Изменения в агиографическом жанре в XVII веке: «житие юлиании лазаревской» дружина осорьина, «житие протопопа аввакума».

Жития святых XVII века знаменуют собой, в известном смысле, логическое завершение древнерусской агиографии, постепенный переход к новому периоду русской литературы. В 1-й половине XVII века (период “смутного времени”) наблюдается трансформация жанра - агиографические произведения наполняются географическими реалиями (например, “Повесть о житии Варлаама Керетского”), элементами бытовой повести (“Повесть об Ульянии Осорьиной”, “Повесть о Марфе и Марии”)

Повесть о Юлиании Лазаревской обычно трактуется исследователями не столько как житие, сколько как биографические записки. В таком случае перед нами - единственная собственно биография древнерусской женщины, замечательная своей правдивостью, простотой и богатством бытового содержания. С другой стороны, сопоставление структуры "Жития Юлиании Лазаревской" с традиционным житийным каноном позволяет понять, что перед нами – очередной этап эволюции житийного жанра в древнерусской литературе.

Житие Юлиании Лазаревской имеет ряд общих черт с библейской историей об Иове Многострадальном. Святая Юлиания проходит через множество испытаний и искушений, и в каждом из них доказывает свою верность Богу. Это голод, холод, мор, смерти детей, бесовские страхования и т.д. Никакие обстоятельства не могут ее сломить, во всех случаях она ведет себя по-христиански: обмывает, погребает, раздает хлеб, деньги и одежду, лечит язвенных и заразных, посещает узников, заказывает сорокоусты в разных монастырях. Подводя итог, агиограф говорит о ней: "Потерпе же в той нищете… а не оскорбися и ничему об том не поропта. И не согреших ни во устнах своих, не даде безумия Богу и не изможе нищетою, но паче первых лет весела бе". И умирает святая со славословием Богу на устах: "Слава Богу, всех ради. В руце Твои предаю дух мой. Аминь".

Г.П. Федотов писал, что Юлиания Лазаревская – святая преимущественно православной интеллигенции, т. к. в ней находит свое оцерковление ее традиционное народолюбие и пафос социального служения. Хотя Юлиания прошла через суровую аскезу и мечтала о монашестве, но не внешние причины помешали ей принять его. Она осталась верной своему личному христианскому призванию служению мира и деятельной христианской любви.

Поводом для написания Повести об Ульянии Осорьиной послужил традиционный для создания агиографического произведения мотив: чудеса и исцеления у гроба считались показателями и доказательством святости умершего и часто становились толчком к написанию жития нового чудотворца или чудотворицы. Тяготение к агиографическому канону отчетливо прослеживается в композиционной структуре памятника. Повествование ведется по традиционной житийной канве: рождение героини от благочестивых родителей, ее стремление к аскезе с детских лет ("от смеха и всякие игры отгребашеся"), смирение и послушание, прилежание в посте и молитвах; добродетельное житие венчают честное преставление и исцеления у гроба новой муромской чудотворицы. Однако старая житийная схема наполняется здесь принципиально новым содержанием: происходит "взрыв жанра изнутри" (Л. Боева). Ореолом святости наделяется обычная женщина, мирянка (Ульяния даже перед смертью не приняла пострига). Идеализация образа осуществляется наперекор традициям житийного канона; героиня не возносится над бытом, а, напротив, погружается в него, изображается в обыденных делах и ситуациях: в ведении "домовного хозяйства", в отношениях с мужем и его родителями, чадами и домочадцами. Главные добродетели Ульянии, которые постоянно подчеркиваются автором и расцениваются им как подвиги благочестия, - это трудолюбие ("по вся нощи без сна пребываше, в молбах, и в рукоделии, и в прядиве, и в пяличном деле") и сострадание, готовность к помощи ("вдовами и сиротами, аки истовая мати, печашеся"). Суть подвижничества Ульянии заключается в той "любви нелицемерной" к ближнему, которую она проповедовала и "делом исполняла" всю жизнь.

«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» - 1670 год. Название отсылает к агиографической традиции, но тут же традиция разрушается. Сам не мог написать о себе житие. Его не только никогда не канонизировали, но даже отлучили от церкви как главу раскольников, которые не приняли церковных реформ патриарха Никона в середине 17 века.

Все элементы жития приобретают иное качество: во вступлении он говорит о своих принципах книжника (эстетические взгляды). «Буду писать своим родным языком», то есть так, как говорит, специально не украшая, хотя агиографические произведения всегда писались торжественно. Родители изображены не канонически: отец — пьяница, мать — благочестива, стала монахиней.

Когда Аввакум отвлекается от рассказа о самом себе и переходит к размышлению о человеке, его судьбе, он говорит высоким слогом, прибегает к символическим образам. Например, корабль — символ жизни Аввакума, в которой были и счастье, и горе.

Меняется представление о времени, появляется перспектива времени: по иному чувствует, изображает время. В агиографических произведениях автор отстранен от времени жизни самого героя — абстрагирован. У Аввакума эгоцентрическое время, точкой отсчета изображаемых событий является он сам. Поэтому может нарушаться последовательность событий. Например, в финале он вспоминает, как изгонял бесов. Автор и герой слились в одном лице.

Пространство очень обширное: Москва, Тобольск, Сибирь, Байкал.

Бытовые повести XVII века («Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Груцыне», «Повесть о Фроле Скобееве»). Жанровые признаки. Сюжет. Конфликты. Характеры. Соотношение бытового начала и исторического материала. Функции фантастики.

Во второй половине XVII в. жанр повести занял ведущее положение в системе литературных жанров. Если древнерусская традиция обозначала этим словом любое "повествование", то, что в принципе рассказывается, повесть как новый литературный жанр наполняется качественно иным содержанием. Его предметом становится индивидуальная судьба человека, выбор им своего жизненного пути, осознание своего личного места в жизни. Уже не так однозначно, как раньше, решается вопрос об авторском отношении к описываемым событиям: голос автора явно уступает место сюжету как таковому, а читателю предоставляется самому сделать вывод из этого сюжета.

"Повесть о Горе-Злочастии" – первая в группе бытовых повестей XVII в., открывающая тему молодого человека, не желающего жить по законам старины и ищущего свой путь в жизни. Эти традиционные законы олицетворяют его родители и "добрые люди", дающие герою разумные советы: не пить "двух чар за едину", не заглядываться "на добрых красных жен", бояться не мудреца, а глупца, не красть, не лгать, не лжесвидетельствовать, не думать о людях плохо. Очевидно, что перед нами – вольное переложение библейских десяти заповедей. Однако Молодец, который "был в то время се мал и глуп, не в полном разуме и несовершен разумом", отвергает эту традиционную христианскую мораль, противопоставляет ей свой путь: "хотел жити, как ему любо". Этот мотив жизни в свое удовольствие усиливается в повести, когда "названой брат" подносит Молодцу чару вина и кружку пива: выпить "в радость себе и веселие". Именно стремление к удовольствию приводит Молодца к краху, что очень иронично констатирует анонимный автор, рассказывая, как Горе "научает молодца богато жить – убити и ограбити, чтобы молодца за то повесили, или с камнем в воду посадили". Жизнь по новым правилам не складывается, забвение родительских советов приводит к катастрофе, соответственно, единственным возможным выходом оказывается возвращение к традиционным христианским ценностям: "спамятует молодец спасенный путь – и оттоле молодец в монастыр пошел постригатися". Появление образа монастыря в финале "Повести о Горе-Злочастии" важно прежде всего именно как показатель традиционного решения проблемы выбора своего пути: Молодец, как и Блудный сын Симеона Полоцкого, в итоге возвращается к родительскому укладу. Заповеди в начале пути и монастырь в конце – знаковые точки этого уклада.

Молодец – фольклорный герой по происхождению, обобщенный представитель молодого поколения. Отсутствие имени – существенная характеристика, т. к. именно это отсутствие является показателем начального этапа перехода от традиционного древнерусского героя к герою нового времени. Автору важно подчеркнуть именно обобщенность, принципиальную неконкретность этого образа, и он прибегает для этого к традиционному фольклорному взгляду на героя.

Правда, в "Повести", кроме Молодца, есть и другой ярко обрисованный персонаж – это само Горе-Злочастие. Но персонаж этот представляет собой alter ego самого Молодца. Горе неотделимо от самой личности Молодца. Это судьба его, личная, выбранная им по доброй воле, хотя и подчинившая его себе, неотступно за ним следующая, прилепившаяся к нему.

"Повесть о Савве Грудцыне" – следующий этап в развитии главной в бытовой повести второй половины XVII в. темы поисков молодым поколением свой судьбы. Это произведение составляет полную противоположность "Повести о Горе-Злочастии" в плане бытовой конкретики. Рассказ о Молодце и Горе ведется принципиально обобщенно, без называния конкретных мест и при полном отсутствии индивидуализации героя. "Повесть о Савве Грудцыне" дает действующим лицам русские, реальные имена и располагает события в конкретной географической, бытовой, этнографической среде. Рассказывается о прибытии Саввы в Орел и о знакомстве его с отцовским другом купцом Баженом Вторым и его женой. И здесь на первый план выходит тема любви. При описании зарождения чувства автор традиционен: "...супостат диавол, видя мужа того добродетельное житие, абие уязвляет жену его на юношу онаго к скверному смешению блуда и непрестанно уловляше юношу онаго лстивыми словесы к падению блудному". Традиционализм "Повести о Савве Грудцыне" сказывается и в средневековом взгляде на женщину как на "сосуд дьявола" почти в прямом смысле, ибо греховное влечение к женщине, жене отцовского товарища, приводит Савву к еще большему греху – продаже бессмертной души черту. И действительно, вскоре появляется и сам дьявол в образе отрока, который становится Савве названым братом. Концовка повести вполне традиционна: после целого ряда подробно описанных приключений и путешествий Савва оказывается под Смоленском, участвует в освобождении города от поляков, внезапно заболевает и страшно мучим бесом. В самый опасный момент ему является Богородица и предсказывает чудо. И действительно, в день престольного праздника Казанской иконы Богородицы из-под купола храма падает Савина "богоотсупная грамота", с которой стерты все письмена. В результате Савва раздает все имущество и постригается в монахи. Итак, как и в "Повести о Горе-Злочастии", герой после длительных испытаний приходит к традиционным ценностям. И все же сюжетной традиционностью не исчерпывается содержание этой повести. В.В. Кожинов отметил переплетение в ней жанровых признаков старой учительной проповеди с новой психологической повестью и даже романом. Путешествия Саввы по всей Русской земле мотивируют бытовые зарисовки купеческой жизни; его участие в военных действиях переводят повествование в пласт воинской повести, тема греха и раскаяния (пожалуй, все-таки основная) решается в духе традиционной легенды о чуде. И эта жанровая неоднородность – самая яркая черта "Повести о Савве Грудцыне" как явления литературы переходного периода.

"Повесть о Фроле Скобееве", представляющая третий этап в процессе эволюции бытовой повести в русской литературе XVII в., обычно характеризуется исследователями как оригинальная русская новелла. В "Повести о Фроле Скобееве" отсутствует древнерусская книжная и фольклорная традиция, столь сильная в более ранних повестях. Фрол Скобеев – представитель нового поколения, добивающийся успеха именно благодаря отказу от традиционной морали: обманом, плутовством, хитростью. Сюжет повести составляет рассказ о его ловкой женитьбе на дочери стольника Нардина-Нащокина Аннушке. И раскрытие любовной темы здесь в корне отличается от "Повести о Савве Грудцыне": автор рассказывает не об опасном дьявольском искушении, а о ловко задуманной и осуществленной интриге, в результате которой каждый из героев получает свое. Если в "Повести о Савве Грудцыне" жена Бажена Второго предстает в традиционном для древнерусской литературы образе искусительницы и клеветницы, то Аннушка оказывается своеобразной женской параллелью к образу Фрола – ловкого плута. Отметим, что именно ей приходит в голову, как можно, не вызывая подозрений, оставить родительский дом: "И Аннушка просила мамки своеи, как можно, пошла Фролу Скобееву и сказала ему, чтоб он, как можно, выпросил карету и с возниками, и приехал сам к ней, и сказался бутто от сестры столника Нардина Нащекина приехал по Аннушку из Девичьева монастыря". Единственной традиционной чертой "Повести о Фроле Скобеве" можно считать, пожалуй, авторскую позицию. У читателя могли возникнуть серьезные подозрения, что автор не очень сочувствует драме, совершившейся в семье стольника, и не без восхищения смотрит на проделки своего героя. Но поймать автора на слове, обвинить его в сочувствии пороку было невозможно.

Новая и весьма примечательная черта повести – это отказ от традиционных литературных способов повествования, полное изменение повествовательного стиля. Стиль авторского повествования близок к стилю деловой прозы, приказного делопроизводства. Автор дает показания на суде в большей мере, чем пишет художественное произведение. Он нигде не стремится к литературной возвышенности. Перед нами непритязательный рассказ о знаменательных событиях.