Деяния императора Конрада II (Випон)

 

Биограф императора Конрада II Випон (это имя, вероятно, являлось уменьшительным от имени Виберт) жил в первой половине XI века. Высказывались предположения, что он мог быть выходцем из Бургундского королевства, присоединенного к Священной Римской империи в 1033‑1034 годах (Г. Г. Пертц)[282], из Швабии (Х. Бресслау)[283], либо из мейсенских или лужицких земель (М. Р. Ненарокова)[284], которые до 1033 года являлись спорными между Германией и Польшей. Однако документальных подтверждений этим предположениям, сделанным на основании подробного описания им событий в некоторых регионах Священной Римской империи, нет.

Перу Випона принадлежит ряд поэтических текстов, в том числе собрание рифмованных пословиц (Proverbia) и «Песнь о кончине императора Конрада», написанная в 1040 году и впоследствии включенная им в «Деяния императора Конрада II» (гл. 40), которая получила известность уже во второй половине XI века (сохранилась в Брюссельском кодексе № 5540 (XI–XII века) и в Кембриджском кодексе № 1552 (XI век) – древнейшем сборнике песен средневековой Европы). Одно из религиозно‑поэтических произведений Випона – «Хвала Пасхальной жертве» – исполнялось во время Пасхальной литургии вплоть до реформы католического богослужения, осуществленной во время Второго Ватиканского собора 1962‑1965 годов. Таким образом, Випон не только историк, но и придворный поэт императоров Франконской династии: поэтическая составляющая его творчества заметна не только в стихотворных сочинениях, но и в некоторых местах «Деяний Конрада II».

О себе Випон сообщает, что он имел сан пресвитера, однако не мог часто посещать капеллу монарха из‑за болезни. Тем не менее, он был весьма осведомлен в делах, хотя и описывал не только те события, очевидцем которых был сам, но и те, о которых узнал из других источников. В XIX веке немецкие историки установили близость «Деяний» к Большим анналам монастыря Сент‑Галлен (Е. Штайндорф) и Хронике Германа из Райхенау (Ю. Харттунг)[285]. Х. Бресслау считал, что Випон мог также использовать «Швабскую всемирную хронику».

Открывающее «Деяния Конрада II» письмо автора адресовано «славнейшему императору Генриху», который получил этот титул 25 декабря 1046 года, и видимо, написано после этой даты. С другой стороны, он упоминает, что польский герцог Казимир «верно служил до сей поры нашим императорам» (гл. 29), ничего не говоря о том, что в 1050 году, как указал Г. Г. Пертц[286], он проявил непокорность (попал в немилость из‑за конфликта с чешским князем Бржетиславом I и был вынужден оправдываться перед императором на встрече в Госларе). Показательно, что в Прологе к «Деяниям» Випон говорит о подчинении Генрихом III Венгрии, которое произошло в 1044–1045 годах, но оказалось кратковременным, так как место короля Петра Орсеоло, который поставил Венгрию в зависимость от империи, уже в 1046 году занял враждебно настроенный к Генриху III король Эндре I, возобновивший военные действия против императора в 1050 году. Следовательно, «Деяния Конрада II» могли быть составлены между 1046 и 1050 годами. Нельзя исключать и альтернативную датировку «Деяний» первой половиной 1040‑х годов, предложенную М. Р. Ненароковой, которая предполагает, что письмо Випона к Генриху III могло быть написано по завершении всего труда (побудительным мотивом к созданию которого могла стать презентация монарху «Песни о кончине императора Конрада»). В пользу этого предположения свидетельствует тот факт, что вне письма Генрих III именуется «августом» (императором) лишь однажды (гл. 8), а в других случаях титулуется королем. Следует обратить внимание и на слова Випона о том, что Беатриса, дочь Генриха III от первого брака с датской принцессой Гунхильдой (у Випона – Кунелиндой), по распоряжению отца была посвящена в аббатисы (гл. 37). Согласно Большим Альтайхским анналам, ее посвятили в аббатисы Кведлинбургского монастыря в 1046 году, во время имперского совета в Мерзебурге.

В Прологе к «Деяниям» Випон сообщает о причинах, побудивших его к составлению этого труда. Судя по словам Випона, он предполагал составить дилогию о первых императорах Франконской династии. Первой частью дилогии должны были стать «Деяния Конрада II», а их продолжением – «Деяния Генриха III» (по мнению Пертца, Випон мог быть наставником Генриха). Удалось ли Випону осуществить свой замысел до конца, неизвестно, ибо вторая часть предполагаемой дилогии не сохранилась.

Историческая мысль раннего средневековья дала биографии целого ряда императоров: Карла Великого (Эйнхард), Людовика Благочестивого (Теган и Астроном), Генриха II (Адальбольд Утрехтский), однако Випон этих текстов не знал, либо не считал нужным упомянуть о них, дабы подчеркнуть важность своего собственного труда, в котором, помимо традиционных цитат из Библии, присутствуют многочисленные парафразы античных авторов – более всего из Гая Саллюстия Криспа и Макробия Феодосия.

В центре внимания Випона находится деятельность Конрада II, но он не ограничивается этим, описывая события, происходящие в разных регионах империи и за ее пределами. Так что труд Випона это не только биография, но и история государства. Випон стремился показать превосходство империи по отношению к внутренним и внешним противникам, защищал государственный порядок, олицетворяемый монархом, церковными иерархами, светскими князьями, от взаимодействия с которыми зависела эффективность имперской политики, выступал против любой оппозиции, вне зависимости от того, являлись ли ее участниками тевтонские аристократы или жители итальянских городов. Для создания необходимой картины Випон использовал религиозно‑идеологические штампы эпохи: избрание на трон Конрада II представлял милостью Провидения (гл. 2), а интриги против него называл «дьявольскими кознями» (гл. 2, 10, 19).

Монарх для Випона хранитель справедливости и законности и именно этой социально‑политической функции соответствовал Конрад II (гл. 4). Однако, Випон несколько отошел от этой тенденции, рассказав о назначении им за деньги епископа Базеля (гл. 8). Трудно понять, было ли это продиктовано стремлением к объективности, сыграло ли роль то, что писал он в то время, когда развивалось движение, осуждавшее продажу церковных должностей («ересь симонии» – как пишет автор), или он хотел оттенить своего героя, дабы представить в более выгодном свете его преемника Генриха III, что заметно и при описании событий 1037 года, когда Випон с осуждением рассказал о репрессиях Конрада II в отношении архиепископа Милана Гериберта д’ Интимиано и подчиненных ему епископов Верчелли, Кремоны и Пьяченцы (гл. 35), хотя они замышляли заговор против императора. «Литературный портрет» Конрада II, созданный пером Випона, – это совокупность характеристик, сконструированных по канонам средневековой биографики. По существу, они являлись частью «литературного этикета» эпохи, в соответствии с которым формировался «идеальный образ» правителя. Поэтому, трудно сказать, насколько Випон запечатлел реальную личность, а насколько – литературный стереотип.

«Деяния Конрада II» впервые были опубликованы во Франкфурте‑на‑Майне в 1607 году в составе VI тома Veteres Scriptores Rerum Germanicarum (S. 421–445) И. Писториуса, по рукописи, найденной в одном из швабских монастырей. Так как единственная сохранившаяся рукопись XVI века дефектна, позднейшие публикации памятника основываются на издании Писториуса, из которых следует упомянуть публикацию Г. Г. Пертца в XI томе Monumenta Germaniae Historica Scriptores rerum Germanicarum (Ганновер, 1854. S. 254–275) и публикации Г. Бресслау трудов Випона в серии Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi (Ганновер, Лейпциг, 1878, 1915, 1919, 1977). «Деяния Конрада II» также опубликованы в переводе на немецкий, английский и французский языки.

«Деяния Конрада II» привлекали внимание русских историков благодаря фрагменту, рассказывающему о пребывании на Руси польского герцога Оттона (Латиноязычные источники по истории Древней Руси. Вып. 1. Германия, середина IX – первая половина XII в. Составление, перевод и комментарий М. Б. Свердлова. Л., 1989. C. 117; Древняя Русь в свете зарубежных источников. Хрестоматия. Т. IV. Западноевропейские источники. Составление, перевод и комментарий А. В. Назаренко. М., 2010. C. 97–99). Фрагменты «Деяний» были изданы во втором томе хрестоматии М. М. Стасюлевича «История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых» (СПб., 1864, 1886, 1913, 2001 – Пролог, гл. 1–6, 29–39) и в «Памятниках средневековой латинской литературы X–XI века» (М., 2011. C. 739–758) в переводе М. Р. Ненароковой (Пролог, гл. 1–4, 6–7, 9, 11–13).

 

Письмо Випона королю Генриху, сыну императора Конрада

 

Славнейшему императору, королю Генриху III[287], способному к миру и войне, Випон, Божьей милостью пресвитер, как слуга королевских слуг господину господ этого мира. Я счел необходимым описать выдающуюся жизнь и славные деяния императора Конрада, твоего отца, господин император, чтобы не скрылась лампада под спудом[288], а солнечный луч в облаках[289], чтобы не была покрыта достопамятная добродетель ржавчиной забвения. Деяния же его, как бы ни были прекраснее и блистательнее тех, которые им предшествовали, вследствие безмерного блеска твоих подвигов, что были явлены, до некоторой степени омрачатся тенью. Я же, душой слуга твой, если Бог позволит, [намерен] обоих изложить деяния, которые произошли в то время, когда я живу, и таким образом, продемонстрировав различия между вами, скажу, как один благополучно овладел делами государства, а именно Римской империи[290], другой же поистине благоразумно его укрепил. Если что‑то из того более или менее или как‑то иначе, чем имела совокупность дел, я опишу или скажу, это будет вина не написавшего, но рассказавшего, потому что из‑за долгих периодов болезни, я не мог часто присутствовать в капелле моего сеньора Конрада.

О тех же делах, что я сам видел и от других узнал, для пожелавших вкусить от плода нашего [труда], опираясь пером на истину, изложу все открыто. И поскольку некоторые [деяния] при живом отце ты славно совершил, их среди деяний твоего отца я поместить решил; те же, которые после его смерти ты славно совершил, я для себя, как следует, опишу по порядку. Если же некоторые критики возражают мне, что этот труд бесполезен, поскольку и другие об этом предмете писали, – хотя до сих пор я не видел ни одного труда, – я отвечаю: «В голосе двух или трех утверждается всякое свидетельство и слова Христа в Евангелии не одним только, но четырьмя подобающими свидетелями в церкви раскрываются». Тебе, величайший император, этот труд посвящаю, тебе деяния отца представляю, чтобы каждый раз, когда ты сам славное деяние вознамеришься совершить, прежде, словно в зеркале, представлял отцовские добродетели, и то в тебе пышно расцветет, что унаследовал ты от родительских корней, чтобы всех своих предшественников в каких‑либо церковных и мирских делах превзойти так, чтобы своим королевством и империей дольше всех них милостью всемогущего Бога удостоиться править.

Будь здоров!

 

Начинается Пролог

 

Дабы прошедшие деяния, убегающие из памяти, буквами связав, соединить, и особенно христианской империи славу робким молчанием не обойти, как и тех, которые этой [империей] в этой жизни благополучно управляли, поэтому некоторым вечная досталась бы слава после того от потомков, если соревноваться с предками они пожелают в том, чтобы был поставлен в пример образец достойной жизни, подходящий и обдуманный надлежащим образом, потому что полезный пример пригоден для души того, кто подражает, а также для укрепления сил в делах, которые следует по обыкновению совершать. Также по большому счету случается, что от славы предков робость и замешательство у потомков легко приключается, по крайней мере, если в будущем себя с ними они не сравняют, когда деяния их, наученные молвой, прославляют. Как многих простолюдинов делает знатными добродетель, так знатность без благородства портит многих знатных людей.

Кроме того, очевидно, не стоит о победах католических государей молчать и триумфы иноверных тиранов пространными словами излагать. Довольно опрометчиво о Тарквинии Гордом, Туллии и Анке, отце Энея, воинственном Рутуле и о ком‑нибудь в том же роде писать и читать[291], наших же Карлов и трех Оттонов, императора Генриха II[292], императора Конрада, отца славнейшего короля Генриха III, и самого короля Генриха, торжествующего над всем во Христе, без внимания оставлять.

Следует опасаться современным писателям, чтобы вредным бездействием они не утратили ценности у Бога, так как первые предписания Ветхого завета, в котором история отцов плодоносным трудом тщательно начертана, [говорят о том, что] новых дел плоды, скрывающиеся в кладовых памяти, было необходимо переосмысливать и постигать. Так мы вспоминаем о том, как Авраам своего двоюродного брата Лота на войне освободил[293]; узнаем о том, как сыновья Израиля разных врагов превзошли. Так бой царя Давида[294], мудрость Соломона, сообразительность Гедеона, борьбу Маккавеев[295] мы имеем возможность [представить] перед глазами благодаря писаниям.

Древние же философы различным образом государственные дела обсуждали. Сообщали они, вероятно, по большей части фантазии, которые душами слушавших овладевали в том, что укрепить они предлагали. Иногда для того же самого дела они сочиняли неправдоподобные рассказы, полные славных деяний и скрытых названий, поскольку подобные фантазии не были препятствием для философии. Часто устраивая диспуты, они пытались убедить вершителей государственных дел в том, что человеческие души вечны, и что, – как пишет Макробий[296], – говорил Сократ: душа как живое существо не может погибнуть; так и почти у всех философов плод человеческих трудов не заканчивается с самой жизнью, но все, кто родину поддержат и закон сохранят, всегда счастливо наслаждаются вечностью; тех же, кто пренебрегал справедливостью, правосудие Творца, предназначив для наказания, несомненно, научило.

Души же человеческие бессмертны, – это [исходя] из многих соображений они доказывали, оттого что когда тело путами стеснено, оно пользуется только свободой мысли, с помощью которой в небесные пределы назад возвращается из пределов земных; стремительным движением быстро спускается в морские глубины, которые телесная оболочка никогда не видела, подчас, когда тело бодрствует, подчас, когда оно находится в состоянии покоя, и многообразие своего будущего не чужим зрением соединяет, и удерживает это в памяти, когда же от туманного покрова плоти освобождается, то более свободно и живо им наслаждается. И можно поверить тому, почему они говорили, будет лучше знать о большой пользе князьям, которые часто из‑за высокомерия [душою] застывают и о последующей жизни надлежащим образом меньше размышляют.

Когда за подвиг победителям более чем великолепные статуи и памятники возводили древние [люди], они считали, что их поступки надлежит записать, чтобы тем самым посмертная слава существовала для вечной памяти потомков, ибо верили, что душам их жить в вечности. Хотя они сами только человеческим рассуждением могли бы узнать о бессмертии души, которое еще не было им обещано или явлено Христом, все же к этому они сами склонялись и заботились о справедливости, и правителям отечества в своих трудах старательно это внушали. Приведение же в исполнение государственного дела, по обыкновению, с этими правителями они решают, так что, если не представилась бы возможность записать то, что произошло, то из‑за бездействия замалчиванием на тяжкую гибель это оказалось бы обречено, если из оставшихся записей не открылось бы то единственное [свидетельство], чтобы постичь и того, кто скончался, к чему приложил усердие тот, кто живет.

Нам же, от кого речь Истины устранила оцепенение безмолвия, сказав: «Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо услышите, проповедуйте на кровлях»[297], для чего терпеть, христианским князьям и защитникам евангельской веры отказывая в том, что своим [правителям] предлагают даже язычники? Если же наши католические короли, защитники истинной веры, закона и мира Христа, что он через Евангелия свои передал, без опасных ошибок управляют, те, кто их благодеяния в своих трудах являют, разве что‑нибудь другое совершают, как не Евангелие Христа провозглашают?

Как бы ни колебалась душа пишущего, приступая к трудным делам, которые зрелым решением, моральной тяжестью, величайшей настойчивостью совершались, и если бессмысленная роскошь, или ложная доблесть, или позорные пристрастия проявятся в делах, во всех из них тому, кто пишет, надлежит разобраться. И в их поступках, которые он опишет, следует придать гласности, как деяния, так и умолчания, в зависимости от того, сколько способности ума будет дано, из‑за чего добрые, быть может, к добродетели устремятся, дурные же достойным порицанием исправятся. Итак, это причина написания труда, что ни одной не запрещается религией и внимание привлечет, и отечеству пользу принесет, и доброе слово потомков приобретет. Ведь доступно нам только то, что прошло, то же, что произойдет в будущем, знать заранее не дано.

Побуждаемый положением дел, а также надеждой, я желал написать для общей пользы читателей, что должно было бы послужить для радости слушателей, ибо если что‑нибудь то, что достойно, принесло бы пользу, во власти читателя открыто подражать этому. Что же касается продвижения моего дела, на которое я подвигнут Богом, чтобы спастись от тех, кто обременил тело многими пороками праздности, словно противником души моей, занятый этими трудами, я как бы обретаю силу.

Ибо, когда о государственных делах я приготовился говорить, то лишь для того, чтобы двух королей деяния изложить, а именно, императора Конрада, а также сына его, короля Генриха III, которого Генрихом Нитью Правосудия[298] именуют почти все благоразумные люди. Отца же его деяния, которые в мои времена произошли, в зависимости от того, сам я их видел или узнал из сообщений других, воспроизведу яркими красками для несведущих потомков. Деяния же славнейшего сына, как долго я не проживу, собирать не прекращу, потому что Божьей милостью он ныне царствует.

И если произошло так, что прежде короля в эту жизнь мне пришлось вступить, так, может быть, мне прежде придется уйти и, таким образом, мой труд незавершенным оставить, потому прошу того, кто после меня будет писать: да не постыдится на моем фундаменте свои стены воздвигать, не пренебрежет упавшее перо поднять, не позавидует моим начинаниям, если не желает, чтобы кто‑нибудь позавидовал его собственным окончаниям. Если же кто начал, тот достиг середины[299]; да не будет этот труд попирать неблагодарной пятой тот, кто его начало подготовленным найдет.

Это предисловие к труду я излагал – теперь же я перейду к деяниям императора, но прежде немного расскажу о его избрании, чем оно было достойно. Чтобы с этого места [увеличилась] вероятность более достоверно написать, сначала я упомяну о том, какие епископы и остальные князья в то время были опорой королевства.

 

1. О собрании князей

 

В год от воплощения Господа 1024 император Генрих II[300], достойно устроивший дела империи, когда после долгого труда уже начал бы пожинать созревший плод мира, [обладая] полноценной властью, здравым умом, подвергся болезни тела, которая, усилившись в 3 день до июльских ид, из этой жизни унесла[301]. Тело же его было доставлено из Саксонии, чтобы быть погребенным в месте, которое называется Бабенберг, где он сам благой ревностью и усердием основал епископство, наделенное всем церковным устройством[302]. Для его освящения он привлек апостолического господина Бенедикта[303], чьей властью для охраны места государственную привилегию утвердил договором.

После смерти императора, государство, потерявшее отца, словно опустев, на короткое время начало колебаться. Отчего луч шие [люди] опасались и беспокоились, худшие же желали, [чтобы] империя была принесена в жертву опасности. Однако Божественным проведе нием корабль церкви был доверен мужественным первосвятителям, и этим руководителям надлежало в это время управлять, чтобы привести отечество без ущерба в спокойную гавань. Ибо, когда император умер без сыновей, любой светский правитель, отличавшийся больше силой, чем умом, хотел стать первым или, вследствие какого‑нибудь соглашения, вторым после первого. Из‑за этого дела разногласие чуть ли не все королевство поразило, настолько, что и во многих местах убийства, пожары, гра бежи могли бы произойти, если то стремление известных мужей не послужило бы препятствием воспалению.

Императрица же Кунигунда, хотя мужской силой была обделена, но по совету своих братьев – Теодориха, епископа Мецского, и Гецило, герцога Баварского[304], – по мере сил государственным делам помогала и на восстановление власти помысел острого ума и тревожное размышление рассудка направляла. Обстоятельство требует того, чтобы я назвал имена некоторых главных первосвятителей и светских правителей, то гда имевших силу в королевстве, по советам которых имела обычай Франкия королей избирать, чтобы то, о чем я имею намерение далее сказать, не казалось произошедшим почти случайно, но была бы вера в то, что советом самых благоразумных мужей было решено привести в действие это полезное и честное, а также наилучшим образом сделанное дело.

В то время архиепископством Майнцским управлял Арибо[305], происходивший из Норика[306] – [муж] знатный и мудрый, подходящий для королевских советов. Кельнское же архиепископство держал Пильгрим[307], близкий родственник архиепископа Арибо, предусмотри тельный и способный к этой службе. Трирским же архиепископством управлял Поппон[308], брат герцога Эрнста[309], муж благочестивый и смиренный, который держал тогда под опекой сына своего брата, герцога Эрнста[310], вместе с герцогством Швабским. Мецским епи скопством владел Теодорих – знатный и смелый в доблести. Городом Страсбургом управлял епископ Вернер[311] – знатного происхождения, усердный в духовных и светских делах. В Вюрцбургской церкви восседал Мацелин[312] – мудрый и верный церковным достоинствам. Бабенбергским епископством управлял Эберхард[313], первый епископ этой церкви, муж умный, и нравами весьма необходимый для государственных дел. Предстоятелем церкви в Констанце был епископ Хеймо[314] – муж сведущий в Боге, осторожный и предусмотрительный в миру. Аугсбургом управлял епископ Бруно[315], брат императора Генриха, [которого можно было бы назвать человеком] рассудительным и с ясным умом, если бы неприязнью к брату, которая препятствовала императору, он не был запятнан. Ювавенской церковью, которая на простонародном наречии называется Зальцбургской, управлял блаженной памяти архиепископ Гюнтер, брат графов Эккхарда и Германа[316], мягкий и добрый перед Богом и людьми. В Регенсбургской церкви епископом был Гебхард[317], заметный благожелательной милостью. Фрейзингенской церковью управлял епископ Энгильберт[318], предусмотрительный правитель своего клира и народа.

Вместе с этими присутствовали многие другие первосвятители и аббаты из других провинций, упоминание которых по отдельности порождает пренебрежение к труду. Так как мне неизвестны саксонские предстоятели, их жизни и имена, которые было бы подходящим написать, я избегаю их упоминать, хотя о главных деяниях, при которых они могли бы присутствовать, совещаться, содействовать, вне сомнения, мне следовало бы узнать.

Перехожу к Италии, правители которой быстро прибыть к избранному королю не смогли[319], потом, поспешив навстречу королю в город Констанц вместе с архиепископом Миланским и остальными князьями, избрали его и клятву верности ему охотно душой принесли. Герцогами же среди вышеупомянутых мужей в то время были: Бенно – герцог Саксонии[320]; Адельберо – герцог Истрии[321]; Гецило – герцог Баварии; Эрнст – герцог Швабии; герцог лотарингов Фридрих[322]; герцог рипуариев Гоцело[323]; Куно Вормсский[324] – герцог Франконии; Удальрих – герцог Богемии[325]. Бургундия[326] же не была присоединена к Римской империи, так как ныне.

О том, каким образом тремя славными королями она была подчинена, да будет написано. Император Генрих II первым ее подчинить попытался и весьма в этом деле постарался[327]. Вслед за тем император Конрад мужественным стремлением латинских франков враждебно из Бургундии изгнал и войной ее подчинил[328]. Наконец, король Генрих III, благочестивый, миролюбивый, нить Правосудия, войной и миром ту самую Бургундию усмирил со славой[329], как миром, так и военными советами, где какая [проявилась] божественная милость; о советах и совещаниях, в которых я сам тогда участвовал, а он провел, я в другом месте буду упоминать. Теперь же к предыдущему возвращаюсь. Тот самый король Генрих III славной и замечательной победой Венгрию укротил и после победы самым мудрым замыслом себе и пре емникам своим подчинил[330], веление времени, которое не смогли мы услышать, выполнил.

Вышеупомянутые епископы и герцоги, и остальные могущественные люди, не иначе как для того, чтобы грозившей для судна опасности лучше или быстрее избежать, всей силой и заслуживающим упоминания усердием стремились к тому, чтобы государство долго не было бы поколеблено без правителя. Личными соображениями и отдельными стремлениями кто‑то с кем‑нибудь мог бы сойтись или разойтись относительно того, кого себе господином выбирать, посланиями и послами при удобном случае обменивался, и это не впустую. Ибо провидение может подготовить так в глубине, чтобы нуждавшиеся [получили] совет извне, прежде совершения труда, и это семя последующего плода. Но не следует возлагать исполнения желаний на других, если не знаешь, что сам желаешь. [Когда] в трудных делах тайно совещаться, постепенно обдумывать, быстро получится устроить хороший результат. Наконец, был условлен день и назначено место, где состоится всеобщее собрание, какового я никогда прежде не видел. То, что сделано в этом собрании достойного упоминания, я буду описывать не откладывая.

 

2. Об избрании короля

 

Между границами Майнца и Вормса находится местность, по причине обширности и ровности доступная для большого количества [людей], для надлежащего обсуждения тайных дел пригодная и безопасная из‑за расположенных позади островов; но о названии и расположении местности[331] более полно рассказать предоставляю топографам, сам же я к начатому возвращаюсь. Там в то время сошлись все знатные [люди] и так скажу, силы и внутренности королевства, по ту и эту сторону Рейна поставили шатры. Так как река отделяет Галлию[332] от Германии, со стороны Германии саксы со своими соседями славянами, восточные франки, норики, аламанны пришли[333]. Из Галлии же франки, которые на Рейне живут, рипуарии, лотаринги присоединились[334].

Обсуждалось важнейшее дело, было сомнительным неопределенное избрание, между надеждой и страхом колеблясь, обоюдные желания с обеих сторон узнав, потом между собой единомышленников долго искали. Ведь не о посредственном деле предстояло совещаться, но о таком, которое если бы не очень старались его в пылкой груди переплавить, привело бы к гибели всего организма королевства. И, как [говорят] всеми употребляющиеся пословицы: «Следовало хорошо пережевывать пищу во рту, потому что когда ее целиком глотали, то этим вред причиняли», и как еще говорят: «Когда об осторожности заботятся, лекарство перед глазами ставят».

Таким образом, после того как очень долго был спор о том, кто править должен, поскольку одни имели или слишком юный или крайне преклонный возраст, другие не проявили мужества, кому‑то причиной отказа было проявление гордости: среди многих немногие были избраны и из немногих выделены лишь двое, на которых последнее испытание верховных мужей, долго обсуждаемое со всей основательностью, в одном месте, наконец, остановилось.

Были там два Куно[335], один из которых, – тот, что был старше годами, – звался старшим Куно, другой же именовался младшим Куно. Оба они были знатнейшими в Тевтонской Франкии, рожденными от двух братьев, один из которых именовался Гецило[336], а другой Куно[337]. Они сами, как мы узнали, были рождены от Оттона, герцога Франконии[338], вместе с двумя другими – Бруно и Вильгельмом, из которых Бруно, сделавшись папой апостолического престола римской церкви, изменив имя, назвался Григорием[339], а Вильгельм, став епископом Страсбургской церкви, возвысил ее удивительным образом. Двое вышеупомянутых Куно, как было сказано, благороднейшие по отцовской линии, по материнской линии имели не менее блистательное происхождение. Мать младшего Куно, Матильда, от дочери бургундского короля Конрада[340] была рождена. Мать старшего Куно, Адельгейда, от знатнейших людей Лотарингии происхождение вела. Эта Адельгейда сестрой графов Гебхарда и Адальберта[341] была, которые, постоянно с королями и герцогами сражаясь, до конца дела своего родственника, короля Конрада, едва успокоились; предки их, как говорят, от древнего рода троянских царей происходили, которые при блаженном исповеднике Ремигии склонили шеи под бременем веры[342].

В отношении этих двоих, то есть, старшего Куно и младшего, долго совещалась остальная знать; и хотя старшего Куно в тайных помыслах и стремлении души за его мужество и справедливость почти все избрать желали бы, но все же вследствие могущества младшего каждый настроение своей души скрывал, чтобы они не рассорились из‑за стремления к почести. Наконец же божественное провидение устроило так, что они сами договорились между собой о некоем условии, весьма подходящем в таком сомнительном деле: что если кого‑нибудь из них предпочла бы бо́льшая часть народа, другой уступил бы ему без сопротивления.

Считаю, что было бы достойно сказать о том, какой речью старший Куно проявил свой ум, не потому что сам надеялся править, так как Божья воля уже сердцам князей вдохновение внушила, но чтобы поддержать дух младшего родственника, который был не менее взволнован в новых делах. Тогда это было высказано в его превосходнейшей речи:

«В благих делах подобающая радость не выступает неподобающим образом, не позволяет кому‑либо быть неблагодарным за полученные благодеяния. И подобно тому, как в беде опасное малодушие ведет к худшему, так радость, выраженная как подобает, человека к лучшему приближает, и мало стоит счастливо добытый плод, который не утоляет умеренной радостью душу того, кто трудился. Таким образом, силой моего духа я чувствую, как возрастает большая радость, потому что из такого собрания всех равных согласие лишь нас двоих единодушно призрело, дабы один из двух остался в королевском сане. И мы не должны считать, что либо знатностью, либо богатствами превосходим близких нам людей, или, что кто‑нибудь из нас заслужил столь почетное достоинство. Не следует возвышаться пустыми словами: наши предки предпочитали передавать свою славу больше делами, чем речами. Любому подобает довольствоваться общей жизнью среди равных. К чему бы ни были мы признаны до некоторой степени пригодными остальными людьми, за то воздадим хвалу творцу Господу. Поэтому, нам следует подумать о том, что если согласием других мы были признаны достойными такой чести, не показал бы частный и семейный раздор нас недостойными ее. Неразумно слишком злоупотреблять чужой властью вместо своей. Во время любого избрания никто не может судить о себе самом, но только о ком‑то другом. Когда каждый станет судить о себе самом, сколько корольков, – не скажу, что королей, – мы увидим? Не в нашей власти было из многих ограничивать это достоинство между двумя. Стремление, рвение, единодушие франков, лотарингов, саксов, нориков, аламаннов, наилучшее желание, которое они имели, соединились в нас. Подобно тому, как от одного корня распространяются побеги, так мы принадлежим к одному дому, как связанные неразрывной семейной связью. Никто не предположил бы, что, связанные столь многими причинами, могут быть разорваны враждой.

 

Находиться в согласии всем, кто был природой связан, подобает, так как она кровное родство дружбой укрепляет.

 

Ибо если сверх этого от предоставляемой другими почести по какому‑либо поводу мы откажемся, если из‑за этого, напротив, начнем распрю, несомненно, что народ тогда захочет нас оставить и кого‑нибудь третьего станет себе искать; и мы не только величайшей почести лишимся, но, что смертельно ненавистно всем добрым людям, попадем в молву как малодушные и завистливые, словно добродетели такой власти выдержать не можем, и один другому не захочет уступить чести, что, как я думаю, является нечестным между кровными родственниками. В то время как великая честь верховной власти вокруг нас обретается и так к нам приближается, что если мы захотим, она останется на одном из нас. Как мне представляется, если эта честь останется собранной в одном из нас, другой в дальнейшем не окажется определенным образом без причастия к этой же чести. Подобно тому, как на королевских родственников, хотя бы они все не являлись королями, некоторое заимствование чести проистекает, так и те, кому предписывалось и предназначалось прийти к власти, хотя бы они этого не достигли, все же не лишатся некоторого, вследствие этого рожденного почета, поскольку недостойные не допускались бы к высочайшему достоинству. Кроме того, если королевские родственники были почитаемы из‑за королей, и когда в отношении нас все желают так, как если бы у нас было взаимное согласие мысли и, таким образом, один из двух, тот, кто возвысится, оценит другого. Кто был бы счастливее нас, если один будет царствовать, а другой царствующему управление государством по своей милости едва ли не один уступит? Потому будем осторожны, не предпочтем чужого близкому, неуверенности уверенности, чтобы этот день, до такой степени ставший веселым и довольно радостным из‑за этого решения, не причинил бы нам несчастий на долгое время, если плод благоволения стольких людей между собой мы используем во зло. Для того чтобы этого не случилось, со своей стороны хочу сказать любимейшему из всех моих родственников о том, что к тебе чувствую. Если я узнаю, что душа народа тебя захочет, тебя пожелает в государи и короли, ни одной низкой мыслью эту благосклонность от тебя не отклоню, скорее сам тебя столь пламенно выберу среди прочих, сколь меня, я надеюсь, ты поблагодаришь перед ними. Если же Бог укажет на меня, я не сомневаюсь, что ты мне подобный же долг заплатишь».

На это младший Куно ответил, что это мнение им полностью будет принято, что он последует ему, самому дорогому родственнику, и если его призвала бы верховная власть, всем королевским свершениям в будущем хранить верность он, несомненно, пообещал. Среди этих слов старший Куно на глазах у многих немного наклонившись к родичу, поцеловал его, каковой поцелуй, как сразу стало заметно, был приятен каждому из них. Восприняв это как знак согласия, князья уселись, а множество народа стояло вокруг:

 

Тогда каждому то, что долго сокрытым в сердце держал,

Было позволено, чтобы об этом открыто сказал,

И всякому стало радостно то, что теперь это время пришло.

 

Архиепископ Майнцский, чье мнение прежде других следовало выслушать, спрошенный народом о том, что ему было видно, от переполнявших сердце чувств громким голосом прославил и избрал старшего по возрасту Куно в качестве своего господина и короля, а также правителя и защитника отечества. Этому мнению прочие архиепископы и остальные святых порядков мужи последовали без колебаний. Младший Куно, недолго посовещавшись с лотарингами и быстро вернувшись, с большой благожелательностью также избрал его господином и королем; король же, взмахнув рукой, приказал посадить его рядом с собой.