Подражание восточным стихотворцам

 

 

Вселенной целой потеряв владенье,

Ты не крушись о том: оно ничто.

Стяжав вселенной целой поклоненье,

Не радуйся ему: оно ничто.

Минутно наслажденье и мученье,

Пройди ты мимо мира: он ничто.

 

(1865)

 

 

Из Гафиза

 

«Звезда полуночи дугой золотою скатилась…»

 

 

Звезда полуночи дугой золотою скатилась,

На лоно земное с его суетою скатилась.

 

Цветы там она увидала и травы долины

И радостной их и живой пестротою пленилась.

 

Она услыхала звонки говорливые стада

И мелких серебряных звуков игрою пленилась.

 

Коня увидала она, проскакавшего в поле,

И лошади статной летучей красою пленилась.

 

И мирными кровами хижин она и деревьев,

И даже убогой гнилушкой лесною пленилась.

 

И, всё полюбя, уж на небо она не просилась —

И рада была, что ночною порою скатилась.

 

(1859)

 

«О, если бы озером был я ночным…»

 

 

О, если бы озером был я ночным,

А ты луною, по нем плывущей!

О, если б потоком я был луговым,

А ты былинкой, над ним растущей!

О, если бы розовым был я кустом,

А ты бы розой, на нем растущей!

О, если бы сладостным был я зерном,

А ты бы птичкой, его клюющей!

 

(1859)

 

«Мы, Шемзеддин, со чадами своими…»

 

 

Мы, Шемзеддин, со чадами своими,

Мы, шейх Гафиз и все его монахи, —

Особенный и странный мы народ.

Удручены и вечных жалоб полны,

Без устали ярмо свое влача,

Роняя перлы из очей горячих, —

Мы веселы и ясны, как свеча.

Подобно ей мы таем, исчезаем,

И, как она, улыбкой счастья светим.

Пронизаны кинжалами ресниц

Жестоких, вечно требующих крови,

Мы только в этих муках и живем,

В греховном мире вечно утопая,

С раскаяньем нисколько не знакомы,

А между тем, свободные от злого,

Мы вечно дети света, а не тьмы —

И тем толпе вполне непостижимы.

Она людей трех видов только знает;

Ханжу, во-первых, варвара тупого,

Фанатика, с его душою мрачной,

А во-вторых — развратника без сердца,

Ничтожного, сухого эгоиста,

И, наконец, — обычной колеей

Бредущего; но для людей, как мы,

Ей не найти понятья и названья.

 

(1859)

 

«Если вдруг, без видимых причин…»

 

 

Если вдруг, без видимых причин,

Затоскую, загрущу один.

 

Если плоть и кости у меня

Станут ныть и чахнуть без кручин,

 

Не давай мне горьких пить лекарств:

Не терплю я этих чертовщин.

 

Принеси ты чашу мне вина,

С нею лютню, флейту, тамбурин.

 

Если это не поможет мне,

Принеси мне сладких уст рубин.

 

Если ж я и тут не исцелюсь,

Говори, что умер Шемзеддин.

 

(1859)

 

«Я был пустынною страной…»

 

 

Я был пустынною страной;

Огонь мистический спалил

Моей души погибший дол;

Песок пустыни огневой,

Я там взвивался и пылил,

И, ветром уносимый,

Я в небеса ушел.

Хвала творцу: во мне он

Унял убийственный огонь,

Он дождик мне послал сырой, —

И, кротко охлажденный,

Я прежний отыскал покой;

Бог дал мне быть веселой,

Цветущею земмлей.

 

(1859)

 

«О, как подобен я — смотри…»

 

 

О, как подобен я — смотри —

Свече, мерцающей в потьмах,

Но ты — в сияющих лучах

Восход зари.

Лишь ты сияй, лишь ты гори!

Хотя по первому лучу

Твой яркий свет зальет свечу,

Но умолять тебя хочу:

Лишь ты гори,

Чтоб я угас в твоих лучах!

 

(1859)

 

«Дано тебе и мне…»

 

 

Дано тебе и мне

Созвездием любовным

Украсить небеса:

Ты в них луною пышной,

Красавицей надменной,

А плачущей Плеядой

При ней мои глаза.

 

(1859)

 

«Десять языков лилеи…»

 

 

Десять языков лилеи

Жаждут песни соловья,

И с немеющих выходит

Ароматная струя.

 

(1859)

 

«Ветер нежный, окрыленный…»

 

 

Ветер нежный, окрыленный,

Благовестник красоты,

Отнеси привет мой страстный

Той одной, что знаешь ты.

 

Расскажи ей, что со света

Унесут меня мечты,

Если мне от ней не будет

Тех наград, что знаешь ты.

 

Потому что под запретом

Видеть райские цветы

Тяжело — и сердце гложет

Та печаль, что знаешь ты.

 

И на что цветы Эдема,

Если в душу пролиты

Ароматы той долины,

Тех цветов, что знаешь ты?

 

Не орлом я быть желаю

И парить на высоты;

Соловей Гафиз ту розу

Будет петь, что знаешь ты.

 

(1859)

 

«Падет ли взор твой гордый…»

 

 

Падет ли взор твой гордый

На голову во прахе

Трактирного порога,

Не тронь ее, молю я:

То голова Гафиза,

Что над собой не властен.

Не наноси ты словом

Ему или зазорным

Насилием обид.

 

Не знаюшее меры,

Всё существо в нем словно

Лишь из трактирной пыли

Всемилосердный создал:

Он знает, что творит.

 

Обдумай только это —

И кротким снисхожденьем

Твою исполнит душу

Тогда бедняги-старца,

Упавшего постыдно,

Неблагородный вид.

 

(1859)

 

«Книгу мудрую берешь ты…»

 

 

Книгу мудрую берешь ты, —

Свой бокал берет Гафиз;

К совершенству всё идешь ты, —

К бездне зол идет Гафиз.

 

В рабстве тягостном живешь ты

Терпеливою овцой, —

Как пустынный лев в неволе,

Все оковы рвет Гафиз.

 

С тайной гордостью ведешь ты

Список мнимо добрых дел, —

Новый грех ежеминутно

На себя кладет Гафиз.

 

Многих избранных блюдешь ты

Поучением своим, —

К безрассудствам безрассудных,

Веселясь, зовет Гафиз.

 

Меч убийственный куешь ты

Покарать еретиков, —

Светлый стих свой, драгоценный,

Золотой, кует Гафиз.

 

К небу ясному встаешь ты

Дымом тяжким и густым, —

Горной речки блеск и свежесть

В глубь долин несет Гафиз.

 

Всё скажу одним я словом:

Вечно, бедный человек,

Горечь каждому даешь ты, —

Сладость всем дает Гафиз.

 

(1859)

 

«Ты в мозгу моем убогом…»

 

 

Ты в мозгу моем убогом

Не ищи советов умных:

Только лютней он веселых,

Только флейт он полон шумных.

 

(1859)

 

«Пусть, насколько хватит сил…»

 

 

Пусть, насколько хватит сил,

Чернь тебя клянет!

Пусть зелоты на тебя

Выступят в поход!

 

Ты не бойся их, Гафиз:

Вечно милосерд,

Сам Аллах противу них

Твердый твой оплот.

 

Зельзебилами твою

Жажду утолит,

Сварит солнце для тебя

Райских этих вод.

 

Чтобы горести твои

Усладить вполне,

Он бескрылого не раз

Ангела пришлет.

 

Мало этого: он сам,

В благости своей,

Поэтический венец

На тебя кладет.

 

И не Греция одна,

Даже и Китай

Песни вечные твои

С завистью поет.

 

Будут некогда толпой

Гроб твой навещать;

Всякий умница тебя

С честью помянет.

 

И когда умрешь ты, — твой

Просветленный лик

Солнце, блеском окружа,

В небо понесет.

 

(1859)

 

«В царство розы и вина приди…»

 

 

В царство розы и вина приди,

В эту рощу, в царство сна — приди.

 

Утиши ты песнь тоски моей —

Камням эта песня слышна — приди.

 

Кротко слез моих уйми ручей —

Ими грудь моя полна — приди.

 

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,

Кубок счастия до дна — приди.

 

Чтоб любовь до тла моих костей

Не сожгла — она сильна — приди.

 

Но дождись, чтоб вечер стал темней;

Но тихонько и одна — приди.

 

(1859)

 

«Веселись, о сердце-птичка…»

 

 

Веселись, о сердце-птичка,

Пой, довольное судьбиной,

Что тебя пленила роза,

Воцарившись над долиной.

 

Уж теперь тебе не биться

В грубой сети птицелова,

И тебя не тронут когти,

Не укусит зуб змеиный.

 

Правда, что занозы розы

Глубоко в тебя вонзились

И истечь горячей кровью

Ты должна перед кончиной.

 

Но зато твоей кончине

Нет подобной ни единой:

Ты умрешь прекрасной смертью,

Благородной, соловьиной.

 

(1859)

 

«Предав себя судьбам на произвол…»

 

 

Предав себя судьбам на произвол,

Моя душа жила голубкой мирной;

Но твой, о солнце, пламень к ней дошел,

Испепелил ее твой огнь всемирный.

 

И вот — смотри, что пепел проивел:

Свободных крыл гордясь стезей обширной,

Божественного гения орел

Дышать взлетает радостью эфирной.

 

(1859)

 

«Грозные тени ночей…»

 

 

Грозные тени ночей,

Ужасы волн и смерчей, —

Кто на покойной земле,

Даже при полном желаньи,

Вас понимать в состояньи?

Тот лишь один вас поймет,

Кто под дыханием бурь

В неизмеримом плывет

От берегов растояньи.

 

(1859)

 

«Ах, как сладко, сладко дышит…»

 

 

Ах, как сладко, сладко дышит

Аромат твоих кудрей!

Но еще дышал бы слаще

Аромат души твоей.

 

(1859)

 

«В доброй вести, нежный друг, не откажи…»

 

 

В доброй вести, нежный друг, не откажи,

При звездах прийти на луг — не откажи.

 

И в бальзаме, кроткий врач души моей,

Чтоб унять мой злой недуг, — не откажи.

 

В леденцах румяных уст, чтобы мой взор

За слезами не потух, — не откажи.

 

В пище тем устам, что юности твоей

Воспевают гимны вслух, — не откажи.

 

И во всём, на что завистливо в ночи

Смотрит неба звездный круг, — не откажи.

 

В том, чему отдавшись раз, хотя на миг,

Веки счастья помнит дух, — не откажи.

 

В том, что властно укротить еще одно

Пред могилою испуг, — не откажи.

 

(1859)

 

«Ежели осень наносит…»

 

 

Ежели осень наносит

Злые морозы, — не сетуй ты:

Снова над миром проснутся

Вешние грозы, — не сетуй ты.

 

Ежели мертвой листвою

Всюду твой взор оскорбляется,

Знай, что из смерти живые

Выглянут розы, — не сетуй ты.

 

Если тернистой пустыней

Путь твой до Кабы потянется,

Ни на колючий кустарник,

Ни на занозы не сетуй ты.

 

Если Юсуф одинокий

Плачет, отторжен от родины,

Знай, что заблещут звездами

Жаркие слезы, — не сетуй ты.

 

Всё переходчиво в мире,

Жребий и твой переменится;

Только не бойся судьбины

Злобной угрозы, — не сетуй ты.

 

(1859)

 

«Гиацинт своих кудрей…»

 

 

Гиацинт своих кудрей

За колечком вил колечко,

Но шепнул ему зефир

О твоих кудрях словечко.

 

(1859)

 

«Твой вечно, неизменно…»

 

 

Твой вечно, неизменно,

Пока дышать я буду;

Усну ль я под землей —

Взлечу к твоей одежде

Я пылью гробовой.

 

(1859)

 

«О помыслах Гафиза…»

 

 

О помыслах Гафиза

Лишь он один да бог на свете знает.

Ему он только сердце

Греховное и пылкое вверяет.

И не одним прощеньем

Всемилосердый благ, — он благ молчаньем…

Ни ангелам, ни людям

Об этом он словечка не роняет.

 

(1859)

 

«Сошло дыханье свыше…»

 

 

Сошло дыханье свыше,

И я слова распознаю:

«Гафиз, зачем мечтаешь,

Что сам творишь ты песнь свою?

С предвечного начала

На лилиях и розах

Узор ее волшебный

Стоит начертанный в раю!»

 

(1859)

 

«Уж если всё от века решено…»

 

 

Уж если всё от века решено, —

Так что ж мне делать?

Назначено мне полюбить вино, —

Так что ж мне делать?

Указан птице лес, пустыня льву,

Трактир Гафизу.

Так мудростью верховной суждено, —

Так что ж мне делать?

 

(1860?)

 

«Не будь, о богослов, так строг!..»

 

 

Не будь, о богослов, так строг!

Не дуйся, моралист, на всех!

Блаженства всюду ищем мы, —

А это уж никак не грех!

 

Нас, как израильских сынов,

Пустынный истомил побег,

И мы у неба просим яств,

А это уж никак не грех!

 

К чему нам райской тубы сень

И Гавриил на небесах?

Дверей трактира ищем мы,

А это уж никак не грех!

 

Да, нам старик-трактирщик — друг,

Мы сознаемся в том при всех, —

Притворства избегаем мы,

А это уж никак не грех!

 

Людскую кровь не станем лить

Мы для воинственных потех;

Льем виноградную мы кровь,

А это уж никак не грех!

 

Мы разверзаем клад души,

Чтобы для сладостных утех

Все перлы сердца раскидать,

А это уж никак не грех!

 

Мы славим милую в стихах,

И нас, быть может, ждет успех, —

Пленительным пленен поэт,

А это уж никак не грех!

 

Ты, как осел или верблюд,

Кряхтя, тащи тяжелый мех, —

Мы всё, что давит, с плеч долой,

А это уж никак не грех!

 

(1859)

 

«Гафиз убит. А что его убило…»

 

 

Гафиз убит. А что его убило, —

Свой черный глаз, дитя, бы ты спросила.

 

Жестокий негр! как он разит стрелами!

Куда ни бросит их — везде могила.

 

Ах, если есть душа у райской птицы,

Не по тебе ль ее трепещут крыла?

 

Нет, не пугай меня рассудком строгим,

Тут ничего его не сможет сила.

 

Любовь свободна. В мире нет преграды,

Которая бы путь ей заступила.

 

О состраданье! голос сердца нежный!

Хотя бы ты на помощь поспешило.

 

Знать, из особой вышло ты стихии, —

Гафиза песнь тебя не победила!

 

(186О)(?)

 

 

Из Анакреона

 

«Сядь, Вафилл, в тени отрадной…»

 

 

Сядь, Вафилл, в тени отрадной,

Здесь, под деревом красивым;

Посмотри: до тонкой ветки

Каждый нежный лист трепещет;

Мимо с сладостным журчаньем

Пробирается источник;

Кто такое ложе лени,

Увидавши, проминует?

 

(1847)

 

 

Из Гете

 

Самообольщение

 

 

Соседкин занавес в окне

Волнуется опять.

Знать, хочет заглянуть ко мне

И дома ль я — узнать.

 

И точно ль гнев ревнивый свой,

Что целый день таю,

Я оскорбленною душой

Навеки сохраню?

 

Но нет! ребенок милый мой

Не думает о том, —

Я вижу, ветер заревой

Играет полотном.

 

(1857)

 

На озере

 

 

И силу в грудь, и свежесть в кровь

Дыханьем вольным лью.

Как сладко, мать-природа, вновь

Упасть на грудь твою!

 

Волна ладью в размер весла

Качает и несет,

И вышних гор сырая мгла

Навстречу нам плывет.

 

Взор мой, взор, зачем склоняться?

Или сны златые снятся?

Прочь ты сон, хоть золотой, —

Здесь любовь и жизнь со мной!

 

На волнах сверкают

Тысячи звезд сотрясенных,

В дымном небе тают

Призраки гор отдаленных.

 

Ветерок струится

Над равниною вод,

И в залив глядится

Дозревающий плод.

 

(1859)

 

Новая любовь — новая жизнь

 

 

Сердце, сердце, что такое?

Что смутило жизнь твою?

Что-то странное, чужое;

Я тебя не узнаю!

Всё прошло, что ты любило,

Всё, о чем ты так грустило,

Труд и отдых — всё прошло, —

До чего уже дошло!

 

Иль тебя цветком росистым

Эта девственность чела,

Взором кротким, нежно-чистым

Своевольно увлекла?

Вдруг хочу от ней укрыться,

Встрепенуться, удалиться,

Но мой путь еще скорей

Вновь, увы, приводит к ней!

 

И меня на нити тонкой,

Безнаказанно шутя,

Своенравною ручонкой

Держит девочка-дитя;

Красоты волшебной сила

Круг заветный очертила.

Что за странность — как во сне!

О любовь, дай волю мне!

 

(1862)

 

Прекрасная ночь

 

 

Вот с избушкой я прощаюсь,

Где любовь моя живет,

И бесшумно пробираюсь

Под лесной полночный свод.

Лунный луч, дробясь, мерцает

Меж дубами по кустам,

И береза воссылает

К небу сладкий фимиам.

 

Как живительна прохлада

Этой ночи здесь, в тиши!

Как целебна тут отрада

Человеческой души!

Эта ночь томит, врачуя,

Но и тысяч равных ей

Не сменяю на одну я

Милой девушки моей.

 

(Февраль 1878)

 

Ночная песня путника

 

 

Ты, что с неба и вполне

Все страданья укрощаешь

И несчастного вдвойне

Вдвое счастьем наполняешь, —

Ах, к чему вся скорбь и радость!

Истомил меня мой путь!

Мира сладость,

Низойди в больную грудь!

 

(Февраль 1878)

 

Границы человечества

 

 

Когда стародавний

Святой отец

Рукой спокойной

Из туч гремящих

Молнии сеет

В алчную землю, —

Край его ризы

Нижний целую

С трепетом детским

В верной груди.

 

Ибо с богами

Меряться смертный

Да не дерзнет.

Если подымется он и коснется

Теменем звезд,

Негде тогда опереться

Шатким подошвам,

И им играют

Тучи и ветры;

 

Если ж стоит он

Костью дебелой

На крепкозданной,

Прочной земле,

То не сравняться

Даже и с дубом

Или с лозою

Ростом ему.

 

Чем отличаются

Боги от смертных?

Тем, что от первых

Волны исходят,

Вечный поток:

Волна нас подъемлет,

Волна поглощает,

И тонем мы.

 

Жизнь нашу объемлет

Кольцо небольшое,

И ряд поколений

Связует надежно

Их собственной жизни

Цепь без конца.

 

(1877)

 

Рыбак

 

 

Неслась волна, росла волна,

Рыбак над ней сидел,

С душой, холодною до дна,

На уду он глядел.

И как сидит он, как он ждет,

Разверзлась вдруг волна,

И поднялась из шума вод

Вся влажная жена.

 

Она поет, она зовет:

«Зачем народ ты мой

Людским умом и злом людским

Манишь в смертельный зной?

Ах, если б знал, как рыбкам весть

Отрадно жизнь на дне,

Ты сам спустился бы, как есть,

И был здоров вдвойне.

 

Иль солнце красное с луной

Над морем не встают

И лики их, дыша волной,

Не вдвое краше тут?

Иль не влечет небес тайник,

Блеск голубой красы,

Не манит собственный твой лик

К нам, в вечный мир росы?»

 

Шумит волна, катит волна

К ногам из берегов,

И стала в нем душа полна,

Как бы под страстный зов.

Она поет, она зовет, —

Знать, час его настал:

Влекла ль она, склонялся ль он, —

Но с той поры пропал.

 

(6 сентября 1885)

 

Зимняя поездка на Гарц

 

 

С коршуном сходно,

Что, на тяжелых утренних тучах

Тихим крылом почивая,

Ищет добычи, пари,

Песня моя.

 

Ибо бог

Каждому путь его

Предначертал,

Коим счастливец

К радостной цели

Быстро бежит;

Тот же, чье сердце

Сжато несчастьем,

Тщетно противится

Тесным пределам

Кованой нити,

Что всё ж горькие ножницы

Только однажды прервут.

 

В чаще суровой

Прячется дикий зверь,

И с воробьями

Давно богачи

В топи свои опустились.

 

За колесницей легко

Следовать пышной Фортуны,

Как безмятежным придворным

По дороге исправленной

Вслед за въездом владыки.

 

Но кто там в стороне?

Путь его тонет в кустах,

Сзади его

Ветви смыкаются вновь,

Снова трава восстает,

Пустыня его поглощает.

 

Кто ж уврачует того,

Ядом кому стал бальзам,

Кто из избытка любви

Выпил ненависть к ближним?

Презренный, став презирающим,

Тайно достоинство он

Только изводит свое

В самолюбивом стремленьи.

 

Коль на псалтири твоей

Есть, отец милосердья,

Звук, его уху доступный,

Сердце его утоли!

Взор раскрой отуманенный

На миллионы ключей

Рядом с томящимся жаждой

Тут же в пустыне.

 

Ты, посылающий радости

Каждому полною мерой,

Благослови и ловцов,

Братьев на поиск зверей;

Со своеволием юным,

Жаждой убийства,

Поздних мстителей буйства,

Тщетно с которым уж годы

Бьется с дубиной крестьянин.

 

Но увей одинокого

Тучей своей золотой,

Зеленью зимней венчай ты

До возрождения роз

Влажные кудри певца,

О любовь, твоего же!

 

Ты мерцающим факелом

Светишь ему

Ночью через броды,

По бездонным дорогам,

По пустынным полям;

Тысячецветной зарей

В сердце смеешься ему;

Едкою бурей своей

Ты возносишь его;

Зимние прядают воды

С гор в песнопенья к нему;

И алтарем благодарности нежной

Грозной вершины встает перед ним

Снегом покрытое темя,

Что хороводами духов

Чутко венчали народы.

 

Ты с неприступною грудью

Смотришь таинственно явно

Над изумленной землей

И взираешь из облак

На страны и богатства,

Что из жил твоих братий

Рядом с собою ты льешь.

 

(1885)

 

 

Из Шиллера

 

Вечер

 

 

Бог лучезарный, спустись! жаждут долины

Вновь освежиться росой, люди томятся,

Медлят усталые кони, —

Спустись в золотой колеснице!

 

Кто, посмотри, там манит из светлого моря

Милой улыбкой тебя! узнало ли сердце?

Кони помчались быстрее:

Манит Фетида тебя.

 

Быстро в объятия к ней, вожжи покинув,

Спрянул возничий; Эрот держит за уздцы;

Будто вкопаны, кони

Пьют прохладную влагу.

 

Ночь по своду небес, прохладою вея,

Легкой стопою идет с подругой-любовью.

Люди, покойтесь, любите:

Феб влюбленный почил.

 

1840

 

Дифирамб

 

 

Боги всегда к нам

На землю приходят

Дружной толпой.

Только что Бахус ко мне принесется,

Тотчас крылатый Амур улыбнется

И прилетит Аполлон золотой.

Стремятся, несутся

Жильцы небо-края,

Бессмертных приемлет

Обитель земная.

 

Скажите, чем примет

Убогий сын Геи

Хор неземной?

О, дайте вы, боги, мне жизнь неземную!

Скажите, что, смертный, вам в дар принесу я?

Возьмите меня на Олимп за собой.

В чертоге Зевеса

Лишь царствует радость…

Налейте же в кубок

Мне нектара сладость!

 

«Подай ему кубок!

Полон поэту,

Геба, налей,

Росою небесной смочи ему очи,

Чтоб они вечной не видели ночи,

Чтоб он был равен нам славой своей.»

Небесная влага,

Напенясь, белеет,

И грудь не мятется,

И око светлеет.

 

1840

 

К цветам

 

 

Дети солнечного всхода,

Пестрых пажитей цветы,

Вас взлелеяла природа

В честь любви и красоты.

Ваши яркие уборы

Под перстом прзрачным Флоры

Так нарядно хороши;

Но, любимцы неги вешней,

Плачьте: прелесть жизни внешней

Не вжохнула в вас души.

 

Вслед за жаворонком нежно

Соловьи о вас грустят,

На листах у вас небрежно

Колыхаясь сильфы спят,

Ваши пышные короны

Превратила дочь Дионы

В брачный полог мотыльков.

Плачьте, плачьте, дети света!

В вас тоска понятна эта —

Вам неведома любовь.

 

Но томление разлуки

Выношу я, не скорбя;

Друг мой Нанни, эти руки

Вьют подарок для тебя!

Жизнь и душу, страсть и речи,

Сердца нежные предтечи,

Вам теперь передаю, —

И сильнейший меж богами

Здесь под скромными листами

Скрыл божественность свою.

 

1854

 

Боги Греции

 

 

Как еще вы правили вселенной

И забав на легких помочах

Свой народ водили вожделенный,

Чада сказок в творческих ночах,

Ах, пока служили вам открыто,

Был и смысл иной у бытия,

Как венчали храм твой, Афродита,

Лик твой, Аматузия!

 

Как еще покров свой вдохновенье

Налагало правде на чело,

Жизнь полней текла чрез всё творенье;

Что и жить не может, всё жило.

Целый мир возвышен был убором,

Чтоб прижать к груди любой предмет;

Открывало посвященным взорам

Всё богов заветный след.

 

Где теперь, как нам твердят сторицей,

Пышет шар, вращаясь без души,

Правил там златою колесницей

Гелиос в торжественной тиши.

Здесь на высях жили ореады,

Без дриад — ни рощи, ни лесов,

И из урны радостной наяды

Пена прядала ручьев.

 

Этот лавр стыдливость девы прячет,

Дочь Тантала в камне том молчит,

В тростнике вот здесь Сиринкса плачет,

Филомела в рощи той грустит.

В тот поток как много слез, Церера,

Ты о Персефоне пролила,

А с того холма вотще Цитера

Друга нежного звала.

 

К порожденным от Девкалиона

Нисходил весь сонм небесный сам:

Посох взяв, пришел твой сын, Латона,

К Пирриным прекрасным дочерям.

Между смертным, богом и героем

Сам Эрот союзы закреплял,

Смертный рядом с богом и героем

В Аматунте умолял.

 

Строгий чин с печальным воздержаньем

Были чужды жертвеному дню,

Счастье было общим достояньем,

И счастливец к вам вступал в родню.

Было лишь прекрасное священно,

Наслажденья не стыдился бог,

Коль улыбку скромную камены

Иль хариты вызвать мог.

 

Светлый храм не ведал стен несносных,

В славу вам герой искал меты

На Истмийских играх венценосных,

И гремели колесниц четы.

Хороводы в пляске безупречной

Вкруг вились уборных алтарей.

На висках у вас венок цветочный,

Под венцами шелк кудрей.

 

Тирсоносцев радостных эвое

Там, где тигров пышно запрягли,

Возвещало о младом герое,

И сатир и фавн, шатаясь, шли.

Пред царем неистово менады

Прославлять летят его вино,

И зовут его живые взгляды

Осушать у кружки дно.

 

Не костяк ужасный в час томлений

Подступал к одру, а уносил

Поцелуй последний вздох, и гений,

Наклоняя, факел свой гасил.

Даже в Орке судией правдивым

Восседал с весами смертной внук;

Внес фракиец песнью сиротливой

До Иринний грустный звук.

 

В Елисей, к ликующему кругу

Песнь слетала землю помянуть,

Обретала верность вновь подругу,

И возница находил свой путь.

Для Линоса лира вновь отрада,

Пред Алцестой дорогой Адмет,

Узнает Орест опять Пилада,

Стрелы друга Филоктет.

 

Ждал борец высокого удела

На тяжелом доблестном пути;

Совершитель дел великих смело

До богов высоких мог дойти.

Сами боги, преклонясь, смолкают

Пред зовущим к жизни мертвецов,

И над кормчим светочи мерцают

Олимпийских близнецов.

 

Светлый мир, о где ты? Как чудесен

Был природы радостный расцвет!

Ах, в стране одной волшебных песен

Не утрачен сказочный свой след!

Загрустя, повымерли долины,

Взор нигде не встретит божества, —

Ах, от той живительной картины

Только тень видна едва!

 

Всех цветов душистых строй великой

Злым дыханьем севера снесен,

Чтоб один возвысился владыкой,

Мир богов на гибель осужден.

Я ищу по небу, грусти полный,

Но тебя, Селена, нет как нет!

Оглашаю рощи, кличу в волны, —

Безответен мой привет.

 

Без сознанья радость расточая,

Не провидя блеска своего,

Над собой вождя не сознавая,

Не деля восторга моего,

Без любви к виновнику творенья,

Как часы, неоживлен и сир,

Рабски лишь закону тяготенья,

Обезбожен, служит мир.

 

Чтоб плодом назавтра разрешиться,

Рыть могилу нынче суждено;

Сам собой в ущерб и в ширь крутится

Месяц всё на то ж веретено;

Прваздно в мир искусства скрылись боги,

Бесполезны для вселенной той,

Что, у них не требуя подмоги,

Связь нашла в себе самой.

 

Да, они укрылись в область сказки,

Унося туда же за собой

Всё величье, всю красу, все краски,

А у нас остался звук пустой.

И взамен веков и поколений

Им вершины Пинда лишь на часть;

Чтоб бессмертным жить средь песнопений,

Надо в жизни этой пасть.

 

(февраль 1878)

 

 

Из Кернера

 

Москва

 

 

Как высоки церквей златые главы,

Как царственно дворцы твои сияют!

Со всех сторон глаза мои встречают

И гордый блеск, и памятники славы.

 

Но час твой бил, о город величавый!

Твои граждане руку подымают,

Трещит огонь, и факелы пылают,

И ты стоишь в горячей ризе лавы!

 

О, пусть тебя поносит исступленье:

Ломитесь башни, рушьтеся палаты!

То русский феникс, пламенем объятый,

 

Горит векам… Но близко искупленье;

Уже под клик и общие восторги

Копье побед поднял святый Георгий.

 

1843

 

 

Из Уланда

 

Бертран де Борн

 

 

На утесе том дымится

Аутафорт, сложен во прах,

И пред ставкой королевской

Властелин его в цепях.

«Ты ли, что мечом и песней

Поднял бунт на всех концах,

Что к отцу в непослушанье

У детей вселил в сердцах?

 

Тот ли здесь, что выхвалялся,

Не стыдяся никого,

Что ему и половины,

Хватит духа своего?

Если мало половины,

Призови его всего

Замок твой отстроить снова,

Снять оковы с самого».

 

«Мой король и повелитель,

Пред тобой Бертран де Борн,

Что возжег единой песнью

Перигорд и Вентадорн,

Что у мощного владыки

Был в глазу колючий терн,

Тот, из-за кого гнев отчий

Короля пылал как горн.

 

Дочь твоя сидела в зале

С ней был герцог обручен,

И гонец мой спел ей песню,

Мною песне обучен,

Спел, как сердце в ней гордилось,

Что певец в нее влюблен,

И убор невесты пышный

Весь слезами стал смочен.

 

В бой твой лучший сын воспрянул,

Кинув долю без забот,

Как моих воинских песен

Гром донес к нему народ.

На коня он сел поспешно,

Сам я знамя нес вперед.

Тут стрелою он пронзенный

У Монфортских пал ворот!

 

На руках моих он, бедный,

Окровавленный лежал,

Не от боли, — от проклятья

Он отцовского дрожал.

Вдаль к тебе он тщетно руку

На прощанье простирал,

Но твоей не повстречавши,

Он мою еще пожал.

 

Тут, как Аутафорт мой, горе

Надломило силача:

Ни вполне, ни вполовину,

Ни струны и ни меча.

Лишь расслабленного духом

Ты сразил меня сплеча;

Для одной лишь песни скорби

Он поднялся сгоряча».

 

И король челом поникнул:

«Сына мне ты возмутил,

Сердце дочери пленил ты —

И мое ты победил.

Дай же руку, друг сыновний,

За него тебя простил!

Прочь оковы! — Твоего же

Духа вздох я ощутил».

 

1882

 

 

Из Рюккерта

 

«Если ты меня разлюбишь…»

 

 

Если ты меня разлюбишь,

Не могу я разлюбить;

Хоть другого ты полюбишь,

Буду всё тебя любить;

Не в моей лишь будет власти,

За взаимность вашей страсти,

И его мне полюбить.

 

(1856?)

 

«Пусть бы люди про меня забыли…»

 

 

Пусть бы люди про меня забыли,

Как про них забыл я совершенно,

Чтоб с тобой мы так же мирно жили,

Как желаю я им жить блаженно.

 

Пусть бы им мы так же были нужны,

Как нам ими нужно заниматься,

Хоть, как мы, они бы жили дружно,

Иль дрались, коль есть охота драться.

 

(1865?)

 

«Как мне решить, о друг прелестный…»

 

 

Как мне решить, о друг прелестный,

Кто властью больше: я иль ты?

Свободных песен круг небесный

Не больше царства красоты.

 

Два рая: ты — в моем царица,

А мне — в твоем царить дано.

Один другому лишь граница,

И оба вместе лишь одно.

 

Там, где любовь твоя невластна,

Восходит песни блеск моей;

Куда душа ни взглянет страстно,

Разверсто небо перед ней.

 

(1865?)

 

«У моей возлюбленной есть украшенье…»

 

 

У моей возлюбленной есть украшенье,

В нем она блаженна в каждое мгновенье,

Всем другим на зависть, мне на загляденье.

 

У моей возлюбленной есть украшенье,

В нем связали страсть моя и вдохновенье

С золотом и самоцветные каменья.

 

У моей возлюбленной есть украшенье,

В нем она должна, ее такое мненье,

И восторг встречать и даже огорченье.

 

У моей возлюбленной есть украшенье,

В нем она предстать желает в погребенье

Так же, как была в нем в обрученье.

 

(1865?)

 

«И улыбки, и угрозы…»

 

 

И улыбки, и угрозы

Мне твои — всё образ розы;

Улыбнешься ли сквозь слезы,

Ранний цвет я вижу розы,

А пойдут твои угрозы,

Вспомню розы я занозы;

И улыбки, и угрозы

Мне твои — всё образ розы.

 

(1865?)

 

«Не хочу морозной я…»

 

 

Не хочу морозной я

Вечности,

А хочу бесслезной я

Младости,

С огненным желанием,

Полной упованием

Радости.

 

Не лавровой веткою

Я пленен,

Миртовой беседкою

Окружен;

Пусть бы ненавистную

Ветку кипарисную

Ждал мой сон.

 

(1865?)

 

 

Из Мерике

 

«Будь, Феокрит, о прелестнейший, мной упомянут с хвалою…»

 

 

Будь, Феокрит, о прелестнейший, мной упомянут с хвалою.

Нежен ты прежде всего, но и торжествен вполне.

Ежели граций ты шлешь в золотые чертоги богатых,

Босы они, без даров, снова приходят к тебе.

Праздно сидят они снова в убогом доме поэта,

Грустно склоняя чело к сгибу остывших колен.

Или мне деву яви, когда в исступлении страсти,

Юноши видя обман, ищет Гекату она.

Или воспой молодого Геракла, которому служит

Люлькою кованый щит, где он и змей задушил.

Звучен триумф твой! Сама тебя Каллиопа венчает;

Пастырь же скромный, затем снова берешь ты свирель.

 

(1864)

 

«Как красив на утренней заре…»

 

 

Как красив на утренней заре

Птичий след по снегу на горе!

Но красивей милая рука

Мне чертит письмо издалека.

 

В небеса высок у цапли взлет:

Ни стрела, ни пуля не доймет;

Во сто раз и выше, и быстрей

Мысль летит к избраннице своей.

 

(9 августа 1888)

 

Покинутая девушка

 

 

Чуть петухи кричать

Станут зарею,

У очага стоять

Мне над золою.

 

Брызжут с огней моих

Искры, — невольно

Я загляжусь на них…

Станет так больно…

 

Вот срель мечты моей

Помысл явился,