Глава 53 Катя и водяная машина

Есть такая болезнь– воспаление почек. Она тянется долго и незаметно и, в общем, не так уж страшна. Но бывает так, что почки, проболев много лет, в конце концов перестают работать. Они больше не в состоянии очищать кровь от лишних, ядовитых веществ. И тогда пиши пропало: дни больного сочтены.

Так случилось с одной моей знакомой. Когда‑то мы вместе учились в школе. Никто не подозревал, что у неё неладно с почками. Вдруг узнаю, что она в больнице.

Я долго ехал в метро, потом трясся в автобусе. Наконец показалось длинное белое здание. На фронтоне вывеска: «Институт трансплантации органов и тканей».

Надев халат и белую шапочку, сменив обувь, я на цыпочках приблизился к палате и приоткрыл дверь. На единственной кровати лежала Катя. Выглядела она ужасно.

Я заметил, что от её руки, от того места, где сквозь кожу просвечивают голубые жилки, тянутся к окошку в стене две резиновые трубки.

[7]

 

 

Врач провёл меня в соседнюю комнату. Оттуда доносился приглушённый шум. Оказалось, трубки, протянутые от Катиной руки, вшитые в её кровеносные сосуды, соединяют их со сложной машиной, загромоздившей чуть ли не полкомнаты.

Вверх‑вниз, не останавливаясь ни на минуту, сновал поршень электрического насоса. В цилиндрическом баке, похожем на стиральную машину, крутилась вода. Но самой главной частью этого сооружения была батарея из пластмассовых пластин с целлофановыми прокладками. Между пластинами струилось что‑то розовое.

Машина носила странное и даже пугающее название – «искусственная почка».

Так вот, оказывается, в чём дело… Машина берёт на себя то, чего уже не могут делать изношенные почки: она фильтрует кровь. За семь минут через искусственную почку проходит вся кровь больного. И возвращается в организм очищенная от ядов.

Но что же дальше? Лежать всю жизнь возле этой машины, жить благодаря ей, никогда не выходя из больницы?..

Случилось так, что я несколько месяцев ничего не знал о Кате. Наконец вернулся в город и позвонил Катиной маме. Неожиданно к телефону подошла сама Катя.

Я не верил своим ушам.

 

– Дружище! – крикнул я в трубку. – Катя! Это ты? Ты дома?

– Конечно, – ответила она.

– Ты здорова?

– Вполне.

– А как же… – Я замялся. – А как же твои почки?

– Приезжай, – сказала она смеясь. – Всё узнаешь.

 

И я узнал… Но, пожалуй, лучше рассказать всё по порядку.

Для этого придётся начать несколько издалека.

Примерно через неделю после того, как я побывал в институте, где была Катя, на другом конце города произошло печальное событие. Грузовик сшиб мотоциклиста. С забинтованной головой, без сознания, пострадавший был доставлен в ближайшее хирургическое отделение, но уже через полчаса стало ясно, что он не выживет. И тогда к воротам больницы подъехала машина. Три врача поднялись наверх, а шофёр остался ждать в кабине.

В два часа дня аппарат, записывающий биотоки мозга, показал прямую линию. Раненый умер. Немедленно его тело было перенесено в соседнюю операционную, где находились врачи из института трансплантации.

Смерть есть смерть. Это конец человеческой жизни, и ничего тут не поделаешь. Но и смерть можно заставить служить жизни.

В 2.05 врачи приступили к операции. Умерший лежал на столе. Хирург вскрыл брюшную полость, отодвинул кишечник. Под тонкой синеватой плёнкой брюшины лежали почки. Тому, кто обладал ими, они уже были не нужны. Но они были ещё живые, они были нужны тому, кто жил.

Четыре минуты ушло на то, чтобы отмыть почки от сгустков крови и перерезать сосуды. Стараясь не сделать ни одного лишнего движения, хирург вынул из тела сначала одну, потом другую почку, бережно опустил их в контейнер, похожий на две кастрюли, вставленные одна в другую. Между кастрюлями лежали кусочки льда. Холод поможет почкам прожить ещё немного.

В 2 часа 15 минут во дворе запела сирена. Машина с красными крестами вынеслась из ворот. Она везла драгоценный груз – контейнер с почками.

В это время в институте шли спешные приготовления. Машина была ещё в пути, а в большой операционной на седьмом этаже сияла бестеневая лампа, вокруг стола стояли наготове хирурги в стерильных халатах и масках, и анестезиолог склонился над лежавшей на столе молодой женщиной. Большие часы над дверью показывали двадцать пять минут третьего.

Дверь распахнулась. Вошёл врач, держа в руках металлический контейнер.

Даже одной почки достаточно, чтобы жить и быть здоровым, лишь бы она работала хорошо. А для этого нужно обеспечить ей нормальное снабжение кровью. В этом и со

стояла суть операции: хирург рассек живот и обнажил кровеносные сосуды. Он уложил чужую почку глубоко на дне живота. Тончайшей капроновой нитью он соединил почку с артерией и веной.

Врачи недаром поглядывали на часы. В их распоряжении было только два часа. Замешкаешься – и почки, взятые для пересадки от мёртвого живому, безвозвратно погибли.

Врачи успели за полтора часа.

То, о чём я сейчас рассказал – трансплантация почек, – делается не в какой‑нибудь одной, сверхсовременной больнице, а во многих больницах, в разных городах. На земле живут и здравствуют тысячи людей с пересаженными почками. И рассказал я об этом именно для того, чтобы дать вам представление о величайшем достижении хирургии, которое давно уже не считается какой‑то редкостной, случайной удачей. Нет, эта операция прочно вошла в жизнь.

Однако не следует думать, что она делается так просто и легко.

Дело в том, что природа создаёт каждого человека непохожим на другого. И это относится не только к внешности, к звуку голоса, к почерку, к походке. Вещества, из которых состоят наши органы, тоже у каждого свои.

И если бы легендарные основатели хирургии братья Козьма и Дамиан в самом деле пришили человеку чужую ногу, даже если бы им удалось соединить все нервы, все кровеносные сосуды, питающие ногу, – словом, выполнить эту операцию самым безупречным образом, она всё равно бы не удалась. Нога ни за что бы не приросла.

Потому что клетки нашего тела обладают удивительным свойством – они умеют отличать чужих от своих. Всё чужое они встречают в штыки. Всё равно как если бы в палец попала заноза: сразу же вокруг неё начинается воспаление, потом появляется гной; организм как бы сам собой старается изгнать чужака прочь.

Но как же тогда удаётся пересадка почки? Тут получается примерно то же, что при переливании чужой крови. Кровь – ведь это тоже живая ткань, только жидкая. Как уже говорилось, кровь бывает четырёх групп. Органы тоже

имеют группы, но этих групп во много раз больше. Найти подходящего донора для трансплантации почки – дело трудное. Но возможное.

Пока что фокус по‑настоящему удаётся только с почкой. Но кто знает, может быть, уже через десять или двадцать лет эта проблема будет решена окончательно. Наука идёт вперёд. Подумайте, какие головокружительные возможности откроются для медицины, когда хирурги научатся пересаживать любые органы человеческого тела.

 

 

Глава 54 ВОЛКИ И ОВЦЫ

Наш разговор о хирургии затянулся. Пора поговорить о другом. Пора вспомнить, что медицина – это всё‑таки не одни сплошные раны и операции.

Когда‑то давно, когда я учился в медицинском институте, мы все с нетерпением ждали, когда наконец мы перейдём на третий курс.

И вот настал этот день – мы пришли в больницу. Нам показали хирургическую клинику. С благоговением и восторгом перешагнул я порог операционного блока, увидел громадную лампу и врачей вокруг неё в белых масках и перчатках.

А потом нас привели в терапевтическую клинику. Тут всё выглядело по‑другому. Пациенты, лежавшие в палатах, казались даже не очень больными. Сестричка раздавала лекарства. Врач, присев к столу, что‑то прилежно записывал в историю болезни. После хирургического отделения это казалось будничным и неинтересным.

Мы собрались в комнатке для занятий. Ассистент обвёл глазами всю нашу группу.

[8]

 

«Мужчины, – сказал он, – поправьте галстуки. Девушки, приведите в порядок причёски. Врач обязан следить за своей внешностью. Так учил Гиппократ…»

Он помолчал и добавил:

«Поздравляю вас. С этого дня вы уже чуточку доктора».

При этих словах я снова почувствовал восторг и волнение, точно паж, которого посвящают в рыцари.

Улыбнувшись, ассистент спросил:

«Ну‑с, так кем вы решили стать? Кто вы: волки или овцы?»

Несколько ошарашенные, мы смотрели на него, не понимая, что он имеет в виду. Но потом поняли. Все засмеялись.

Волками он называл хирургов, а овцами – терапевтов.

То есть он хотел спросить, какую из двух основных медицинских специальностей мы решили избрать для себя.

Мы хором закричали: «Конечно, хирургию!»

С тех пор прошло много лет. Вероятно, каждый врач помнит день, когда студентом он впервые пришёл в клинику. Я – тоже. И, как сейчас, слышу этот вопрос, заданный наполовину в шутку, наполовину всерьёз.

Разве можно было сомневаться? Хирургия – профессия мужественных, волевых, хладнокровных людей. О ком пишут в романах, кого показывают по телевидению и в кино? Хирургов!

Хирург не тратит времени на разные там порошки и пилюли, на всю эту скуку и тоску. Он действует решительно. Вместо того чтобы распутывать клубок болезни, этот гордиев узел, он рубит его мечом. Сверкающий скальпель – вот его меч! И результаты хирургической работы видны сразу. Что может сравниться с напряжённой тишиной операционных, глухим стуком инструментов, падающих в таз, и этой фразой усталого врача‑победителя (сколько раз мы её слыхали в кино!):

 

– Будет жить!..

 

Какое, в самом деле, может быть сравнение между хирургией и терапией?

Так я думал.

И всё‑таки я стал терапевтом.

 

 

Глава 55 ДВА ЛИЦА МЕДИЦИНЫ

«Один врач идёт к больному с ножом, другой – с цветком».

Смысл этого странного изречения я понял гораздо позже, когда однажды на дежурстве мне показали больную – уже немолодую женщину, лет пятидесяти, у которой болел живот. Врач‑хирург, осмотревший её, сказал, выходя из приёмного покоя: «Живот спокоен. Может быть, к вам?..»

Больная слышала эти слова, но, должно быть, ничего не поняла. Она со страхом смотрела на меня, и, когда я окончил осмотр, спросила: куда её положат?

Я ответил: «К нам».

Но она не успокоилась. Она хотела точно знать – в какое отделение.

Больше всего на свете – больше самой болезни! – она боялась попасть в «хирургию».

Так велик был её страх перед докторами в резиновых перчатках, перед хирургическими инструментами, перед тем, что её будут резать. Перед всем прекрасным, увлекательным и романтичным, что так пленяло меня, когда я был студентом.

И тут я понял, что на врачей и медицину можно смотреть по‑разному – с двух противоположных точек зрения. С точки зрения врача и с точки зрения больного.

То, что первому кажется прекрасным, то второму может показаться ужасным.

То, что для одного увлекательное дело, для другого – трагедия.

Древние римляне говорили: «Там, где не помогают снадобья, поможет железо». Значит, «железо», то есть хирургическое лечение, рассматривалось как вынужденное, к которому приходится прибегать, когда обычные способы не помогают.

 

Мы восхищаемся великолепными, сложнейшими и до тонкости разработанными операциями на сердце. Становится даже завидно, когда видишь на фотографии в журнале сосредоточенные лица врачей‑кардиохирургов, сгрудившихся вокруг операционного стола. Но хотели бы вы сами оказаться на этом столе?

И разве не отдали бы вы всё на свете за волшебное средство, которое избавило бы вас от тяжёлой необходимости лечь под нож?

Такое средство есть. Вот оно, у меня на ладони. Та самая таблетка величиною с пуговку на кукольном платье – средство терапевта, которое кажется таким несерьёзным рядом со сверкающим оружием хирурга.

Вот только… вот только всё дело в том, что вы не удосужились принять вовремя эту таблетку. Болезнь зашла чересчур далеко. Слишком часто хирург вынужден класть на операционный стол больных, которые не лечились вовремя лекарствами, не соблюдали диету, не слушались советов врача‑терапевта.

Прочитав то, что здесь написано, кто‑нибудь подумает, что хирургия и терапия – это две противоположные, враждебные одна другой специальности, которые оспаривают друг у друга больных. Вовсе нет. Хирургия и терапия – оперативное лечение и лечение без рассечения тканей – не только не спорят между собой, но подчас просто не могут обойтись друг без друга. Когда терапевт не в состоянии справиться с болезнью, на помощь ему приходит хирург. Но хирург шагу не сделает, не посоветовавшись с терапевтом. А после операции больного вновь долечивает терапевт.

Хирургия и терапия похожи на двуликого Януса – римского бога, у которого было два лица и лица эти смотрели в разные стороны, но сердце было одно.

 

 

Глава 56 КОЕ‑ЧТО О ТАБЛЕТКАХ

На первый взгляд кажется, что лечить лекарствами очень легко. И в самом деле, стоит кому‑нибудь из нас захворать, как со всех сторон сыплются советы друзей и добрых знакомых. Один рекомендует примочку, другой советует поставить компресс. Третий предлагает капли или таблетки. А четвёртый тащит бутыль с грязно‑зелёным бульоном из какой‑то чудодейственной травы, помогающей от всех болезней.

Лечение лекарствами кажется несложным делом, потому что на первый взгляд не требует ни особого умения, ни особых знаний. У вас болит голова? Вот вам таблетка от головной боли. Повышена температура? Вот жаропонижающее. Запор? От запора есть слабительное. Или, может быть, наоборот, вас донимает понос? Против поноса тоже есть средство.

Ясно и просто. Но только очень часто такое лечение даёт осечку. Температура спадает, а болезнь не проходит. Поноса нет, но больной так и остался больным.

В чём дело? Разве болезнь не есть сумма разных недомоганий, разве она не складывается из всех этих симптомов – из головной боли, повышенной температуры и так далее, – как дом из кирпичей?

Нет. Сравнение с домом здесь не годится. Пожалуй, подойдёт другая аналогия – с часами. Глядя на циферблат, мы замечаем, что часы не в порядке: они спешат, или отстают, или вовсе стоят. Но разве виноваты стрелки? Дело совсем не в них. Причина глубже, она – в механизме.

Чтобы правильно лечить, нужно разобраться в самой сути заболевания и воздействовать на эту суть.

Это не значит, что врач не обращает внимания на жалобы больного. Страдающему человеку нужно помочь любыми

способами. И если болит голова, врач охотно назначает болеутоляющее средство. Всё дело в том, что он не ограничивается этим средством, а смотрит глубже. Врач ищет причину головной боли.

Самые главные, самые могущественные лекарства – это те, которые помогают устранить причины болезней. Итак, мы лечим не головную боль и не боль в животе, не повышенную температуру и не понос. Мы боремся с болезнью, то есть с теми неполадками в организме, которые вызвали и головную боль, и жар, и все остальные жалобы больного.

Но это ещё не всё. Помнится, я говорил о том, что врач имеет дело не с болезнью, а с больным – с живым человеком, не похожим на других. Я говорил, что у каждого больного болезнь протекает по‑своему. Мы, медики, любим латынь. И мы помним латинскую пословицу: «Когда двое делают одно и то же, получается не одно и то же». Врач старается подобрать для каждого пациента лекарство, которое подходит именно для него.

Однако и этого мало. Чтобы лечить наверняка, нужно знать то, чем ты лечишь.

Вот обыкновенное, всем известное средство от бессонницы: примешь таблетку и через пятнадцать минут погружаешься в глубокий и безмятежный сон до самого утра. На коробочке надпись: «Люминал». Что это за штука, как она действует? Куда она попадает после того, как больной, запив таблетку водой, натягивает одеяло и поворачивается к стене?

Разумеется, далеко не всегда медики имели точное представление о том, какой путь проделывает лекарство в организме пациента. Можно сказать, что вплоть до середины XIX века это оставалось тайной за семью печатями. Известно было, что такие‑то снадобья вызывают то‑то. Но почему, этого никто не знал.

Попробуем мысленно проследить за этой таблеткой.

Вот она проскочила с глотком воды из пищевода в желудок. Что дальше? Дальше – ничего. Несколько минут таблетка лежит на дне желудка.

Но вот она начинает распадаться. Разваливается на куски, тает, смешивается с желудочным соком. Затем осторожно, чуть‑чуть приоткрывается узенький выход из желудка. Через мгновение лекарство оказывается в кишечнике.

Иначе говоря, лекарство проходит тот же путь, какой проходит пища. Пища разлагается на составные части, переваривается и всасывается. Лекарство тоже всасывается – из кишок оно проникает в кровеносные сосуды. Кровь несёт его по всему телу. Но лекарство действует только на какой‑нибудь определённый орган. Люминал угнетает клетки мозга.

Всякое лекарство, однако, может действовать лишь сравнительно небольшое время. Почему? Потому же, почему и пищи нам хватает лишь на короткое время, чтобы не чувствовать голода, а потом снова приходится есть. Пища усваивается, а остатки её выходят наружу. Лекарство тоже покидает организм – частью через кишечник, частью с мочой. Но самое главное состоит в том, что лекарство разрушается.

Тут нам придётся вспомнить о том, что многие лекарства близки к ядам. А многие сильнодействующие вещества обладают лечебным действием. Всё зависит от дозы, то есть от количества. Об этом я упоминал, когда говорил о строфантине. Приведу ещё пример. Можете ли вы представить себе человека, который лечится динамитом? Динамит готовят из нитроглицерина, а нитроглицерин – одно из самых сильных взрывчатых веществ. Настолько сильное, что, если вы помните, в «Таинственном острове» инженер Сайрес Смит взорвал гранитную скалу с помощью нескольких капель этого вещества. Так вот, примерно через десять лет после того, как вышла в свет книга Жюля Верна, нитроглицерин начали применять в медицине для лечения грудной жабы– тяжёлой болезни сердца. Он оказался прямо‑таки спасительным средством, и до сих пор – хотя прошло уже 90 лет – у нас нет другого лекарства, которое могло бы соперничать с ним. Разумеется, принимают его в ничтожной дозе – несколько десятитысячных грамма.

Или возьмите иприт – зловещий «жёлтый крест», боевое отравляющее вещество, применённое против французской

армии в Бельгии, у реки Ипр, во время первой мировой войны. Иприт – яд, одной капли которого достаточно, чтобы на коже появилась громадная незаживающая язва. Но азотистые соединения этого яда – ценное лекарство, которое исцеляет больных.

Итак, по химическому составу лекарства похожи на яды. И организм относится к ним, как к ядам. Он защищается от них. Для защиты от ядов в организме есть два заслона. Один – это желудок, где вырабатывается кислый желудочный сок. Он кислый потому, что в нём содержится едкая соляная кислота. Кислота разрушает яд.

Но, положим, не всякое химическое вещество распадается под действием соляной кислоты. Тогда оно попадёт в кишечник и всосётся. И тут на его пути встаёт второй заслон: печень. Потому что кровь, омывающая кишечник, сначала попадает в печень, а уж потом разбегается по всему телу. Клетки печени – это бдительные сторожа: они вылавливают из крови всё постороннее. Так что хотим мы или не хотим, а наша таблетка почти вся погибает на полдороге.

Что же делать? Как лечить больных?

Выход можно найти – и не один.

Или приготовить такое лекарство, которое могло бы выдержать разъедающее действие желудочного сока, а потом как‑нибудь проскочило бы сквозь печень. Таких средств придумано много, и к ним относится большая часть того, что мы даём больным принимать через рот: порошки, таблетки, микстуры, капли, настои и прочее в этом роде.

Или покрыть таблетку кислотоупорным составом (такие таблетки называются облатками). Тогда она пройдёт через желудок транзитом и растает только в кишечнике.

Или, наконец, перехитрить природу и ввести лекарство совсем другим путём – минуя и желудок и печень.

Догадались ли вы, о чём идёт речь? Я говорю об уколах. Многие лекарства невозможно давать через рот: они разрушаются без остатка. (К ним относится знакомый нам строфантин.) И вот почему на аптечных полках рядом с микстурами и порошками почётное место занимают коробки со стеклянными ампулами.

А бывает и так, что пациент просто не может глотать лекарства. Например, когда он лежит без сознания. Или если пациенту от роду всего несколько месяцев. Во всех таких случаях нам понадобится шприц. Медицинский шприц – этот небольшой, как все инструменты врача, и несложный в употреблении прибор – по праву считается одним из самых замечательных изобретений нашей науки. Впервые он появился в Англии, в середине прошлого века.

 

 

Глава 57 РОДОСЛОВНАЯ КЛИЗМЫ

Медицинскому шприцу приблизительно сто двадцать лет.

Почти столько же лет медицинскому градуснику; не намного старше их стетоскоп – неизменный спутник врача‑терапевта.

А сколько лет клизме?

Вижу, как на губах у вас появилась усмешка: ещё не хватает, чтобы мы заговорили о таком прозаическом и даже неприличном предмете, как клизма! Но признайтесь: не с него ли началось ваше собственное знакомство с медициной. Вот у меня уже лысина на голове, а я до сих пор помню, как мать стояла над моей кроваткой, держа в руках огромную, как мне казалось, и наполненную водой резиновую грушу с чёрным наконечником.

И ведь то же самое можно сказать обо всём человечестве. Для него эта груша – тоже одно из самых ранних воспоминаний. Потому что история клизмы насчитывает многие тысячи лет, и сведения о ней пришли к нам из необозримой дали времён. Вы знаете, что эмблемой врачевания служит изображение змеи, обвившей чашу с целебным питьём. Но клизма – изобретение не менее древнее, чем лекарственный настой, и её с таким же правом можно было бы избрать в качестве символа терапии.

 

Но кто придумал клизму? На этот вопрос, как ни странно,

существует ответ. Изобретателем клизмы был… аист. Есть очень старое, дошедшее до нас от античных писателей поверье, будто бы аист лечит сам себя от запора, промывая кишечник водой.

Но это, положим, легенда. А вот папирусный свиток Эберса, о котором я уже говорил, неопровержимо свидетельствует, что процедура, очень напоминающая нынешнюю клизму, практиковалась в Египте ещё 3500 лет назад. Или вот ещё документ – ассирийская клинописная надпись VII века до нашей эры. Её расшифровали в 1923 году. Текст гласит: «Смешай каменную соль с вином, и пусть болящий пьёт её через рот… а также промывай его снизу, покуда он не поправится».

Для «отца медицины» Гиппократа промывание кишечника– хорошо известный способ лечения, а в Древнем Риме клизма была почти такой же будничной, бытовой вещью, как у нас. Сохранилось описание римской клизмы: она представляла собой кожаный баллончик с двумя трубками из камыша. В 79 году нашей эры при извержении вулкана погиб город Геркуланум. Много веков спустя археологи откопали в развалинах исчезнувшего города странный предмет, похожий не то на ручной насос, не то на спринцовку. Потом догадались: это была часть клистирного аппарата.

Лечение клизмой существовало и там, где о Гиппократе никто не слышал. В Африке, на берегах реки Нигер, туземцы пользовались бамбуковыми трубками. Мать вставляла младенцу трубку и наливала туда воду. А в соседней стране, там, где теперь расположено государство Берег Слоновой Кости, с незапамятных времён применяли для этой же цели грушевидный сосуд из небольшой выдолбленной тыквы.

В средневековой Европе клизму, забытую после крушения античного мира, изобрели заново. Стали появляться аппараты для промывания, иногда довольно сложные (один из них был сконструирован Амбруазом Парэ). Постепенно клизма сделалась таким же популярным методом врачевания.

как кровопускание. Её ставили знатным особам, полководцам и королям.

До нас дошёл подробный рассказ о том, как придворный медик поставил клистир с миндальным молоком девятилетнему наследному принцу Франции – будущему королю Людовику XIII. Принц кричал благим матом, дрался и ни за что не хотел лечь на живот. Наконец его связали, и дело было сделано. Принц почувствовал облегчение; с тех пор он сделался горячим приверженцем клизмы и остался ей верен, можно сказать, на всю жизнь. Один историк подсчитал, сколько раз ему была сделана эта процедура: за один год 212 раз.

От короля старался не отставать и его всесильный фаворит– герцог Ришелье: в 1635 году он получил 75 клистиров.

Клизма вошла в моду. Её ставили по всякому поводу, а чаще без повода. Считалось, что она очищает ум, повышает настроение, способствует удаче в делах и отдаляет наступление старости. У многих важных особ были личные промывательные приборы. Роскошный клистир из фарфора,

отделанный серебром и перламутром, красовался на туалетном столике маркизы де Помпадур.

Клизму прославляли в стихах и учёных трактатах. Кто‑то назвал её «царицей мира». В мае 1746 года в парижском суде слушалось дело некоего каноника и его сиделки. Выяснилось, что каноник побил все рекорды: в течение двух лет ему было поставлено 2200 клизм. Служанка предъявила ему счёт – по два су за каждую процедуру. Суд нашёл эту цену справедливой, и любитель клистиров был вынужден уплатить всю сумму сполна.

Лишь к началу XIX столетия это необыкновенное увлечение клизмой прошло. «Царица мира» спустилась со своего трона и заняла место в домашних аптечках рядом с другими скромными, но необходимыми вещами – грелкой, примочкой, горчичником. Изменился и внешний вид клизмы: она стала больше похожа на теперешнюю. А примерно с 1840 года появилась современная груша из резины.

Вот какую долгую и славную жизнь прожила наша старая знакомая – медицинская клизма.