Глава XII. Мой неожиданный талант

 

Трамвая не было, и я, как в прошлый раз, уселся на скамейку. Хотелось встретиться с давешними байкерами, переброситься словечком‑другим. Я мечтал, как они подъедут на мотоциклах, плюющихся сизым раскаленным дымом, и скажут: «Привет, пацан, что‑то быстро ты вернулся». А я скажу: «Дела!»

И вдруг они подъехали. Мою самоуверенность как ветром сдуло. Все‑таки старогородские. То, что они в прошлый раз не надавали мне по шее, еще ничего не значило. Тогда, может, у них настроения не было, а теперь захотят и надают.

Один подкатил прямо ко мне и остановился, не заглушая мотора. Я не знал, что сказать, и ляпнул:

– Смесь богатит.

О смеси я имел смутное представление, а словечка «богатит» вообще не знал до того, как раскрыл рот. Но как только я это сказал, мне стало совершенно ясно, что вправду ведь богатит!

– Богатит, – понюхав дым из трубы, согласился старогородский. А я уже присел у мотоцикла и протянул руку:

– Дай отвертку!

На подножке чуть ниже моего лица стоял ковбойский сапог с подбитым латунью носком. В животе у меня сжалось. Лезть без спроса к мотоциклу старогородского – форменное самоубийство. Сейчас ка‑ак…

В мою ладонь легла теплая ручка отвертки. Старогородские возят их не в «бардачках», а в карманах, вместо ножей. Я одним движением подкрутил винтик на карбюраторе.

– Теперь нормально. Последи за расходом – меньше будет.

Второго я спросил:

– Поршневую группу вчера перебирал?

– Сегодня утром.

– Глуши движок, – уверенно сказал я. – У тебя в левом поршне стопорное колечко не попало в паз.

Он прислушался:

– Звенит, что ли?

– Когда зазвенит, будет поздно. Глуши!

Я как на рентгене видел это криво вставшее колечко, готовое в любое мгновение выпасть и заклинить поршень. Старогородский заглушил мотор и сказал с вытянутым лицом:

– Ну, вот, покатался. Спасибо, пацан, с меня пиво.

– Пивом не отделаешься, он тебе блок цилиндров спас, – заметил первый.

Я сам не верил, что участвую в их тарабарском разговоре и меня слушаются. Легба, Владыка Перекрестков! Я куплю тебе самую толстую крысу! Я окроплю твою черную голову кровью от макушки до подбородка!

А старогородские ничему не удивились, как будто у них в главных консультантах по моторам ходят исключительно шестиклассники вроде меня.

– Поехали со мной на развоз, – позвал тот, у которого богатила смесь. – Ты же на Космонавтов живешь, а у меня адрес рядом, на Второй Гвардейской.

Он говорил неуверенно, как будто я мог отказать.

Уже садясь в седло, я попросил второго:

– Извини, у тебя сотни нет? Надо купить кое‑что по дороге.

Старогородский молча отмусолил две полусотенных из толстой пачки. Для него это было как две копейки.

 

Мы мчались по городу, разбрызгивая лужи, и душа моя пела. Если бы неделю назад прокатиться так у всех на глазах да заехать во двор школы, где еще бегает малышня с продленки… Назавтра об этом узнали бы все, и Сало отвязался бы от меня безо всякого Легбы! Хотя без Легбы я не смог бы так разбираться в моторах. Этому пришлось бы учиться много лет. А сейчас я чувствовал мотоцикл как собственные руки и знал, что на переднем колесе сработались тормозные колодки, да и кольца пора менять на обоих цилиндрах.

Движок ревел, старогородский помалкивал. Другой бы давно познакомился, а ему было достаточно, что я «пацан», а он – «ты». Такие уж они скрытные.

Старогородские у нас работают везде, где нужно что‑то быстро доставить: телеграммы, пиццу или другие товары. Не знаю, почему так сложилось. Может, всего‑навсего из‑за сараев, которые остались во дворах со времен печного отопления. Тогда в них держали дрова, а теперь это бесплатные гаражи для любого пацана, который соберет мопед из старого хлама. В четырнадцать лет все старогородские собирают мопед и начинают зарабатывать на мотоцикл. Иногда они развозят по‑настоящему дорогие вещи: я сам видел пацанов, рассекающих на допотопном «Минске» с привязанным к багажнику компьютером. Конечно, находятся типы, которым такой курьер кажется легкой добычей. Поэтому нрав у старогородских подозрительный, а расправа скорая и свирепая.

 

Во дворе на улице Второй Гвардейской Дивизии старогородский достал из‑за пазухи двуствольный куцый пистолетик с травматическими пулями.

– Заказ на тонну баксов. Может быть подстава, – он деловито сунул пистолетик в наружный карман куртки и нырнул в подъезд.

Я остался караулить мотоцикл, в этом и заключалась моя роль. На качелях двое взрослых парней пили пиво и смотрели в мою сторону. Чтобы у них не возникало фантазий, я сунул руку во внутренний карман, как будто у меня там отвертка.

– Не выеживайся, видали мы вас, старогородских, – сказал один.

Я посмотрел ему в глаза, и парень отвернулся.

Старогородский вышел из подъезда и опять переложил пистолет за пазуху, чтобы не потерять.

– Что мы хоть доставляли? – спросил я.

– Сережки с брюликами. Во народ обленился – по телевизору такие вещи покупать! А клиентка добрая, на бензин много дала. – Он показал пятисотрублевую бумажку и спрятал в маленький девчачий кошелек. – Тебе как седоку сорок процентов, это двести, минус четверть бригадиру – сто пятьдесят рублей твои.

– Да ладно, – пробурчал я, отводя руку с деньгами.

– Ты мне милостыню даешь, что ли?! – оскорбился старогородский. – Слушай, пацан: на развоз положено ездить вдвоем. Так записано в моем трудовом соглашении. Кто не выполнял, тот уже не работает. Без тебя мне пришлось бы отдать этот заказ другому курьеру. Вопросы есть?

– Нет, – сказал я и взял деньги.

Теперь мне хватило бы и на ловушку для дикой крысы. Дикую не жалко.

– Тебе куда? – седлая мотоцикл, спросил старогородский.

Я ответил:

– В зоомагазин.

 

Глава XIII. Сама виновата!

 

На двери моей комнаты всегда был шпингалет. Он пережил несколько ремонтов, покрылся окаменевшей масляной краской и давно перестал закрываться. Раньше я вспоминал о нем, только если стукался локтем о торчащую железку. Но в последнее время бабка стала жутко меня раздражать: входит, когда захочет, говорит что ей вздумается, а я, может, уроки делаю! Я отскоблил краску, и дверь стала запираться.

Вернувшись из зоомагазина, я проскользнул к себе и заперся. Крыса «К» в бумажном кульке тихо сидела у меня за пазухой. Медлить было нельзя.

Бабка с кухни услышала, что я пришел, и давай стучаться:

– Пашенька, ты еще не обедал!

Я сказал:

– Сразу надо было звать, а сейчас я за уроки сел. Через часик выйду, можешь пока сделать пиццу с грибами.

– За грибами еще надо в магазин идти. За час не успею! – испугалась бабка.

– Через полтора! – отрезал я. Она боялась, что припадок повторится, и ходила у меня по струночке.

Все было готово для жертвоприношения: клеенка, бабкины ножницы, черная головка Легбы с засохшей старой кровью. От Легбы пованивало.

«Упаковывая» крысу, продавщица оставила ей дырочку в кульке, чтобы дышать. Когда я достал кулек, в дырочке беспокойно дергался розовый носик. Я начал осторожно разворачивать бумагу, чтобы, как только покажется хвост, схватить за него крысу и ударить головой об пол. И вдруг кулек весь раскрылся, крыса выскочила и прыгнула мне на плечо. Упругие усики защекотали мое ухо. Она была совсем ручная. «Главное, не смотри ей в глаза», – вспомнил я продавщицу и нарочно посмотрел. Крыса ткнулась носом мне в щеку.

Она позволила взять себя в руку. Пальцем я чувствовал, как бьется сердце под тонкими ребрышками. Когда я сунул ее голову в раскрытые бабкины ножницы, крыса забеспокоилась, но было поздно. Чик! – и алая струя ударила в казавшийся бездонным черный ротик божка.

Всего и дел. Чего я боялся раньше?

– О Легба, Владыка Перекрестков! – начал я. – Прими в жертву эту живую кровь и дай мне власть над моим врагом по имени Марат, а сам возьми власть надо мной еще на две недели, но не используй ее мне во вред!

Тут я вспомнил, что не окропил жертвенной кровью мою куколку. Действовать надо было быстро, пока в обезглавленном тельце крысы еще билось сердце. Я сунул обрубок крысиной шеи в ротик божку и кинулся к полке с игрушками. Скорее! Вымазанными в крови ножницами я распорол клоуна Пашу от затылка до копчика, вынул куколку и успел подставить ее под слабеющую струю крови.

Бабка все‑таки выбила меня из равновесия. Главного‑то я у Легбы не попросил!

– О Легба, Владыка Перекрестков! И еще не создавай мне новых врагов! – скороговоркой отбарабанил я, подсовывая крысу божку.

Кровь сочилась по капле. Дошла до Легбы моя просьба или нет? Сердце жертвы остановилось, и было уже невозможно ничего изменить, разве что бежать за новой крысой.

– Завтра, – пообещал я Легбе и стал убираться.

Выпотрошенный Паша валялся тряпкой, глупо уставив в потолок нарисованные глаза. Никуда он уже не годился. Я подтер им кровь с клеенки.

Надо было делать новый тайник для моей куколки. Хотелось выбрать солидную, рычащую и когтистую игрушку – волка или тигра. Но хищники не подходили мне по той же причине, по какой Салу не подошел осел: размеры не совпадали. Я не стал мудрить и взял мишку. Сало спрятан в желтом, я буду в буром – не перепутаю.

А Марика зашью в обезьяну. Он и в жизни похож на мартышку.

 

Давно я не видел себя в натуральном виде, не спрятанным в дурацкого клоуна. Баюкать в руках самого себя – это, я скажу вам, нечто. От этого ощущения крыша отъезжает медленно и счастливо, посылая с дороги телеграммы. Вот я какой! Маленький, а серьезный. Мне палец в рот не клади! Скрывать не стану, попадались разные типы, пробовали положить мне в рот палец. Ну и что с ними? Где они? Вон Сало медведя изображает. Захочу – и спляшет, как медведь.

Свободной от куколки рукой я дотянулся до Сала и заставил его поплясать. Веселись, честной народ, дядя Марик ко всем чертям идет! Взрослый, с синими от бритья щеками, дядя Марик изящным пинком выводится на орбиту…

Я вскочил, чтобы вмазать Марика в стенку. Мои мучения не прошли даром, я отлично чувствовал материал куколки и знал, как ударить, чтобы искалечить наверняка. Жалость?! А что это такое? Подскажите, а то я, кажется, забыл. Это та маленькая штучка вроде кукольной пищалки, от которой щемит сердце? Та фигня, из‑за которой все беды? Не делайте вид, что не понимаете. Учителя знают, кто такой Марик, полиция знает, кто такой Марик, – все знают, но, видите ли, не нашли способа борьбы с ним. Ну, ничего, я подскажу. Берется один поганец и одна стенка. Первое шмякается о второе, и публика аплодирует. Публика всегда аплодирует решительным людям, а я такой и есть. Решительность – мое второе имя.

Я покатал тельце Марика ногой. Он правда был похож на мартышку. И этой погани все боятся?! Я занес ногу для удара и подмигнул своей куколке: смотри, брат, как мы сейчас его сделаем! Куколка ответила бесстрастным взглядом – настоящая куколка настоящего мужчины.

И вдруг меня как ледяной водой окатило: ЭТО ЖЕ НЕ Я!

Бабка скреблась в дверь, что‑то спрашивала.

– Отстань! – крикнул я, кидаясь к письменному столу.

Зеркало! Кто из парней держит зеркало? Я не держу. Есть зеркальце в компасе, зачем – не знаю, но есть. Я разыскал компас и начал сравнивать себя с куколкой. Нос – мой, рот… Что‑то не очень похож рот. У меня рот мужественный, со складками в уголках, а у куколки плаксивый какой‑то…

Чем дольше я смотрел, тем больше находил отличий. Куколка не изменилась, как в кино про портрет, который старился вместо своего хозяина. Нет, она осталась такой, какой ее слепил Семеныч, каким был я сам неделю назад. Изменился я. Словно старый недобрый художник нарисовал на меня шарж, вложив в него всю злость и весь опыт своих немалых лет. «Странно, что бабка не замечает, – подумал я. – С родителями все ясно, они меня видят по вечерам полчаса при искусственном освещении. А бабка… Может, и замечает? Наверное, поэтому она так притихла».

Я не стал калечить Марика, а заплел ему ноги за уши и забросил куколку на полку.

«Дзынь‑дзень‑дзынь!» – задребезжало стекло. У нас длинный балкон, во всю квартиру. На гостей, которые этого не знают, сильно действует старая шуточка: подходишь по балкону к окну и стучишь. А внизу семь этажей, ха‑ха.

Стучала бабка. В руках у нее была Легбина банка с помойной крысой. Не знаю, зачем ее понесло на балкон, может, из‑за запаха? Весна, как пишут в школьных сочинениях, вступала в свои права. Днем на солнышке было жарко, и крыса в банке завоняла.

Я огляделся и понял, что влип по самые уши. Размазанная по клеенке кровь, обезглавленная крыса «К», Легба, голая куколка, которую из‑за кое‑каких подробностей никак не спутаешь с магазинными Кеном и Барби… Бабка видела все!

Эх, бабуля, куда тебя понесло!

– Сама виновата, – сказал я в ее гримасничающее за стеклом лицо.

Против меня были серьезные ребята, наркоторговцы. Бабка с ее простотой тоже была против меня. Я не мог рисковать.

Перебежав в комнату родителей, я запер балконную дверь. Бабка заколотилась, беззвучно разевая рот. Потерпит, она привыкла у себя на Крайнем Севере. Если совсем замерзнет, разобьет стекло и переберется в комнату. Я побросал в сумку Легбу, куколок, ножницы. В прихожей отрезал кусочек стельки от бабкиной тапки.

Потом я понял, что неправильно поступаю. Разве так можно! А если родители вернутся раньше меня? Увидят бабку на балконе, начнутся разговоры, расспросы. Придется и их… Пригнувшись, чтобы бабка не заметила через стекло, я подкрался к балконной двери, открыл и крикнул:

– Шутка! Бабуль, я гулять пошел!

Меня не волновало, что подумает бабка, потому что через час она будет думать по‑другому.

 

Не спрашивайте, как встретил меня Семеныч, что я говорил. Обмануть мага было невозможно, а правда меня не украшала.

Я лепил бабку, вспоминая те дни, когда звал ее бабулей. Неплохие были дни. В зимние каникулы я просыпался от запаха пирожков, которые она пекла с раннего утра, выскакивал в трусах на кухню и, безошибочно выбрав, цапал свой любимый с вишней. «А зубы чистить!» – кричала бабуля и замахивалась полотенцем, но, конечно, разрешала мне съесть этот первый новогодний, этот упоительно вкусный пирожок. А когда я болел воспалением легких, она не позволила забрать меня в больницу и двое суток просидела у моей постели. Так и спала в кресле. И еще было: мы катались на американских горках, она хваталась за сердце, кричала: «Ох, инфаркт!» – а потом, не вылезая из вагончика, купила билеты на второй круг.

Бабуля получилась непохожей ни на других куколок, ни на себя настоящую. Больше всего она смахивала на свои фигурки из моржового клыка: шуба колоколом, растопыренные руки, рот растянут в улыбке. Но я чувствовал, что так и надо лепить.

– Любовь, – разгадал меня Семеныч. – Легбе понравится.

– А вам?

– Это не мое дело, – сухо ответил маг.

Он опять забрал все мои деньги.

 

Купить крысу было не на что, возвращаться к бабке за деньгами нельзя. Там же, в Старом Городе, я нашел на помойке целый выводок новорожденных котят и устроил жертвоприношение за мусорным ящиком. Котенок был еще слепой. Смыкая колечки ножниц, я сказал себе, что облегчаю его страдания, но, если честно, я оправдывался только по привычке. Котенка было не жалко.

Объяснив Легбе, чего хочу, я сразу схватил бабкину куколку и стал ей нашептывать: «Паша – хороший мальчик, а крысу он убил потому, что получил задание по биологии. Он очень деликатный и не хотел меня расстраивать, поэтому сделал все тайно». И в трамвае я продолжал обработку, бормоча этот бред в раскрытую сумку. Пассажиры глазели, но мне было плевать. Одной беззастенчивой тетке я сказал:

– Ну, каникулы у нас в дурдоме! Не люди мы, что ли!

Она смутилась и на следующей остановке вышла.

Когда я вернулся домой, испачканная крысиной кровью клеенка была убрана. Бабка ни словом не напомнила мне о том, что случилось.