Я жду вас всегда с интересом

 

 

Такого педагога я не встречал за все время своей учебы. А учился я много. Ну, во‑первых, я в некоторых классах не по одному году сидел. И когда в художественный институт поступил, на первом курсе задержался. Не говоря уже о том, что поступал я в институт пять лет подряд.

Но никто не отнесся ко мне с таким спокойствием, с такой любовью и нежностью, никто не верил так в мои силы, как этот запомнившийся мне на всю жизнь профессор анатомии. Другие педагоги ставили мне двойки, даже не задумываясь над этим. Точно так же, не задумываясь, они ставили единицы, а один педагог поставил мне НОЛЬ. Когда я спросил его, что это значит, он ответил: «Это значит, что вы – НОЛЬ! Вы ничего не знаете, а это равносильно тому, что вы сами ничего не значите. Вы не согласны со мной?» – «Послушайте, – сказал я тогда, – какое вы имеете право ставить мне ноль? Такой отметки, насколько мне известно, не существует!» Он улыбнулся мне прямо в лицо и сказал: «Ради исключения, приятель, ради исключения, – я делаю для вас исключение!» Он сказал таким тоном, будто это было приятное исключение. Этим случаем я хочу показать, насколько все педагоги не скупились ставить мне низкие оценки.

Но этот! Нет, это был исключительный педагог!

Когда я к нему пришел сдавать анатомию, он сразу, даже не дождавшись от меня ни слова, сказал, мягко обняв меня за плечо:

– Ни черта вы не знаете…

Я был восхищен его проницательностью, а он, по всему видно, был восхищен моим откровенным видом ничего не знающего ученика.

– Приходите в другой раз, – сказал он.

Но он не поставил никакой двойки, никакой единицы, ничего такого он мне не поставил! Когда я его спросил, как он догадался, что я ничего не знаю, он в ответ стал смеяться, и я тоже, глядя на него, стал хохотать. И вот так мы покатывались со смеху, пока он, все еще продолжая смеяться, не махнул рукой в изнеможении:

– Фу!.. бросьте, мой милый… я умоляю, бросьте… ой, этак вы можете уморить своего старого седого профессора…

Я ушел от него в самом прекрасном настроении.

Во второй раз я, точно так же ничего не зная, явился к нему.

– Сколько у человека зубов? – спросил он.

Вопрос ошарашил меня: я никогда не задумывался над этим, никогда в жизни не приходила мне в голову мысль пересчитать свои зубы.

– Сто! – сказал я наугад.

– Чего? – спросил он.

– Сто зубов! – сказал я, чувствуя, что цифра неточная.

Он улыбнулся. Это была дружеская улыбка. Я тоже в ответ улыбнулся так же дружески и сказал:

– А сколько, по‑вашему, меньше или больше?

Он уже вздрагивал от смеха, но сдерживался. Он встал, подошел ко мне, обнял меня, как отец, который встретил своего сына после долгой разлуки.

– Я редко встречал такого человека, как вы, – сказал он, – вы доставляете мне истинное удовольствие, минуты радости, веселья… но, несмотря на это…

– Почему? – спросил я.

– Никто, никто, – сказал он, – никогда не говорил мне такой откровенной чепухи и нелепости за прожитую жизнь. Никто не был так безгранично невежествен и несведущ в моем предмете. Это восхитительно! – Он потряс мне руку и, с восхищением глядя мне в глаза, сказал: – Идите! Приходите! Я жду вас всегда с интересом!

– Спросите еще что‑нибудь, – сказал я обиженно.

– Еще спросить? – удивился он.

– Только кроме зубов.

– А как же зубы?

– Никак, – сказал я. Мне неприятен был этот вопрос.

– В таком случае посчитайте их, – сказал он, приготавливаясь смеяться.

– Сейчас посчитать?

– Пожалуйста, – сказал он, – я вам не буду мешать.

– Спросите что‑нибудь другое, – сказал я.

– Ну хорошо, – сказал он, – хорошо. Сколько в черепе костей?

– В черепе? – переспросил я. Все‑таки я еще надеялся проскочить.

Он кивнул головой. Как мне показалось, он опять приготовился смеяться.

Я сразу сказал:

– Две!

– Какие?

– Лоб и нижняя челюсть.

Я подождал, когда он кончит хохотать, и сказал:

– Верхняя челюсть тоже имеется.

– Неужели? – сказал он.

– А что? – спросил я. – Разве ее нету?

– Есть‑то она есть… – сказал он.

– Так в чем же дело?! – сказал я.

– Дело в том, что там есть еще кости, кроме этих.

– Ну, остальные не так значительны, как эти, – сказал я.

– Ах вот как! – сказал он весело. – По‑вашему, значит, самая значительная – нижняя челюсть?

– Ну, не самая… – сказал я, – но тем не менее это одна из значительнейших костей в человеческом лице…

– Ну, предположим, – сказал он весело, потирая руки, – ну, а другие кости?

– Другие я забыл, – сказал я.

– И вспомнить не можете?

– Я болен, – сказал я.

– Что же вы сразу об этом не сказали, дорогой мой!

Я думал, он мне сейчас же тройку поставит, раз я болен. И как это я сразу не догадался! Сказал бы – голова болит, трещит, разламывается, разрывается на части, раскалывается вся как есть…

А он этак весело‑весело говорит:

– Вы костей не знаете.

– Ну и пусть! – говорю. Не любил я этот предмет!

– Мой милый, – сказал он, – мое восхищение вами перешло всякие границы. Я в восторге! До свидания! Жду вас!

– До свидания! – сказал я.

Я помахал ему на прощание рукой, а уже возле дверей поднял кверху обе руки в крепком пожатии и помахал. Он был все‑таки очень симпатичный человек, что там ни говорите. Конечно, если бы он мне тройку поставил, он бы еще более симпатичный был. Но все равно он мне нравился. Я даже подумал: уж по выучить ли мне, в конце концов, эту анатомию, а потом решил пока этого не делать. Я все‑таки еще надеялся проскочить!

Когда я к нему в третий раз явился, он меня, как старого друга, встретил, за руку поздоровался, по плечу похлопал и спросил, из чего глаз состоит.

Я ему ответил, что глаз состоит из зрачка, а он сказал, что это еще не все.

– Из ресниц! – сказал я.

– И всё?

Я стал думать. Раз он так спрашивает, значит, не всё. Но что? Что там еще есть в глазу? Если бы я хоть разок прочел про глаз! Я понимал, конечно, что бесполезно что‑нибудь рассказывать, раз не знаешь. Но я шел напролом. Я хотел проскочить. И сказал:

– Глаз состоит из многих деталей.

– Да ну вас! – сказал он. – Ведь вы же талантливый человек!

Я думал, он разозлится. Думал, вот сейчас‑то он мне и поставит двойку. Но он улыбнулся! И весь он был какой‑то сияющий, лучистый, радостный. И я улыбнулся в ответ – такой симпатичный старик!

– Это вы серьезно, – спросил я, – считаете меня талантливым?

– Вполне.

– Может быть, вы мне тогда поставите тройку? – сказал я. – Раз я талантлив.

– Поставить вам тройку? – сказал он. – Такому способному человеку? Да вы с ума сошли! Да вы смеетесь! Пять с плюсом вам нужно! Пять с плюсом!

– Не нужно мне пять, – сказал я. – Мне не нужно! – Какая‑то надежда вдруг шевельнулась, что все‑таки он может мне эту тройку поставить.

– Вам нужно пять, – сказал он. – Только пять.

– По‑вашему, выходит, вы лучше знаете, что мне нужно?

– Но вы не отчаивайтесь! Главное – не отчаивайтесь! Веселей глядите вперед, и главное – не отчаивайтесь!

– Буду отчаиваться! – крикнул я.

– Не смейте отчаиваться, – сказал он весело, глядя мне в глаза, пожимая мне дружески руку. – Вам нужно приходить! Еще! Все время приходить!

– Зачем?

– Учиться!

– Я неспособный! – крикнул я.

Он смотрел на меня и улыбался.

– Жду вас! – сказал он. – Всегда! С интересом!

И он поднял обе руки в крепком пожатии высоко над головой, как это делал я совсем недавно.

 

1965

 

Виктор Ардов

Половина свадьбы

 

 

Я знаю: я, конечно, сам виноват. Характер у меня чересчур мягкий. И плюс я ее очень любил, эту Ваву… А ее мамаша мне сказала прямо:

– Моя дочь выйдет замуж исключительно церковным браком. Вы это учтите, молодой человек.

Я ей тогда же ответил:

– Я же ж комсомолец. Я лично стою на марксистских позициях. Как же я могу идти венчаться в ту же церковь?

А она:

– И пожалуйста! Стойте! Но это потом. А сперва будьте любезны – «Исайя, ликуй!..»

Это так у них в церкви поют при венчании: «Исайя, ликуй!..» Мне это пришлось выслушать своими ушами. Правда, не до конца…

Ну, безусловно, я пытался уговорить Ваву ограничиться загсом, минуя церковь. Но Вава чересчур уважает свою мамочку и боится ее. Она проплакала пять суток подряд. Вава опухла вся, но от религиозных предрассудков не отказалась. И тогда я в порыве страстной любви к данной Ваве совершил роковую ошибку: я дал согласие на венчание в церкви! Тем более будущая теща тоже мне пошла навстречу. Она заявила:

– Пожалуйста, никакой такой помпы мы делать не будем. И вы можете скромненько прийти в церковь сами по себе, как будто гуляя. Вошел, повертелся там среди икон и этих свечей, а после ищи‑свищи! Был обряд, не был – никто толком не будет знать…

Нет, я, безусловно, не стал на такую беспринципную позицию. Я горячо хотел соединиться с моей любимой девушкой, тем более что тогда я еще не знал, какая она есть глубокая мещанка с мелкобуржуазной психологией и огромным количеством предрассудков. Она же от меня сама отказалась, когда… Ну ладно, изложу по порядку.

Как мы договорились, невесту по традиции повезли в церковь на легковой автомашине, в кисейной фате, при искусственных цветах на голове и букете настоящих цветов в руках. А я должен был дойти туда отдельно самым незаметным образом, пешком, не выделяясь среди прохожих, поскольку поселок у нас небольшой и все всё узнают моментально.

Вот, значит, я иду пешочком, делаю вид, что никуда не тороплюсь, только что рубашку надел чистую. Рассматриваю витрины в торговой сети, газеты на щитах, плакаты, автомобильные знаки, сатирические фото пьяниц и хулиганов и так далее. Но направление имею на церковь. И надо же так, что на расстоянии двух домов от церкви я встречаю – кого бы вы думали? – секретаря нашей комсомольской организации Степана Вихрова. Именно его!.. Как нарочно! И Вихров мне говорит:

– Здорово, Воронкин, чем можешь порадовать? Что‑то я тебя давно не видел. Сползаешь из актива в пассив, так? Да?

Я выдавливаю из последних сил улыбку и блеющим голосом возражаю:

– Отнюдь! Я всегда тут, всегда на подхвате. Это ты, секретарь, загордился, пренебрегаешь рядовыми комсомольцами…

Вихров меня хлопает по плечу;

– Валяй, валяй, обожаю критику снизу! Куда идешь?

При этих словах у меня лично в животе будто лопнула струна на гитаре. И это только от одной мысли, что будет, если Вихров узнает, куда именно я иду!.. Но я нахожу в себе силы ответить:

– А никуда… гуляю, пока начнется девятичасовой сеанс в клубе. У меня взяты билеты… эп…

– Что ты сказал?

– Я?.. Я ничего не сказал… Это у меня такая икота… то есть заикание… то есть скорее изжога… Эп!

– Тогда давай погуляем, газировочки тяпнем, оно и пройдет у тебя… Вот тетка торгует…

А пока мы пьем газировку, к церкви подъезжает именно тот автомобиль с моей невестой. Вихров увидел, как выгружают Ваву с ее шлейфом, фатой и цветами, и говорит:

– Гляди, гляди, гляди: свадьба церковная! Идем туда поближе, интересно посмотреть, кто будет венчаться!.. Что ты, с ума сошел? Газировку пускаешь носом! Дай я тебя постучу по спине, все пройдет!

После того как я вновь получил способность дышать и произносить слова, не выпуская пузырей, я лепечу:

– Зачем нам смотреть на свадьбу? Лучше пойдем это… погулять пойдем… или на лыжах… то есть на лодке… а?.. А то зайдем в читальню, чтобы подковаться в смысле там актуальных цифр или этих… лозунгов…

Но Степан меня схватил за руку и просто тянет за собой к церкви:

– Пошли, пошли, давай скорее! Интересно же все‑таки!

И не успел я вырваться из лап Вихрова, как меня перехватили на паперти так называемые шафера. Они поволокли меня в церковь, приговаривая:

– Ты с ума сошел!.. Куда ты пропал?! Невеста уже рыдает… А теща… то есть мать новобрачной, она тебя убьет!..

– Воронкин! Куда ты?! – с любопытством спросил Степан.

Я вырвался из рук шаферов, пробился обратно к нему и нашел еще в себе силы, хихикая, заявить:

– Нет, ты подумай: меня приняли за какого‑то участника этого дела… Вот чудаки! Пошли отсюда, ну их, хе‑хе‑хе!..

Но «чудаки» снова схватили меня. Толпа на паперти разлучила нас со Степаном. Тогда я дал возможность шаферам втащить себя в церковь. Мысленно я умоляю бога, которого, безусловно, нет, чтобы Степан Вихров ушел бы отсюда. Ну, в самом деле: что делать комсомольскому секретарю в церкви?

Меня подвели к трибуне… к этому… алтарю, так, кажется, у них называется? Будущая теща больно ущипнула меня в районе ребер и прошипела:

– Злодей! Убийца! Если бы я знала, что ты хочешь осрамить мою Вавочку, я ни за что не дала бы согласия. Где тебя носит, бродяга проклятый?

Она меня так толкнула к невесте, что Вава чуть не упала. И я тоже покачался, покачался, но устоял: ухватился за невесту обеими руками. Ладно, подходит к нам этот поп и, перекрестивши нас, начинает бубнить, что положено у них…

По совести сказать, я его не слушал, я вертел головой все время, чтобы высмотреть: вошел в церковь Степан или нет. Поглядел налево – вроде его не видно… Стал озираться направо… Так и есть! Вихров пробирается поближе к нам – видать, он, в свою очередь, ищет меня.

Я тогда бросаю священнику и Ваве:

– Извиняюсь, я сию минуту… – и отхожу к Степану. – Вот, – говорю, – чудаки!.. У них свадьба, а из меня они строят какого‑то дружку или служку… В общем, берут на пушку!.. Хе‑хе‑хе!..

Вихров смотрит на меня с явным подозрением. И тут братец Вавы с теми же шаферами опять хватают меня, будто пьяного, которого надо вывести из пивной, и тащат обратно к попу. Я успеваю засмеяться фальшивым смехом и крикнуть:

– Ой, осторожнее! Я щекотки боюсь… Степа, выручай!..

И вот я опять перед священником. Вава шипит:

– Ты будешь венчаться, в конце концов?

А теща успевает меня еще ущипнуть три раза сбоку. Ой! Ой! Ой!..

Поп начинает бормотать свои тексты. А меня корежит в буквальном смысле! Я все изгибаюсь назад, чтобы узнать: что там Вихров, наблюдает ли он за выполнением данного религиозного предрассудка?

Вдруг я слышу, мне шепчет шафер:

– Отвечай же!

И он ударяет меня в спину кулаком.

– Ой!.. Что отвечать? Кому?

– Да священник тебя спрашивает или нет? (И опять – рраз в спину!)

Я оборачиваюсь к священнику:

– Ой‑ой! Я извиняюсь, вы о чем?

– Сын мой, хочешь ли ты взять эту девицу себе, в жены?

Я опять оглядываюсь невольно в сторону Степана, а после этого говорю шепотом:

– В общем и целом я не возражаю.

Поп отшатывается назад при таких моих словах. А теща громко заявляет:

– Это что еще за отговорочки? Отвечай, как положено по религии: «Да!» – и больше никаких! Ну?!

Я тороплюсь повторить:

– Да – и больше никаких!

Раздается смех. Даже священник начинает улыбаться. Я снова ищу взглядом Степана: может, он тоже смеется?.. Но нет: Степан Вихров стоит, как статуя, и сурово сдвинул брови. Я опускаю голову и начинаю думать: «Что же теперь меня ждет по комсомольской линии?..» И, конечно, пропускаю мимо ушей очередные указания попа. Вдруг меня что‑то бац по голове: оказывается, это помощник жениха – ну, шафер, который держит надо мной ихнюю церковную корону, так называемый «венец», – стукнул меня венцом, чтобы я был более внимательным. Я повернулся лицом к шаферу:

– Ты чего?

А он меня хвать за лицо и обратно поворачивает к попу. Тогда я спрашиваю уже попа:

– Я извиняюсь, вы что сказали?

Но тут окончательно лопается терпение у Вавиной мамочки. Она выходит вперед, хватает меня за руку и отталкивает с моего места возле Вавы. А сама громко изрекает:

– Стой, батюшка! Венчание отменяется! Видите, что он делает, этот негодяй! Ты что – срамить мою дочку сюда пришел?! (Это уже мне говорится.) А ну давай отсюда сию минуту! Никакого брака не будет!.. Варвара, не реви! Ты не виновата, если он оказался придурком и мошенником. Попрошу сейчас всех знакомых к нам домой, поскольку еда заготовлена и угощение все равно будет. А этого типа мы на порог больше не пустим! Вас, батюшка, также попрошу к нам, и отца дьякона, и весь вообще приход! А этот негодяй пусть сейчас же выкатывается отсюда!..

Негодяй, то есть я, поспешно пробирается к тому месту, где стоял Вихров, но его там уже нет. Я выбегаю на улицу – конечно, Вихрова и след простыл. Ненадолго, между прочим. На другой день меня вызвали на комсомольское бюро…

А на третий день я пошел к Ваве уже как представитель внесоюзной молодежи или, так сказать, «беспартийной молодежи». Хотел объяснить ей и ее мамаше: мол, так и так, поскольку меня все равно из комсомола исключили, то я согласен венчаться явным образом при любом параде. Но мамаша сама вышла ко мне навстречу, оттерла меня из передней на улицу и там сказала:

– Вашей ноги больше у нас не будет. И вашей руки моя дочь не примет. И вашей рожи мы не хотим больше видеть. После того как вы нас осрамили в церкви, все кончено. Вам ясно?

Я ей просто со слезами отвечаю:

– Тогда за что же я вылетел из комсомола?! Больно густо уж все на одного меня!

Но мамаша заперла дверь изнутри и ни на какие стуки не открывала. Хотели они меня еще облить чем‑то с мезонина, но я не стал дожидаться, когда они мне плеснут на голову, а отскочил в сторону и пошел себе домой.

Вот и выходит: из‑за моего слабого характера погорел я по обеим линиям: и по комсомольской и по церковной… И теперь надо мной всюду смеются. Куда ни придешь, показывают пальцами: «Вон, вон, вон этот дурак, который в церкви венчался и наполовину недовенчался, а из комсомола вылетел окончательно».

Может, и вам это смешно? Да?! А мне – ничуть!..

 

1961

 

 

В конце книги

 

Феликс Кривин

Из книги «Карманная школа»

 

Знакомство с грамматикой

 

Я познакомился с ней много лет назад, совершая свое первое путешествие по морям и континентам Знаний. Это, пожалуй, единственное путешествие, в которое отправляются все, даже самые закоренелые домоседы. Не все, правда, уходят далеко, многие ограничиваются ближайшими портами, но никто не остается на берегу.

Отправился я в плавание вместе с веселой ватагой моих ровесников, которые теперь давно уже стали взрослыми людьми, бывалыми мореходами, открывшими немало прекрасных стран. Математика, Ботаника, Физика, История… Что из того, что эти страны были открыты задолго до нас? Мы впервые открыли их для себя, а значит, тоже были их открывателями.

После утомительного странствования по Алфавитным островам и долгой стоянки в порту Чистописания мы прибыли в большую страну, которой правила принцесса Грамматика.

Хорошо помню свой первый визит во дворец. Они вышли мне навстречу – принцесса и пара графов – Параграфов, находящихся при ней неотлучно. Принцесса осведомилась о моих успехах, а затем спросила, с какими из ее Параграфов я успел познакомиться. Услышав, что я не знаю ни одного, она хлопнула в ладоши, и в ту же минуту огромный зал дворца стали заполнять Параграфы. Их было много, наверное, несколько сот, и прибыли они из разных провинций – из Морфологии, Фонетики, Синтаксиса…

– Знакомьтесь, – сказала Грамматика, представляя меня Параграфам, и удалилась в свои покои.

Стал я знакомиться с Параграфами. Боже, до чего это был скучный, унылый народ! Каждый из них знал только свое правило и больше ничего знать не хотел.

– Я вам должен сказать, – говорил мне один Параграф, – что переносить нужно только по слогам.

– Да, да, очень приятно, – соглашался я, не зная, что ему ответить.

– Я бы не рекомендовал вам ставить мягкий знак после приставки, – степенно вступал в разговор другой Параграф.

– Конечно, само собой разумеется…

– И вот еще, – развивал свою мысль третий Параграф, – вводные слова выделяйте запятыми.

– Постараюсь, – ответил я, начиная терять терпение.

Этому знакомству, казалось, не будет конца. Я уже совсем не слушал, что говорили мне Параграфы, и когда Грамматика, вторично приняв меня, опять спросила о них, ничего не смог ей ответить.

Принцесса хлопнула в ладоши, и в дверях появилась высокая строгая Единица.

– Проводите его к Параграфам, – приказала ей Грамматика.

И опять начались бесконечные, нудные разговоры. Каждый день Единица приводила меня к Параграфам, потом Единицу сменила Двойка, за ней – Тройка… Постепенно я всё лучше узнавал Параграфы и даже стал привыкать к ним. Мне уже не казались скучными их правила, а примеры, которые они приводили, были просто интересны. И когда я узнал, в каких случаях ставится запятая перед союзом как, Грамматика вызвала меня и сказала:

– Теперь ты знаешь все мои Параграфы, и я не стану больше тебя задерживать. Пятерка проводит тебя…

Но мне не хотелось уходить. За это время я успел полюбить принцессу Грамматику.

– А нельзя ли мне остаться? – спросил я.

– Нет, нельзя, – ответила принцесса. – Тебя ждут другие страны. Но ты постарайся не забывать обо мне…

– Никогда! – воскликнул я. – Никогда не забуду!

– Как знать, – грустно сказала Грамматика. – Многие меня забывают…

С тех пор прошло много лет. Где я только не побывал за это время! Но я не забыл тебя, принцесса Грамматика! И чтобы ты поверила в это, я написал о тебе книжку.

Это совсем маленькая книжка, но понять ее сможет только тот, кто не забыл грамматику.

 

Новое значение

 

Пришла РАБОТА к ЧЕЛОВЕКУ и говорит:

– Я пришла к тебе как Существительное к Существительному. Хотя значение у нас разное, но грамматически мы довольно близки, поэтому я рассчитываю на твою помощь.

– Ладно, – сказал ЧЕЛОВЕК, – можешь не распространяться. Выкладывай, что там у тебя.

– Есть у меня сынок, – говорит РАБОТА, – способный, дельный парнишка. Не хотелось бы, чтобы он, как мать, остался неодушевленным.

– Какая ж ты неодушевленная? – возразил ЧЕЛОВЕК. – Разве может быть неодушевленной работа?

– Ты забываешь, что мы не в жизни, а только в грамматике. А в грамматике много несоответствий. Здесь «жареный цыпленок» – одушевленный, а «стадо коров» – неодушевленное…

– Да, да, прости, я совсем забыл, – согласился ЧЕЛОВЕК.

– Так вот, я и подумала: не возьмешь ли ты моего сынка на выучку? Поработает у тебя Прилагательным, в Существительные выйдет, а там, глядишь, воодушевится…

– А как зовут сынка‑то?

– РАБОЧИЙ.

– Ну что ж, имя подходящее. Пусть выходит завтра на работу.

И вот появился в тексте рядом со словом ЧЕЛОВЕК его ученик – РАБОЧИЙ.

РАБОЧИЙ ЧЕЛОВЕК… Очень хорошее сочетание.

– Ты следи за мной, – говорит ЧЕЛОВЕК ученику. – Во всем со мной согласуйся… Пока ты Прилагательное, это необходимо.

Старается ученик, согласуется. А ЧЕЛОВЕК его поучает:

– Существительным, брат, стать не просто. В особенности одушевленным. Здесь не только род, число, падеж усвоить нужно. Главное – значение. Вот знаешь ты, что значит ЧЕЛОВЕК?

– Откуда мне знать?.. – вздыхает ученик. – Я ж еще не учился.

Но со временем он разобрался во всем. Верно говорила РАБОТА, что у нее способный, дельный сынок.

Увидев, что ученик усвоил его науку, ЧЕЛОВЕК сказал ему:

– Ну, вот и стал ты одушевленным Существительным, как говорят, вышел в люди. Теперь можешь работать самостоятельно – каждому будет ясно твое значение.

Так появилось в тексте новое Существительное.

РАБОЧИЙ…

Это не просто мужской род, единственное число, именительный падеж. Тут, как говорил ЧЕЛОВЕК, значение – самое главное.

 

Вводное слово

 

Слово ГОВОРЯТ как‑то выделяется в предложении. Другие слова не имеют ни одной запятой, а ему положены целых две.

И каждому понятно, что это вполне заслуженно.

Слово ГОВОРЯТ издавна славится своими познаниями. О чем его ни спроси, все ему известно, оно охотно отвечает на любые вопросы.

Вас интересует, какая завтра погода? Спросите у слова ГОВОРЯТ, оно вам ответит точно и определенно:

– Говорят, будет дождь.

Хотите знать, хороша ли вышедшая на экраны кинокартина? И здесь к вашим услугам это замечательное слово:

– Ничего, говорят, смотреть можно.

Все знает слово ГОВОРЯТ, хотя само не является даже членом предложения. Неизвестно, почему его до сих пор не принимают. Может быть, потому, что главные места заняты Подлежащим и Сказуемым, а предлагать такому слову какое‑нибудь второстепенное место просто неудобно.

Но и не являясь членом предложения, слово ГОВОРЯТ, как вы уже убедились, прекрасно справляется со своими обязанностями. Правда, частенько оно ошибается, иногда любит приврать, но его за это никто не осуждает: ведь оно всего‑навсего вводное слово!

 

Восклицание

 

Повстречались на листе бумаги Ноль с Восклицательным Знаком. Познакомились, разговорились.

– У меня большие неприятности, – сказал Ноль. – Я потерял свою палочку. Представляете мое положение: Ноль – и без палочки.

– Ах! – воскликнул Восклицательный Знак. – Это ужасно!

– Мне очень трудно, – продолжал Ноль. – У меня такая умственная работа… При моем научном и жизненном багаже без палочки никак не обойтись.

– Ох! – воскликнул Восклицательный Знак. – Это действительно ужасно!

– И как я появлюсь в обществе? Со мною просто не станут считаться…

– Эх! – воскликнул Восклицательный Знак и больше не нашел что воскликнуть.

– Вы меня понимаете, – сказал Ноль. – Вы первый, кто отнесся ко мне с настоящим чувством. И знаете, что я подумал? Давайте работать вместе. У вас и палочка внушительнее, чем моя прежняя, да и точка есть про всякий случай.

– Ах! – воскликнул Восклицательный Знак. – Это чудесно!

– Мы с вами прекрасно сработаемся, – продолжал Ноль. – У меня содержание, у вас – чувство. Что может быть лучше?

– Эх! – еще больше обрадовался Восклицательный Знак. – Это действительно чудесно!

И они стали работать вместе. Получилась удивительная пара, и теперь, кто ни встретит на бумаге Ноль с Восклицательным Знаком, обязательно воскликнет:

– О!

 

Инфинитив

 

Смотрит Инфинитив, как спрягаются глаголы, и говорит:

– Эх вы, разве так надо спрягаться?

– А как? – спрашивают глаголы. – Ты покажи.

– Я б показал, – сокрушается Инфинитив, – только у меня времени нет.

– Время мы найдем, – обещают глаголы. – Какое тебе – настоящее, прошедшее или будущее?

– Давайте будущее, – говорит Инфинитив, чтобы хоть немного оттянуть время. – Да не забудьте про Вспомогательный Глагол.

Дали ему Вспомогательный Глагол.

Спрягается Вспомогательный Глагол – только окончания мелькают. А Инфинитив и буквой не пошевелит.

Зачем ему буквой шевелить, зачем ему самому спрягаться? Он – Инфинитив, у него нет времени.

 

1963

 

 

Из книги «Ученые сказки»

 

Числа

 

Числа делятся на четные, нечетные и почетные. К последним относятся зачастую мнимые числа.

 

Пирамида

 

Чем многограннее пирамида, тем у нее меньше острых углов в соприкосновении с внешним миром.

– Посмотрим на мир с трех сторон…

– Нет, зачем же с трех? Есть ведь и еще одна сторона…

– Разве только одна? Есть еще пять сторон…

– Посмотрим на мир с двадцати сторон…

Чем многограннее пирамида, тем многосторонней она смотрит на мир:

– С одной стороны, это, конечно, неправильно… Но с девяносто девятой стороны… это, пожалуй, верно…

– Давайте взглянем с двести пятьдесят третьей стороны…

– Даже лучше – с восемьсот семьдесят первой…

А при всестороннем взгляде на мир пирамида и вовсе теряет свою угловатость и превращается в конус, обтекаемый конус: ведь обтекаемость – верх многогранности…

 

Высшая математика

 

Ноль, деленный на ноль, дает любое число.

В числителе ноль – в знаменателе ноль.

Сверху ноль – снизу ноль.

– Сейчас мы должны получить тысячу, – говорит Верхний Ноль.

– Получим! – отзывается Нижний.

– А теперь мы должны получить миллион.

– Получим!

– А как насчет миллиарда?

– Получим!

Вот оно как хорошо: что захочешь – все получается.

Сверху ноль – снизу ноль.

В числителе ноль – в знаменателе ноль.

Ноль, деленный на ноль, дает любое число.

Только взять эти числа никто не может.

 

Золото

 

Кислород для жизни необходим, но без Золота тоже прожить не просто. А на деле бывает как?

Когда дышится легко и с Кислородом бы все в порядке, чувствуется, что не хватает Золота. А как привалит Золото, станет труднее дышать, и это значит, не хватает Кислорода.

Ведь по химическим законам – самым древним законам Земли – Золото и Кислород несоединимы.

 

Окисление

 

– Окисляемся, браток?

– Окисляемся.

– Ну и как оно? Ничего?

– Ничего.

Разговор ведут два полена.

– Что‑то ты больно спешишь. Это, браток, не по‑моему. Окисляться надо медленно, с толком, с пониманием…

– А чего тянуть? Раз – и готово!..

– «Готово»! Это смотря как готово… Ты окисляйся по совести, не почем зря. У меня в этом деле опыт есть, я уже три года тут окисляюсь…

Окисляются два полена. Одно медленно окисляется, другое быстро.

Быстро – это значит горит.

Медленно – это значит гниет.

Вот какие бывают окисления.

 

Закон всемирного тяготения

 

У Вселенной непорядок с одной Галактикой.

– Что это у тебя, Галактика? Как‑то ты вся затуманилась…

– Да вот Солнце тут есть одно…

У Галактики непорядок с одним Солнцем.

– Откуда у тебя, Солнце, пятна?

– С Землей что‑то не ладится…

У Солнца непорядок с одной Землей.

– Что у тебя, Земля, там происходит?

– Понимаешь, есть один Человек…

У Земли непорядок с одним Человеком.

– Что с тобой, Человек?

– Бог его знает! Ботинок как будто жмет…

Один ботинок – и тяготит всю Вселенную!

 

Широта

 

– В нашем деле главное – широта!

Ну, если так считает Экватор, то что остается другим кругам? Им остается мыслить ему параллельно.

Расходятся от Экватора по карте круги, но сходятся в общем мнении. И даже самый узенький, съежившийся кружок у полюса и тот не преминет подчеркнуть:

– В нашем деле главное – широта!

 

Параллели и меридианы

 

– Главное направление – с запада на восток!

– С севера на юг – главное направление!

Воображаемые линии ведут воображаемый спор, но ничего не меняется на земном шаре.

 

Мыс

 

– Я так окружен водой… Меня даже можно назвать полуостровом… Но если вам все равно, зовите меня полуконтинентом…

 

Ньютоново яблоко

 

– Послушайте, Ньютон, как вы сделали это свое открытие, о котором теперь столько разговору?

– Да так, обыкновенно. Просто стукнуло в голову.

Они стояли каждый в своем дворе и переговаривались через забор, по‑соседски.

– Что стукнуло в голову?

– Яблоко. Я сидел, а оно упало с ветки.

Сосед задумался. Потом сказал:

– Признайтесь, Ньютон, это яблоко было из моего сада?

Вот видите, ветка свешивается к вам во двор, а вы имеете привычку здесь сидеть, я это давно приметил.

Ньютон смутился.

– Честное слово, не помню, что это было за яблоко.

На другой день, когда Ньютон пришел на свое излюбленное место, ветки яблони там уже не было. За забором под яблоней сидел сосед.

– Отдыхаете? – спросил Ньютон.

– Угу.

Так сидели они каждый день – Ньютон и его сосед. Ветка была спилена, солнце обжигало Ньютонову голову, и ему ничего не оставалось, как заняться изучением световых явлений.

А сосед сидел под своим деревом и ждал, пока ему на голову упадет яблоко.

Может быть, оно и упало, потому что яблок было много и все они были свои. Но сейчас это трудно установить. Имени соседа не сохранила история.

 

1967

 

[1] Так проходит земная слава (лат.).

 

[2] Это была первая любовь Бранислава Нушича.