Воображение (или цена мысли)

 

Мысль еще называется идеей. Это слово означает подобие. Когда человек думает, то в его мозгу проносится подобие мира. Не воспринимают органы чувств, глаза закрыты, кругом все тихо, а ум полон всяческих ощущений: мелькают образы, двигаются воображаемые тела. Говорят и слушают люди, блещут цвета, шумит лес и море, – одним словом, человек живет подобием вселенной.

Редко эти образы бывают так ярки, как действительность. Такою яркостью воображения обладают гении. Но они же от этого сходили с ума, так как переставали различать мир воображаемый от существующего: разговаривали с фантастическими людьми, с отсутствующими или умершими, делали нелепости, которые заставляли средних людей оберегаться их, заключать в лечебницы или другим способом ограничивать их свободу. В старые времена таких считали во власти бесов и не считали нужным с ними церемониться.

Вот почему природа, или естественный подбор не дает существам столь сильного воображения: оно гибельно для человека и граничит с безумием. Рассказывают про одного художника, который имел свойство с одного сеанса запоминать твердо физиономию и писать портрет без оригинала. Он сошел с ума.

Воображение предвидит будущее, узнает прошедшее. Правда, бывают и ошибочные предвидения и таких даже большинство. Но чем сильнее у человека воображение, тем предвидение возможней. Всем известны примеры предвидения – из жизни, литературы и истории.

Есть предвидение несознательное, иногда во сне, в бреду, иногда наяву – в смутном или раздвоенном сознании. Ум расщепляется и одна его часть решает вопрос, о котором другая – нормальная не имеет никакого понятия. Говорили про писателей и артистов, которые Совершенно бессознательно, ночью во сне кончали очень успешно свою работу.

Теперь предвидеть затмения, ход и положение небесных светил, результаты изученных явлений, составить проекты известных машин, сооружений – уже не мудрость, а ремесло высшего сорта: дело ученых, инженеров, архитекторов и художников. Но было время, когда такая работа была порождением необыкновенных людей и их способности мыслить. Сейчас построить локомотив, аэроплан, пароход, мельницу, завод, – с известными заранее выраженными свойствами, – есть только шаблон, труд почти механический, хотя и умственный, требующий продолжительной подготовки и особых способностей. Но ведь было время, когда не было реальной паровой машины. Она была только в воображении гениального человека. Он предвидел ее самую, подробности ее устройства, ее значение, ее применение к жизни и т. д. Теперь мы знаем законы общежития, основные нравственные заповеди человечества, но не всегда они были. Законодатель, – человек с сильным воображением, создал их. Он предвидел их благие последствия и созерцал уже своим умом преображенную этими законами страну. Как мало гениев, как редки они! Едва один на сотню миллионов родившихся людей. Как мы должны дорожить ими, как лелеять их!

Но жизнь дает другое: их сжигают на кострах, вешают, пригвождают, держат в цепях, заключают в тюрьмы, ограничивают свободу, мучают, допускают их нищету, чуть не умирание с голоду, – вместо того, чтобы давать им возможность осуществлять свои полезные мысли.

Человечество неразумным и жестоким отношением к гению, таким образом, только наказывает само себя

Но чем же отличатся эти любимцы богов и пасынки человечества от простых смертных, от заурядных тружеников: землевладельцев, ремесленников, рабочих, инженеров, учителей, служащих разного рода?

Возьмем в пример хоть гений Гуттенберга, изобретателя книгопечатания. Нет ничего проще его идей. Кажется, самый слабоумный человек мог изобрести то, что он придумал. Можно даже сказать наверное, что это изобретение не ново, что тысячи людей его знали и ограниченно применяли к приложению печатей. Но отчего же от усилий Гуттенберга вышли такие блестящие результаты! Отчего он стремился так настойчиво реализовать свою мысль?

Оттого, что Гуттенберг верно оценил своим воображением все последствия тиснения. Он понял, что оно будет проводником великих знаний в народную массу, так как сократи труд письма в тысячи раз, что печатание ничем не заменимо и выше всего, что только можно себе представить.

Вот почему с такой силой он добивался осуществления этой простой и скудной идеи. Но он не уставал; его поддерживало богатое воображение и обольстительные картины будущего.

Оценим же хоть грубо материально это изобретение, помимо его высшего значения, которое почти неоценимо, хотя в сущности, также материально.

Переписать книжку в один печатный лист, или 16 страниц стоит, примерно, 10 рублей золотом. Напечатать же ее, при большом количестве экземпляров, стоит 1 копейку, т. е. в 1000 раз дешевле.

Кроме того, будет громадная экономия во времени, напряжении, бумаге, краске и других материалах. Также выгоды в перевозке, переноске и хранении легких книг, сравнительно с тяжелыми рукописями. Л как часто они неразборчивы, как перевирают и фантазируют увлекающиеся переписчики!

Итак, на одном печатном листе мы получаем не менее 10 рублей экономии. А так как каждый год выходит более 2 миллиардов печатных листов, то мы получим ежегодно, благодаря простой мысли Гуттенберга, самоотверженно им проведенной в жизнь, экономии более 20 миллиардов в золоте.

Гуттенберга давно нет, но доход это идет человечеству непрерывной золотой струей. И будет идти вечно и будет все возрастать. Вот ЧТО такое гений и его изобретение! Недаром же гениев называют бессмертными. Их жизнь, их дела никогда не должны погаснуть в нашей памяти, если мы хотим им воздать хоть каплю благодарности. Их дела бессмертны по своей благотворности и еще должны расти. Слабо загорелся огонь книгопечатания при жизни его изобретателя, но какой силы достиг он теперь! Какой силы достигнет через 100, через 1000 лет, когда население будет в 100 раз больше, как и потребность в просвещении!

Предвидеть якобы не материальные последствия книгопечатания еще трудней. Они необъятны, хотя в конце концов сводятся к материальному, как и грубая экономия времени и материалов. Их называют нематериальными, потому что они для большинства людей не ясны и неисчислимы.

В самом деле, распространение идей с помощью книг возвышает деятельность человека и в других отраслях его труда, а стало быть, увеличивая производительность, приносит тем материальную пользу.

Как же был награжден Гуттенберг за свое великое открытие? Из истории известно, что его богатые компаньоны, узнав секрет изобретения и поняв его выгоды, отстранили его самого от дела и пожинали преспокойно плоды чужой идеи. Гуттенберг же умер в нищете и забвении.

Случившаяся тогда война разогнала первых книгопечатников из одного города во все стороны. Так открытие стало быстро распространяться.

Возьмем еще пример: изобретение паровой машины.

Давно мыслители обратили внимание на свойства паров. То взрывает плотно зарытый крепкий котел, поставленный с жидкостью на огонь. То подпрыгивает крышка чайника. То выдвигается и стреляет пробка в подогреваемой бутылке со спиртом. Многие мечтатели думали воспользоваться упругою силою пара, чтобы двигать рабочие станки, экипажи и лодки. Но долго не удавалось инициаторам построить хорошую машину, которая окупала бы сделанные на нее расходы. Окружающие средние люди, не имея сильного воображения, подсмеивались над мыслителем, не поддерживали его, даже глумились, вместо того, чтобы предоставить в его распоряжение достаточные для достижения практических результатов средства.

Всё же наиболее энергичные из изобретателей как, например, рабочий Ползунов в России, добивались, несмотря на нищету, некоторого успеха. Их машины работали. Они тратили на их сооружение все свои и деньги, не щадили даже родных, отцов, матерей и собственных детей. Увлекающийся до самозабвения мыслитель лишат их необходимого и погружал в пущую бедность.

Изобретатель терпел насмешки, преследования, иногда лишался свободы, но только смерть останавливала его стремление к благу человечества, которое он предвидел своим умом.

Так погиб упомянутый рабочий Ползунов, истощенный трудом и не поддержанный окружающими. Благоволение Екатерины и Академии было отчасти скрыто начальством Ползунова…. Обыкновенная история и наших дней.

Машины, сделанные на скудные средства, часто портились, были очень несовершенны, не давали достаточно работы, не оправдывали расходы и, в конце концов, сходили со сцены.

Все же нам теперь очевидно, что подобное отношение современников к мыслителю есть образец человеческой слепоты, влекущий самого человека к гибели….

Но рождался другой гений, который продолжал дело первого с Польшей удачей, затем – третий, четвертый, – пока последний не торжествовал победы, хотя и очень скромной. Ему хоть выказывали некоторую долю уважения и благодарности, он хоть не терпел нужды. Таков был слесарь Джемс Уатт, усовершенствовавший паровую машину. С него началось ее быстрое распространение. Таков был слесарь Стефенсон, устроивший первый сносный паровоз. Таковы же были Грами (рабочий) с его динамо и Фултон с его пароходом.

Что же теперь дали паровые двигатели людям? Они дали нам Столько работы, сколько дает все человечество (даем минимум) своею мускульною силою. Как учесть эти материальные выгоды этой работы, этой помощи природы? Работа людей, примерно, составляет труд 300 миллионов рабочих. Считая в году около 300 рабочих дней и плату за каждый в золотой рубль, получим 90 миллиардов ежегодного дохода. Расход на топку, смазку и на самые машины совершенно ничтожен в сравнении с ценой мускульного человеческого труда. Так на лошадиную силу тратится не более килограмма (2,5 фунта) каменного угля в час, а на силу, равную энергии рабочего – 0,1 кило, что стоит не более 1/4 копейки. На 8‑часовой рабочий день выйдет 2 копейки. Мели бы мы тратили даже 50 копеек, т. е. в 25 раз более, то и тогда помучили бы чистого дохода 45 миллионов рублей в год. Вот еще золотой дождь, дарованный нам гением парового мотора! И этот поток все растет и растет с течением времени. И будет ли ему конец – неизвестно. Но ведь есть множество других моторов, множество машин, облегчающих труд, а стало быть, дающих еще бесчисленные потоки золота.

Но и труд философов сводится к грубым материальным результатам. Он тоже дает миллиарды телесной пищи и необходимого. Отвлеченно он выражается непрерывною золотою струей. Действительно, разве, например, устранение милитаризма или войн не дает народам Миллионы рублей экономии.

Благой совет также материален, как и поданный голодному кусок неба. Надо только вдуматься в значение идей, чтобы понять это.

Деятельность людей чистой науки также сводится, в конце концов, к получению человечеством материальных выгод, – если не сейчас, то через тысячу, через миллионы лет.

Зачем, кажется, нужно изучение строения атома, исследование неба?

Даже даровитый позитивист Конт отрицал пользу изучения звезд. Астрономию, биологию и политэкономические науки отрицал талантливый и благородный Л. Толстой.

Но все эти философы глубоко заблуждались, признавая только важность мер времени, да соху, да молоток.

Уже возникают у культурных народов, у их выдающихся людей, мысли о завоевании солнечной системы, о победе над богатствами Вселенной, находящимися вне Земли.

Как же не нужна тогда астрономия? Она то вызвала эти головокружительные мечты! Рано или поздно они принесут людям и другим существам непостижимые теперь плоды.

Про биологию же можно, например, сказать, что она оздоровляет человека, преобразования его самого, животных и растений на пользу ему же.

Наука о строении атомов даст основание, между прочим, для преобразования веществ в желаемом направлении, получения гигантской энергии и, конечно, для блага всего существующего.

Мы бы не защищали отвлеченных наук, если бы не нашлись талантливые, но ограниченные мыслители, отрицающие их пользу для людей.

Тут мы, как бы обвиняем таланты в их узости. Нет – мы не только указываем на зло, которое они приносят, по неизбежной ограниченности ума, человечеству и самим себе.

В торможении человеческого прогресса более всего виновата умственная и нравственная слепота толпы. Если уже не ясно видят отмеченные гениальностью философы, то каково же умственное зрение средних людей!

Однако нет ли идей вредных, отрицательных, таких идей, носители которых представляют полную противоположность добрым мыслителям? Нет ли злых гениев, которых человечество могло бы опасаться?

Злые и добрые гении различаются по плодам, приносимым ими. Если плоды хороши, то хороши и гении. Если плохи, то мы имеем перед собой злых гениев.

Примерами злых гениев могут служить даровитые люди, увлекающие человечество в войны, взаимное истребление, разрушающие страну и ее благосостояние. Их деятельность приносит плачь, скорбь голод, апатию, болезни, нищету, смерть, сокращение жизни, неволю и другие горести.

Как бы ни были, по видимому, прекрасны идеи таких мыслителей, но раз они ведет людей к бедствию, – они злы, отрицательны.

Правда, и такие люди бывают сами по себе не дурные, но они дети заблуждения, неверного расчета. Последняя Революция 17 октября 1917 года совершила великое.

Как часто ограниченные мысли имеют успех среди людей! Это потому, что эти мысли ближе к людям по своему несовершенству. Носителей таких идей не пригвождают к бревнам, не заковывают в цепи. Они пользуются славою и почетом, пока не наступит их час и они не сойдут со сцены. Проходит много лет, прежде чем состоится их печальная, но верная оценка.

Из тысячи мыслителей, из тысячи изобретателей, 999 вздорных. Их стремление хорошо, но ими руководит ложная мысль. Они тоже нередко имеют успех, но скоро разочаровывают своих покровителей и заставляют их относиться, вообще, ко всем изобретателям и мыслителям отрицательно.

Злые ли это гении? Нет! Это просто маленькие, заблуждающиеся люди, которые и приносят маленькое зло. Злые же приносят и зло колоссальное. Но этих маленьких людей очень много и сумма приносимого ими зла довольно значительна. Сколько напрасных трудов и расходов они поглощают! Благодаря им не доверяют и носителям великих идей.

Что же делать? Как отличить полезных и даровитых людей от заблуждающихся и вредных?

Есть высшие, воображаемые общественные формы, известные гениям, при которых почти все лучшее всплывает наверх и приносит С вою долю пользы. Но сейчас человечество стоит на низкой ступени социального и индивидуального развития. Оно, очевидно, не может отличить хорошее от дурного, не умеет оценить человека и дать ему соответствующее его дарованиям место.

Поэтому пока остается одно средство: поддерживать всех изобретателей, всех мыслителей с добрыми намерениями и терпеливо дожидаться от них плодов. Приносящим хорошие плоды оказывать дальнейшую поддержку, а не приносящих таковых отставлять в сторону. Конечно, расходы будут велики. Но один истинный гений окупит дочиста все неудачи.

Нет гениев чистой воды, т. е. исключительно добрых, или исключительно злых, носителей чистой истины или чистого заблуждения. Во всяком самом безукоризненном гении найдем отрицательные черты. Так, Л. Толстой считал аэроплан нелепым изобретением. Он же отрицал пользу астрономии, химии, биологии и других наук, крайне важных. И злые гении представляют всегда смесь ложного с истинным. Но у них ложное преобладало, тогда как у добрых гениев перевес был на стороне истины.

 

Статья датирована 1920 годом.

Публикуется впервые. Архив РАН, ф. 555, оп.1, д. 418.

 

Какой тип школы желателен?

 

Настоящая школа должна бы быть общежитием, окруженным возделанной землей: садами и полями. Труд физический должен чередоваться с умственным, искусство жизни с наукой. Земледелие и ремесло послужили началом наук и искусств. Пусть также будет и в школе.

Лето посвящается земледелию и часу, другому научных бесед. К осени немного самых простых ремесел, близких к потребностям учащихся и 2, 3 часа науки ежедневно. Зимой – то же, все в очень умеренной степени, чтобы не надорвать молодых сил. Отсутствие насилия, страха, угроз, наказаний, угрюмого настроения есть показатель того, что все идет благополучно.

Жизнь обществом по необходимости возбудит и социальные вопросы. Учителя их поднимут и будут решать практически и теоретически. Много лекций будет посвящено социологическим опытам. Ремесла будут живым основателем технологии, земледелие и садоводство – таким же основанием биологии. Вся жизнь будет основанием пауки. Строгой системы в преподавание не нужно: надо, напротив, пользоваться настроением, обстоятельствами и желаниями. Однако в общем, как учителя, так и учащиеся должны, в конце концов, расположить свои знания в систематическом порядке. Порядок этот состоит и движении науки от простого к сложному.

 

Школа

 

Главная цель школы – научится жить: т. е. уметь добывать необходимое для жизни, знать наиболее разумные общественные отношения, понимать лучшее социальное устройство, быть гражданином. Остальное все усваивается по силам, способностям и желаниям каждого.

Система наук для кого бы то ни было, для школы всякой системы располагается так:

A. Основы мышления: время, пространство, материя и чувствительность (приятное и неприятное, горе и радость).

Б. Математика или логика, проницающая все науки от начала до конца.

B. Науки общие.

1. Протяжение или геометрия.

2. О силах, равновесии и движении, или механика. Сюда, напр. относится учение о жидкостях, газах, звуке.

3. Теплота.

4. Свет.

5. Магнетизм.

6. Электричество.

7. Химия.

8. Радиология.

9. Биология.

10. Человек и его свойства.

11. Социология.

Г. Описательные науки.

1. Наука, касающаяся земного шара.

2. Астрономия.

3. Прошедшее человека или история.

4. Возможное будущее.

Д. Науки жизни – искусства.

Е. Ремесла и науки технические, например: металлургия, медицина, пение, музыка, танцы и т. д.

Математика, геометрия, механика, физика, химия, радиология, биология, наука о человеке, описательные науки, ремесла, искусство – все это должно проходится параллельно, чтобы возбуждать живой интерес.

Все же главным основанием должна быть система общих наук, вокруг же них должны ютиться прикладная наука, описательные и технические. Необходимо опытное знакомство со всякими орудиями, инструментами, машинами, измерительными приборами и т. д., т. е. надо показать всю силу, величие и пользу индустрии.

Каждый курс должен быть целиком, но величина его может быть очень разнообразна. Напр. в низших курсах математика ограничивается арифметикой, проходят начало механики, физики и т. д. Это зависит от желания и дарования учащегося. Одни проходят краткий цикл всех отделов знаний, другие обширный.

Можно принять 3, 4 хоть десять циклов разной трудности.

Учить может всякий желающий, нашедший учеников. Если плоды от учения дурные: ученики делают преступления, становятся хуже, не выносятся людьми, то учение такое должно пресекаться. Сами ученики будут переходить к более одаренному учителю. Дурные же плоды от школы будут преследоваться судами и могут ограничить свободу учителя и учеников. Так что дурная школа невозможна: она сама себя убьет. И наоборот, при добрых плодах, которые видны из жизни, учение должно поощряться. У учителя должно быть право удалять нежелательных для него учеников временно или навсегда, у ученика – право слушать и уходить от учителя по желанию.

Надо дать как можно больше свободы и самодеятельности как учащим, так и их ученикам.

Все описанное мало осуществимо и представляет далекий идеал.

В жизни, в особенности в настоящее трудное время (июнь, 1918 г.) приходится начинать с другого.

Конечно, наиболее доступны для большинства, да и более всего необходимые науки жизни: ремесла, искусства, техническое и специальное значение. Это труд обязательный – для детей в небольшом объеме, а для взрослых в течение 4–8 часов. Каждый может ограничиться этим. Более даровитые в умственном отношении проходят описательные науки не очень глубоко. Еще более даровитые – курс низшей школы, а если могут и желают – средний и высший.

Творческая деятельность не может быть предметом школы, но орудия и благоприятные условия для нее могут поставляться обществом.

(1918 г.)

 

Архив РАН, ф. 555, оп.1, д. 385.

Опубликовано в 1997 г., журнал «Самообразование», № 1.

 

Пифагор

 

 

(фантазия)

 

Пифагор убедился, что Земля имеет форму шара. Высказывал он эту мысль домашним, знакомым, но те только добродушно смеялись.

Однажды эту мысль он вздумал доказывать толпе, собравшейся по какому‑то случаю на площади.

Долго говорил народу Пифагор. С удовольствием слушали умные речи, но плохо понимали. Нравились воодушевленные и пылкие слова, блистающие глаза, мимика и жесты.

Из толпы к Пифагору приблизился какой‑то большеголовый малый лет 30 и сказал оратору, когда тот на время умолк.

– Ты говоришь, что Земля похожа на шар. Как можно с этим согласиться! Шар гладок, а мы видим кругом себя бесчисленные неровности, пропасти и горы. Ты скажешь, что это только вблизи, а издали Земля также шарообразна, как мячик. Но вот взойдем отсюда на самую высокую гору и посмотрим кругом. Опять мы видим неровности и громадную площадь. Скорее Земля похожа на поверхность круглого стола с кучами камней. – Если бы Земля была шаром, то на чем бы она держалась! Этот шар полетел бы в бездну и расшибся бы о какое‑либо встретившееся на пути препятствие. Да и как на шаре могли бы жить люди? Ведь человек не имеет цепких когтей, как у кошки и липких лапок, как у некоторых насекомых, чтобы ходить вверх ногами! На твоем шаре опасно было бы жить: зайдешь далеко и скатишься в бездну. Все океаны должны бы стечь с твоего шара. Ты можешь налить немного воды в углубление этого стола, но на шаре никакая жидкость не удержится. Как же могут удержаться беспредельные океаны?..

Толпа сначала слушала неохотно спорщика, но по мере того, как он говорил, все более и более одобряла его своими возгласами. То и дело кричали: «Однако это верно… так… несомненно…»

Под конец речи был неудержимый хохот над смутившимся и огорченным Пифагором. Иные даже озлобились и говорили между собою: «Никогда мы не слыхали ни от кого подобных глупостей, какие слышали тут от Пифагора. Если он сумасшедший, то пусть родные наблюдают за ним и держат его дома. Если же он морочит народ, то мы не понимаем, к чему это. Мы знаем много книг, написанных самыми почтенными людьми, уже умершими, святыми и даже богами – и ни в одной ничего подобного не говорится. Не смеется ли он над людьми со своей ученостью? Боги не могли создать Землю в смешном виде. Это глумление над богами… Неужели он умнее всех мудрецов, от которых мы никогда ничего похожего не слышали! Какое честолюбие! Не воображает ли он себя выше Бога. Знаем родных Пифагора, и знаем, что он земного происхождения…»

Такие речи также нашли сочувствие и вызвали шиканье, свист и ругань по адресу Пифагора. Бросали и камнями, хотели колотить бедного философа, когда он вздумал было резко возражать, теряя самообладание.

Едва дошел совершенно расстроенный Пифагор до дому.

Теперь родные уже наблюдали за Пифагором, да и сам он видел, что нажил неприятности и врагов. Тяжело было выходить со двора, особенно туда, где было много народу. Сейчас же распространился слух, что появился на улице безумный и дерзкий Пифагор, уверявший народ в шарообразности Земли и считавший себя умнее всех.

Мало выходил Пифагор из дома и уже не рисковал больше говорить с толпой.

Все же у него были и друзья и ученики, которые больше понимали, чем народ; хотя они возражали учителю, но, в конце концов, были побеждены его логикой.

Вот как убеждал Пифагор в шарообразности Земли людей, близких к нему по умственному развитию.

– Прежде всего, я докажу, – говорил он, – что Земля ограничена и не имеет никакой подставки, т. е. ни на чем не лежит и ни с каким другим телом не сообщается… Вы видите, как каждый день заходит за Землю Солнце, Луна и бесчисленные звезды и как они снова появляется и восходят с противоположной стороны Земли. Ясно, что они обходят кругом Землю, а стало быть и не встречают никаких препятствий при своем течении.

– А может быть они проходят через какие‑либо каналы в Земле, – возразил один из юных слушателей.

– Какое же множество для этого понадобилось бы каналов, – ответил Пифагор. – Ведь звезд такое множество! Притом Луна и Солнце восходят и заходят в разных местах, так что для них понадобился бы капал шириною в 47 градусов. Не проще ли допустить, что Земля есть ограниченная масса, подобная Луне или Солнцу. Тогда свободное движение небесных тел вокруг нее объясняется очень просто.

– Но в таком случае Земля бы упала в бездну, – заметил кто‑то, – и, кроме того, на другой стороне ее не могли бы удержаться никакие предметы.

– А как же Луна, Солнце и звезды!.. Держатся на них предметы и совершают они свое правильное движение, никуда не падая, – возразил Пифагор.

– То другое дело: это тела небольшие небесные, ничего общего с Землей не имеющие. Может быть, даже это простые светочи в руках богов, или сами боги. А может быть они прикреплены к кристальным вращающимся сферам.

– Мы и наша Земля частица Вселенной, как и звезды. Поэтому и Земля подобна им. Мы поймем это лучше, продолжал Пифагор, если допустим, что тяжесть Земли и звезд зависит от них самих и заключается в их середке, в притяжении их вещества. Держатся же на мокром шаре разные прилипшие к нему песчинки и другие легкие тела. Притягивает же натертый янтарь всевозможные вещества.

– То янтарь, а то Земля, – возразил один из его последователей. – Но все же проще будет то, что ты говоришь, чем эти бесчисленные каналы в Земле, делающие ее чересчур и странно дырявой. Странная и таинственная тяжесть, влекущая все в одну сторону… Мы готовы с этим согласиться, но почему ты думаешь, что Земля имеет форму шара, а не цилиндра или куба? – спросили его друзья.

– Опять‑таки скажу: Земля есть одно из тел Вселенной. В ней же мы видим только круглые тела. Естественно, что и Земля кругла… Вот вам еще подтверждение.

– Представьте себе, – продолжал Пифагор, – вы видите огромный ровный стол. Его поверхность имеет вид плоскости. Теперь вообразите себе на нем два человека. Они всегда будут видеть друг друга, как бы далеко не стояли. На Земле этого нет. Я не буду говорить про сушу, потому что там много неровностей, которые могут сбить с толку, но возьмем море в тихую, по возможности, погоду. Каждый корабль высотою в 5 сажен скрывается от нас на расстоянии 11 верст. Значит Земля не плоская.

– Но корабль вообще совсем и не виден на таком расстоянии, – заметил один из учеников…

– Его присутствие можно сделать заметным, если на вершине корабля поместить хорошее зеркало и отражать им солнечный свет по направлению к наблюдателю. Зеркало будет сверкать до тех пор, пока судно не пройдет 11 верст. (Этот опыт решили произвести ученики.

После беседы они исполнили свое намерение, после чего уже меньше спорили с учителем. То же можно было сделать безлунной ночью с ярким фонарем на мачте).

– Подобное заметно и на суше, если взять предметы очень высокие, каковы горы. Сколько огромных гор на Земле! Однако мы видим только ближайшие. Горы высотою в версту уже обыкновенно не видны на расстоянии 100 верст, а высотою в 4 версты не видны на расстоянии 200 верст. Они, как и корабль, как и все предметы, скрываются за выпуклостью Земного шара.

– Навалим на этот стол мягкой глины, – сказал Пифагор, – и сгладим ее сферически, чтобы она составляла часть шаровой поверхности. Нот на ней два человечка. Сейчас они близки и видят друг друга, но если мы их раздвинем, отдалим, то, очевидно, каждый закроется от другого бугром глины.

– Но никто и не отрицает, что Земля имеет неправильный вид – вид бугра, например, – сказали ученики.

– Хорошо, – согласился Пифагор, – заметьте только то, что никто не знает места в море, где бы пятисаженный корабль не скрывался на расстоянии 11 верст. Отсюда видно, во‑первых, что вся поверхность Земли выпукла; во‑вторых, что эта выпуклость везде одинакова. Какое же тело имеет это свойство! Выпуклость яйца не везде одинакова, поэтому Земля не может иметь форму яйца. Только шар имеет везде одну кривизну. Значит, Земля и есть шар.

– Странно! – возразил ближе стоящий слушатель. – Неужели вода может иметь кривую поверхность! Конечно, капля ее имеет, но вода в сосудах и прудах очень ровна.

– На малых расстояниях кривизна воды незаметна, – возразил Пифагор, – но на расстоянии 11 верст она ясно сказывается исчезновением корабля, на еще же большем исчезновением гор. Я вам уже говорил, что, по моему мнению, сила тяжести заключена в самой Земле.

Несомненная и ровная кривизна всех частей воды подтверждает эту мысль. Действительно, изменение наклона волной поверхности морей указывает и на изменение в направлении силы тяжести. Очевидно, она направлена к одной точке, меняется к сердцу Земли и потому, конечно, направление ее меняется, как меняется наклон воды. История с кривизною Земли несомненно доказывает, что сила тяжести не находится где‑нибудь вне Земли, а в ней самой и потому эта сила не может никуда увлечь землю или заставить ее падать в бездну. Напротив, она заставляет предметы Земли держаться на ее шаровой поверхности. Она, эта сила, удерживает у Земли океаны и воздух. Куда они уйдут, если сама Земля их притягивает, как и другие свои части!

– Теперь все ясно! – Восклицали с разных сторон окружающие Пифагора, – Земля шарообразна, она никуда не падает, ее тяжестью держатся на ней со всех сторон находящиеся на ней предметы, вокруг же нее вращаются кристальные сферы с небесными телами…

– Еще подтверждение, – сказал Пифагор, – как мы не раз видели Земля, освещенная всегда Солнцем, бросает от себя тень. Когда Луна попадает в нее, то тень падает и на Луну, происходит лунное затмение. Эта тень кругла, что было также указанием на круглоту Земли.

Ученики разошлись, а Пифагор долго не спал и проснулся еще до света. Его очень занимала мысль о размерах Земли. Как гениальный геометр и математик он понимал все лучше других. Не мудрено, что он решил и эту задачу.

– Чем больше расстояние, на котором скрывается корабль, – думал Пифагор, – тем меньше кривизна шара и тем больше сам он и обратно. На земном шаре предмет в 4 меры высоты (мера величиною в полтора средних шага) скрывается на расстоянии 7130 мер (7 верст). Следовательно, скрывается одна 1780‑ая часть всего горизонтального расстояния. Пифагор начертил огромный круг с радиусом в 10 мер длины и заметил, что такая часть скрывается при расстоянии на круге в одну 89‑ю часть меры. Но 1/89 единицы длины меньше 7130 мер в 635000 раз. Значит и радиус Земли больше 10 мер в 635000 раз, т. е. он будет равен 6350000 мер.

Окружность Земли древние определяли еще так. Вследствие круглоты Земли полдень на экваторе наступает в разное время. Когда Солнце проходит полный круг или 360°, то разница во времени наступления полудня составляет 24 часа. Разница в час соответствует земной дуге в 15 градусов. Разница в минуту времени (наступления полудня) соответствует части экватора в четверть градуса. Положим, что между двумя городками разница наступления полудня составляет 10 минут времени или 2,5 градуса. Расстояние между этими экваториальными селениями равно 277500 мер. Значит, один градус земной дуги составляет 111000 мер, а 360 градусов или вся земная окружность – около 40000000 мер.

Так древние довольно верно определили размер Земли. Но величина меры древних известна только приблизительно. И потому степень точности их вычислений не известна.

Если Земля ограничена, имеет форму шара и ни на чем не держится, то она подобна Солнцу, Луне и звездам. Последние, может быть, только по отдаленности кажутся точками, а на самом деле велики и круглы, думал Пифагор. Выходит, что земной шар есть небесное тело. Но все небесные тела движутся. Возможно, что и земной шар находится в движении. Не от этого ли зависят сутки и времена года?

Пифагор, живший за 500 лет до рождения Христа, стоял на верном Пути к истине. Впоследствии это учение пифагорейцев было забыто. Его воскресил Коперник (польский псаломщик в Торне) через 2 тысячи лет. Итак, 2 тысячи лет истина была открыта, но не могла проникнуть ни в толпу, ни к тогдашним ученым и мудрецам. Не совершается ни теперь то же самое?

(1920 г.)

 

Архив РАН, ф. 555, оп.1, д. 417.

Опубликовано в 1997 г., журнал «Самообразование», № 1

 

Первобытная космогония

 

 

(фантазия)

 

В этой фантазии я старался проникнуть в психологию первых мыслителей, не имеющих понятия о современной науке.

Откуда все это, что я вижу, – думал мудрец‑законодатель. – Реки текут от тяжести, по наклонному руслу, вода в них образуется от таящих на горах снегов, от дождей, от насквозь пропитанной влагой почвы… отсюда же ключи и колодцы… Дожди от туч, а тучи от испарения воды.

Многое можно понять… Но откуда сама вода, суша, воздух, человек? Сколько загадочного на свете!.. Откуда растения и животные… Откуда солнце и звезды…

И я могу развести костер, и он будет греть, но потухнет… Небесные же огни не тухнут и не слабеют… И я могу слепить из глины человека, высечь из мрамора женщину, отлить из меди быка. Но не будет в них жизни, чувства, движения… И я могу сделать светильник, но как слаб его свет в сравнении с солнечным…

Не только вижу я кругом нечто непонятное, замысловатое, хитрое, умное, совершенное, но и могущественное, необъятное. Тот, кто устроил все это, не может сравниться с человеком… Не человеческое это дело… Мудрец огляделся кругом, но не видел никого, кто бы мог создать этот дивный мир.

Не мало бродил наш мыслитель по Земле, не мало видел стран, народов, искусных мастеров, но никто из них, очевидно, не мог быть причиною Вселенной.

Поражала мудреца беспредельная площадь Земли: никогда не находил он ее конца. Поражали его глубокие пропасти, драгоценности Земли, ее океаны, не имеющие противоположного берега, глубина вод, высота гор, грозы и ливни, небесный огонь. Но больше всего удивлял его кристальный недосягаемый свод, что распростерся над Землей. Также его таинственные, непонятные, вечно светящиеся недоступные звезды, Солнце и Луна.

Мысль, что было бы без света, его ужасала. Как бы страшно было жить в темноте, как слепцам. Невозможно было бы работать, не могли бы существовать растения. Все бы погибло без света. Но вот кто‑то дал день и Солнце, сделал свет его нескончаемым и облагодетельствовал тем всех людей… Что было бы без воды, без растений и животных…

Все больше и больше проникался мудрец мыслями о могущественном и благодетельном существе, причине Вселенной, которого он, однако, нигде не находил. Не существует ли оно где‑нибудь на небесах, в недоступных для человека областях?

Если я не знаю пределов Земли, то должны быть беспредельны небеса! Над головою своею созерцатель видел твердый разукрашенный огнями свод. И потолок этот как будто не очень высок, и предметы на нем как будто не очень велики. Но они чудесны, божественны, необъяснимы по своим свойствам.

Прозрачен ли небесный свод? Не скрывает ли он что от нас – людей, не заключены ли за ним обширные пространства, великие тайны и, между прочим, тайны создания мира?

Мудрец глубоко задумался. Дни и ночи размышлял он о сотворении Земли неизвестным могущественным существом, скрывавшимся за небесной твердью.

Хорошо думал он об этом сверхчеловеческом существе. Он был еще молод, мало терял, мало страдал и потому не очень еще критиковал творение. Напротив, чувствовал благодарность за радость, жизнь и красоту мира.