Военная реформа и вторая северная война

 

Итак, Петр I усвоил западную культуру, в основном в ее голландском варианте. Однако первостепенные интересы России требовали в первую очередь освоения западных военных инноваций, связанных с развитием артиллерии и линейной тактики. Это были элементы других культурных кругов, австрийского и шведского. Как отмечалось выше, пионером внедрения линейной тактики в конце XVIII века была австрийская армия Евгения Савойского. В 1697 году Петр послал к принцу Евгению майора Преображенского полка австрийца Адама Вейде, который прошел стажировку в имперских войсках и даже участвовал в знаменитой битве при Зенте. По возвращении в Москву Вейде на основе австрийских документов подготовил новый воинский устав под названием «Краткое обыкновенное учение». По этому уставу полк состоял из одних мушкетеров, вооруженных ружьем с багинетом; мушкетеры строились в шесть шеренг и вели стрельбу залпами. В уставе описывались также приемы штыковой атаки; солдаты получали форму австрийского образца («венгерские кафтаны»).[322]

В Россию были приглашены два австрийских фельдмаршала, герцог де Кроа и барон Огильви. По словам К. Манштейна, именно Огильви русские «обязаны первоначальным наведением порядка и дисциплины в русской армии, и в особенности в пехоте».[323]

Решение Петра начать войну со Швецией было связано с проектом Н. Витсена о создании торгового пути с Каспия на Балтику для вывоза в Европу персидского шелка. Царь объяснял Северную войну желанием открыть торговлю с дальними странами, «дабы народ через то облегчение иметь мог».[324] Приобретение балтийских портов и последовавшая затем экспедиция в Персию были частью единого плана – и Витсен приложил все силы, чтобы помочь Петру осуществить его. Когда русские вышли на берега Невы, Витсен сразу же послал к Петру один из своих кораблей – это был тот самый первый корабль, который «царь‑лоцман» самолично провел к Петропавловской крепости.[325] По сообщению датского резидента Г. Грунда, Петр полагал, что овладение персидской шелковой торговлей позволит окупить все издержки шведской войны;[326] в 1723 году Петр действительно направил войска в Персию и захватил «шелковую» провинцию Гилян. Хотя казалось бы, все было рассчитано точно, однако оккупация Гиляна не дала ожидаемых выгод. Военные власти оказались неспособны организовать эффективное управление, доходы от шелковой торговли расхищались, войска потеряли боеспособность из‑за косившей солдат малярии. В любом случае оккупация могла продолжаться лишь до тех пор, пока в Персии не появится сильный правитель, и с воцарением могущественного Надир‑шаха России пришлось вывести свои войска. Таким образом, попытка направить восточную торговлю через Россию в конечном счете закончилась ничем.[327]

С военной точки зрения, нападение на Швецию было связано с большим риском: в России не было качественного железа для производства мушкетов, а единственным поставщиком железа была как раз Швеция. Меди для легких полковых пушек в России также не было, и ее тоже привозили из Швеции.[328] Решиться в таких обстоятельствах на войну можно было лишь при условии голландской поддержки – и эта поддержка была оказана: Н. Витсен через посредство компании Любса в огромных количествах поставлял Петру оружие в самый трудный дополтавский период войны.[329]

Подготовка к войне со Швецией началась в ноябре 1699 года, когда было объявлено о наборе даточных по 1 человеку с 50 дворов и одновременном наборе добровольцев‑наемников – причем разрешалось записываться холопам и крепостным. Беря пример с Австрии и Голландии, Петр полагал, что настоящими солдатами могут быть только наемники, которым хорошо платят, поэтому он пытался перейти от набора даточных к вербовке добровольцев.[330] Петровский солдат получал 11 рублей в год плюс кормовые – в общем, на дневную плату в 3 копейки можно было купить 10 кг хлеба – каменщик зарабатывал немногим больше. Кроме того, солдаты получали паек по нормам австрийской армии: два фунта хлеба, один фунт мяса и один гарнец пива в сутки. Не удивительно, что две трети новобранцев 1699 года составляли добровольцы.[331]

К осени 1700 года из новобранцев было сформировано 27 полков. Саксонский генерал Ланген, видевший русскую армию до Нарвы, находил ее превосходной по составу: люди все были рослые, молодые, хорошо обмундированные и обученные стрельбе так хорошо, что не уступали немецким полкам.[332] Среди командиров полков не было ни одного русского, офицерами тоже были преимущественно иностранцы. Однако этот новый офицерский состав был набран наспех, и по отзыву генерала А. М. Головина многие из них были «гуляки великие», некоторые «за мушкет взяться не умели».[333]

Существенные сдвиги произошли и в артиллерии. Новая артиллерия была создана по шведскому образцу и состояла из 3‑фунтовых полковых пушек весом в 20 пудов. Производство этих орудий (вместо прежних 2‑фунтовых) было освоено незадолго до войны, но они уступали шведским пушкам, которые при немного меньшем весе имели 4‑фунтовый калибр.[334] Каждому полку новой армии (так же, как в Швеции) было придано две полковые пушки.[335]

Таким образом, первоочередная задача заимствования фундаментальных военно‑технических достижений была решена достаточно быстро, и для этого не нужно было воевать со шведами. Решение этой задачи было облегчено тем, что реформирование армии по шведскому образцу началось еще при царе Алексее Михайловиче, методы комплектования полков «иноземного строя» были уже опробованы, и Петру было достаточно закупить новые мушкеты и обучить рекрутов новой линейной тактике.

После сражения под Нарвой Петр говорил, что новобранцы были плохо обучены: ему нужно было как‑то объяснить поражение. Но истинная причина разгрома заключалась, по‑видимому, в другом. После указов о брадобритии и запрещении национальной одежды у русских солдат были веские причины не любить своих немецких офицеров. Офицеры чувствовали себя неуверенно, многие из них еще не успели освоиться в новых условиях: стоить вспомнить о том, что австрийский фельдмаршал герцог де Кроа был назначен командующим за день до начала сражения; он не знал своих офицеров и не владел русским языком.[336]

Ни Петр, ни русское командование не ожидали, что шведский король осмелится атаковать вчетверо более многочисленную армию, находящуюся в укрепленном лагере. Однако сражение, разыгравшееся 20 ноября 1700 года, до сих пор приводит в изумление военных историков. Стоило шведам взобраться на земляной вал, как раздались крики: «Немцы изменили!» – и русские солдаты принялись избивать своих офицеров. «Пусть сам черт дерется с такими солдатами!» – воскликнул де Кроа и вместе с другими немецкими офицерами поспешил сдаться в плен.[337] По‑видимому, это был единственный случай в военной истории, когда командующий искал в плену спасения от своих солдат. По существу, то, что произошло под Нарвой, было продолжением стрелецкого бунта, проявлением традиционалистской реакции на реформы Петра – этот бунт произошел во время сражения со шведами и обеспечил им победу над многократно сильнейшим противником.

Таким образом, поразительная победа шведов была следствием «обратного порядка» петровских реформ. После битвы приближенные Карла XII советовали королю вторгнуться в Россию, поддержать приверженцев Софьи и воспользоваться недовольством стрельцов и черни, противившихся введению «немецких» обычаев.[338] Карл XII был хорошо осведомлен о глубоком конфликте, расколовшем русское общество, но он не воспользовался открывавшимися перед ним возможностями.

Под Нарвой Россия столкнулась с армией, первой овладевшей новым оружием, армией, победы которой еще недавно олицетворялись с волной завоеваний, порожденной фундаментальным открытием, «полковой пушкой». Своеобразие ситуации, однако, заключалось в том, что в то время волна не угрожала России – шведская агрессия направлялась на Германию и Польшу, где в плане военной добычи война сулила большие перспективы. Россия, вероятно, стала бы объектом дальнейших завоеваний – но Петр сумел позаимствовать новое оружие до того, как его страна подверглась удару волны, и более того, сам напал на потенциального агрессора. Однако «странная победа» под Нарвой создала у гордых обладателей нового оружия обманчивое впечатление о неспособности «русских варваров» заимствовать их достижения.

Как бы то ни было, Россия получила передышку, и Петр смог приступить к восстановлению армии. После нарвского разгрома выяснилось, что Россия была совершенно не подготовлена к войне – не было ни пушек, ни ружей, ни шпаг, ни сукна для солдатской формы. Даже седла, палатки и сапоги пришлось первое время закупать за границей.[339] Под Нарвой была потеряна большая часть артиллерии – 177 пушек и мортир, и Петр решился на поступок, который многие сочли святотатством – он приказал снимать с церквей колокола и переливать их в пушки. «Ради бога, поспешайте с артиллериею, как возможно: время яко смерть», – писал Петр «надзирателю артиллерии» Андрею Виниусу; в ответ Виниус предлагал снять медную кровлю с кремлевских дворцов.[340] Переплавка колоколов дала 90 тыс. пудов меди – это было очень большое количество металла: Англия, лидировавшая в середине XVIII столетия в выплавке меди, производила в год около 230 тыс. пудов. Из колокольной меди в 1701 году на Московском пушечном дворе было отлито 243 полковых пушки; непосредственно отливкой руководил ближайший помощник Виниуса, голландский мастер Иоган Гошке, который ввел проверку качества литья и усовершенствовал пушечные лафеты.[341]

Однако колокольная бронза не могла спасти положения, война продолжалась, и орудий требовалось гораздо больше. Нужно было создавать новую военную промышленность и ускорять строительство заводов на Урале. Осенью 1701 года была пущена первая домна Каменского завода, и вскоре первые пять пушек санным путем, не дожидаясь вскрытия рек, привезли в Москву. Присутствовавший на испытаниях Виниус сообщил царю, что орудия оказались «зело изрядны». В 1702 году было отлито 180 пушек; их доставляли в Москву как можно быстрее, на санях, в подводах. В 1703 году английские мастера Жартон и Панкерст в присутствии Виниуса запустили вторую домну Каменского завода; в этом году было отлито 572 орудия, и проблема с артиллерией была решена.[342]

Одновременно с воссозданием артиллерии решалась проблема производства ружей. В начале войны тульские мастера могли изготавливать лишь несколько тысяч ружей в год; качество было плохим, царю приходилось самому присутствовать на испытаниях; если ружья разрывало, то мастеров били батогами. Между тем по штатам 1711 года для армии требовалось более 170 тыс. ружей. В 1701–1710 годах за границей было закуплено 115 тыс. ружей и ружейных стволов; эти закупки производились в основном голландской компанией И. Любса, тесно связанной с другом Петра Н. Витсеном. Закупки продолжались до 1712 года, когда в Туле был пущен большой оружейный завод; в 1714 году на этом заводе было произведено из уральского железа 14 тыс. ружей. Благодаря естественным легирующим добавкам уральское железо давало превосходный материал для ружейных стволов; австрийский посол Отто Плейер писал, что нельзя отыскать железа лучше, чем сибирское.[343]

В целом за время правления Петра было построено около полусотни металлургических и оружейных заводов, и производство чугуна возросло с 150 до 800 тыс. пудов.[344] Но для армии были необходимы также мундиры; в 1704–1705 годах были построены две большие суконные мануфактуры в Москве и Воронеже, однако они давали лишь пятую часть потребного сукна. В 1705–1710 годах в Англии и Голландии было закуплено 300 тысяч аршин сукна. Петру так и не удалось решить проблему обмундирования, и до конца XVIII века сукно в больших количествах ввозили из‑за границы. Для обеспечения армии и флота Петр строил также полотняные, кожевенные, амуничные мануфактуры – в общей сложности было построено около 200 мануфактур, заложивших начало русской промышленности. Большинство рабочих на этих мануфактурах составляли «приписные» крестьяне из соседних деревень – они были обязаны отрабатывать на мануфактурах несколько месяцев в году. Петр стремился привлечь в новую промышленность купеческие капиталы и часто передавал построенные им предприятия (вместе с «приписными крестьянами») компаниям купцов с обязательством поставлять часть продукции казне. Таким образом, к концу царствования Петра большая часть предприятий принадлежала купцам, но деятельность этих фабрикантов строго регламентировалась.[345]

Одновременно с созданием военной промышленности проводились мероприятия по созданию огромной новой армии. В первые годы после Нарвы Петр ограничился восстановлением и доукомплектованием разбитых дивизий «прибором» людей из «старых служб» – главным образом из стрельцов; он по‑прежнему не доверял «даточным».[346] Но необходимость создания большой армии заставила царя вернуться к массовым наборам, подобным наборам 1658–1660 годов. В феврале 1705 года был произведен первый большой набор «даточных» (теперь их называли рекрутами) – по 1 человеку с 20 дворов, затем большие наборы повторялись ежегодно до 1709 года. По этим наборам было призвано 118 тыс. рекрутов. К 1708 году полевая армия увеличилась в два с половиной раза, она насчитывала теперь 57 пехотных и 28 кавалерийских полков, 113 тыс. солдат (но кроме того, были еще многочисленные гарнизонные части).[347]

Естественно, подневольные крестьяне, загнанные в армию силой, использовали любой удобный случай для бегства. Во время следования в полк рекрутов заковывали в колодки, тем не менее в 1705 году из партии в 2277 человек бежало 895, в 1710 году из партии в 5715 человек бежало 1669 – таких примеров было множество. Бежали и с поля боя: после сражения при Головчине в 1708 году в дивизии князя Репнина насчитали 113 убитых, 218 раненых и 409 беглых. По указу 1705 года из каждых трех пойманных дезертиров одного вешали, а двух других секли кнутом и отправляли на каторгу – но дезертиров было так много, что армейские власти были не в состоянии всех казнить. В 1712 году для удобства опознания беглых рекрутам стали делать наколку на правой руке в виде креста, в народе ее называли «печатью антихриста».[348]

С точки зрения теории культурных кругов поражение от завоевателей, обладающих новым оружием, («удар завоевательной волны») должно было бы породить спешное перенимание их военной технологии. Такое перенимание действительно имело место: полки русской армии получили организацию шведского образца (они делились на 2 батальона по 4 роты). Комплектование полков (как и в Швеции) стало территориальным: полки носили название того города или области, откуда получали рекрутов, и если солдат погибал или дезертировал, с его деревни требовали нового рекрута. Был введен 4‑шереножный строй, и Петр срочно принялся переучивать свою армию с австрийского на шведский вариант линейной тактики; приоритет теперь отдавался штыковой атаке, в армию вернули пикинеров. В действительности Петру не нужно было ничего менять, военная реформа была проведена заблаговременно, перед войной. В дальнейшем оказалось, что австрийский вариант линейной тактики был более эффективным, и в 1730‑х годах русская армия вернулась к «стреляющим линиям».[349] Однако одно нововведение тех времен было довольно существенным: багинеты были заменены на штыки, и Р. Хелли полагает, что именно это новшество позволило петровской армии отказаться от прежней оборонительной тактики.[350]

Таким образом, мобилизовав ресурсы страны и резко увеличив налоги, царь смог создать огромную, более чем 100‑тысячную полевую армию. Карл XII не верил, что огромная русская армия овладела секретом нового оружия – он самонадеянно бросил свои войска в штыковую атаку под Полтавой, и на большей части фронта шведские линии не успели добежать до противника: они были сметены картечью полковых пушек.[351]

 

Трансформация структуры

 

После реформ Ивана Грозного и Алексея Михайловича реформы Петра I были третьей военной революцией. Каждая военная революция сопровождается трансформацией структуры, качественными изменениями в структуре «государство – элита – народ». Как и во времена Ивана Грозного, трансформация структуры означала создание постоянной армии, что влекло за собой государственную централизацию, перераспределение ресурсов в пользу государства, увеличение налогов и отягощение дворянской службы. Петр I хорошо понимал близость своих задач и задач, стоявших перед Иваном IV. «Сей государь, – говорил Петр Великий о Иване Грозном, – есть мой предшественник и образец; я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел еще в том столь далеко, как он. Глупцы только, коим не известны обстоятельства его времени, свойства его народа и великие его заслуги, называют его мучителем».[352]

Петровская трансформация структуры привела к радикальному изменению положения элиты. Как отмечалось выше, при царе Алексее Михайловиче началось переформирование дворянской элиты в рамках второй военной революции. Этот процесс был остановлен традиционалистской реакцией после смерти царя Федора и возобновился с началом Северной войны. Воздействие технологического фактора было настолько велико, что военная революция меняла не только распределение ресурсов между государством и элитой, но изменяла функции и положение элиты. Как и прежде, одним из основных моментов этого процесса было преобразование поместного ополчения в регулярную кавалерию. После Нарвы началось формирование новых регулярных кавалерийских полков. В 1700–1701 годах комиссия под председательством князя Б. Голицына произвела перепись всех дворян и их сыновей; всего было учтено 27 тысяч человек, и годные к службе были распределены по полкам. При этом существенно, что дворян теперь посылали на службу не в рейтары, а в драгуны; это было вызвано падением значения тяжелой кавалерии в результате усиления артиллерии и широкого применении картечи. Однако служба в драгунах означала умаление престижа дворян и должна была вызвать их недовольство.[353]

Другим направлением преобразования элиты было создание нового офицерского корпуса. Петр полагал, что офицерами новой армии должны быть в основном дворяне – но для того чтобы стать офицером, дворянин должен был сначала получить необходимое образование, а затем в качестве солдата пройти военное обучение в гвардейских частях. В 1714 году было указано всех дворянских недорослей десяти лет определить для учебы в новосозданные «цифирные» школы; это мероприятие было сопряжено с отрывом детей от семьи – ведь школы имелись лишь в немногих губернских городах. Учеба в школах продолжалось до 16 лет, после чего юношей распределяли рядовыми в полки. Отпрыски знатных фамилий обычно служили в гвардии; тех, кто не служил в гвардии и «с фундамента солдатского дела не знает», было запрещено производить в офицеры. Особенно престижно было служить в конногвардейском полку, там числилось около 300 рядовых из князей.[354]

Если раньше дворяне жили в поместьях и собирались лишь перед началом похода, то теперь служба стала постоянной. После окончания Северной войны постепенно установился порядок, по которому в мирное время офицер раз в два года мог получить полугодовой отпуск. Отставку давали только за старостью или увечьем. Правда, можно было записаться на гражданскую службу, но число принимаемых в чиновники было ограничено третью от каждой фамилии, и требовалось соответствующее образование.[355]

Другой указ 1714 года вводил единонаследие поместий и вотчин, нарушенное в правление Софьи; по существу, это было частичное восстановление традиционной системы верстания «в припуск», когда один из сыновей заменял на службе отца. Кроме того, была запрещена продажа не только поместий, но и вотчин. В целом политику Петра I в отношении дворянства можно рассматривать как меры, направленные на реставрацию и усиление поместной системы, со времен Ивана III составлявшей основу российской этатистской монархии.

Отягчение службы, естественно, вызывало недовольство дворян, некоторые не являлись на смотр и скрывались в «нетях». В 1703 году многие дворяне не явились к сроку в стоявший в Пскове корпус Б. П. Шереметева. У «нетчиков» были отобраны поместья и вотчины – причем эти конфискации приобрели массовый характер; за время войны было конфисковано в общей сложности около 3 тысяч поместий.[356] Таким образом, Петр эффективно использовал старый принцип поместной системы, возможность конфискации поместий; благодаря этому царю удалось навести дисциплину среди дворян.[357]

Тем не менее недовольство дворянства оставалось постоянно действующим фактором. Французский эмиссар де ла Ви в 1716 году писал о том, что деятельность Петра крайне непопулярна, что дворянство недовольно. Ганноверский посол Ф. Х. Вебер придерживался того же мнения. Австрийский императорский посол О. А. Плейер сообщал о недовольстве и заговоре в гвардейских полках.[358] Дело царевича Алексея показало, что к недовольным примыкали широкие круги старомосковского боярства, включавшие и часть генералитета – князья Долгорукие, Нарышкины, Апраксины, Голицыны. Следствие не подтвердило наличие заговора, но раскрыло картину широкой оппозиции. Голландский и австрийский послы сообщали, что сторонники Алексея ставили перед собой четыре основные задачи: мир со Швецией, уход из Петербурга, отказ от регулярной армии европейского образца в пользу дворянской конницы и снижение налогов[359] – в основном это были традиционалистские требования.

Однако сила петровского государства была столь велика, что оппозиция не смогла объединиться для сколько‑нибудь организованного сопротивления. Более того, в конце своего правления Петр смог приступить к решительной перестройке элиты в духе военно‑бюрократического абсолютизма. Царь в большом количестве раздавал офицерские чины недворянам, и к концу Северной войны лишь 62 % офицеров русской армии происходили из русских дворян (в пехоте 52 %), остальные были из служилых людей, из городских сословий, 13 % были иноземцами.[360] В 1722 году была введена «Табель о рангах», установившая лестницу чинов и правила производства. Одно из этих правил имело фундаментальное значение: любой выходец из простонародья, получая чин 14‑го ранга (прапорщик или секретарь) становился вместе с тем дворянином. Правда, чиновникам этот ранг давал только «личное» дворянство (без права передачи по наследству), но, дослужившись до 8‑го ранга, чиновник становился стопроцентным дворянином. Таким образом, дворянское сословие было открыто для выходцев из низов – это было одно из важнейших проявлений трансформации структуры при Петре I. После реформы российская элита состояла из двух классов, собственно «дворян», то есть помещиков и офицеров, и «чиновников» – тоже дворян, но выслужившихся из народа. При этом дворянина, занимавшего высокий чиновный пост, никогда не называли чиновником. Дворяне неприязненно относились к чиновникам, видя в их возвышении покушение на свои привилегии. Во время событий 1730 года «шляхта» требовала исключить из дворянства петровских выдвиженцев; в 1758 году чиновникам было запрещено владеть крепостными. В середине XVIII века чиновники занимали около половины гражданских должностей, но в армии офицеров, происходивших из недворян, было гораздо меньше – около 1/6 от общего числа.[361]

Другим важнейшим проявлением трансформации структуры было перераспределение ресурсов в пользу государства. Создание новой армии требовало огромных затрат, поэтому также, как и раньше, во время войн Алексея Михайловича, на первый план вышла финансовая проблема. В этой области правительство Петра в основном копировало реформы руководителей правительства царя Алексея Морозова и Милославского, но, учитывая опыт своих предшественников, оно действовало более осторожно. В 1705 году была введена государственная монополия на продажу соли: она стала продаваться вдвое дороже, что давало казне около 200 тыс. руб. в год. В 1705–1710 годах расходы населения на покупку соли составляли 400 тыс. рублей,[362] то есть примерно 4 коп. на человека – сумма, эквивалентная 0,8 пуда хлеба; это была существенная добавка к прямым налогам. Наибольшую выгоду давала монетная регалия: с 1698 года правительство чеканило серебряные копейки в полтора раза более легкие, чем прежде; население заставляли менять старую монету на более легкую, и от этой девальвации казна получала в 1701–1709 годах в среднем 500 тыс. рублей в год. Когда основная часть серебряной монеты была перечеканена, стали во все возрастающих масштабах выпускать медные деньги, которые должны были иметь хождение наравне с серебряными; чеканка медных денег давала в 1710–1718 годах 130 тыс. руб. прибыли в год.[363] Зная о «медном бунте» 1662 года, Петр ограничивал размеры чеканки, и до 1714 года она почти не сказывалась на ценах, но в конце концов началась инфляция: в 1715–1721 годах хлебные цены возросли вдвое.

Морозов и Милославский боялись повышать прямые налоги с составлявших большинство населения помещичьих крестьян – Петр преодолел этот давний страх перед Смутой. Уже в начале Северной войны, в 1701 году, правительство повысило денежные налоги с поместных крестьян до 40 копеек со двора, в хлебном исчислении – с 0,7 до 1,9 пуда на душу; расходы бюджета возросли до 2,3 млн. руб. Но это было только начало, в 1705 году расходы составили 3,2 млн. рублей,[364] были введены чрезвычайные налоги, и в итоге прямые налоги на поместных крестьян в 1707–1710 годах достигли 2,3 пуда на душу.[365] Таким образом, Петр сломал старую государственную традицию, предусматривавшую щадящее обложение крестьян налогами. Именно этот «фискальный скачок» позволил царю резко увеличить армию и создать военную промышленность.

После окончания Северной войны армия не была распущена по домам, как делалось прежде; 210 тыс. солдат были переведены на постоянное содержание. Предполагалось, что полки будут расквартированы по деревням и будут принимать участие в сборе подушной подати, шедшей на их содержание. Крупнейшая в Европе постоянная армия стала основой мощи новой Российской империи; ее содержание было определено Петром I в 4 млн. рублей, но эти цифры были сразу же превышены: в бюджете 1725 года на армию предполагалось истратить 5,1 млн. руб., а на флот – 1,4 млн. В пересчете на хлеб военные расходы были примерно в 2,5 раза больше, чем до Петра. Кроме того, если прежнее войско финансировалось по большей части за счет кабацких и таможенных пошлин, то содержание новой армии обеспечивалось прямыми налогами, введенной Петром подушной податью. Для организации сбора этой подати в 1719–1723 годах была проведена перепись мужских душ. По сравнению с проводившимися в XVI веке кадастрами новая налоговая система была шагом назад: она не предусматривала измерения полей. Однако сопротивление помещиков было настолько значительным, что и подушную перепись удалось провести лишь с большим трудом, угрожая за утайку душ смертной казнью. В бюджете 1724 года подушная подать составила 4,6 млн. рублей, таможенные и кабацкие сборы – по 1 млн., а все доходы – 8,6 млн. рублей; в пересчете на хлеб по высоким ценам тех лет получается 58 млн. пудов – в 2,5 раза больше, чем при царе Федоре.[366]

Подушная подать должна была заменить все существовавшие прежде прямые налоги; с момента своего введения в 1724 году вплоть до 1794 года – за исключением льготных лет – она собиралась по одной и той же ставке в 70 копеек с ревизской (т. е. с мужской) души. Кроме того, при покупке соли крестьяне платили пошлину, которая составляла в 1731–1749 годах в среднем 12 копеек с ревизской души. После стабилизации цен в 30‑х годах, подушная подать и соляная пошлина отнимали у крестьян в среднем 3,9 пуда хлеба с души – этот новый уровень налогов был результатом петровских реформ, он обеспечивал содержание постоянной армии и великодержавие России. По сравнению с допетровским временем налоги возросли в 5–6 раз.

Таким образом, количественное выражение петровских реформ дается следующими цифрами: увеличение налогов на поместных крестьян в 5–6 раз и увеличение расходов на армию в 2,5 раза.

Это было масштабное перераспределение ресурсов в пользу государства, более крупное чем то, которое произошло в ходе военной революции Ивана Грозного. Причем перераспределялись не только денежные средства, в рамках трансформации структуры перераспределялись и обязанности сословий. Дворянство было обременено более тяжелой, чем раньше, службой, а народ был вынужден платить «налог кровью» – поставлять рекрутов.

При Петре Россия стала самой милитаризованной из крупных держав того времени. По отношению к численности населения русская армия составляла 1,56 %; австрийская армия во время войны за испанское наследство составляла 1,25 % от населения, для французской и английской армий этот показатель был существенно меньше. При этом нужно заметить, что армии других великих держав сильно сокращались в мирное время, русская армия была постоянной. Преимущество в численности и в относительной дешевизне содержания вооруженных сил было достигнуто за счет того, что Россия первой из великих держав (за исключением Швеции) ввела рекрутскую повинность – однако рекрутская повинность была дополнительным тяжелым бременем для населения.[367]

Принципиальная позиция Петра в вопросе о размерах налогов и повинностей выражена в его регламенте для Камер‑коллегии: «… Никакого государства на свете нет, – писал царь, – которое положенную тягость снесть не могло, ежели правда, равенство и по достоинству в податях и расходах осмотрено будет».[368] Соответственно, Петр предписывал следить, «чтобы между великими и нижними, убогими и богатыми» налоги собирались «по препорции». На общину налог накладывался по числу душ, но внутри общины он распределялся крестьянами по прожиточности; это несколько снижало тяжесть налогов для бедняков, но они все равно оставались разорительными.[369]

Одной из важнейших сторон произведенной Петром Великим трансформации структуры было укрепление самодержавия. Согласно теории военной революции, создание регулярной армии приводит к установлению военно‑бюрократического абсолютизма. Высшей формой бюрократического абсолютизма, включающей в себя не только самодержавие, но и государственное регулирование социально‑экономических процессов, является этатистская монархия. Как отмечалось выше, реформы Ивана Грозного в свое время привели к установлению государственной собственности на землю, что является главным признаком этатистского государства. К периоду правления Петра I относится новый пик этатизма, отмеченный широким распространением практики государственного регулирования. Идеологической основой петровского этатизма было учение о «всеобщем благе» и «регулярном полицейском государстве». Наиболее известным представителем этого учения был немецкий философ Христиан Вольф, которого Петр собирался назначить президентом Петербургской академии.[370] Х. Вольф утверждал, что в целях достижения «всеобщего блага» государство должно регламентировать все стороны жизни граждан: принуждать их к работе, регулировать заработную плату, условия труда, цену товаров, поддерживать правопорядок и нравственность, поощрять образование, науки, искусства и т. д.[371] В конце XVII века теория «регулярного государства» получила широкое распространение, и ее принципами (иногда не вполне осознанно) руководствовались в своей деятельности шведский король Карл XI, «Великий курфюрст» Фридрих Вильгельм I, Людовик XIV и его министр Кольбер. Эту теорию часто отождествляют с европейским «просвещенным абсолютизмом», который отличается от восточного самодержавия тем, что имеет светский характер и руководствуется в своих действиях не религиозным идеалом, а «законами разума» и «общим благом».[372]

Правление Петра I было периодом расцвета этатистской монархии, когда государственное регулирование достигло чрезвычайной интенсивности, и указы регламентировали все и вся. В соответствии с теорией Петр издавал множество указов, посвященных регламентации того или иного вида деятельности, к примеру, предписывалось ткать широкие холсты, а не узкие, выделывать кожу салом, а не дегтем, строить крестьянские избы по приложенному чертежу, хлеб убирать не серпами, а косами. За 1718–1723 годы было выпущено 14 указов, регламентирующих постройку речных судов – и каждый указ сопровождался разъяснениями, зачем и почему. «Сами знаете, хотя что добро и надобно, а новое дело… то наши люди без принуждения не сделают», – такова была принципиальная позиция Петра, стремившегося «вразумить» свой народ.[373] Как отмечает А. Н. Медушевский, в отношении глубины вмешательства государства в жизнь общества империя Петра Великого может сравниться только с «полицейским государством» Иосифа II.[374]

Однако в одном, и самом важном, отношении в государственном регулировании Петра имелся очевидный пробел. В начале XVIII века (в отличие от времен Иосифа II) теория «регулярного государства» уделяла мало внимания регламентации сельскохозяйственной деятельности и отношений между крестьянами и землевладельцами. Между тем прикрепление крестьян к земле давало возможность помещикам отягощать крестьянские повинности; в 1720‑х годах появились купчие на крестьян – хотя по закону продажа поместных крестьян не разрешалась.[375] В 1719 году воеводам был разослан наказ, требующий наказания помещиков, которые «своим деревням сами беспутные разорители суть… налагая на крестьян всякие несносные тяготы, и в том их бьют и мучат, и от того крестьяне, покинув тягла свои бегают…». «Разорителей своих имений» предписывалось отдавать под опеку их родственникам.[376] «Обычай был в России, – гласил указ 15 апреля 1721 года, – который ныне есть, что крестьян, и деловых, и дворовых людей мелкое шляхетство продают врознь, кто похочет купить, как скотов, чего на целом свете не водитца… Его царское величество указал оную продажю людям пресечь, а ежели невозможно того будет вовсе пресечь, то хотя бы по нужде и продавали целыми фамилиями или семьями, а не порознь, и о том бы при сочинении нынешнего уложения изъяснить, как Высокоправительствующие Господа Сенаторы за благо рассудят».[377] Действительно, соответствующий закон был включен в готовившееся новое Уложение в форме, запрещающей продажу семей в разбивку и без земли, но после смерти Петра работа над сводом законов была прервана. Однако в целом, как отмечают специалисты, царь уделял положению крестьян гораздо меньше внимания, чем многим другим вопросам.[378]

Основным инструментом всеобщей регламентации и контроля было правильно организованное и четко функционирующее чиновничество (включающее в себя и полицию). Наука об управлении государственным хозяйством и, в частности, о коллегиальной и четкой организации чиновничества составляла часть теории «регулярного государства» и называлась камерализмом. Одним из примеров применения принципов камерализма была реформированная королем Карлом XI административная система Швеции; Лейбниц в письме к Петру сравнивал правильно организованное государство с точным часовым механизмом.[379]