Глава тринадцатая: обручение

 

1

 

Много событий произошло в Новоархангельске за время отсутствия Тимофея Тараканова, и особенно в 1817 год. Баранов сильно постарел к этому времени и не был больше похож на прежнего «ушкуйника», всегда бывавшего впереди своих соратников сорвиголов. Он стал очень религиозным и хотя по‑прежнему любил пригубить вина, но теперь от него редко можно было услышать ругательства или богохульство.

Дети Баранова выросли и стали отцовской гордостью. К концу 1817 года Антипатру уже было двадцать лет, и физически он совместил в себе все самое лучшее, что было у его родителей – силу, крепкие мускулы отца и гордую красоту матери. Антипатр чувствовал, что ему подходило время выходить на широкую дорогу, пора было распустить свои орлиные крылья. Маленьким мальчиком он любил проводить время на открытом воздухе, играя и соревнуясь со своими сверстниками, лихо бороздил морские воды на собственной байдарке или мастерски выпускал стрелы из лука, – теперь же он больше времени проводил в библиотеке отца за книгами.

Читал он с упоением, в основном описания морских путешествий, морских сражений, и, читая эти книги, уносился далеко от Ситки в разные уголки земного шара. Не было, казалось, на Земле ни одной страны, где он не побывал мысленно. Читая приключенческие книги, он в то же время занимался и серьезной литературой, подготавливая себя к заветной профессии морехода. В мечтах он уже был капитаном быстроходного корабля, стремительно несущегося вперед на всех парусах… видел себя в европейских странах, впитывающим старую европейскую культуру… бывал он в мечтах и в портах экзотического Востока – в Китае и Индии, – куда только не уносили его мечты!

Может быть, поэтому, предвидя свои будущие путешествия, Антипатр увлекся иностранными языками. Повезло Баранову с гувернером детей. Американец Джонс был на редкость образованным человеком, сумевшим многое передать Антипатру и Ирине. К счастью, кроме своего родного языка, он прекрасно владел немецким и французским и, помимо овладения другими знаниями, его способные воспитанники совершенно свободно говорили на трех иностранных языках. Для Баранова теперь не было никаких затруднений в переговорах со шкиперами иностранных кораблей. Антипатр стал его постоянным переводчиком.

Ирине в это время исполнилось пятнадцать лет, но она выглядела совсем взрослой, как яркий северный цветок, вдруг скинувший свою зимнюю одежду и в короткий срок распустившийся. Красота Ирины была необычной. Смешение русской и индейской крови создало творение редкой красоты. Сам Баранов глаз не мог отвести от своей дочурки – ему просто не верилось, что эта красавица была его дочерью.

Ирина, конечно, сознавала, что она красива. Она знала это не только потому, что видела себя в зеркале каждый день, но и по долгим томительным взглядам, которыми провожали ее люди – молодые и старые. Иностранные шкипера открыто любовались девушкой и не стеснялись говорить об этом ей и ее отцу. Молодые морские офицеры с кораблей, изредка приходивших из Петербурга, сразу же влюблялись в нее, и она спокойно, гордая сознанием своей красоты, позволяла им поклоняться ей. Сама она была еще слишком молода, чтобы серьезно увлечься кем‑либо из этих вздыхателей. Ее просто забавляло наблюдать, как молодые офицеры следовали за ней, готовые исполнить любое ее приказание.

Восторги поклонников Ирину не испортили. Она поражала всех врожденным тактом, умением себя держать и вести разговор – все это было удивительно потому, что она, в сущности, была дочерью неграмотной индианки и отца, которого едва ли можно было назвать образованным человеком. Врожденный такт Ирина, конечно, унаследовала от матери, пусть и не образованной женщины, но дочери вождя, принцессы. А всем остальным Ирина была обязана своему необыкновенному гувернеру, мистеру Джонсу.

Как и Антипатр, Ирина получила основы хорошего образования от гувернера, а дальше – как и Антипатр, углубилась в мир фантазии, который обнаружила в обширной библиотеке отца. Диапазон ее чтения был несколько иным чем у брата. Она больше увлекалась произведениями изящной литературы. Вторым ее увлечением была музыка, опять‑таки благодаря Джонсу, приучившему ее любить игру на фортепьяно. По своему поведению, манерам и такту Ирина ничем не отличалась от барышень аристократических семей, выросших в тепличных гостиных Петербурга и других крупных городов России. Тот факт, что в далеком Новоархангельске, на острове Ситка, приезжие вдруг встречали воспитанную, образованную светскую барышню, поражал их больше всего.

Любили Ирину все – не только ловеласы с приходивших кораблей, но боготворили ее и скромные алеуты и алеутки, не говоря уже о русских промышленных. Даже редкие гости – свирепые колоши с уважением относились к ней, может быть, потому, что знали, – она внучка большого, важного вождя с Кенайского полуострова.

Каждый раз, когда Ирина появлялась в селении, куда она ходила для прогулки или навестить больных, а часто и для того, чтобы помочь детям в преодолении трудностей русской азбуки, у всех становилось радостнее и веселее на душе. Мужчины скидывали шапки и сердечно приветствовали ее, женщины улыбались и долго провожали ее взглядом. Ирина знала, что к ней относятся с уважением и любовью, и, может быть, поэтому, несмотря на свои пятнадцать лет, держала себя с большим достоинством. Можно было подумать, что она была принцесса, дочь владетеля средневекового княжества или замка. Да иностранцы и называли жилище правителя «дворцом Баранова». Она и была принцессой, не только как дочь индейской принцессы, но и как дочь влиятельного и могущественного главного правителя американской колонии Российско‑Американской компании, которого гавайский царек называл «королем Севера». Она была «хозяйкой» колонии на Ситке и хозяйкой всех селений на всех островах. И ее все признавали таковой. Но любили и уважали ее не за ее положение, а за ту необыкновенную доброту, теплоту, врожденную тактичность и отзывчивость, которые были неотделимой частью ее характера. Никто никогда не видел ее раздраженной или сердитой… никогда от нее никто не слышал раздраженного или грубого слова. Даже когда ее отец вдруг вскипал и был в ужасном настроении, для Ирины было довольно подойти к нему и положить свою маленькую ручку на его губы, и рычащий лев превращался в смирного ягненка.

 

2

 

Баранов знал, что пришла старость. Авантюра доктора Шеффера на Сандвичевых островах, которая обошлась компании больше чем в двести тысяч рублей, казалось, прибавила с десяток лет к его годам. Вероятно, в первый раз в жизни его обошли, и эта ошибка стоила ему и компании огромных денег. Дело Шеффера теперь было закрыто, но Баранов потерял веру в свою способность выбирать и оценивать людей. Он проклинал день, когда «Суворов» с лейтенантом Лазаревым появился в гавани и оставил ему «подарок» – Шеффера, от которого команда корабля была рада отделаться. Баранов знал, что он постарел и что пора уходить на покой. Эта мысль последнее время неотступно преследовала его – нужно уйти и, наконец, добиться для себя покоя, которого у него никогда не было в Америке. Не знал Баранов насколько близки эти мысли были к действительности, не знал, что в Петербурге правление компании пришло, после возвращения Лазарева, к тому же решению – найти ему преемника. На этот раз колония должна перейти из периода боевого, организационного в период нормальной деловой активности, и для такой деятельности нужны будут не торговцы, а администраторы. Решено было, что следующим правителем будет морской офицер, желательно из тех, кто уже бывал в Новоархангельске.

В середине лета, 22 июля 1817 года, в Новоархангельск неожиданно опять пришел «Суворов» из Кронштадта, но на этот раз под командой лейтенанта Панафидина. В составе экипажа корабля было два лейтенанта – Яновский и Новосильцев, первый из которых вписал свое имя в анналы колонии, но об этом позже…

Баранов был приятно удивлен, когда увидел, что командиром судна не Лазарев, с которым у него были весьма натянутые отношения. С капитаном и офицерами корабля на этот раз установились хорошие отношения, особенно с молодым лейтенантом Яновским, – и не без причины, потому что Баранов приметил, что Яновский глаз не сводил с Ирины.

«Суворов» привез в колонию богатый груз, общей стоимостью больше миллиона рублей.

Вот и еще одна зима подошла. Сильные штормовые ветры возвестили о наступлении ветреной, холодной, дождливой зимы с частыми снегопадами. Смесь снега и дождя сделала дороги непроходимыми, люди вязли в грязи. Они старались больше времени проводить в крепких, теплых избах, где постоянно горели большие поленья дров, поддерживающие тепло в домах. Тяжело приходилось тем, кому необходимо быть на дворе, например часовым у ворот и стен крепости, день и ночь стоявшим на посту. Нелегко было и охотникам регулярно заниматься своим промыслом.

В конце ноября, когда погода действительно стала совершенно невыносимой, в порт вдруг вошел новый компанейский корабль «Кутузов» под командой старого знакомого Баранова капитан‑лейтенанта Гагемейстера, когда‑то на «Неве» приходившего в Русскую Америку.

Хотя Баранов недолюбливал сухого, педантичного Гагемейстера, все же он спустился к пристани, чтобы лично встретить капитана.

В тот же вечер в «замке» был устроен парадный обед в честь командиров «Суворова» и «Кутузова» и их офицеров. Баранов радостно приветствовал обоих капитанов и особенно своего любимца, лейтенанта Яновского.

– А, Семен Иванович, – затряс он руку Яновскому, – очень, очень рад вас видеть!

Лейтенант Яновский был среднего роста, худощавый, может быть, даже слишком худенький, довольно интересный блондин с длинными вьющимися волосами и серо‑синими глазами, настоящий славянин.

Баранову он нравился не только как приятный, симпатичный молодой человек, но еще и потому, что представлял собой полную противоположность Гагемейстеру, сухому, педантичному немцу.

Подошел к Баранову и Гагемейстер и даже произнес неожиданный комплимент:

– Просто поразительно, Александр Андреевич, как изменилось к лучшему это селение по сравнению с тем, что было здесь несколько лет тому назад, во время моего первого посещения Новоархангельска… Куда ни посмотришь, везде новые постройки – мельница, судовая верфь, в гавани несколько кораблей, тогда как прежде это была только пустынная поверхность моря и несколько байдарок на нем.

С еще большим любопытством и восхищением смотрел Гагемейстер на Ирину, с трудом осознавая, в какую привлекательную особу превратился этот угловатый ребенок с непомерно длинными руками и ногами и большими темными глазами.

Обед был устроен по‑парадному. Баранов научился сервировать стол, так что и комар носу не подточит. На большом столе – белоснежная скатерть из тонкого полотна, богатое серебро. Все теперь в «замке» было по‑иному. Баранов старался поддерживать престиж и достоинство главного правителя колонии.

Позже, однако, после обильных возлияний, которые состояли из хороших французских вин, Баранов не стерпел и позвал своих верных соратников, седовласых промышленных, которым вдоволь предложил водки. У него уже вошло в обычай звать своих соратников во время званых обедов и петь с ними песни и, особенно, свою песню, которую теперь называли «Песней Баранова». Это была та песня, с которой промышленные шли в бой здесь, на горе, чтобы выбить индейцев‑колошей из крепости тринадцать лет тому назад.

Баранов вышел на середину комнаты, его окружили старики‑промышленные и громко, хотя и не совсем дружно, запели:

 

Ум российский промыслы затеял

Людей вольных по морям рассеял…

 

Не совсем ладно сложена была песня Барановым, но близка была она сердцу этих людей… людей одного склада и мышления с правителем, вместе с ним испытавших все тягости первых лет в Америке – и холод, и голод, и стрелы индейцев.

 

Нам не важны чины, ни богатства, –

 

мощно и торжественно выводили хриплые голоса,

 

Только нужно согласное братство.

То, что сработали, как ни хлопотали,

Ум патриотов уважит потом…

 

 

3

 

На этом парадном обеде, закончившемся громогласной «Песней Баранова», Яновский, не сводивший глаз с Ирины, – а та широко раскрытыми глазами гордо смотрела на своего легендарного отца, – понял вдруг, что не может он уехать обратно и оставить ее здесь. Он так же, как и камергер Резанов, увлекшийся пятнадцатилетней Кончитой Аргуэльо в Калифорнии, понял, что не жить ему без нее.

Яновский ничего и никого не видел в тот вечер, кроме нее. Он упивался ее экзотической красотой и глаз не отводил от Ирины. Она почувствовала его взгляды и восхищение и иногда украдкой взглядывала на молодого офицера, быстро отводя глаза в сторону, если их взгляды встречались…

После этого памятного приема дня не проходило, чтобы Яновский не появлялся в «замке». Вскоре они стали часто гулять вместе, не обращая внимания на холодную погоду. Их можно было видеть весело, со смехом бродившими по песчаному берегу. Иногда они отправлялись далеко в поле, в сторону гор, хотя Баранов много раз наказывал Ирине не уходить далеко от селения – никто не знал, чего можно было ожидать от колошей.

Яновский полюбил эту очаровательную девушку. Он понял, что полюбил ее с первого взгляда, хотя вначале и не отдавал себе отчета в этом… полюбил безнадежно. И чем больше он ее видел, чем больше они бывали вместе, тем сильнее и больше он привязывался к ней. И Ирина, в первый раз в своей жизни, ответила на его чувства такой же чистой первой любовью. Впервые она ощутила это чувство, когда он вдруг горячо поцеловал ей руку. Она поняла, что любит этого молодого красивого офицера, и неожиданно для себя, подняв другую руку, медленно и ласково провела ею по его легким волнистым волосам.

Они присели вместе на камень у самой воды и долго, любовно смотрели друг другу в глаза. Она упивалась глубиной его синих глаз, отражавших синеву морских вод, а он упивался ее темными волосами, выдававшими ее происхождение индейской принцессы. Ничего чисто индейского в ней, однако, не было. Она напоминала чистый северный яркий цветок – результат смешанной культуры…

– Ирочка… какой восторг вот так просто смотреть на тебя, молча любоваться твоей красотой!..

– Молчи, Семен… – она хотела назвать его Семен Иванович… но спохватилась, – молчи, Сеня… просто смотри молча, так, как я смотрю на тебя…

Он обнял ее.

– Я не хочу никуда уезжать без тебя… я останусь здесь… – тихо прошептал он. – Все эти дни я не хотел никого видеть… не хотел ни с кем говорить… Все, что я хотел, это видеть тебя, быть с тобой все время… мечтал об этом дни и ночи!.. А что, если я возьму тебя с собой, увезу в Петербург?.. Ты бы хотела поехать со мной в далекую Россию, в Петербург? Хотела бы ты быть там со мной?

Ирина посмотрела на него и с грустной улыбкой пожала ему руку.

– Ты не смеешься, Сеня? Ведь мы же люди разных миров… Не забудь, что мы принадлежим к разному обществу. Ты офицер флота… дворянин, а мы… сам знаешь нас… мы из простой купеческой семьи…

Она помолчала, подумала немного:

– Если б не упорство отца и не его работа, жили бы мы где‑нибудь в захолустье, без образования, без знания, что творится во всем мире… ведь всем здесь мы все обязаны отцу. Нет, я не думаю, что я могла бы оставить отца одного на старости лет! А ты уедешь домой, время сотрет воспоминания обо мне – и забудешь меня, забудешь дикую индианку, что живет где‑то далеко на севере, в Америке…

Яновский посмотрел на нее своими добрыми глазами…

– Знаешь, Ирочка, чем больше я смотрю на тебя, чем больше слушаю, тем больше я знаю, что люблю тебя, если только возможно больше или меньше любить. А то, что ты говоришь, это не твои слова, а те французские романы, которых ты так много читала… Все, что ты говоришь, очень разумно, но где же тут любовь? Разве можно вычеркнуть любовь и подчинить ее условностям? И потом – зачем это самоуничижение? Мы любим друг друга, и это самое главное…

– Ты в самом деле любишь меня? Сильно?..

Ирина прижалась к нему.

– Хочешь, чтобы я тебе еще раз повторил… еще и еще… сто… тысячу раз?..

На следующий день Яновский явился в «замок» и попросил свидания с Барановым. У него был необыкновенно торжественный вид, и самое удивительное было то, что он был в парадной форме, со шпагой, при шляпе и белых перчатках.

Войдя в переднюю, он попросил служащего доложить «его высокоблагородию», что лейтенант флота Яновский желает видеть господина правителя по очень важному и срочному делу.

Войдя в кабинет, он увидел Баранова, который тотчас же встал из‑за стола.

Яновский щелкнул каблуками и церемонно поклонился. Баранов в недоумении посмотрел на него – что это еще за театральный наряд! Потом какая‑то смутная догадка шевельнулась в его голове, и он улыбнулся:

– А, Семен Иванович, что это у вас такой торжественный вид?.. Строгий взгляд и парадная форма?.. Ну садитесь и рассказывайте, – показал он ему на кресло.

Яновский опять щелкнул каблуками и сел.

– Явился я к вам, Александр Андреевич, по весьма серьезному делу… – он немного замялся, – дело очень важное, и от него будет зависеть вся моя жизнь!..

Баранов в недоумении поднял брови и вопросительно посмотрел на Яновского.

– Явился я к вам, Александр Андреевич, за разрешением… просить руки вашей дочери Ирины Александровны, – вдруг выпалил лейтенант и, произнеся эти слова, почувствовал, что ему стало легче, точно снял он тяжелую ношу со своих плеч.

Баранов выпрямился и медленно подошел к Яновскому. Тот вскочил с кресла и встал навытяжку…

Лицо Баранова расплылось, и он обнял Яновского:

– Семен Иванович!.. Да как же это?.. Большая честь… благословляю вас… как же это так неожиданно и быстро!.. Рад… несказуемо рад буду отдать свое сокровище в ваши руки…

У старика потекли слезы радости.

– Вот поразили старика… конечно, я не буду стоять на вашем пути… уверен, что будете счастливы… Все, что я хочу, это чтобы моя Ирочка была счастлива… Господь милостивый да благословит вас обоих!

И он перекрестил Яновского.

– Не думайте, что это был большой сюрприз… я подозревал… видел, как вы смотрели на мою красавицу… ну, осчастливили меня на старости лет!

Яновский стоял молча и слушал Баранова. Он совершенно обомлел и ничего не мог произнести.

– Да что же мы стоим, Семен Иванович?.. Позовем Иру… Он подошел к двери и закричал:

– Ира!.. Ирочка, иди сюда!

Не успел он позвать дочь, как дверь вдруг широко распахнулась, и в комнату ворвалась Ирина.

– Я здесь, папа! – радостно вскрикнула она. Очевидно, она была недалеко от кабинета в это время… подозрительно близко!

Баранов посмотрел на нее, нахмурился было – что за манеры… – потом широко улыбнулся и взял ее за руку:

– Вот она, Семен Иванович, мой северный американский цветочек. Ирина, этот молодой человек просит твоей руки!.. – Он озорно подмигнул ей: – Ты думаешь, что мне следует дать вам разрешение?

Ира нежно обняла отца.

– Ты уже разрешил, папа, вижу по твоему лицу, по твоим глазам!

– Вот современная молодежь, – как бы сокрушаясь, сказал Баранов, – за спиной родителей решают такие важные дела… где это видано!

Он посмотрел на обоих:

– Какие времена настали… Молодежь сама решает, без родителей, такие важные дела… Ну хорошо, становитесь оба вот тут, посредине комнаты… я сейчас принесу образ, благословлю вас.

Он пошел в угол, снял старинную икону архистратига Михаила, святого покровителя селения, и подошел к молодым людям.

Ирина с Семеном стали на колени, и Баранов торжественно поднял икону:

– Да благословит ваш союз Святой архангел Михаил на вашу совместную жизнь, дети мои, дорогие… даст вам святой покровитель счастливую, беззаботную, долгую жизнь и все остальное, что придет с этим – здоровье, счастье, благополучие и… детей!