О воспроизводстве условий производства

О воспроизводстве условий производства

В этой статье мы рассмотрим то, о чем уже говорили в другой работе в связи с необходимостью обновления средств производства, чтобы само это производство стало возможным. Тогда это было лишь небольшим замечанием. Теперь же мы рассмотрим это положение само по себе[2].

Как говорил Маркс, даже ребенку известно, что всякая общественно-экономическая формация, которая не воспроизводит условий производства одновременно с самим производством, не проживет и года[3]. Необходимое условие производства – это воспроизводство условий производства. Оно может быть “простым” (только воспроизводящим уже существующие условия производства) или “расширенным” (расширяющим эти условия). Оставим пока в стороне это различие.

Что же такое воспроизводство условий производства?

Здесь мы вступаем в достаточно известную (со времен публикации второго тома “Капитала”) и в то же время не так хорошо изученную сферу. Неоспоримая очевидность (идеологическая очевидность эмпирического типа) того, что на вещи надо смотреть с точки зрения производства и даже просто производственной практики (абстрактной по отношению к самому процессу производства), настолько слилась с нашим повседневным “сознанием”, что становится чрезвычайно трудно, если не невозможно, встать на точку зрения воспроизводства. А ведь если не смотреть на вещи именно с этой точки зрения, все так и останется абстрактным (не просто наполовину абстрактным, а искаженно абстрактным), даже на уровне производства и уж тем более на уровне обычной практики.

Попробуем последовательно изучить этот вопрос.

Чтобы упростить изложение, и раз уж мы считаем, что всякая общественно-экономическая формация зависит от преобладающего в ней способа производства, мы можем сказать, что процесс производства использует существующие производительные силы в определенных производственных отношениях.

Из этого следует, что для того, чтобы могла существовать некая общественно-экономическая формация, она должна вместе со своим производством и ради того, чтобы быть в состоянии производить, воспроизводить условия своего производства. А следовательно, она должна воспроизводить:

1. производственные силы;

2. существующие производственные отношения.

 

Государство

Марксистская традиция категорична: начиная с “Манифеста Коммунистической партии” и “Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта” (и во всех последующих текстах, прежде всего у Маркса о Парижской коммуне и у Ленина в “Государстве и революции”) государство понимается как репрессивный аппарат. Государство – это репрессивная “машина”, позволяющая господствующим классам (в XIX веке – буржуазии и крупным землевладельцам) обеспечивать свое господство над рабочим классом для того, чтобы подчинить его процессу извлечения прибавочной стоимости (то есть капиталистической эксплуатации).

Иными словами государство – это прежде всего то, что классики марксизма называли “государственным аппаратом”. Под этим термином понимается не только особенный аппарат (в узком смысле), существование и необходимость которого мы признаем исходя из требований юридической практики, то есть полиция, суды, тюрьмы. В этот термин включается еще и армия, которая (а пролетариат заплатил за этот опыт своей кровью) непосредственно проявляет себя как дополнительная репрессивная сила, когда полиция и ее специальные подразделения “не справляются с происходящим”. И вот над всем этим находится государство, правительство и администрация.

В этом виде “теория” марксистско-ленинского государства затрагивает самое главное, и нет оснований сомневаться в том, что оно заключается именно в этом. Государственный аппарат, определяющий государство как исполнительную и репрессивную силу, стоящую “на службе господствующих классов” в той классовой борьбе, которую буржуазия и ее союзники ведут с пролетариатом, как раз и является государством, и определяет его основную “функцию”.

 

Об идеологии

Выдвинув концепцию идеологического аппарата государства и уточнив, что ИАГ “функционируют идеологически”, мы сослались на некую реальность, то есть идеологию, о которой надо сказать несколько слов.

Известно, что понятие “идеология” было выработано Пьером Кабанисом, Дестютом де Траси и их друзьями, которые положили в качестве его объекта (врожденную) теорию идей. Когда 50 лет спустя Маркс употребляет этот термин, то уже в своих ранних работах он дает ему совершенно иное значение. Идеология – это система идей, представлений, которые владеют умом человека или социальной группы. Идеологическо-политическая борьба, которую Маркс вел уже в своих статьях для “Рейнской газеты”, должна была быстро столкнуть его с этой реальностью и вынудить пересмотреть свои изначальные представления о ней.

Тем не менее, мы сталкиваемся тут с достаточно удивительным парадоксом. Кажется, все вело Маркса к тому, чтобы сформулировать теорию идеологии. Действительно, в “Немецкой идеологии”, написанной после “Экономическо-философских рукописей 1844 года” нам предлагается такая теория, но… она не марксистская (скоро мы увидим почему). А что касается “Капитала”, хотя в нем и содержатся многочисленные намеки на теорию идеологий (самая очевидная из которых – идеология заурядных экономистов), в нем все же нет самой этой теории, которая в значительной степени зависит от теории идеологии как таковой.

Я возьму на себя риск предложить первый и весьма схематичный набросок такой теории. Конечно, выдвигаемые мною тезисы продуманы, но их можно подтвердить, то есть доказать и подправить, только в более глубоком и обширном исследовании.

 

У идеологии нет истории

Прежде всего, надо представить основную причину, которая, как мне кажется, если не обосновывает, то, по крайней мере, позволяет выдвинуть идею теории идеологии как таковой, а не теории каких-либо частных идеологий, всегда выражающих некоторые классовые позиции, какова бы ни была их форма (религиозная, нравственная, юридическая, политическая).

По всей очевидности, следует углубиться в теорию идеологий в том двойственном отношении, на которое мы только что указали. Тогда мы увидим, что теория идеологий в конечном итоге покоится на истории общественно-экономических формаций, то есть на сочетающихся в них способах производства и развивающейся в них классовой борьбе. В этом смысле понятно, что здесь не может стоять вопроса о теории идеологий как таковой, поскольку идеологии (понимаемые в указанном двойственном отношении, то есть как региональные и классовые) обладают историей, обусловленность которой в конечном счете, видимо, лежит вне отдельных идеологий, хотя и затрагивает их.

И, напротив, если я могу выдвинуть проект теории идеологии как таковой и если эта теория является одним из тех элементов, от которых зависят теории частных идеологий, то на первый взгляд то, что я сейчас скажу, будет выглядеть довольно парадоксально: у идеологии нет истории.

Как мы знаем, эта формулировка присутствует в “Немецкой идеологии”. Маркс выдвигает ее в связи с метафизикой, у которой, как он говорит, не больше истории, чем у морали (подразумевается: и у других форм идеологии).

В “Немецкой идеологии” эта формулировка фигурирует в откровенно позитивистском контексте. Идеология понимается здесь как чистая иллюзия, греза, то есть ничто. Вся ее реальность лежит вне ее самой. Идеология понимается таким образом как воображаемая конструкция, статус которой схож с теоретическим статусом сновидения у предшественников Фрейда. Для таких авторов сновидение было чисто воображаемым эффектом (то есть ничем) “остатков дневных впечатлений”, представленных в произвольном виде, иногда “обратном”, короче говоря, “в беспорядке”. Для них сновидение было пустым и никчемным воображением, произвольно “состряпанным” с закрытыми глазами из остатков единственно настоящей и позитивной реальности – реальности дневного времени суток. Таков статус философии и идеологии (поскольку философия является идеологией по определению) в “Немецкой идеологии”.

Идеология понимается Марксом как воображаемая конструкция (bricolage), чистая греза, пустая и напрасная, состоящая из “дневных остатков” единственно полной и позитивной реальности, реальности конкретной истории конкретных, материальных индивидуумов, материально производящих свое существование. Именно поэтому в “Немецкой идеологии” у идеологии нет истории, ведь ее история лежит вне ее, там, где есть единственно существующая история, история конкретных индивидуумов. В “Немецкой идеологии” тезис о том, что у идеологии нет истории, является таким образом чисто негативным, поскольку означает две вещи:

1. Идеология – ничто, поскольку это чистая греза (порождаемая неизвестно какой силой, если не отчуждением разделения труда, а это и будет ее негативным определением).

2. У идеологии нет истории, что вовсе не значит, что в ней нет истории (как раз наоборот, ведь она является всего лишь бледным, пустым и инверсивным отражением реальной истории); это значит, что у нее нет своей истории.

А ведь тезис, который я хотел защищать, пользуясь формальной терминологией “Немецкой идеологии” (“у идеологии нет истории”), радикально отличается от позитивистски-исторического тезиса “Немецкой идеологии”.

Ведь, с одной стороны, я полагаю, что смогу утверждать, что у идеологий есть своя история (хотя, в конечном счете, она и обусловливается классовой борьбой), а с другой, – я полагаю, что смогу в то же время утверждать, что у идеологии как таковой нет истории, не в негативном смысле (ее история лежит вне ее самой), а в смысле абсолютно позитивном.

Это позитивный смысл, если верно, что идеологии свойственно обладать некоей структурой и функционированием, которые превращают ее в неисторическую реальность, то есть все-историческую, в том смысле, что эти структура и функционирование являются в некоторой своей форме неизменными и наличными в том, что мы называем цельной историей, как она понимается в “Манифесте Коммунистической партии”, то есть как история классовой борьбы, история классовых обществ.

Чтобы у нас был какой-то теоретический ориентир, я сказал бы, приведя пример сновидения, только на этот раз в его фрейдистской концепции, что наше положение (“у идеологии нет истории”) может и должно (и таким образом, в котором нет ничего произвольного, но который, как раз наоборот, является теоретически необходимым, потому что между обоими этими положениями существует органическая связь) быть непосредственно связано с положением Фрейда о том, что бессознательное вечно, то есть у него нет истории.

Если “вечное” означает не трансцендентное по отношению ко всякой (временной) истории, но вездесущее, трансисторическое, а значит, неизменное в своей форме на всем протяжении истории, я могу слово в слово повторить здесь формулировку Фрейда: идеология вечна, как бессознательное. И добавлю, что это сравнение в теоретическом отношении кажется мне оправданным, потому что вечность бессознательного имеет некоторое отношение к вечности идеологии как таковой.

Вот почему я полагаю, что могу предложить теорию идеологии как таковой в том смысле, в котором Фрейд предложил теорию бессознательного как такового.

Дабы упростить эту мысль и учитывая то, что было уже сказано об идеологиях, условимся использовать термин “идеология” для обозначения идеологии как таковой, у которой, как я уже сказал, нет истории, или, что одно и то же, которая вечна, то есть вездесуща в своей неизменной форме во всей истории (= истории общественно-экономических формаций, включающих в себя общественно-экономические классы). Я пока ограничусь “классовыми обществами” и их историей.

 

Идеология – это “представление” о воображаемых отношениях индивидуумов с реальными условиями их существования

Чтобы подойти к нашему главному тезису о структуре и функционировании идеологии, сначала я выдвину два других тезиса, один из которых будет негативным, другой – позитивным. Первый касается того объекта, который “представлен” в воображаемой форме идеологии, второй – в материальности идеологии.

 

Тезис I: идеология представляет собой воображаемые отношения индивидуумов с реальными условиями их существования.

Обычно о религиозной, нравственной, юридической, политической и так далее идеологии говорят, что это “концептуальные представления о мире”. Конечно, мы допускаем (если только не пребывать в одной из этих идеологий как в истине, то есть, например, если “верить” в бога, долг, справедливость и так далее), что идеология – о которой тогда говорят с критической точки зрения, исследуя ее, как этнолог исследует мифы “примитивных обществ”, – по большей части является воображаемой конструкцией, то есть “не соответствуют реальности”.

Тем не менее, допуская, что идеологии не соответствуют реальности, то есть, что они являются иллюзией, мы допускаем, что они намекают на реальность и что достаточно их “истолковать”, чтобы в воображаемом представлении о мире можно было обнаружить настоящую реальность этого мира (идеология = иллюзия/аллюзия).

Существуют различные типы толкований, самые известные из которых: механистическое, популярное в XVIII веке (Бог – это воображаемое представление о реальном Короле), и “герменевтическое”, выработанное первыми святыми отцами церкви и подхваченное Фейербахом и теолого-философской школой, которую он после себя оставил, например, теологом Карлом Бартом и прочими (для Фейербаха, например, Бог – это сущность реального человека). Теперь самое главное: если толковать воображаемую транспозицию (и инверсию) идеологии, мы придем к заключению, что в идеологии “человек представляет себе в воображаемой форме свои реальные условия существования”.

К сожалению, такое толкование не решает одной проблемы: зачем “нужна” человеку эта воображаемая транспозиция своих реальных условий существования, чтобы “представить себе” эти реальные условия существования?

Первый ответ на этот вопрос (в XVIII веке) предлагает нам простое решение: во всем виноваты попы и деспоты. Они “придумали” всю эту ложь, чтобы человек, веря в свое послушание Богу, на самом деле подчинялся попам и деспотам, которые в большинстве случаев в этом надувательстве являются союзниками, поскольку попы служат деспотам или наоборот, в зависимости от политических позиций самих “теоретиков”. Иными словами, есть причина такой воображаемой транспозиции условий реального существования: наличие небольшого числа циников, которые устанавливают свое господство и эксплуатируют “народ” согласно тому ложному представлению о мире, которое они вообразили себе, дабы поработить человеческие умы, завладев их воображением.

Второй ответ (ответ Фейербаха, слово в слово воспроизведенный Марксом в его ранних работах) более “глубокомысленный”, то есть тоже совершенно ложный. В нем также ищется и находится причина такой транспозиции и воображаемой деформации реальных условий существования человека: речь идет об отчуждении представления об условиях существования человека в воображаемое. Эта причина теперь не в попах и деспотах, не в их активном воображении и пассивном воображении их жертв. Эта причина – в материальном отчуждении, царствующем в условиях существования самого человека. Именно так в “Еврейском вопросе” и других работах Маркс защищает идею Фейербаха о том, что человек обладает отчужденным (= воображаемым) представлением об условиях своего существования, потому что эти условия существования сами отчуждены (или как это происходит в “Экономическо-философских рукописях 1844 года”, где эти условия подчинены одной сущности отчужденного общества: “отчужденному труду”).

Таким образом, все эти толкования принимают за чистую монету тот тезис, который сами полагают и на котором основываются: воображаемое представление о мире, свойственное какой-либо идеологии, отражает условия существования человека, то есть его реальный мир.

Здесь можно вернуться к тезису, который я уже выдвигал: в идеологии “человек представляет себе” не свои реальные условия существования, то есть реальный мир, а прежде всего – свое отношение к этим условиям существования. Именно это отношение находится в самом сердце всякого идеологического, то есть воображаемого, представления о реальном мире. Именно в этом отношении лежит та “причина”, которая должна объяснить воображаемую деформацию идеологического представления о реальном мире. Или точнее, чтобы отойти от идеи о причине, следует выдвинуть тезис о том, что именно воображаемая природа этого отношения поддерживает всякую воображаемую деформацию, которую можно наблюдать (если мы не живем в некоей идеологической истине) в любой идеологии.

Говоря марксистским языком, если верно, что представление о реальных условиях существования индивидуумов – занимающих различные посты деятелей производства, эксплуатации, репрессии, идеологизации и научной практики – в конечном счете связано с отношениями производства и теми отношениями, что зависят от отношений производства, мы можем сказать следующее: всякая идеология в своей необходимо воображаемой деформации представляет не существующие отношения производства (и отношения, зависящие от них), а прежде всего – все (воображаемое) отношение индивидуумов к производственным отношениям и вытекающим из них отношениям. Таким образом, в идеологии представлена не система реальных отношений, которым подчинено существование индивидуумов, а воображаемое отношение этих индивидуумов к реальным отношениям, в которых они живут.

Если все так и есть, то вопрос о “причине” воображаемой деформации реальных отношений в идеологии отпадает сам собой и его следует заменить другим: почему данное индивидуумам представление об их (индивидуальном) отношении к тем социальным отношениям, которым подчинены условия их существования, а также коллективная и индивидуальная жизнь, является непременно воображаемым? И какова природа этого воображения? Поставив вопрос таким образом, мы отметаем идею о “клике”[22] индивидуумов (попов и деспотов), авторов этой великой идеологической мистификации, а также идею об отчужденном характере реального мира. В продолжении нашей работы мы увидим почему. А пока остановимся на этом.

 

Тезис II: идеология обладает материальным существованием.

Мы уже затрагивали этот тезис, говоря о том, что “идеи”, или “представления”, из которых, как кажется, и состоит идеология, обладают не идеальным, концептуальным или духовным существованием, а существованием материальным. Мы даже полагали, что идеальное, концептуальное или духовное существование “идей” связано исключительно с идеологией “идеи” и идеологией идеологии, и, добавим, идеологии того, что, как кажется, “основывает” эту концепцию со времен возникновения наук, то есть того, что ученые в своей спонтанной идеологии представляют себе как ложные или верные “идеи”. Разумеется, представляя этот тезис в виде утверждения, мы еще ничего не доказываем. Мы просто хотим, чтобы, скажем, во имя материализма он встретил благоприятный прием. Чтобы защитить его, нам понадобится более детальное рассмотрение.

Этот предполагаемый тезис о недуховном, материальном существовании “идей” или иных “представлений” на самом деле необходим, чтобы мы могли развивать свой анализ природы идеологии. Или, вернее, он будет нам полезен, чтобы можно было яснее увидеть то, что всякий более или менее серьезный анализ какой-либо идеологии сразу же эмпирически открывает более или менее критическому наблюдателю.

Говоря об идеологических аппаратах государства и их практиках, мы утверждали, что каждая из них является реализацией какой-либо идеологии (поскольку единство этих различных локальных идеологий – религиозных, нравственных, юридических, политических, этических и так далее – обеспечивается подчинением господствующей идеологии). Напомним этот тезис: идеология всегда существует в некоем аппарате, в его практической деятельности или практиках. Это существование материально.

Разумеется, материальное существование идеологии в некоем аппарате и его практической деятельности не обладает той же модальностью, что материальное существование булыжника мостовой или ружья. Но, даже рискуя быть обвиненными в неоаристотелизме (напомним, что Маркс очень высоко ценил Аристотеля), мы будем утверждать, что “материя может пониматься в нескольких смыслах” или, вернее, что она существует в различных модальностях, каждая из которых, в конечном счете, коренится в “физической” материи.

А раз так, сократим наш путь и посмотрим, что происходит в тех “индивидуумах”, которые живут в идеологии, то есть в детерминированном представлении о мире (религиозном, нравственном и так далее), воображаемая деформация которого зависит от их воображаемого отношения к условиям своего существования, то есть, в конечном счете, к производственным и классовым отношениям (идеология = воображаемое отношение к реальным отношениям). Скажем, что это воображаемое отношение само обладает материальным существованием.

Теперь можно констатировать следующее.

Человек верит в бога или в долг, справедливость и так далее. Эта вера происходит (для всех, то есть для всех тех, кто живет в идеологическом представлении об идеологии, которая редуцирует идеологию к идеям, по определению, обладающим духовным существованием) из идей этого индивидуума, то есть от него самого как субъекта, обладающего сознанием, в котором содержатся идеи о его веровании. Из чего, то есть из установления этого “концептуального” и чисто идеологического механизма (субъект обладает сознанием, в котором он свободно формирует и признает те идеи, в которые верит), (материальное) поведение этого субъекта вытекает совершенно естественным путем.

Такой индивидуум ведет себя тем или иным образом, то есть выбирает то или иное практическое поведение, а также принимает участие в некоторых установленных практиках, являющихся практиками того идеологического аппарата, от которого “зависят” те идеи, которые он свободно выбрал в своем сознании в качестве субъекта. Если он верит в бога, он ходит в церковь на мессу, становится на колени, молится, исповедуется, искупает свои грехи (раньше этот процесс был материальным[23]), естественно, раскаивается и так далее. Если он верит в долг, у него будет и соответствующее поведение, являющееся частью ритуальных практик, “сообразных с добрыми нравами”. Если он верит в справедливость, он будет безоговорочно подчиняться правовым нормам и может протестовать, если они нарушены, подписывать петиции, участвовать в демонстрациях и так далее.

Таким образом, можно констатировать, что идеологическое представление об идеологии само вынуждено признавать, что всякий “субъект”, обладающий сознанием и верящий в те “идеи”, которые внушает ему собственное сознание и которые он свободно принимает, должен “действовать в согласии со своими идеями”, то есть должен вписывать в свою материальную практическую деятельность собственные идеи свободного субъекта. Если этого не происходит, “это не хорошо”.

На самом деле, если он не делает того, что должен делать согласно своей вере, – значит, он делает что-то другое, что согласно той же идеалистской схеме показывает нам, что в голове у него не те идеи, о которых он заявляет, и что ведет он себя согласно этим другим идеям, то есть либо “бессознательно” (“нельзя быть плохим по собственной воле”), либо цинично, либо порочно.

В любом случае, несмотря на свою воображаемую деформацию, идеология идеологии таким образом признает, что “идеи” человеческого субъекта существуют в его поступках или должны существовать в его поступках, и, если это не так, она приписывает ему другие идеи, соответствующие его поступкам (даже порочным). Эта идеология говорит нам о поступках, мы же будем говорить о поступках, являющихся частью практической деятельности. И мы увидим, что эта практическая деятельность подчиняется ритуалам (частью которых она являются) материального существования идеологического аппарата, даже если речь идет о совсем незначительной части этого аппарата: короткой мессе в небольшой церкви, погребении, каком-нибудь матче в спортивном клубе, дне занятий в школе, собрании или митинге политической партии и так далее.

Впрочем, благодаря защитной “диалектике” Паскаля с ее блестящими формулировками мы можем вывернуть наизнанку понятийную схему идеологии. Паскаль говорил примерно следующее: “Встаньте на колени, прошепчите молитву – и вы уверуете”. Паскаль скандальным образом опрокидывает порядок вещей, неся с собой, как Христос, не лад, а разлад – и вдобавок к этому, что еще менее по-христиански, скандал (потому что горе тому, кто несет с собою скандал!). Блажен скандал, благодаря янсенистскому вызову которого Паскаль указывает нам на саму реальность.

Позволим себе оставить Паскаля с его аргументами и их идеологической борьбой с религиозным идеологическим аппаратом государства того времени. И заговорим на более марксистском языке, потому что мы затрагиваем здесь еще недостаточно изученные сферы.

Итак, рассматривая некоего субъекта (каковым является индивидуум), мы будем утверждать, что существование идей о его веровании материально, потому что его идеи – это его материальные поступки, входящие в материальную практическую деятельность, регулируемую материальными ритуалами материального идеологического аппарата, от которого происходят идеи данного субъекта. Конечно, четыре прилагательных “материальный”, фигурирующие в нашем утверждении, соотносятся с разными модальностями, поскольку материальность передвижения, необходимого, чтобы пойти на мессу, коленопреклонения, наложения на себя крестного знамения или покаяния, произносимых слов, молитвы, раскаяния, искупления грехов, взглядов, молитвенно сложенных ладоней, внешней или “внутренней” (сознание) речи не является одной и той же материальностью. Но мы пока оставим в стороне теорию о различии модальностей материальности.

Как бы то ни было, в этом опрокинутом представлении о вещах перед нами вовсе не “опрокидывание”, поскольку можно констатировать, что некоторые понятия просто-напросто исчезли из нашего нового представления, а другие, наоборот, остались, при этом также возникли новые термины.

Исчезли: термин “идея”.

Остались: “субъект”, “сознание”, “вера”, “поступки”.

Появились: “практическая деятельность”, “ритуалы”, “идеологический аппарат”.

Таким образом, речь идет не об “опрокидывании” (в том смысле, в котором говорят, что опрокинуто правительство или бокал), а о перестановке (не министерского типа), довольно странной, потому что в результате мы приходим к следующему выводу.

Идеи исчезли как таковые (то есть как обладающие идеальным, духовным существованием), поскольку оказалось, что их существование является частью практических поступков, регулируемых, в конечном счете, ритуалами идеологического аппарата. Таким образом, оказывается, что субъект действует, потому что на него оказывает свое действие следующая система (выраженная в ее реальной обусловленности). В материальном идеологическом аппарате существует идеология, она предписывает некую материальную практическую деятельность, регулируемую материальными ритуалами, и эта практическая деятельность существует в материальных поступках субъекта, действующего в полном сознании и в согласии со своими верованиями.

В этом представлении у нас остались только следующие термины: “субъект”, “сознание”, “верование”, “поступки”. Обратимся к центральному и самому важному термину из этой четверки, от которого все как раз и зависит: “субъекту”.

И выдвинем два связанных друг с другом тезиса:

1. Практическая деятельность существует только в форме идеологии и зависит от нее.

2. Идеология существует только в субъекте и для субъекта.

Теперь мы можем вернуться к нашему центральному тезису.

 

Пример: религиозная идеология христианства

Так как формальная структура любой идеологии всегда одна и та же, мы ограничимся анализом одного примера, доступного всем, – примера религиозной идеологии, уточнив, что то же самое можно сказать по поводу идеологии нравственной, юридической, политической, эстетической и так далее.

Итак, рассмотрим религиозную идеологию христианства. Для этого мы “заставим говорить” одну риторическую фигуру, то есть соберем в нашем фиктивном дискурсе то, что она “говорит” не только в обоих своих “Заветах”, теологиях, проповедях, но и в своих практиках, ритуалах, церемониях и таинствах. А говорит она примерно следующее.

Она говорит: я обращаюсь к тебе, человеческий индивидуум, которого называют Петром (всякий индивидуум зовется по своему имени в пассивном смысле, то есть он никогда не дает имени самому себе), чтобы сказать тебе, что Бог есть и что ты ему должен дать отчет. К этому она добавляет: Бог обращается к тебе моим голосом (в Священном писании собрано Слово Божие, переданное Традицией и навсегда скрепленное папской непогрешимостью там, где есть “деликатные” моменты). Она говорит: вот кто ты: ты – Петр! Вот каково твое происхождение, ты сотворен Богом из вечности, хотя ты и родился в 1920 году после Рождества Христова! Вот каково твое место в этом мире! Вот, что ты должен делать! В результате чего, если ты будешь блюсти “завет любви”, ты спасешься, Петр, и станешь частью блаженного Тела Христова! И так далее и тому подобное.

Это совершенно банальный и хорошо известный нам дискурс, но в то же время весьма удивительный.

Удивительный потому, что если мы считаем, что религиозная идеология обращается именно к индивидуумам, чтобы “преобразовать их в субъектов”, окликает индивидуума Петра, чтобы сделать из него субъекта, свободного подчиняться или не подчиняться этому призыву, то есть приказам Божьим; если она зовет их по имени, признавая тем самым, что они всегда-уже обращены в субъектов, обладающих собственной идентичностью (Христос Паскаля даже говорит: “Это ради тебя я пролил такую-то каплю крови”); если она обращается к ним таким образом, что субъект отвечает: “Да, это я!”; если она добивается от них признания того, что они занимают в этом мире именно то фиксированное место, на которое она им указала: “Это полная правда, я тут, рабочий, хозяин, солдат!” в этой долине слез; если она добивается от них признания их предназначения (вечной жизни или вечного проклятия), согласно тому почтению или пренебрежению, с которым они относились к “Божиим заповедям”, Закону, ставшему Любовью; если все это происходит именно так (в известных ритуальных практиках крещения, конфирмации, причастия, исповеди, соборования и так далее), то следует отметить, что вся эта “процедура”, в которой выводятся на сцену религиозные субъекты христианства, подчинена одному довольно странному феномену: дело в том, что подобное множество возможных религиозных субъектов может существовать только при том абсолютном условии, что существует Другой Субъект, единственный и абсолютный, то есть Бог.

Договоримся о том, что будем обозначать этого нового и сингулярного Субъекта написанием Субъект с большой буквы, чтобы отличать его от обычных субъектов без большой буквы.

Итак, похоже, что обращение к индивидуумам как субъектам предполагает “существование” Другого Субъекта, единственного и самого главного, во Имя которого религиозная идеология обращается ко всем индивидуумам как к субъектам. Все это ясно изложено в том, что как раз и называется “Писанием”: “В это самое время Бог (Иегова) заговорил с Моисеем из облака. И призвал Господь Моисея: Моисей! Вот (он) я, отвечал Моисей, я – Моисей, служитель твой, говори и буду слушать тебя! И заговорил Господь с Моисеем, и сказал ему: Я есть Тот, кто Есть”[28].

Таким образом, Бог определяет сам себя как Субъекта в полном смысле этого слова, то есть как того, кто есть через самого себя и для самого себя (“Я есть Тот, кто Есть”), и того, кто взывает к своему подданному субъекту, индивидууму, подчиненному ему в самом этот обращении, то есть индивидууму, которого зовут Моисей. И Моисей, призванный-названный по своему имени, признав, что “именно” его назвал Бог, признает, что он является субъектом, субъектом Бога, субъектом, подчиненным Богу, субъектом через Субъекта и подчиненным Субъекту. Доказательство: он подчиняется ему и подчиняет свой народ приказаниям Бога.

Таким образом, Бог – это Субъект, а Моисей и многочисленные субъекты богоизбранного народа – это собеседники Бога, к которым Бог обратился, его зеркала, его отражения. Не был ли человек сотворен по образу Божию? Как показывает теологическая рефлексия, хотя Он “мог бы” обойтись и без этого… Бог нуждается в человеке, Субъекту нужны субъекты, как и человеку нужен Бог, субъектам нужен Субъект. Или еще лучше: Богу, великому Субъекту субъектов, нужен человек, даже в случае ужасного извращения Его образа в нем (когда субъекты погрязают в пороке, то есть во грехе).

Скажем еще лучше: Бог сам собою раздваивается и посылает своего Сына на землю, как простого “оставленного” им субъекта (долгая жалоба в Гефсиманском саду заканчивается распятием), то есть субъекта и в то же время Субъекта, человека и в то же время Бога, чтобы исполнить то, что приуготовлено конечным искуплением, искуплением Христа. То есть Богу самому нужно “сделаться” человеком, Субъекту нужно стать субъектом, чтобы эмпирически, видимым для глаз и осязаемым на ощупь для субъектов образом (см. Фому Аквинского) показать, что раз они являются субъектами, подчиненными Субъекту, то только для того, чтобы, в конце концов, прийти в Судный день в лоно Господне, как и Христос, то есть как Субъект[29].

 

Примечания

P.S. Если эти схематичные тезисы и позволили нам прояснить некоторые аспекты функционирования суперструктуры и способов ее вторжения в инфраструктуру, то они по всей своей очевидности абстрактны и, конечно же, не решают многих важных проблем, о которых надо сказать несколько слов:

1) Проблема всей совокупности процесса реализации воспроизводства производственных отношений.

ИАГ, как элементы этого процесса, способствуют этому воспроизводству. Но их собственный вклад в этот процесс слишком абстрактен.

Только в сердцевине производственных процессов и процессов товарообращения это воспроизводство может быть реализовано. Оно реализуется механизмом этих процессов, в котором “совершается” формирование рабочих, где им присваиваются различные должности, и так далее. Именно во внутреннем механизме этих процессов осуществляется результат различных идеологий (прежде всего – юридически-нравственной идеологии).

Но и это все еще довольно абстрактно. Ведь в классовом обществе производственные отношения являются отношениями эксплуатации, то есть отношениями антагонистических классов. Воспроизводство производственных отношений, главная задача господствующего класса, не может быть простой технической операцией, формирующей и распределяющей индивидуумов по различным постам “технического разделения” труда. На самом деле “техническое разделение” труда существует только в идеологии господствующего класса: всякое “техническое” разделение труда, всякая “техническая” его организация является формой и маской социального (= классового) разделения и организации труда. Таким образом, воспроизводство производственных отношений может быть только классовой деятельностью. Оно реализуется посредством классовой борьбы, в которой господствующий класс противостоит классу эксплуатируемому.

Совокупность процесса реализации воспроизводства производственных отношений все равно будет абстрактным, пока мы не встанем на точку зрения этой классовой борьбы. То есть встать на точку зрения воспроизводства, в конечном счете, значит встать на точку зрения классовой борьбы.