Цены и потребление в XVIII веке

 

До сих пор мы уделяли главное внимание динамике перераспределения ресурсов в структуре «государство – народ – элита» и ее трансформациям, происходившим в XVIII веке. Теперь нам необходимо вернуться к анализу основных макроэкономических параметров, изучаемых демографически‑структурной теорией, к ценам и потреблению. График на рисунке 3.5 дает общую картину движения цен в этот период. Из графика видно, что в правление Петра I, в 1707–1720 годах, цены выросли втрое, а затем, в 1723–1725 годах последовал голод и структурный кризис. Потом цены уменьшились, и положение улучшилось, но все же впоследствии имел место голод в 1733–1735 годах. В 1750‑х годах цены уменьшились, очевидно, за счет организации подвоза хлеба из Черноземного района. В начале 60‑х годов, однако, последовал резкий рост цен, отчасти объясняющийся инфляцией в результате эмиссии медных денег, которые номинально приравнивались к серебру. Но помимо инфляции играло роль и увеличение ренты, и в итоге мы видим резкий скачок цен во время голода 1766–1768 годов. После голода произошло некоторое снижение цен, но затем эмиссия бумажных ассигнаций привела к новому росту. В конечном счете увеличение ренты и отсутствие запасов хлеба в крестьянских хозяйствах вызвали структурный кризис в 1787–1788 годах.

 

Рис. 3.6. Нормированный индекс цен на рожь для Центрального района. [743]

 

В целом тенденция к росту цен соответствует прогнозу демографически‑структурной теории. Цены растут, но неравномерно, что, очевидно, объясняется происходившим одновременно с ростом населения освоением Черноземья (расширением экологической ниши), а также инфляционными процессами, эмиссией медных денег и ассигнаций.

Влияние инфляции было весьма существенным, количество денег в обращении в расчете на душу населения (т. н. «per capita circulation», «душевое обращение») на протяжении XVIII века увеличилось в несколько раз. Поэтому представляется важным попытаться исключить инфляцию, что можно сделать, например, поделив индекс цен на индекс «душевого обращения». Полученный таким путем нормированный индекс цен на рожь изображен на рисунке 3.6. Исключение инфляции дает существенно иную картину, чем исходный индекс цен. Оказывается, что реальное падение цен в 1750‑х годах было значительно большим, чем номинальное, то есть эффект организации транспортировки хлеба с Черноземья был чрезвычайно важным. Однако затем рост цен возобновился и был очень значительным – это и была основная тенденция, определяемая ростом населения.

 

рис. 3.7. Индекс реальной заработной платы петербургских плотников. [744]

 

Рост цен в теории свидетельствует о падении потребления, но более надежным в этом отношении параметром является реальная заработная плата. Однако условия крепостничества деформировали рынок рабочей силы и искажали реальную цену на труд. С одной стороны, затрудненность перехода крестьян в города создавала там дефицит рабочей силы даже с учетом распространения отхода, с другой стороны, крестьяне‑отходники должны были платить оброк помещикам; этот оброк, естественно, включался в стоимость рабочей силы и его динамика влияла на динамику заработной платы. В частности, увеличение оброка, наблюдавшееся во второй половине XVIII века, при условии постоянства в действии других факторов должно было бы привести к росту реальной заработной платы.

Таким образом, как рост оброка, так и ограничение отхода, завышали действительный уровень реальной заработной платы. Кроме того, представительные данные о динамике оплаты труда имеются только для Петербурга, куда отход был затруднен в силу географического положения столицы. Таким образом, имеются все основания считать существующие данные о реальной заработной плате в Петербурге для второй половины XVIII века существенно завышенными. Как видно из рисунка 3.7, эти данные говорят о значительном падении реальной заработной платы в 1740‑х годах, но не показывают дальнейшего уменьшения.

 

рис. 3.8. Численность населения в Центральном районе и на территории всей первой ревизии в сопоставлении с данными о росте рекрутов (по годам рождения). [745]

 

Поскольку индекс реальной заработной платы в условиях крепостничества искажает картину динамики потребления, то современные исследователи часто используют биометрическую информацию, в частности, данные о росте рекрутов. Рост рекрутов в традиционном обществе, не испытывающем влияния усовершенствований в здравоохранении, очевидно, тесно связан с величиной потребления, и кривая роста рекрутов на рисунке 3.8 до некоторой степени заменяет кривую потребления в обычной логистической схеме. При рассмотрении этих данных необходимо, однако, учитывать, что рост рекрутов, родившихся, скажем, в 1740‑х годах отражает не только уровень жизни в эти годы, но и положение в период до призыва рекрута, то есть также и в 1750‑е годы. Таким образом, при сохранении общей понижательной тенденции динамика изменений в действительности была менее конкретной, чем это может показаться из рисунка 3.8. Тем не менее из имеющихся данных можно сделать вывод, что в 1710 – 1720‑х годах имело место резкое падение уровня жизни населения, но в 1740 – 1750‑х годах положение улучшилось, очевидно, за счет колонизации Черноземья. Затем уровень жизни снова падает, и особенно сильное падение приходится на время кризиса 1780‑х годов. В целом эта картина соответствует демографически‑структурной теории: рост населения сопровождается падением потребления, однако необходимо учитывать также структурную динамику, в частности, увеличение давления государства и элиты на крестьянство, что ускоряло темп падения уровня жизни и приводило к временным кризисам, таким, как кризисы 1724–1726 и 1787–1788 годов. Эти кризисы отчетливо видны на графике динамики естественного прироста (рисунок 2.2).

Необходимо также учитывать динамику колонизационного процесса; в колонизируемых областях уровень жизни был выше, чем в Центре, и население там росло быстрее. Кроме того, с 1740‑х годов стал более интенсивным подвоз продовольствия с Юга в Центральные области, что сделало возможным организацию обмена ремесленных изделий Центра на хлеб, и улучшило продовольственное положение. Население Центральных областей вновь стало расти, хотя этот рост был медленным.

После 1760‑х годов положение стало постепенно ухудшаться, и временно ослабевшее Сжатие вновь усилилось, причем причиной этого усиления был не только рост населения, но и увеличение ренты.

В итоге можно считать, что общее поведение цен и потребления, во всяком случае, с середины XVIII века соответствовало прогнозу демографически‑структурной теории: рост населения сопровождался ростом цен и падением потребления. До 1760‑х годов тенденции в ценах и потреблении были неустойчивыми и определялись взаимодействием трех факторов: роста населения, расширения экологической ниши за счет колонизации Черноземья и перераспределения ресурсов внутри структуры «государство – элита – народ». Колонизация Черноземья привела, в частности, к существенному падению цен и увеличению потребления в 1740 – 1750‑х годах, а перераспределение ресурсов – к падению потребления в 1720‑х годах. Перераспределение ресурсов сказывалось на динамике потребления и далее, во второй половине XVIII века.

 

Выводы

 

В какой мере трехфакторная модель может объяснить развитие России во второй половине XVIII века?

Изучение диффузионных процессов показывает, что в 1750‑х годах в Россию пришла новая волна диффузионного влияния, исходившая из Пруссии. Петр III предпринял первую попытку трансформации по прусскому образцу, но она вызвала традиционалистскую реакцию и военный переворот 1762 года. Этот переворот означал новое – и на этот раз решительное – поражение диффузионного абсолютизма. В ходе этой «дворянской революции» и в последующие десятилетия произошла новая трансформация структуры, включавшая освобождение дворянства от служебных обязанностей перед государством и превращение его в сословие независимых собственников, отягчение крепостного права, приблизившее положение крепостных к положению рабов, масштабное перераспределение ресурсов в пользу дворянства, выразившееся в резком сокращении реального размера налогов и росте ренты. Дворянство получило в свои руки власть на местах и в значительной мере определяло политику правительства. Это означало превращение этатистской монархии в служащую интересам элиты дворянскую монархию. Вестернизация приобрела отчетливо элитарный характер и служила теперь не интересам государства, а потребительским целям элиты. Произошла смена приоритетов с военного и экономического реформирования по шведско‑голландскому образцу на перенимание элитарной французской культуры.

Дворянство оказывало давление одновременно на государство и крестьянство. Сокращение государственных доходов привело к ослаблению государства и армии. С другой стороны, рост ренты привел к искусственному сужению экологической ниши и структурному кризису 1787 года. Кризис 1787–1788 годов был переломным моментом, заставившим как правительство, так и дворян, осознать тяжесть положения крестьянства. Дворянство было вынуждено на время смириться с невозможностью увеличения ренты, и более того, в результате инфляции она стала уменьшаться. Со своей стороны, правительство впервые обратилось к мерам, которые в период Сжатия проводят многие государства, и Павел I ограничил размеры крестьянской барщины. При Павле I монархия вновь предприняла попытку трансформации по прусскому образцу: она на время вышла из подчинения дворянства, попыталась регулировать отношения между сословиями и перераспределять в свою пользу экономические ресурсы. Это позволило увеличить военные расходы и усилить армию, но в конечном счете конфликт с дворянством привел к государственному перевороту и гибели Павла I.

В целом анализ в рамках трехфакторной модели показывает, что XVIII столетие было периодом колонизации и роста России как в отношении территории, так и в отношении численности населения. В 1730‑х годах в Центральном районе появились первые признаки Сжатия, но в 1740 – 1750‑х годах колонизация Черноземья и организация торгового обмена между Черноземьем и Центром позволили отчасти разрядить ситуацию и увеличить потребление. Но в дальнейшем тенденция к уменьшению потребления снова возобладала. На эту общую картину накладывалась структурно‑демографическая динамика, состоявшая из ряда трансформаций структуры, каждая из которых вызывала отток ресурсов от народа и структурный кризис.

 

 

Глава IV

Начало сжатия

 

Французский образец

 

Как отмечалось выше, Франция была центром одной из трех диффузионных волн, оказывавших влияние на Россию во второй половине XVIII века. Влияние Франции основывалось на культурном, а не на военном превосходстве; в военном отношении Франция середины XVIII века отставала от Пруссии и Австрии. Однако во второй половине столетия волна военных преобразований дошла и до Франции, и здесь была предпринята решительная реформа артиллерии, связанная с именем генерала Ж.‑Б. Грибоваля. Грибоваль долгое время служил в австрийской армии под началом генерал‑фельдцейхмейстера князя Лихтенштейна, поэтому в своих преобразованиях он широко использовал австрийский (а также прусский и русский) опыт. Так же, как Лихтенштейн, Грибоваль свел всю артиллерию к нескольким стандартным образцам. Орудия стали отливаться цельными и потом рассверливаться, вес пушек был существенно облегчен, но главное – были усовершенствованы лафеты (которые получили железные оси и чугунные втулки колес) и механизмы наводки. Позднее, с 1800 года, французская артиллерия так же, как и австрийская, стала «ездящей».[746]

В конечном счете труды Фридриха II, Лихтенштейна, Шувалова и Грибоваля привели к тому, что составлявшие полевую артиллерию мощные 6– и 8‑фунтовые орудия стали столь же подвижными, как 3‑фунтовые полковые пушки. «Подвижность имела неожиданные последствия, она произвела полную революцию в употреблении артиллерии», – отмечал А. Нилус.[747] Прежде батареям полевой артиллерии редко удавалось сменить позицию на поле боя, теперь появилась возможность маневра артиллерией и сосредоточения ее на участке прорыва. Слабая полковая артиллерия стала ненужной; в случае нужды ее заменяли придаваемые полкам мощные батареи.[748] Появление мощной мобильной артиллерии привело к переменам в тактике. Новые орудия позволили увеличить дальность картечного выстрела с 200 до 300–500 метров. В то же время дальность ружейного выстрела по‑прежнему составляла 200–220 метров; таким образом, картечь новых орудий поражала пехотинцев прежде, чем те успевали выстрелить. Сила артиллерийского огня в 6 – 10 раз превосходила силу огня пехотных линий. Это в значительной мере обесценило значение ружейного огня и той «прусской муштры», с помощью которой достигалась скорострельность.[749]

На смену линейной тактике шла тактика рассыпного строя и колонн. Рассыпной строй, заменивший прежнюю линию, был менее уязвим для картечи, и солдаты могли стрелять не торопясь, прицельно. Для того чтобы сделать стрельбу более прицельной, приклад ружья стали вытачивать изогнутым, как у охотничьих ружей. Кроме того, некоторые солдаты («егеря») были вооружены нарезными ружьями, «штуцерами». Штуцер стрелял на 700 метров, но его было трудно заряжать, поэтому скорострельность составляла всего лишь один выстрел в 4–5 минут.[750]

Главным элементом новой тактики была колонна – боевой порядок, созданный французской революцией. Его появление было связано с глубокими преобразованиями социального строя Франции и с введением всеобщей воинской повинности. До революции французская армия была в основном наемной, и (поскольку наемники обходились дорого) ее численность составляла лишь 172 тыс. солдат – меньше, чем в Австрии и Пруссии, армии которых пополнялись посредством рекрутирования. Когда в 1792 году Австрия и Пруссия объявили войну французскому революционному правительству, оно было вынуждено мобилизовать все силы страны и пошло на беспрецедентный шаг, введя всеобщую воинскую повинность. Если рекрутские наборы давали одного солдата с 10 или 20 дворов, то всеобщая повинность ставила под ружье всех молодых мужчин, и один лишь набор 1793 года дал 450 тыс. рекрутов. В 1794 году численность французской армии достигла одного миллиона солдат! Эту армию необходимо было снарядить и вооружить, и якобинская диктатура превратила страну в огромный военный лагерь, живущий по законам регулируемой экономики. Все зерно, кроме небольшого «семейного запаса», подлежало сдаче в государственные хранилища, рыночная торговля прекращалась. Население городов снабжалось из государственных амбаров по карточкам. Была введена система принудительного труда по фиксированным расценкам; за один год было построено 39 оружейных заводов, производство чугунных пушек увеличилось с 900 до 12 тыс., производство бронзовых пушек – до 7 тыс. Во Франции, как в России при Петре I, пушки отливали из снятых с церквей колоколов.[751]

С точки зрения теории военной революции, это был пример до крайности милитаризованной военно‑бюрократической диктатуры «революционного правительства». Военным министром этого правительства был Лазар Карно – знаменитый военный инженер и создатель тактики колонн. Имея огромную, но плохо вооруженную и обученную армию, Карно предложил стоить атакующие войска колонной и бросать их в штыковую атаку – без единого выстрела. Передние ряды колонны погибали под вражеским огнем, но, шагая по трупам, колонна в конечном счете прорывала тонкую стрелковую линию противника и одерживала победу. Таким образом, новая тактика представляла собой сочетание стрелковых цепей в первом эшелоне и глубоких колонн во втором эшелоне. Переброшенная к намеченному месту прорыва артиллерия должна была подавить батареи противника и ослабить его пехоту, стрелки прицельно выбивали офицеров, знаменосцев и артиллеристов; затем подтянутые из глубины колонны одна за другой устремлялись в штыковую атаку, пробивая линию противника своей массой. Позднее приемы боя были усовершенствованы и за стрелками иногда появлялись три шеренги пехоты, как в старой линейной тактике. Колонны двигались за этими шеренгами, выбирая место для атаки.[752]

Французская армия обладала двумя особенностями, отчасти обусловленными ее массовым характером. Эта армия состояла в основном из свободных крестьян, которые не стали бы терпеть палку в руках капрала, – поэтому в армии Наполеона не было палочных наказаний. Храбрость солдат возбуждали орденами и медалями, награждения сопровождались прибавкой жалования, возможностью стать сержантом, офицером и даже маршалом; некоторые наполеоновские солдаты действительно носили маршальский жезл в солдатском ранце. Другая особенность французской армии состояла в отсутствии обоза. Снабжать армию столь колоссальных размеров в те времена можно было лишь с помощью этатистской военной диктатуры. Когда якобинский военный режим рухнул в термидоре 1794 года, армия осталась без продовольственного снабжения, и Карно приказал ей довольствоваться реквизициями, то есть грабежом завоеванных стран. Лишь в 1807 году Наполеон отчасти восстановил обоз, но и после этого императорская армия жила в значительной степени реквизициями. В условиях войны эти реквизиции были бесконтрольными и постоянно переходили в мародерство; солдаты (часто поощряемые генералами) беспощадно грабили население. Возможность грабежа была еще одним стимулом для французских солдат – они знали, что победа может принести им не только славу, но и богатство.[753]

Тактика колонн была фундаментальным открытием, она стала новым всепобеждающим оружием французской армии – и именно этому оружию был обязан своей славой Наполеон Бонапарт. В соответствии с теорией новый этап военной революции привел к формированию нового военно‑бюрократического государства. Империя Наполеона была современным образцом «регулярного государства», в котором абсолютизм (под действием революционной традиции) был закамуфлирован конституцией, предусматривавшей существование Государственного совета и двух законодательных палат. В действительности все вопросы решал император: Наполеон, как Иосиф II и Петр I, работал круглые сутки и вместе со своими министрами отдавал тысячи распоряжений. Символом его регулирующей деятельности стал «Кодекс Наполеона», который провозглашал равенство всех граждан перед законом и уничтожение сословных привилегий. В своей экономической политике Наполеон следовал заветам Кольбера и теории меркантилизма; национальная промышленность была защищена высокими таможенными пошлинами, но при этом деятельность предпринимателей регламентировалась: правительство прежде всего старалось обеспечить заработок рабочим.[754] После падения Наполеона современники вспоминали о его правлении как о «золотом веке» всеобщей занятости, высоких заработков и дешевого хлеба. Внешние атрибуты новой империи представляли собой смешение черт военного государства и старой ренессансной Франции: Наполеон, как Карл XII и Петр I, ходил в солдатском мундире, он заставлял своих чиновников носить униформу, но его двор в Фонтенбло своей роскошью затмевал Версаль.[755]

Как обычно, волна французских завоеваний вызвала диффузионную волну заимствования французских инноваций. Сражавшиеся в линиях русские были разгромлены при Аустерлице, а пруссаки – в двойном сражении при Йене и Ауэрштедте. Разгромленная Пруссия сразу же приняла тактику колонн, ввела у себя всеобщую воинскую повинность, открыла доступ в офицеры недворянам и практически запретила телесные наказания. Более того, прусский король Фридрих Вильгельм III обещал своему народу ввести конституцию, но забыл о своем обещании после поражения Наполеона.[756] Наиболее важной реформой, проведенной под влиянием Франции, было освобождение крестьян. 22 июля 1807 года Наполеон подписал конституцию новой Польши («герцогства Варшавского») первый параграф которой гласил: «Крепостничество упраздняется. Все граждане равны перед законом».[757] «Отмена крепостничества, – признавал прусский король, – стала в результате действия соседних правительств делом чрезвычайной необходимости». В октябре 1807 года правительство Пруссии объявило об освобождении крепостных.[758]

Таким образом, Россия оказалась перед фронтом новой диффузионной волны. Компонентами этой новой волны были мобильная артиллерия, тактика колонн, всеобщая воинская повинность, а в политической сфере – конституционализм, подобный французскому, и равенство граждан перед законом – то, что тогда называлось «свободой». Лозунг «Свобода, равенство и братство», написанный на знаменах французских армий, не мог оставить равнодушным население тех стран, где народ страдал от сословных привилегий и крепостного права. Французская армия при поддержке народов уничтожила сословные привилегии и насадила конституционный строй почти во всех государствах Западной Европы. «Самое могучее оружие, которым пользовались до сих пор французы, – писал Александр I в 1804 году, – это общее убеждение, что их дело есть дело свободы и счастия народов».[759] Однако после французских побед часто наступало разочарование: система грабежей и реквизиций восстанавливала народы против завоевателей, и навстречу диффузионной волне поднималась волна традиционалистской реакции. Именно традиционалистская реакция привела к грандиозному восстанию против Наполеона в Испании, а затем – к подъему немецкого национализма и к битве при Лейпциге.