Флирт в плейстоцене vs свидания в современности

 

Предположим, что степень восхищения, счастья и благодушия, которую ощущали наши предки в компании другой особи, служила главным критерием оценки ума и характера этой особи. Если бы кто‑то интересовал и смешил вас, рассказывал увлекательные истории и создавал ощущение, что о вас заботятся, наверное, вы были бы более расположены к сексуальной связи с ним. Удовольствие, которое вы испытывали в его обществе, было бы хорошим показателем его ума, доброты, креативности и чувства юмора.

А теперь рассмотрим, как строятся ухаживания в современности. Мы ведем объект ухаживаний в ресторан и платим за то, чтобы профессиональные повара накормили наш объект прекрасной едой, или направляемся в танцевальный клуб, где профессиональные музыканты возбуждают аудиорецепторы нашего объекта, или посещаем кинотеатр, где профессиональные актеры развлекают его чужими приключениями. Ни поварам, ни музыкантам, ни актерам на самом деле не хочется вступать в половую связь с объектом наших ухаживаний. Они просто работают, и им за это платят. А вот у нас, если свидание прошло хорошо, секс будет. Конечно, во время ухаживаний нам все еще нужно уметь разговаривать и более‑менее прилично выглядеть. Однако рыночная экономика переложила значительную часть забот по соблазнению на плечи профессионалов. Но чтобы платить профессионалам, нам нужно откуда‑то брать деньги, то есть как‑то их зарабатывать. Чем лучше наше образование, тем лучше и работа, тем больше денег мы можем получить и тем более роскошные делегированные ухаживания можем организовать. Культура потребления перевернула древние порядки в ухаживаниях: она сделала ухаживания товаром, который можно покупать и продавать.

Тем не менее не на каждом этапе человеческой эволюции способность индивида обеспечить безбедную жизнь автоматически означала его способность обеспечить потенциальному партнеру качественные развлечения. Если бы вы были доисторическим гоминидом, вам пришлось бы развлекать его самостоятельно. Не рассмеши его вы, никто не сделал бы это за вас. А если бы сделал, то, скорее всего, ваш избранник ушел бы вместе с ним.

Головы наших предков были пустоваты по сравнению с нашими. Они не проводили по 20 лет в учебных заведениях, загружая память идеями давно умерших людей. Они не читали ежедневных газет, чтобы потом пересказывать очерки оттуда. Во время ухаживаний им приходилось генерировать собственные идеи, выдумывать истории, шутки, мифы, песни и даже философские системы. Тогда невозможно было замаскировать нехватку воображения качественным образованием или плохонькое чувство ритма – богатой коллекцией музыкальных дисков.

А еще тогда не было телевизора, что, вероятно, значило для долговременных отношений даже больше. Телевидение позволяло бы развлекать партнера после угасания пламени романтической влюбленности. Если бы в отношения закралась скука, делегировать ухаживания было бы некому. Так что нашим предкам приходилось либо мириться со скучными старыми партнерами, либо искать новых. В голоцене, когда процветали долгосрочные моногамные союзы, люди работали гораздо интенсивнее и посвящали работе – земледелию, выпасу скота, торговле, подъему по карьерной лестнице – намного больше времени. Свободных часов, которые надо чем‑то занимать, стало меньше, а способов делать это без разговоров – больше. Люди не сталкивались с пожизненными брачными союзами до тех пор, пока им не перестало хватать даров земли, пока наследование имущества не стало важнейшим условием выживания детей и пока у партнеров не появилось экономических причин держаться вместе даже тогда, когда они уже не разговаривают друг с другом. В доисторические времена экономических скреп было меньше, равно как и развлечений, способных заместить ушедшую из отношений романтику, и способов оградить себя от новых половых контактов.

 

Была ли важна роль отцов?

 

Матери‑одиночки, скорее всего, были нормой бо́льшую часть эволюционной истории человека, как и все предыдущие 50 миллионов лет эволюции приматов. Антрополог Сара Блаффер Хрди в своей книге “Мать‑природа” (Mother Nature) доказывает, что человеческие самки унаследовали богатый набор психологических и физических адаптаций, позволяющих выращивать потомство с минимальной помощью самцов. Мужская поддержка приветствовалась, но необходимой не была.

В плейстоцене у многих матерей наверняка были любовники. Но не каждый из них приходился отцом хоть кому‑то из детей, за которыми присматривал. Либо он мог быть отцом самого младшего ребенка. Но даже в этом случае не вполне понятно, какой вклад в заботу о потомстве вносили эти самцы. Вероятно, они отдавали какое‑то количество пищи самкам и их детенышам и защищали их от других самцов, однако, как мы увидим позже, антропологи склонны рассматривать такие формы поведения скорее как ухаживания, чем как родительский вклад.

В широком эволюционном контексте вероятность того, что самцы гоминид посвящали много времени отцовству, мала. Почти у всех млекопитающих и у всех приматов забота о детенышах в большинстве своем ложится на плечи самок. Дело в том, что самец никогда не может знать точно, кто из детенышей несет в себе его гены. Эта неуверенность в отцовстве заставляет основную массу самцов млекопитающих инвестировать гораздо больше в новые связи, чем в заботу о детях, которые могут оказаться чужими.

Как и у прочих приматов, у наших предков основной социальной единицей была мать и ее дети. Женщины объединялись в группы для взаимопомощи и взаимозащиты. Самцы гоминид, как и самцы других приматов, скорее всего, были маргиналами и допускались в группы самок лишь благодаря женской снисходительности. Вероятно, группы молодых холостяков бродили по африканским просторам, влача жалкое, сексуально бедное существование и надеясь на то, что однажды они возмужают и какая‑нибудь группа самок их таки примет.

Традиционная точка зрения, будто самцы были нужны самкам для защиты от хищников, кажется все более сомнительной в свете накопленных знаний о поведении приматов и современных охотников‑собирателей. Нам межполовые различия в размере и силе заметны. Однако для крупного хищника, ищущего легкую добычу, самки гоминид лишь немногим менее опасны, чем самцы. Взрослые самцы могут чуть точнее метать предметы, но самки в поисках пищи собираются в более крупные группы, соответственно, им доступно больше рук и глаз для взаимной защиты и своевременного обнаружения врагов. Древняя женщина должна была чувствовать себя куда более защищенной в группе сестер, теток и подруг, чем в нуклеарной семье в компании одного мужчины. Наши праматери относились к числу самых крупных приматов и самых сильных всеядных животных в Африке. Совершенно необязательно, что они нуждались в помощи приятелей, превосходящих их в росте всего на 10 %. Вряд ли от самок гоминид можно было ожидать той же физической уязвимости, что и от женщин в условиях патриархата. Пытаясь рисовать в уме образ древней женщины, наткнувшейся на хищника, представляйте себе не съежившуюся и хнычущую Мэрилин Монро, а Штеффи Граф, воинственно размахивающую факелом вместо теннисной ракетки.

Тот же эффект групповой защиты, скорее всего, спасал самок от хищников сексуальных. Доисторические женщины могли защищать друг друга от домогательств и изнасилований, как это делают самки других видов приматов. С точки зрения самки, крепкий партнер – палка о двух концах. Он может защитить ее от нежелательного внимания других самцов, а может и саму ее поколотить в порыве злости или ревности. В исследованиях выбора партнера женщины всегда предпочитают высоких, сильных мужчин, однако это скорее отражает потребность женщины в хороших генах и высокой приспособленности, чем в самце, способном к запугиванию и физическому насилию, которое может обернуться против нее и ее детей.

Беседы Марджори Шостак и других антропологов с современными охотниками‑собирателями показали, что женщины в таких сообществах склонны рассматривать мужчин в больших количествах скорее как помеху, чем как источник благ. Околачивающиеся рядом мужчины съедают больше, чем приносят, и требуют к себе больше внимания, чем сами уделяют детям. Если у них высокий уровень приспособленности, то их качественные гены, хороший секс и интересные разговоры перевешивают неряшливость и заторможенность, свойственные мужчинам. Но если по указанным параметрам мужчина всего лишь средненький, то из‑за возможности вспышек ревности или жестокости минусы связи с таким мужчиной перевешивают плюсы.

С другой стороны, Дэвид Басс и другие специалисты по эволюционной психологии собрали внушительное количество доказательств, что современные женщины при прочих равных обычно предпочитают высоких, сильных, здоровых и уверенных в себе мужчин. Эти качества могут предпочитать при выборе партнера из‑за их корреляции со способностями к охоте и защите в условиях доисторического мира. Однако, как мы увидим в следующей главе, эти признаки могут отражать и качество генов, поскольку наследуются и служат эффективными индикаторами приспособленности. Пока не вполне понятно, какие преимущества этих признаков были важнее для женщин – генетические или негенетические. Механизмы выбора партнера должны были эволюционировать таким образом, чтобы улавливать как можно больше преимуществ каждого типа, поэтому разделить их сейчас совсем непросто.

Споры о роли отцов в эволюции человека продолжаются. У мужчин можно обнаружить следы отбора в пользу хороших отцов, готовых прийти на помощь, однако наши родительские инстинкты изучены не до конца. Современные отцы демонстрируют сильную эмоциональную привязанность к своим детям, и это их качество, вероятнее всего, возникло в ходе эволюции нашего вида. Некоторые отцы уделяют уходу за детьми до 20 % времени, затрачиваемого на то же самое матерями. Недавние опросы показали, что мужчины‑японцы тратят на игры со своими детьми почти семь минут в день. По сравнению с самцами других млекопитающих это относительно много. Однако для лучшего понимания эволюции отцов надо рассмотреть подробнее, как ухаживания могли перекрываться с родительской заботой.