Владимир Маяковский. Декрет о натуральном налоге на хлеб, картофель и масличные семена

 

 

1. Вот налог крестьянский на год:

нынче вдвое меньше тягот.

2. На хозяйство приналяжешь, –

втрое легче станет даже.

При разверстке в прошлый год

ведь собрали столько вот.

При разверстке столько отдал

чуть не в половину года.

3. Словом, так или иначе

будут лишки после сдачи.

4. И с картошкой легче много,

вдвое легче от налога.

Меньше этого иль выше –

и в картошке будет лишек.

5. Ты картошки этой часть

дома съешь с семейством всласть.

6. А другую часть на воз

навалил и в город свёз.

7. Хоть разверстка была для крестьянства клеткою,

да пришлось установить повинность этакую.

Пришлось такой тяжелой ценой

армию кормить, измученную войной.

8. А вот почему налогу каждое хозяйство радо:

в налоге этом одиннадцать разрядов.

А более правильных расчетов ради

7 групп в каждом разряде.

Если с клеткой способ разверстки схож,

то налог на дворец похож.

77 во дворце покоев.

Ищи помещение, подходящее какое.

А комнат в нём 77.

Справедливое помещение найдётся всем.

9. Чтобы взялись все за труд,

ото всех налог берут.

Коль крестьянам город нужен,

дай ему обед и ужин.

10. Чтоб налог вам в тягость не был,

засевайте больше хлеба.

Чтоб росли излишки ваши,

засевайте больше пашни.

11. Чтоб больше положенного не взыскали ника

установлена точная налоговая таблица.

Способ употребления таблицы таков:

скажем, у тебя 15 десятин пашни на 5 едоков.

12. Значит, десятин на каждого три.

В пятом пункте, трёхдесятинник, смотри.

13. Затем прикинь размер урожая.

Скажем, 28 пудов десятина рожает.

Налог твой

тебе укажет разряд второй.

14. По этому разряду

в пятой группе

стоит четыре пуда.

И никто в мире

с десятины не возьмет больше, чем четыре.

А с трёх готовь 12 пудов.

15. А сколько всего должны взять?

Помножьте 12 на 5.

Или, если будет 4 с десятины сдаваться,

значит, с пятнадцати десятин

должно 60 государству идти.

16. В свете дурней много больно.

Эти дурни недовольны:

– Чем я больше жну и сею,

тем с моей работой всею

я же больше и плачу

Я работать не хочу

Зря не буду тратить труд,

лучше землю пусть берут. –

17. Бросить труд расчёта нету.

Ты прикинь‑ка цифру эту.

При урожае в 58 пудов,

однодесятинник, 3 пуда готовь.

18. А у кого больше 4 десятин,

у того с десятины десять будет идти.

С 4 же, значит, 40 сдаётся,

а 198 пудов себе остается.

Хоть три пуда платить и легко,

да остается себе 55 всего.

Больше сеешь – больше дашь

и остаток больше ваш.

20. [85] Кто не смотрит дальше носа,

засевает только просо.

Хоть раздетым ходит он,

а не хочет сеять лен.

21. Чтоб засеивался лихо,

лён одним,

другим гречиха.

В поощрение при сдаче

могут их равнять иначе.

Льготы все на этот год

вам объявит Наркомпрод.

22. Какой налог лежит на ком?

Размер налога устанавливает волисполком.

А за правильностью смотрит сельский совет.

Если же эти органы работают не по декрету,

то к ответственности привлекают за неправильность эту

23. Хозяйство, в котором пашни не больше десятины имеется,

с такого хозяина ничего не берётся, разумеется.

24. Освобождение других плательщиков

нигде не может быть разрешено,

кроме

как в Совнаркоме.

Если у кого хлеба много,

а налоги платить не хочет,

разумеется, таким в Совнарком не надо лезть.

25. В Совнарком обращаются только тогда,

когда настоящая нужда есть.

Скажем, такая‑то деревня внести налог рада,

да хлеб весь перебило градом.

26. Вот такая с бумагою идти может.

С такой Совнарком налог сложит.

 

 

Трудно сказать, как бы выглядели эти исторические документы и появились бы они в этом году вообще, если бы советское правительство имело машину времени или хотя бы дар предвидения. Но не было этого дара, никто еще не знал, каким будет урожай лета 1921 года, и могло показаться, что самое страшное уже позади…

 

«За» и «против»

 

Почему же обе формулы бессовестны, а не просто ошибочны? Потому что никто – ни Шафаревич, ни Зорькин – ни разу не сказал: в какой из критических моментов после февраля 1917 г. они в реальном спектре политических сил заняли бы иную позицию, чем та, которая победила в проекте советского строя. Вот это было бы честно, поскольку тогда их критика была бы сопряжена с личной ответственностью.

Сергей Кара‑Мурза. Советская цивилизация

 

 

Политика большевиков – как вообще, так и крестьянская в частности – вызвала бурю негодования. Как в пространстве – от общественности до их собственной партии, так и во времени – с весны 1918 года и по сей день. Вся эта критика абсолютно верна и бесспорна… если принимать за образец чисто теоретическую модель идеального общества. Так Манилов мог бы критиковать традиционный русский пейзаж за отсутствие пальм, необходимых для его парадиза.

Основной аргумент «за» большевиков – это, конечно, сохраненная ими Россия, через каких‑нибудь тридцать лет ставшая из захолустной окраины цивилизованного мира одной из двух сверхдержав. Впрочем, не будем обсуждать слона, хотя его многие и не примечают (кому больше нравится образ дуба и свиньи под ним – не возражаю). Поговорим лучше об экспонатах шкафов и витрин.

Я не раз уже сталкивалась с тем, что добросовестные ученые, тщательно собрав множество фактов, делают из них странные, парадоксальные, хотя и идеологически правильные выводы – но как же быть с логикой? При написании этих глав я много пользовалась книгой Таисии Осиповой «Российское крестьянство в революции и Гражданской войне». Тщательно и предельно добросовестно собрав огромное множество фактов, автор, когда доходит до их осмысления, закладывает внезапные виражи, вроде следующего:

 

«Созданные в соответствии с требованиями партийной программы коммунистов и для достижения их цели – углубления социалистической революции через развитые гражданской войны в крестьянстве – комбеды олицетворяли этот процесс. Императивное осуществление ими доктринальных задач РКП(б) влекло за собой массовые нарушения законности, злоупотребления властью и оружием…»

 

Ни слова не скажу против последних четырех слов, ибо, как еще Ленин писал, «нельзя жить в обществе и быть свободным от общества». То, что у нас считается злоупотреблением, в государстве Российском иной раз бывало обычаем – порка, например; а иной раз прецедентом – что такое столыпинское «усмирение», если не разрешенное свыше злоупотребление властью и оружием? Не говоря уже о войне как таковой, которая шла к тому времени почти четыре года. Оставим даже в стороне тот факт, что о законности говорить не приходится, ибо законов в России образца 1918 года просто‑напросто не существовало: царские отменены, новые не написаны. Но на многих страницах наглядно показывать, что комбеды были созданы как инструмент реализации продовольственной политики – и вдруг свернуть на какие‑то «доктринальные задачи»… Из доктринальных задач партии немедленной реализации в то время подлежала разве что мировая революция!

Читаем дальше. «Замена крестьянских Советов комбедами приводила к изоляции власти, сужению ее социальной базы…» – при том, что несколькими десятками страниц выше автор так художественно описывала обстановку в деревне и замену крестьянских Советов кулацкими! О сужении социальной базы речи идти не могло, она и так была уже некуда – кулаков, согласно данным того же автора, было не больше 5 %, а контингент комбедов, даже при неправильном толковании этого слова и в самых богатых уездах самых богатых губерний, – не менее 25 %, а в среднем больше 50 %.

Это не говоря о том, что с местной властью, во время войны встающей в контры правительству, в любом нормальном государстве расправились бы скоро и сурово. Извините, то, что большевики называли диктатурой, на деле являлось демократией суперплюс: три совершенно демократические структуры – Советы, комбеды и партия – поочередно использовались для приведения друг друга в чувство.

 

«Комбеды, опираясь на вооруженную силу продотрядов, разрушали вековой уклад крестьянской жизни, внедряли силовой принцип решения неотложных вопросов на основе пресловутой уравнительности. Комбеды превращались в военную форму диктатуры коммунистов в деревне».

 

Любопытное наблюдение! Вековой уклад крестьянской жизни – это община, которая как раз и строилась на принципах уравнительности. Разрушать ее начал Столыпин, именно его реформы укрепили класс сельской буржуазии, который называли кулаками, вывели его за пределы общины. А большевики, нанося удар по кулаку, не разрушали, а, наоборот, возрождали этот самый вековой уклад, ликвидируя последствия реформы, – потому‑то они и преуспели в своем расколе села. Другое дело, что аграрный сектор этот путь заводил в тупик – но ни о каком разрушении устоев не было и речи.

В чём причина того, что серьезный ученый столь явно не дружит с собственными фактами? Неужели такова зашоренность сознания? Или же эти выводы – просто ритуальная фраза, вроде того, как несколько раньше ссылались на очередной съезд КПСС? Иначе не поймут: как же вы так, матушка, такую монографию отгрохали, а большевиков ни разу не пнули? Нехорошо сие, ненаучно…

…Ну а что касается гражданской войны – так товарищ Свердлов немного отстал от хода событий. Гражданская война в деревне уже год как шла, большевики лишь опустили железный кулак на чашу весов – а кто может запретить власти действовать силой? Особенно тогда, когда её слова нарочито игнорируются.

Впрочем, и в самой партии, и вне ее, как водится, имели место голоса «против». Еще на обсуждении доклада Цюрупы выступил Рыков, который назвал насилие в области экономической политики безумием и предложил применить экономические меры. За неимением лучшего именно Рыкова сейчас сажают на белого коня и вывозят на сцену как альтернативу злобному большевистскому правительству. Какие же меры он предлагал?

Например, изменить систему оплаты за сдаваемый хлеб, установить премии, привлечь к делу добывания продовольствия кооперацию и частные торговые компании. С точки зрения теории – все правильно. Но если попробовать применить эти принципы к ближайшему рыночку у станции метро, сразу станет ясно, в чем подвох. Добиться успеха на этом пути, не установив закупочные цены выше спекулятивных, невозможно в принципе – конкуренция‑с… А значит, государство должно вступить в экономическое соревнование со спекулянтами и тратить на удовлетворение аппетитов торговцев хлебом большую часть своего бюджета. Ничего не скажешь – разумно! Именно такая политика в конечном итоге привела к краху Российскую империю – если бы накануне войны и во время оной не потакали спекулянтам, то все могло бы сложиться по‑иному[86].

Совершенно умилил работник центральной продовольственной управы А. И. Пучков, выступивший на заседании Делегатского совета большевиков 17 мая 1918 г. в Петрограде. Александр Рабинович, суммируя все, что тот сказал, пишет:

 

«Объясняя причины продовольственного кризиса, Пучков указал на такие факторы, как нежелание крестьян отдавать хлеб в обмен на ничего не стоящие бумажные деньги, транспортные трудности и обструкционизм со стороны антисоветских элементов на всех ступенях процесса заготовления, доставки и распределения продовольствия (добавим сюда ещё воровство и бардак. – Е. П.). Не считая возможным решением отмену ограничений свободной торговли и не веря, что можно добыть достаточное количество хлеба с помощью нажима па кулаков, Пучков сделал особый акцент на необходимость производства достаточного количества промышленных товаров для крестьян, создания надежной бартерной системы между городом и деревней, улучшения условий транспортных перевозок и руководства транспортом и создания единой для всей страны классовой системы распределения продовольствия».

 

Всё, конечно, очень мило и правильно – но каким образом товарищ из продуправы собирался наладить производство товаров для бартера? Впрочем, это не дело продовольственной управы, пусть по этому поводу болит голова у ВСНХ. Но насилие – это не метод!

Аргументы нынешних экономистов ничем от вышеизложенных не отличаются. Все они являются сугубо либеральными и основаны на понимании частной собственности как священной категории. Здесь с большевиками расхождение принципиальное и неустранимое, поскольку они частную собственность признавать священной отказывались наотрез, право населения страны на жизнь ставили выше любых экономических прав и с собственностью не церемонились. Пообещав защищать неимущее население России от голодной смерти, большевики именно это и делали – какие к ним могут быть претензии?

Что интересно – этот неустранимый конфликт собственности и жизни увидел, понял и сформулировал такой незаурядный церковный деятель, как митрополит Сергий Страгородский. В 1924 году в послании по поводу созыва Поместного собора он внимательно рассмотрел вопрос о собственности[87].

 

«…Занимать непримиримую позицию против коммунизма как экономического учения, восставать на защиту частной собственности для нашей православной (в особенности, русской) церкви значило бы забыть свое самое священное прошлое, самые дорогие и заветные чаяния, которыми, при всем несовершенстве повседневной жизни, при всех компромиссах, жило и живёт наше русское, подлинно православное церковное общество».

 

Несколько неожиданный подход, не правда ли? По крайней мере, неожиданный для тех, кто не читал Евангелий. Не зря же тема «большевики, собственность, христианство» тщательно обходится всеми церковными и околоцерковными обличителями советской власти, которые больше внимания уделяют явлениям внешним, вроде переделки храмов под овощехранилища, а не соответствию коммунистических идеалов Нагорной проповеди.

Тут надо понимать: взгляд на советскую историю, возобладавший в этих кругах сейчас, – это взгляд Зарубежной Церкви, церкви эмигрантской России, той России, которая до сих пор не может забыть – и, наверное, никогда не сможет! – национализированных поместий, заводов и привилегий. Впрочем, и потерянная церковная собственность ни в коей мере не прибавляла иерархам любви к большевикам. Но была и Церковь, принявшая советскую власть, и аргументы «за» как раз и высказал митрополит Сергий.

 

«Что этот строй не только не противен христианству, но и желателен для пего более всякого другого, это показывают первые шаги христианства в мире, когда оно, может быть, еще неясно представляя себе своего мирового масштаба и на практике не встречая необходимости в каких либо компромиссах, применяло свои принципы к устройству внешней жизни первой христианской общины в Иерусалиме, тогда никто ничего не считал своим, а все было у всех общее (Деян. IV, 32). Но то же было и впоследствии, когда христианство сделалось государственной религией, когда оно, вступив в союз с собственническим государством, признало и как бы освятило собственнической строй. Тогда героизм христианский, до сих пор находивший себе исход в страданиях за веру, начал искать такого исхода в монашестве, т. е. между прочим в отречении от собственности, в жизни общинной, коммунистической, когда никто ничего не считает своим, а все у всех общее. И, что особенно валено, увлечение монашеством не было достоянием какой‑нибудь кучки прямолинейных идеалистов, не представляло из себя чего‑нибудь фракционного, сектантского. Это было явлением всеобщим, свойственным всему православно‑христианскому обществу. Бывали периоды, когда, по фигуральному выражению церковных писателей, пустели города и населялись пустыни. Это был как бы протест самого христианства против того компромисса, который ему пришлось допустить, чтобы удержать в своих недрах людей „мира“, которым не по силам путь чисто идеальный. Не возражая против владения собственностью, не удаляя из своей среды и богатых, христианство всегда считает „спасением“, когда богатый раздаст свое богатство нищим. Находясь в союзе с собственническим государством и своим авторитетом как бы поддерживая собственнической строй, христианство (точнее, наша православная церковь в отличие от протестантства) идеальной или совершенной жизнью, наиболее близкой к идеалу, считало всё‑таки монашество с его отречением от частной собственности. Это господствующая мысль и православного богослужения, и православного нравоучения, и всего православно‑церковного уклада жизни.

…И так, второе постановление нашего поместного собора могло бы быть таким: с решительностью отметая религиозное учение коммунизма, Священный Собор, однако, не находит непримиримых возражений против коммунизма как учения экономического, отрицающего частную собственность и признающего всё общеполезное и нужное общим достоянием, ни в священном писании, ни в подлинно церковном учении, особенно в учении древней русской православной церкви, и потому приглашает и благословляет верных чад церкви, бедных и неимущих, со спокойной совестью без боязни погрешить против святой веры, радостно приветствовать узаконенный Советскою властью в СССР. Коммунистический строй, а богатых и имущих безропотно, во имя той же веры, ему подчиниться, помня слово св. писания, что „блаженнее давать паче нежели принимать“ (Деян. XX, 35) и что лучше быть обиженным и лишенным, нежели обижать и лишать других „да еже братию“ (I Кор. VI, 7–8)».

 

Так что если вспомнить причину конфликта деревни и власти, то «справные хозяева», ради прибыли бестрепетно обрекавшие миллионы соотечественников на голодную смерть, ни в коей мере не могут считаться мучениками. Даже если они честно ходили по воскресеньям в церковь и были поддержаны в своей борьбе местным священником, читавшим в этой церкви соответствующие проповеди.

А чём это я? Да всё о том же, други, – о вольных ценах…

 

* * *

 

Всё это были объективные процессы. Страна, и без того не имевшая резервов, истощенная трехлетней войной, с разорённой экономикой, вынуждена была изыскивать силы для другой, ещё более тяжёлой войны на множестве фронтов.

До сих пор все критики большевиков на вопрос, как решить эти задачи, говорят в один голос: надо было уйти. Пользуясь морскими аналогиями: капитан бедствующего корабля, где спасательных средств не хватает на всех, садится вместе с офицерами в единственную шлюпку и отваливает.

Мило!

 

 

Глава 4