Смерть жены разрушила созданный ею дружеский круг. Друзьями Кирсанова остались только Николай Асеев, Лиля Брик и её муж Осип.

В 1939—1940 годах Кирсанов опубликовал в журнале «Молодая гвардия» «Поэму поэтов»[39], куда вошли стихи придуманных авторов — Клима Сметанникова, Варвары Хохловой, Андрея Приходько (Кирсанов в прозаическом предисловии назвал также Богдана Гринберга, но его стихи пока не публиковал). Все они знакомы друг с другом, живут в одном городе Козловске (намёк на город Козлов, где жил и работал И. В. Мичурин; Кирсанов ещё за несколько лет до этого определил себя как поэта: «Я, в сущности, мичуринец»). Сметанников и Варвара Хохлова любят друг друга; Приходько — слепой, и это отражается в его творчестве. Позже, в «Поэме фронта» (1941—1942), Кирсанов написал о героической гибели Варвары Хохловой на войне. «Когда Кирсанову показалось, что молодых поэтов мало, он их выдумывал. Так была создана, а сказать точнее, изобретена „Поэма поэтов“ — редкостная в литературе вещь…» (Б. Слуцкий). Критика отнеслась к «Поэме поэтов» настороженно или даже с осуждением, обвинив в «потере чувства ответственности перед читателем».

В конце 1940 года «Комсомольская правда» отдала целую страницу новогоднего номера для публикации новой поэмы Кирсанова «Ночь под Новый век»[39]. В том же году Кирсанов написал (но не стал издавать) стихотворение «Предчувствие» («К Земле подходит Марс…»).

В годы Великой Отечественной войны

В 1941 году 34-летний Кирсанов женился на 18-летней Раисе Беляевой. В июне супруги уехали в Ригу, где их застала война. При возвращении в Москву в последний момент пришлось менять билеты; поезд, на котором должны были ехать Кирсанов и его жена, оказался расстрелян истребителями Люфтваффе. В начале Великой Отечественной войны Кирсанов руководил литбригадой в организованных по его инициативе «Окнах ТАСС». По этому поводу неизвестным автором на него была сочинена эпиграмма:

«Поэты наши ищут бури,

Стремясь к газете фронтовой.

А он, мятежный, сидит в Пуре,

Как будто в Пуре есть покой.»

Кирсанов же, после окончательной организации «Окон ТАСС», в конце июня добровольцем пошёл на фронт. Первоначально он был военным корреспондентом «Красной Звезды», его направили на Северо-Западный фронт в районе Новгорода, где шли тяжёлые бои. Затем Кирсанова перевели в газету Центрального фронта, в район Гомеля. При отступлении его часть попала в окружение, из которого с трудом удалось выйти. Проведя несколько дней в Москве, Кирсанов снова отправился на фронт: сначала Карельский, потом — Калининский. Он участвовал в освобождении Севастополя и Риги, получил две контузии.

Кирсанов писал стихи, которые публиковал во фронтовых газетах. Позже литературовед А. Абрамов отметил резкий поворот Кирсанова «к простоте и ясности речи», в связи с которым «проще стала и его словесная игра». Лирическим дневником начала войны стала поэма «Эдем», где Кирсанов взял за основу библейскую тему изгнания Адамы и Евы из рая. Здесь обыгрывалось и уменьшительное имя второй жены — Рая. Эту поэму он долго и не пытался публиковать. Отдельной книгой была издана «Поэма фронта». В 1942 году Кирсанов начал писать солдатский лубок «Заветное слово Фомы Смыслова, русского бывалого солдата», издававшийся миллионными тиражами (листовки и брошюры). «Заветное слово» было написано рифмованной прозой даже не по желанию автора, а для экономии бумаги, «как слово, прорифмованное уже насквозь» (М. Л. Гаспаров).

Писатель-фронтовик Михаил Алексеев назвал героя бесстыдно-фальшивым, утверждал, что никто в окопах этого не читал, а такие, как он, политруки рот стыдились давать поучения Смыслова своим солдатам. Однако, вопреки заявлениям М. Алексеева, Кирсанов получил множество писем от солдат, некоторые из них даже считали, что Фома Смыслов действительно существует. Это подтвердил и Ираклий Андроников, который был с поэтом на Калининском фронте, подтвердил уже в 1956 году на вечере, посвящённом пятидесятилетию Кирсанова. Андроников выразил сожаление, что работа не получила достаточного признания. Ещё позже Борис Слуцкий писал, что бывалый солдат уже забыт, но в своё время того читали не меньше, чем «Василия Тёркина» Александра Твардовского. Сам Кирсанов считал «Заветное слово» своим главным произведением, написанным в годы войны.

Что такое «Фома Смыслов»? Раешник, ухудшенный вид литературы для простых людей? Тысячу раз нет. Я утверждаю, что ни на одну свою вещь я не потратил столько труда. Я утверждаю, что вложил в неё все своё мастерство. Я обратился к русскому старинному лубку, взял и усовершенствовал построение фразы, добился строгости композиции в этом мало изученном жанре. Я изучил народные заговоры от меча, от пули, от дурного глаза… Я добился успеха только потому, что возродил в «Фоме Смыслове» исчезнувший русский стих, сохранившийся только в пословицах. Фома Смыслов — это мой эпос.

— Семён Кирсанов (из выступления 8 февраля 1944 года на IX съезде Союза писателей СССР)

После войны

В июне 1945 года Кирсанов был демобилизован. В том же году вышел сборник «Стихи войны: Из произведений 1941—1945 гг.». После окончания в сентябре Второй мировой войны Кирсанов написал венок сонетов «Весть о мире», который был отклонен журналом «Знамя» и напечатан только в 1958 году. Главному редактору журнала Всеволоду Вишневскому, упрекнувшему его в пессимизме, Кирсанов ответил: «Это сложная цепь реакций человека на первый день мира, который оказывается первым днём новой войны. То, что это так, никто не может опровергнуть». Через тринадцать лет в предисловии к публикации «Вести о мире» Кирсанов вспоминал, как радость соединялась с мыслями о взрыве в Хиросиме. Позже Д. Петров обратил внимание на стихотворение 1933 года «Осада атома» и особенно на слова «… как динамит! как взрыв!», написав о пушкинском отождествлении Поэта с Пророком.

В конце года Кирсанов закончил второй вариант поэмы «Земля и небо», снова получив отказ журнала «Знамя», несмотря на положительный отзыв входившего в редколлегию Симонова (окончательный вариант вышел через два года под названием «Небо над Родиной»). В качестве корреспондента газеты «Труд» Кирсанов освещал происходившее на Нюрнбергском процессе. Из Чехословакии ему прислали немецкий перевод «Четырёх сонетов», сделанный в 1943 году в Дахау, который узники концлагеря передавали друг другу.

В 1946 году в журнале «Октябрь» была напечатана поэма, посвящённая Александру Матросову, а в конце года вышла отдельной книгой. Посмертный рассказ от лица Матросова о его подвиге отличается «силой поэтической убедительности». М. Л. Гаспаров писал: «В „Александре Матросове“ куски … рифмованной прозы стали упорядоченно чередоваться, противопоставляясь, с кусками написанными правильным тоническим стихом и ещё более правильным 5-ст. ямбом».

Через год «Октябрь» опубликовал поэму «Небо над Родиной». Среди героев поэмы только один человек — Лётчик; кроме него, действуют Земля, Облака, Вихрь, Ветер и т. д. Юрий Минералов написал, что Облака выполняют в поэме такую же функцию, как хор в античных пьесах. М. Л. Гаспаров указал, что «в „Небе над Родиной“ несколько раз возникает ритм из „Колоколов“ Эдгара По — „Только луч, луч, луч ищет лётчик в мире туч…“, „Это плеск, плеск, плеск щедро льющихся небес…“ — и, конечно, это отсылка не только к Эдгару По, а ко всему романтическому чувству единства мироздания». Оригинальный ритм «Колоколов» Эдгара По точно отражён в переводе Валерия Брюсова: «Звон, звон, звон…». Ранее Кирсанов перевёл стихотворение знаменитого американского поэта и прозаика «Эннабел Ли» об умершей возлюбленной; этот перевод вошёл в цикл «Стон во сне». «Весть о мире» и «Небо над Родиной» в энциклопедии «Кругосвет» относят как к левому экспрессионизму конца 1920-х, так и к классической философской поэзии в духе Иоганна Вольфганга Гёте, Перси Биши Шелли[6]. По мнению Ю. Минералова, в «Небе над Родиной» Кирсанов вернулся к форме средневековых мистерий, которую уже опробовал в поэме «Герань—миндаль—фиалка».

Попытку Кирсанова «написать о войне в космическом … масштабе … критика встретила шумным осуждением за отход от социалистического реализма». Положительные отзывы Веры Инбер и Павла Антокольского были одними из немногочисленных исключений. Как отметил М. Л. Гаспаров, это означало, что в послевоенные годы необходимо писать так же, как все. Понимание этого отразилось в названии последующих сборников Кирсанова — «Советская жизнь» (1948), «Чувство нового» (1948), «Время — наше!» (1950). Он также написал циклы «Стихи о Латвии» (1948) и «Месяц отдыха» (1952). В 1950 году была закончена начатая в конце 1946 года драма в стихах «Макар Мазай» о сталеваре-стахановце, расстрелянном фашистами. Её выпустили отдельной книгой в издательстве «Молодая гвардия», а затем она вошла в сборник «Выдающиеся произведения советской литературы, 1950 г.»; за неё Кирсанов получил Сталинскую премию третьей степени. В 1950—1952 годах он написал посвящённую своей довоенной творческой командировке поэму «Езда в незнаемое» (название перекликается с известной строкой Маяковского «Поэзия — вся! — езда в незнаемое»). В начале 1950-х Кирсанов начал активно заниматься переводом. Он переводил Пабло Неруду, Назыма Хикмета, Бертольда Брехта, Владислава Броневского, Генриха Гейне, Адама Мицкевича, Юлиуша Словацкого, Мирослава Крлежу, Витезслава Незвала[6]. Пабло Неруда и Луи Арагон, часто приезжавшие в Москву, гостили у него дома.

В годы оттепели

В 1954 году Гослитиздат выпустил двухтомное собрание сочинений Кирсанова. Тогда же в двенадцатом номере журнала «Октябрь» вышла поэма «Вершина», которую автор писал два года. На следующий год её опубликовало отдельной книгой издательство «Советский писатель»[54]. Через четыре года в «Справке о себе» Кирсанов заявил, что считает «Вершину» своим главным произведением последних лет, и выразил в ней своё отношение к смыслу человеческого труда, к себе как поэту (1958).

М. Л. Гаспаров с одной стороны назвал поэму аллегорией, с другой — не нашёл в ней ничего, кроме патетически изложенных штампов советской поэзии. Он считал, что, будь она написана обычным 4-стопным или 5-стопным ямбом, было бы тяжело и подступиться к этим 70 страницам. Однако Кирсанов написал поэму коротким 2-стопным ямбом, что сделало её занимательной и читать её стало легче. Этот формальный эксперимент, по мнению Гаспарова, спас и тему, и идею.

В начале 1956 года Кирсанов поехал в Лондон, затем — в Италию. Под впечатлением этой поездки он написал цикл «Стихи о загранице». 12 стихотворений вышли в пятом номере журнала «Октябрь» под заголовком «Альпы — Венеция», 8 — в шестом номере «Дружбы народов» под заголовком «Из дорожной тетради»; полностью цикл из 26 стихотворений был опубликован через два года в сборнике «Этот мир».

В девятом номере журнала «Новый мир» вышла вдохновлённая XX съездом КПСС поэма «Семь дней недели», которая своим упором на злободневные проблемы вызвала много резких критических замечаний. По мнению критиков, Кирсанов «увлекшись, нарисовал такую картину, что у нас все и вся задушено бюрократизмом», поэма «полна глубокого пессимизма», «в кривом зеркале представляет советских людей, искажает действительность, клевещет на наше общество».

Несмотря на критику, в 1957 году Кирсанов в связи с пятидесятилетием получил второй орден Трудового Красного Знамени. Тогда он часто жил в Ленинграде, писал стихи об этом городе. 9 стихотворений цикла «Ленинградская тетрадь» напечатал журнал «Знамя»; полностью, отдельной книгой цикл из 22 стихотворений издал через три года «Советский писатель»[80]. Впоследствии Кирсанов написал и «Московскую тетрадь».

В 1958 году Кирсанов расстался со своей второй женой, тяжело переживая этот разрыв. Его чувства прежде всего отразились в цикле «Под одним небом» (1960), который открывается заглавным стихотворением. «… Под одним небом, на Земном Шаре мы с тобой жили…» — этот ритм легко и естественно возникает … и мало кто вспоминает, что он называется греческим словом ионик, употреблялся в торжественных трагедиях и считался почти немыслимым для передачи по-русски" (М. Л. Гаспаров).

Для сборника «Этот мир» (1958) Кирсанов сделал новый вариант «Поэмы поэтов», добавил одно стихотворение Климу Сметанникову, четыре — Варваре Хохловой, два — Андрею Приходько. «Школьный дневник» Хохловой закончился связанным с началом войны стихотворением «Не жди меня», своеобразным противоречием симоновскому «Жди меня, и я вернусь…» (в статье уже говорилось, что Варвара Хохлова погибла в «Поэме фронта»). Были опубликованы под заголовком «Взгляд на вещи» пять стихотворений упомянутого в довоенном предисловии Богдана Гринберга, стихов которого в первом варианте, однако, не было. Все они входили в цикл Кирсанова «Взгляд на вещи. Лирическая тетрадь», датированный 1940 годом, но опубликованный только в сборнике «Избранные стихотворения» (1956). В окончательный вариант «Поэмы поэтов» вошли остальные два стихотворения цикла. Под именем Хрисанфа Семёнова Кирсанов включил в «Поэму поэтов» свой цикл «Высокий раёк», уже не первый образец рифмованной прозы, до этого опубликованный в сборнике «День поэзии» (1956).

Филолог О. Федотов считал «Высокий раёк» Кирсанова своеобразным синтезом тех элементов, которые характерны для стиха и прозы. М. Л. Гаспаров писал, что слово «раёк» не слишком подходит для названия новой стихотворной формы, поскольку фольклорный «раешный стих» чётко делился на строки. Но, продолжал Гаспаров, Кирсанову были важны разные значения слова: низкий балаганный раёк, «высокий раек театральной галерки — и большой рай настоящей поэзии». Кирсанов также написал новое, стихотворное предисловие — о получении бандероли с шестью тетрадями. О шести поэтах говорилось и в довоенном предисловии, но шестой пока отсутствовал.

В 1959 году Кирсанов поехал на Международную встречу поэтов в городе Кнокке-ле-Зут (Бельгия). Там он познакомился с бельгийской художницей и поэтессой Изабель Баэс, которой посвятил цикл стихотворений (впоследствии названный им поэмой) «Следы на песке». Вначале её имя неоднократно упоминалось в стихах, но, перерабатывая их для издания в «Дне поэзии» (1960), Кирсанов оставил имя лишь зашифрованным в названии стихотворения «И за белой скатертью» («И з а б е л ой скатертью»). Четыре стихотворения были положены на музыку Микаэлом Таривердиевым (особенно известной стала песня «У тебя такие глаза», вошедшая в фильм Михаила Калика «Человек идёт за солнцем»), три — Аркадием Томчиным. Через много лет стихотворение «Я бел, любимая», уже положенное на музыку Томчиным, стало песней Кима Брейтбурга и его рок-группы «Диалог» «Любил тебя». В названии использовалась последняя строка стихотворения.

В 1960 году Кирсанов женился на Людмиле Лукиной. В том же году у них родился сын Алексей. В 1962 году вышел дополненный вариант сборника «Этот мир», куда был включен и цикл «Под одним небом»[98]. Кирсанов лишь изменил полное название книги («Этот мир: стихи» вместо «Этот мир: новые стихотворения») и поменял издательства — «Правда» (Библиотека «Огонёк») вместо «Советского писателя». В конце этого года «Советский писатель» выпустил сборник «Лирика», куда вошли многие не публиковавшиеся до этого произведения, в том числе поэма «Эдем».

Последние годы жизни

В 1963 году у Кирсанова появились признаки начинающегося рака горла. Первые болезненные ощущения он испытал в самолётах, когда увлёкся астрономией и часто летал в Крым, в астрофизическую обсерваторию. Затем у Кирсанова обнаружили опухоль в гайморовой полости. В Московском госпитале челюстно-лицевой хирургии была проведена операция, опухоль удалили, однако операция повредила нёбную занавеску.

«Космогонический» цикл «Год спокойного Солнца» опубликовали в декабрьском номере журнала «Наука и жизнь». Д. Петров считал жажду знаний, возможно, главной чертой поэтического характера у Кирсанова. Расширенный вариант цикла (под названием «На былинных холмах») вошёл почти через три года в сборник «Зеркала». В 1964 году была издана книга стихотворений и поэм «Однажды завтра», куда вошло самое крупное произведение Кирсанова «Сказание про царя Макса-Емельяна», источником которого стала народная драма «Царь Максимилиан». Эта сюжетная поэма в 1968 году была с аншлагом поставлена Марком Розовским в студенческом театре МГУ «Наш дом».

Подавляющая часть поэмы была написана рифмованной прозой. Рифмованную прозу М. Л. Гаспаров считал «вершиной стиховых изобретений Кирсанова…». «Порой поэту случается открыть новый размер, но почти невозможно открыть новую систему стихосложения», писал он. «Кирсанову это удалось». Гаспаров также указал, что предшественников у Кирсанова не было, если не считать некоторых оставшихся в тени экспериментов Андрея Белого. Однако новая система стихосложения, продолжил Гаспаров, осталась незамеченной и попала в запасники русской поэзии, где ждёт, когда сменятся литературные вкусы.

Летом 1965 года Кирсанов прошёл курс лучевой терапии в Центральной клинической больнице. В ноябре он поехал вместе с женой во Францию для того, чтобы продолжить лечение. Тогда же в Париже вышла составленная Эльзой Триоле двуязычная антология русской поэзии «La poésie russe». Стихотворение Кирсанова «Пустой дом» было представлено сразу в трёх переводах — самой Триоле, Эжена Гильвика и Леона Робеля. В. Перцов писал об этом: «Стихотворение действительно замечательное, его можно поставить по силе выражения в нём горькой необратимости жизни в один ряд с иными верленовскими». В антологию вошли также «Четыре сонета», «Под одним небом», «Жизнь моя, ты прошла, ты прошла…».

В 1966 году вышел сборник «Книга лирики» с указанием на титульном листе 1925—1965, то есть книга являлась обзором сорокалетнего творчества. Здесь Кирсанов напечатал окончательный вариант «Поэмы поэтов». Появился шестой поэт, Глеб Насущный, «автор» 19 стихотворений. Цикл Богдана Гринберга, который теперь назывался «Экстракты», дополнился шестью новыми стихотворениями. Цикл написан верлибром, но, как и в поэме «Герань — миндаль — фиалка», Кирсанов добавил в него некоторые рифмы[108].

В связи с шестидесятилетием Кирсанова наградили орденом Ленина. Тогда же он написал стихотворение «Эти летние дожди…», впоследствии положенное на музыку Марком Минковым. Давид Самойлов, вспомнив в своей статье о «неслыханной простоте», к которой после долгих блужданий пришли Борис Пастернак и Николай Заболоцкий, написал, что по-своему такой же путь прошёл и Кирсанов. Самойлов назвал его творчество энциклопедией поэтических экспериментов, отметил, что для Кирсанова в поэзии нет никаких трудностей. Однако акцент Самойлов сделал на то, что Кирсанов всё чаще пишет «сдержанные и прозрачные» стихи. Одно из таких стихотворений Самойлов решил привести целиком, выбрав «Эти летние дожди…».

… хулы ему досталось никак не меньше, чем хвалы. Причём хвалили и ругали за одно и то же. За формализм — за что же ещё! За «словесное трюкачество» и «эстетско-формалистскую окраску творчества», которые, переводя из негатива в позитив, можно поименовать «разнообразием ритмов и словесной изобретательностью» или «поэтикой циркового происхождения». В первом случае дело сводится к призыву преодолеть формализм, во втором, хвалебном, с удовлетворением отмечается, что с годами эта поэзия все же стала «проще по форме» и что «перед самой смертью… поэт написал несколько пронзительных прощальных стихов»…

— Вадим Перельмутер.

Через год издаётся сборник «Искания», в который вошли наиболее спорные по догмам официальной критики стихотворения (но Кирсанов уже считался мэтром советской поэзии). Будучи болен, Кирсанов тем не менее много путешествовал. В 1966 году он отправился в Польшу, участвовал там во встрече бывших корреспондентов на Нюрнбергском процессе, в 1967 году ездил на поэтическую конференцию во Францию и на выставку международной книги в Чехословакии. Чешский Союз Писателей пригласил его посетить вместе с женой Прагу, что Кирсанов и сделал летом следующего года, а в ноябре участвовал в международной конференции переводчиков (Венгрия). В июле 1969 года он полетел в Чили на празднование шестидесятипятилетия Пабло Неруды.

В 1970 году вышел сборник «Зеркала», который составили новая поэма с таким же названием и стихи последних лет. В цикле «Больничная тетрадь», а также некоторых других стихотворениях, отразились мысли о близкой смерти. Вадим Перельмутер вспоминал, что, после публикации нескольких стихотворений из «Больничной тетради» в конце 1960-х, Сергей Наровчатов на семинаре в Литературном институте отзывался о них раздражённо, говоря, что поэт заглянул в небытие, но от словесной эквилибристики отказаться не может. Наровчатов цитировал стихотворение «Никударики», считая, что легкомысленно писать о таких вещах просто неэтично, и даже рифму «куда же вы — Пока живи», из тех, которые принято было считать несерьёзными (особенно в финальной строфе), находил если не бестактной, то по крайней мере нелепой.

Его «Больничная тетрадь» — действительно больничная и действительно написанная в многолетнем предвидении смерти: «С тихим смехом „навсегданьица!“ — никударики летят…» «Боль больше, чем бог», которой «болишься, держась за болову, шепча болитвы…»: «На кого ты оставил мя, Госпиталь?»… Здесь, где умирающий из последних сил держится за живое слово, вряд ли кто почувствует легкомыслие и фокусничество. Если помнить об этом, оглядываясь на ранние его стихи — «моросит на Маросейке», «коллоквиум колоколов», «дирижабль ночь на туче пролежабль», «чудесаблями брови, чудесахаром губы», «люботаника», «тебетанье», «да-былицы», «зеленограмма», «с ничегонеделанья… с никуданебеганья… с ниокомнедуманья», — то такая игра самопрорастающими значениями слов перестает казаться пустяками.

— Михаил Гаспаров.

В последние два года жизни Кирсанов очень много работал. Он написал поэму «Дельфиниада», подготовил новое издание сборника «Зеркала», придумав дизайн обложки и титульного листа, а также составил собрание своих сочинений в четырёх томах, успев сдать рукопись в издательство «Художественная литература». Первый том — «Лирические произведения», второй — «Фантастические поэмы и сказки», третий — «Гражданская лирика и поэмы», четвёртый — «Поэтические поиски и стихи последних лет». Готовя собрание сочинений, Кирсанов старался выдвинуть на первый план самое большое и серьёзное. В 24-м номере журнала «Огонёк» за 1972 год вышла основательная подборка не публиковавшихся до этого стихов «От самых ранних до самых поздних», охватившая пятьдесят лет (1922—1972).

Кирсанов с семьёй переехал в новую квартиру (Большая Грузинская улица). В июне он отправился в Варшаву на юбилей Владислава Броневского. В ноябре болезнь серьёзно обострилась. 10 декабря 1972 года Семён Кирсанов умер. Он похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Нам виделось Кватроченто,

и как он, искусник, смел…

А было — кровотеченье

из горла, когда он пел!

— Андрей Вознесенский, «Похороны Кирсанова»

Кирсанов как человек

Марк Розовский, вспоминая, как Кирсанов приходил в ресторан Центрального дома литераторов, говорил, что тот любил хороший вкус во всём — и в сервировке, и в еде. В то же время, по воспоминаниям старшего сына, Кирсанов одевался дёшево, хотя и броско. Получая хорошие гонорары, он не покупал второй жене дорогой одежды, драгоценностей, но купил ей машину. Он отказался от дачи в Переделкино и стал владельцем дачи только после получения Сталинской премии (при этом сам был председателем кооператива).

Как вспоминал Ираклий Андроников, Кирсанов мог со знанием дела поговорить с разными людьми на разные темы — и о составе берёзового сока, и о теории относительности, и о многом другом. Кирсанов, которому помог Маяковский, любил помогать молодым поэтам; по собственному признанию Евгения Евтушенко, охотно дал тому рекомендацию в Союз писателей, хотя сам назвал его стихи плохими (Евтушенко тогда подражал Кирсанову). Кирсанов читал стихи, которые ему присылали, нередко читал их и своему старшему сыну. По словам сына, его отец с одной стороны был человеком от мира сего, человеком честолюбивым, с другой — самозабвенно любил поэзию, талант заменял ему всё.

Семья

Первая жена поэта Клавдия Кирсанова (1908—1937) и сын от первого брака Владимир Кирсанов (1936—2007) похоронены на Новодевичьем кладбище. Владимир Кирсанов был доктором физико-математических наук, первым вице-президентом Международного союза истории и философии науки (2001—2005), действительным членом Международной академии истории науки (c 2006 года). Имея высшее техническое образование, окончил в 1978 году Институт иностранных языков, переводил поэтические произведения с французского и латыни.

Третья жена поэта Людмила Михайловна Кирсанова окончила в 1959 году геологический факультет МГУ, ещё студенткой участвовала в Заилийской ледниковой экспедиции. О ней писали в своих воспоминаниях Эдуард Володарский, Константин Кедров, Олеся Николаева. Людмила Кирсанова умерла в 2007 году и похоронена рядом с мужем на Новодевичьем кладбище. Там же похоронен их сын Алексей, умерший в 1996 году.

Сестра Семёна Кирсанова — Берта Исааковна Кортчик (1902—?) — в подростковом возрасте вступила в партию эсеров вместе с одноклассницами по гимназии, но участия в революционном движении не принимала, вышла замуж за писателя Рафаила Моисеевича Брусиловского; их сын — художник Анатолий Брусиловский.