону». Королевская власть по собственному усмотрению могла нарушать ставшие обычаем порядки, вникала не только в дела, но и в мысли подданных. Ришелье считал, что если правительство прислушивается к толкам о его действиях ‑ это крайне для него опасно. Еще он придерживался той точки зрения, что народ должен иметь относительный достаток, но не богатеть ‑ чтобы не думал о себе слишком много.

Был только один орган, с которым приходилось считаться ‑ Парижский парламент (верховный суд). Членство в нем давно уже покупалось, но Генрих IV пошел еще дальше: сделал должности не просто пожизненными, но еще и наследственными (отчего они стали еще дороже ‑ славный король нуждался). Составилась особая судейская аристократия («дворянство мантии»), которая чувствовала себя более независимо, чем военная. Достаточно независимо, чтобы критиковать королевские указы и действия власти.

Ришелье это очень не нравилось, у него возникали с парламентом острые конфликты. Наконец, он устроил так, что на торжественное заседание парламента явился король с блестящей свитой и выступил с длинной речью, больше походившей на нотацию. В ней напоминалось, каким бедам подверглась недавно Франция из‑за падения престижа королевской власти, а ведь парламент, стоявший на стороне Лиги, тоже немало способствовал этому. Вот и теперь продолжает он перечить своему государю… В завершение было выдвинуто требование: судебные палаты не должны вникать в вопросы высшего государственного порядка. Если на заседании палаты присутствует король ‑ поступивший закон должен приниматься без обсуждения. «Но есть священный долг, ‑ и я его блюду, ‑ веленья короля не подвергать суду». Эти слова прозвучали в драме великого Корнеля «Сид», и современники хорошо понимали, что подразумевают эти слова.

Знать плела против кардинала Ришелье заговоры, но он был начеку. Его шпионы были вездесущи. Кардинал не гнушался и провокациями: преднамеренно устраивал так, что в ряды злоумышленников вовлекались неудобные ему люди. Каждый провал заканчивался казнями, с плеч летели головы даже принцев. И редко когда чьи‑то мольбы о пощаде находили отклик у короля: Людовик XIII был злопамятен, а на добро забывчив и любви и дружбы не знал.

Под страхом смертной казни были запрещены дуэли, бывшие одним из наиболее ярких проявлений внутренней независимости дворянства. А вообще‑то мера с практической точки зрения вполне разумная: ежегодно сотни дворян, вместо того, чтобы отдать жизнь за своего короля на поле брани, сходили в могилу, проткнутые шпагой на поединке.

Покончив с внутренними смутами и установив свой порядок, Ришелье стал пристально посматривать по сторонам, подыскивая объекты для захвата. Италия его интересовала мало: за последние века она слишком часто была ареной боевых действий и вследствие этого, а также из‑за своей политической раздробленности, сильно сдала в экономическом отношении. Пришли в упадок знаменитые мануфактуры: в независимых или полунезависимых городах верхушка буржуазии, уподобляясь феодальной знати, стала предпочитать землевладение промышленной деятельности.

Поэтому кардинала больше интересовали индустриальные районы в Бельгии и по Рейну. Политически они принадлежали Испании и Германии ‑ державам тоже уже не из числа сильнейших. В этом отношении очень кстати оказалась начавшаяся в 1618 г. Тридцатилетняя война. Изначально это был внутригерманский конфликт между протестантскими и католическими князьями. Однако вскоре она потеряла выраженный религиозный характер ‑ у князей и императора были и чисто земные поводы для выяснения отношений.

Одолев своих гугенотов, Ришелье с чистой совестью стал поддерживать зарубежных протестантов в их борьбе с империей Габсбургов и предельно католической Испанией (в которой тоже правила ветвь Габсбургов).

Сначала, подпитанная французским золотом, в войну вступила лютеранская Швеция под командованием великого короля‑полководца Густава Адольфа. А в 1635 г. Франция сама полезла в драку, которая стала принимать характер почти что общеевропейского конфликта.

Политика Ришелье оправдала себя: к Франции перешел Эльзас, после чего Рейн значительной частью своего течения стал ее пограничным рубежом, а у испанской монархии была отобрана юго‑западная часть Бельгии ‑ можно не напоминать, насколько это были высокоразвитые промышленные районы (формально приобретения были узаконены уже после Ришелье, по Вестфальскому миру 1648 г.).

 

 

***

В области культуры большая заслуга Ришелье ‑ создание Французской Академии (1635 г.). Сначала это учреждение занималось преимущественно литературными и языковыми вопросами. В результате деятельности Академии французский язык, а соответственно и литературный стиль стали более грамматически формализованными, гладкими, изящными. Но писатели этой эпохи проигрывали своим предшественникам в своеобразии, сочности, народности языка. Их сочинения стали более нивелированными ‑ чего и добивался кардинал от всех сторон жизни нации.

Свобода мысли во Франции, как и повсюду в Европе, была еще очень ограничена. С трудом укладывались в головах учения Коперника о том, что в центре мироздания не Земля, а Солнце, и Галилея ‑ о вращении Земли вокруг своей оси. А подавляющее большинство людей вообще благоразумно оберегало свои головы от таких кощунственных фантазий.

Могло ли быть иначе? Дело даже не в том, что церковь отстаивала свою исконную мировоззренческую позицию, основанную на авторитете Священного Писания и на не противоречащих ему идеях крупнейших античных и христианских мыслителей (Лютер, и тот ‑ узнав об утверждениях Коперника, воскликнул: «Глупец хочет повернуть все искусство астрономии. Но Священное Писание говорит нам, что Иисус Навин остановил Солнце, а не Землю»). Люди совершенно искренне верили, что в окружающем их мире дьявол вездесущ и человека повсюду подстерегают козни его. «Мыслью о черте наполняется весь день: это он положил камень, о который споткнулся человек, он сглазил здорового и заразил его, он воет ночью в трубе, он качает в такт тела повешенных, он бежит черной кошкой, он бросился обломком гвоздя, слетевшим с крыши дома. Против этого животного страха перед нечистым нельзя было подействовать никакими доводами, и его разделяло огромное большинство людей» (Р.Ю. Виппер).

Дьявол и его адские присные не одиноки в нашем мире: у них есть помощники, запродавшие душу нечистому ради обретения частицы его могущества, а за это обязавшиеся исполнять его волю. Число «колдовских процессов» не уменьшалось, костры пылали повсюду ‑ как в католических, так и в протестантских странах. В Англии во время пуританской революции первой половины XVII в. сжигали больше колдунов и ведьм, чем когда‑либо. А для придания большей убедительности обвинениям, для подведения под них теоретической основы, широко использовались «естественнонаучные» методы доказательства: несомненность вмешательства дьявола и смертоносность волшебства его земных пособников доказывалась на основании примеров и свидетельств святых. Из них же извлекались отличительные признаки ведьм и колдунов, необходимые для их опознания. Такими вещами занимались весьма ученые мужи. В 1580 г. вышел снискавший большую популярность труд Бодена «Демономания», неоднократно переиздававшийся.

И все это происходило во времена, прославленные именами Монтеня, Декарта, Паскаля. Так что когда великий французский философ и математик Рене Декарт (1596‑1650 гг.) изложил свои основы рационализма (знаменит его афоризм: «Мыслю ‑ значит, существую»), ему пришлось остерегаться преследователей ‑ хотя утверждение о том, что понятия Бога и бессмертия души от рождения присутствуют в сознании человека, было отправной точкой его философской системы. Он не поддался даже на уговоры сначала Ришелье, а потом Мазарини занять профессуру в Париже. Декарт предпочел на двадцать лет перебраться в Голландию, но и там постоянно менял место жительства.

Может быть, это случайное совпадение, но и величайший французский живописец той эпохи, глубочайший «художник‑философ» Никола Пуссен (1594‑1665 гг.) постоянно жил и работал в Риме.

 

 

***

Короля сговорились оженить, когда ему было всего двенадцать лет. Невестой была выбрана дочь испанского короля Филиппа III Анна Австрийская (титул эрцгерцога Австрийского тоже принадлежал тогда испанскому монарху). Она была ровесницей Людовика, и когда в 1615 г. сыграли свадьбу ‑ за незрелостью молодоженов начало их супружеской жизни отложили на два года (редкая для того времени щепетильность). Но и по истечении этого срока у юного мужа что‑то не заладилось, и он решился на повторение опыта только еще четыре года спустя.

Анна, в своем церемонном Мадриде немало наслышавшаяся о развеселой парижской жизни, нашла не то, чего ожидала. Кислая физиономия Людовика отражалась на всем его дворе. Король целые дни проводил в мастерской, на охоте или с лютней в руках (он любил музицировать), а вокруг была скука зеленая. Так что как уж там королева скрашивала свое одиночество, как складывалась интимная жизнь супругов, ‑ вместе и порознь, ‑ господину Дюма виднее.

Беременности одна за другой заканчивались выкидышами, надежды на рождение наследника почти не оставалось. И вот в 1638 г., когда королю и королеве было уже по тридцать семь, свершилось чудо: на радость всей Франции родился мальчик. Потом были еще дети.

Король вскоре занедужил желудком и через шесть лет скончался. А мальчик стал «Королем‑Солнцем». Во всяком случае, его так называли, и ему это нравилось.

 

 

***

Кардинал Ришелье отправился держать ответ пред Господом на год раньше, чем Людовик XIII.

После его смерти в одном аристократическом салоне кто‑то брякнул, что у него в жизни не было любовницы. Одна дама возмутилась: «Неправда, у него был пылкий роман, с моей хорошей подругой… Она пребывала в отдаленном замке, за много лье от Парижа, среди дремучих лесов. Но сердце кардинала стремилось к ней. Была ночь, дождь, гроза. Он презрел все опасности, преодолел множество препятствий. Наконец, они оказались в объятиях друг друга. И мы три дня не выходили из спальни»…Он умирал, находясь в полном сознании, от гнойного плеврита. До последнего дня диктовал свои распоряжения генералам, дипломатам и губернаторам. Беседуя с королем, тихим голосом произнес: «Вот мы и прощаемся… Покидая ваше величество, я утешаю себя тем, что оставляю ваше королевство на высшей ступени славы, тогда как ваши враги повержены и унижены».

Единственное, о чем он попросил государя, это по‑прежнему милостиво относиться к его племянникам и родным. Но при этом добавил: «Я дам им свое благословение лишь при условии, что они никогда не нарушат своей верности и послушания и будут преданы вам до конца». Своим преемником он назвал кардинала Мазарини.

 

 

КОРОЛЬ‑СОЛНЦЕ

 

 

В монаршем звании он состоял необыкновенно долго, в этом за всю историю рода человеческого с ним могли бы потягаться немногие, разве что фараон Рамсес II или император Австро‑Венгрии Франц Иосиф. Людовик XIV (1638‑1715 гг.) носил корону семьдесят два года‑ с 1643‑го по 1715‑й.

Без отца Людовик остался в пятилетнем возрасте. Правительницей стала его мать Анна Австрийская, которая всецело доверяла преемнику Ришелье итальянцу кардиналу Мазарини, ставшему ее фаворитом.

Детство Людовика прошло во дворце Пале‑Рояль (Лувр Анне Австрийской был не по сердцу). Условия там были более чем скромные, а тут еще баснословная скупость Мазарини: жалея денег на все, он экономил и на маленьком короле. Тот вынужден был ходить в залатанной одежде, простыни не менялись по полгода. Мало уделялось внимания и воспитанию мальчика: он едва выучился читать и писать, этот пробел ему пришлось настойчиво восполнять самому в более зрелые годы.

Продолжая политику Ришелье, Мазарини не ослаблял налогового гнета, давящего на простой народ. Не собирался он делать поблажки и аристократии, загнанной предшественником в положение сугубо подчиненное.

Но принцы и другие высшие сеньоры решили, что в период, пока король ребенок, а фактически правит нелюбимый народом иностранец, можно добиться для себя многого. В 1648 г. образовалось довольно широкое оппозиционное движение, в котором объединились военная и судебная аристократия. К ним примкнула часть городского населения с Парижским парламентом во главе. Движение получило название Фронды («пращи») ‑ участвующее в нем простонародье как оружие, отчасти символическое, использовало ловко метаемые камни.

Парламент выдвинул исторические требования. Первое: подати могут налагаться на население только с согласия судебных палат. Второе: «Никто из подданных короля, какого бы он не был звания и положения, не может быть удерживаем под арестом более суток, не будучи допрошен согласно законам, после чего передан законному судье». Это ‑ не что иное, как принципиальное требование защиты личности. Плод созревал, хотя далеко еще не созрел. Парламент высказался также за немедленное упразднение должности интендантов.

Парижский парламент стремился объединить свои действия с провинциальными. Мазарини был объявлен врагом государства, была предпринята попытка создать подчиненную парламенту армию. Следуя призыву, население вооружалось и возводило баррикады ‑ как во времена Лиги. Сеньоры действовали традиционными методами: устраивали дворцовые заговоры, завязывали мелкие войны против правительства, искали зарубежной поддержки.

Но Фронда была слишком неоднородным движением, цели ее участников зачастую слишком противоречили друг другу. А Мазарини неспроста был любимым учеником своего великого учителя Ришелье. Он бежал вместе с королевской семьей и верными ему министрами из восставшего Парижа и стал действовать энергично и целеустремленно. С помощью обещаний и подкупа сумел договориться поодиночке с большинством сеньоров и к 1652 г. в целом добился умиротворения.

Теперь можно было без помех, позабыв обо всех обещаниях и посулах, вести страну прежним абсолютистским курсом. Все решения Парижского парламента, принятые за время Фронды, были отменены.

В 1660 г. Мазарини устроил брак Людовика XIV с испанской принцессой Марией Терезией: он был необходим, чтобы закрепить недавно заключенный мир с южным соседом.

Это было последнее значительное деяние кардинала Мазарини ‑ в марте 1661 г. он скончался. И вот тут‑то неожиданно для многих государь Людовик XIV встал в полный рост.

Рост у него был немалый. И лицом король был хорош, и статью. Умел со вкусом одеться. Ему будто от рождения были присущи изысканные манеры, а в движениях виделось нечто героическое. Словом, вполне мог очаровать прекрасный пол ‑ чем он до сих пор преимущественно и занимался. Но как только сомкнулись глаза кардинала, король возглавил свою страну.

Для начала он упразднил должность первого министра ‑ на заседании Королевского совета объявил, что таковым теперь будет он сам. У Людовика, как вскоре выяснилось, данные для этого были и данные немалые. Ясный ум, умение схватывать самую суть. Говорил кратко, но именно то, что требовалось сказать. Интересовался всеми сторонами жизни страны, обладал высокой работоспособностью: до самой старости посвящал государственным делам по многу часов в день. Его слова: «Царствуют посредством труда и для труда, а желать одного без другого было бы неблагодарностью и неуважением относительно Господа».

По мнению венецианского посла, «сама натура постаралась сделать Людовика XIV таким человеком, которому суждено по его личным качествам стать королем нации». А это мнение очень весомое: венецианские дипломаты отличались особенной наблюдательностью и проницательностью ‑ вожди адриатической республики давно усвоили, что сначала надо заглянуть в карты соседа, в свои всегда успеешь.

Правда, быстро открылось и другое. «Государство ‑ это я» ‑ самая крылатая фраза короля. В центре всех событий Людовик XIV хотел видеть прежде всего самого себя, думал прежде всего о своей славе. Это сказалось на его политике ‑ внутренней и внешней, на его войнах, на жизни всей страны. А особенно на жизни двора.

Лувр казался Людовику безнадежно устаревшим, и тогда в дремучих лесах неподалеку от Парижа на изумление всему миру явился Версаль. Строительство, начатое в 1662 г., продолжалось более пятидесяти лет, до конца дней короля. Оно пожирало ежегодно до 14% бюджета. Но не нам судить монарха за его расточительность ‑ наше дело созерцать это великолепие. Огромные залы, покрытые пышной лепниной и росписями замечательного живописца Лебрена, бесконечные зеркальные анфилады, в которых жило и множилось пламя тысяч светильников, продуманность в малейших деталях мебели. Это один из первых в истории искусства примеров осознанного создания единой предметно‑пространственной среды.

А парк ‑ что за парк… Что за аллеи, что за партеры, что за фонтаны. Лучше не тужиться, подбирая слова ‑ пересмотрите картины версальского цикла нашего замечательного соотечественника Александра Николаевича Бенуа, от них можно получить даже более наглядное представление об этом чуде, чем увидев его в наши дни своими глазами.

В Версале сложился этикет под стать окружающей пышной рукотворной действительности. Огромный штат придворных и прислуги, его величество король ‑ как центр мироздания, вокруг которого все грациозно крутится‑вертится и отвешивает поклоны. Чтобы подать государю бокал воды или вина ‑ требовались отлаженные действия пяти придворных. Когда король обедал ‑ он один сидел и кушал, а высшая знать стояла вокруг в немом оцепенении. Только брат короля имел право присесть сзади на табурет.

Это ‑ отдельные штришки. До мелочей был выверен весь ритуал, обрамляющий внешнюю сторону жизни короля, вплоть до кормления любимых собак из собственных рук. Но здесь же не лишне вспомнить и о том, что непременным элементом дворцовой жизни были аудиенции, которые король давал всем ищущим встречи с ним, причем каждый проситель выслушивался с сочувственным вниманием. Король общался со своим народом и постигал заботы и чаяния его.

Но если это ‑ придворное дело, то потехе отводился не час, а гораздо больше. Охота, гуляния, бильярд, танцы, маскарады и прочее. В эти годы вошла в моду, а потом и в азартное обыкновение карточная игра по‑крупной. Сам король малость поостыл, только когда просадил в короткое время 600 тысяч ливров.

Людовик был большим театралом, часто и с увлечением любовался балетными спектаклями. И не только любовался. Свое утвердившееся в веках прозвище «Король‑Солнце» он заслужил не только благодаря восторгам и лести окружающих. Конечно, без подхалимажа не обошлось, но само по себе сравнение монарха со светилом ‑ это как‑то несколько даже пошловато. И уже не в духе времени: ведь не Древний Египет, как‑никак в христианской стране живем, да и век Просвещения на пороге… У прозвища была вполне реальная подоплека: в аллегорических сценах придворных балетов король Людовик обычно исполнял партию Солнца.

 

 

***

Во всей этой версальской мистерии королева Мария Терезия тоже была светилом первой величины, но большой любви к ней Людовик никогда не испытывал. До поры до времени ему хватало многочисленных страстишек не очень высокого качества, а королева была умна и делала вид, что ничего не замечает.

В 1661 г. при дворе появилась Генриетта, дочь английского короля Карла I ‑ она стала супругой брата Людовика XIV герцога Орлеанского. Красавица сразу же оказалась в фокусе внимания повелителя Франции ‑ тот часто бывал у нее во дворце в Сен‑Жермене. Вроде бы что‑то было, да почему и не быть: в семье не без урода, королевский брат, судя по всему, придерживался нетрадиционной ориентации ‑ был приверженцем «итальянской любви». Но вдруг король разглядел девушку из ее свиты, семнадцатилетнюю фрейлину Луизу де Лавальер (возможно, поначалу она служила лишь прикрытием связи короля с ее госпожой).

Луиза происходила из небогатой дворянской семьи. С малолетства очень любила животных, и однажды случилось несчастье: девочку сбросила норовистая кобыла, она на всю жизнь осталась хромоножкой. Красотой она тоже не блистала, была немного рябовата и рано пришла к убеждению, что земное счастье не для нее. Но эта уверенность еще больше преисполнила ее тем, что было самого очаровательного в ней: добрым светом, лучившимся из голубых глаз. Доверчивая, стеснительная, набожная ‑ должно быть, она пленила Людовика несхожестью с его прежними пассиями. Да и дурнушкой Луизу нельзя было назвать: помимо прекрасных глаз, ее украшали пышные белокурые волосы.

Король влюбился ‑ и, возможно, сделал самый верный выбор в своей жизни (на высоте которого ему не дано было удержаться). Луиза ответила ему взаимностью, и это было чувство, каким доселе вряд ли награждали государя. Любовь чисто человеческая, а не та, в которой слишком много преклонения перед Солнцем и слишком много ожидания всяческих щедрот от его лучей.

С королем происходило нечто необычное. Однажды гроза застала их в поле, и Людовик, укрыв возлюбленную под деревцем, два часа держал над нею свою широкополую шляпу ‑ а сам мок под холодными струями, стекающими с листвы.

Недовольные придворные жеманницы высказывали самые разные предположения, вплоть до непристойных, и даже: уж не околдовала ли хромоножка их вожделенного повелителя? (В самом прямом смысле ‑ в русле распространенной в обществе ведьмовщины). Многие не упускали случая подпустить избраннице какую‑нибудь пакостную шпильку ‑ а та хоть и переживала, но по доброте душевной королю не жаловалась и не помнила зла.

У Людовика и Луизы было четверо детей, двое из которых выжили ‑ король присвоил им высокие титулы. В 1667 г. фаворитка сделалась герцогиней ‑ и с этого времени король стал от нее отдаляться.

Началось с того, что к Луизе заявился ее прежний жених и в довольно скандальной форме потребовал вернуть его письма (опомнился!). Об этом узнал король, не то возревновал, не то испытал раздражение ‑ и бедная герцогиня впервые за эти годы провела ночь одна. Наутро, уверовав, что король ее разлюбил, и это необратимо, она побрела в ближайший монастырь.

Луиза и при дворе умудрилась сохранить свою стыдливость (мнение современника: «Она всегда стыдилась быть любовницей, матерью, герцогиней»). Теперь в монастыре она горько каялась в своей беззаконной любви к королю и намеревалась тут же постричься в монахини. До вечера рыдала и молилась, а потом упала в глубоком обмороке на каменные плиты. Появился король и, преисполненный раскаяния, на руках отнес возлюбленную домой.

Но трещинка в монаршем сердце осталась, и в нее с невероятным упорством и изобретательностью просочилась маркиза де Монтеспан. Всем взяла женщина: жгучая брюнетка, пылкая, энергичная, умная. Красавица ‑ это само собой. Король, надо полагать, в душе соскучился по такому компоту неотразимых достоинств, и отсутствие в новой претендентке Луизиной душевной теплоты его не смущало. А еще поговаривали всякое, и поговаривали очень настойчиво: будто бы тут‑то наверняка не обошлось без сатанинских «черных месс» для приворота, участницей которых не устрашилась стать сама неукротимая маркиза и на которых принесли в жертву Вельзевулу немало невинных младенцев (что наглядно представлено в фильме «Анжелика и король»).

Особенно сблизила короля и де Монтеспан поездка на театр военных действий во Фландрию все в том же 1667 г. Отчасти она превратилась в беззастенчивую увеселительную прогулку (отчасти ‑ потому что во Фландрии Людовик еще и храбро воевал). Король передвигался в коляске вместе с законной супругой Марией Терезией и двумя фаворитками ‑ прежней и назревающей. Сбегавшиеся отовсюду поприветствовать своего государя подданные простодушно принимали дам за «трех королев»: очевидно, они успели наслушаться о придворной жизни всякого и их трудно было чем‑то удивить. Турецкий султан хотя бы не разъезжал в обнимку со своим гаремом.

Во время этого путешествия Луиза однажды не сдержалась. Обычно переживавшая свои горести в глубине души, она вдруг принялась упрекать солнечного любовника за холодное безразличие к ней. А тот разозлился и повел себя просто не по‑мужски: бросил на колени беззаветно любящей его женщине комнатную собачонку и процедил: «С вас этого достаточно!». После чего удалился в покои госпожи де Монтеспан.

По возвращении Луиза уже с бесповоротным намерением удалилась в монастырь кармелиток, где и постриглась в 1675 г. Ей тогда едва исполнилось тридцать. Долгих тридцать шесть лет носила она монашеское одеяние. Король ни разу не навестил ту, которую когда‑то так искренне любил. Но это сделала королева Мария Терезия незадолго до своей кончины в 1683 г. ‑ и покинула свою бывшую соперницу вся в слезах. Луиза же оставила наш грешный мир в 1710 г. Монастырские сестры всегда уважали ее за глубину веры, сердечность и самоотверженность.

 

 

***

Про мадам де Монтеспан, наряду с прочим, тоже было чего сказать и хорошего. Дама всесторонне развитая, она собрала вокруг себя крупнейших деятелей отечественной культуры своего времени, ‑ а это было время Корнеля, Расина, Мольера, Буало, ‑ которым покровительствовала. Но в первую очередь она не забывала о самой себе: для начала добилась, чтобы король оплатил 800 тысяч долгов ее семейства, а потом бдительно следила, чтобы золотой ручеек не иссякал.

В штатных фаворитках де Монтеспан состояла 16 лет, за эти годы через королевскую спальню прошло и множество мимолетных избранниц. Эти красотки тоже получали своеобразный официальный статус: он утверждался особым приветствием короля во время его церемониального выхода к своему двору.

Особенно ярким огоньком обозначилась в сердце Людовика девица Фонтанж. У аббата Шуази сложилось мнение, что она «была хороша, как ангел, но до чрезвычайности глупа». Когда девица родила от короля, она очень подурнела, а прочими достоинствами Господь ее действительно обделил ‑ у Людовика пропал к ней всякий интерес. Мадам де Монтеспан откровенно злорадствовала, но прошло время и ее фавора.

С годами у короля возникла потребность в более глубоких отношениях. При его детях от фаворитки (де Монтеспан родила ему восемь детей) состояла госпожа д'Обинье. Король и сам уделял им много времени и очень их любил. Вскоре он заметил, что его сынишка стал чрезвычайно развит и находчив на ответы. Потолковав с мальчиком, он услышал, что тот связывает свои успехи с влиянием воспитательницы. Познакомившись с ней ближе, Людовик убедился, что это женщина действительно необыкновенная. Он стал часами беседовать с ней, навещал ее во время болезни. В 1674 г. пожаловал ей поместье, и она вошла в историю под именем маркизы де Ментенон ‑ по названию своего владения.

Вскоре де Ментенон стала самым близким королю человеком. Он советовался с ней обо всех делах. Как правило, она одобряла его решения, но иногда с большим тактом подсказывала, как на ее взгляд лучше. Госпоже де Монтеспан вскоре пришлось отправиться со двора утешаться плодами прежних королевских щедрот. А когда в 1683 г. скончалась королева Мария Терезия, Людовик и де Ментенон вступили в тайный брак.

Влияние новой супруги на государя было огромно, он испытывал к ней полное доверие. Маркиза, которая была старше мужа на два года, была религиозна и высоконравственна. Людовик покончил с дежурными любовными связями, стал редким гостем в театре, приутихли версальские увеселения. Стал очень набожен, полюбил духовные беседы с иезуитами. Возможно, такая метаморфоза связана и с возрастными явлениями: люди с самомнением, навеселившись вволю, склонны впадать в ханжество.

 

 

***

Основным исполнителем воли Людовика в государственных де­лах, по сути главой правительства, с 1665 г., вскоре после смерти Ма­зарини, стал Жан Батист Кольбер (1619‑1683 гг.). Сын портного, он одно время состоял дворецким в доме кардинала. Будучи человеком выдающихся способностей, трудоголиком (работал по 15 часов в день) он существенно преобразовал страну и в некотором смысле скрутил ее в бараний рог.

Король же обрел министра, способного наилучшим образом проводить политику, которая была ему по душе. Официально Кольбер занимал должность генерального контролера, в которой совмещались функции министров финансов, торговли, мануфактур и внутренних дел.