Красноярские рабочие и партизаны

Чтобы закончить этот схематический отчет о партизанском движении в Сибири при Колчаке, я должен коснуться еще одного пункта, именно отношения к партизанскому движению городских рабочих, в частности железнодорожного пролетариата. Наиболее ярким фактом, характеризующим эти /50/ отношения, мне представляется следующий. В тот момент, когда в Красноярске пала уже власть Колчака и наступило междуцарствие, когда аппарат по управлению губернией перешел в руки Комит. Общ. Орг. (в просторечии «земская власть»), в красноярских жел.-дор. мастерских представителями названного Комитета был собран митинг для информации рабочих о текущих событиях. На митинг собралось небывалое количество рабочих, заполнивших весь сборочный цех, – здание колоссального размера. На этом митинге, между прочим, при голосовании резолюций поступило предложение со стороны одной группы рабочих: «передать власть Щетинкину».

Это было не только характерно, но и симптоматично. Как симптом, это являлось прекрасной иллюстрацией к тем отношениям между городом и деревней, которые тогда установились. Щетинкин представлял собою бунтовавшую деревню, деревню не желавшую покориться и с оружием в руках отстаивавшую свои права. Железнодорожные же рабочие, да еще красноярских мастерских, самых левых и наиболее большевистски настроенных во всей Сибири, (Красноярск, это «Сибирский Кронштадт», как его называли еще в 1917 – 1918 г.), являлись передовой фалангой городского пролетариата. И вот по тем или по иным причинам, но этот авангард рабочего класса, как и весь рабочий класс Сибири, во времена Колчака не сумел выработать специфически своих форм протеста, и тем более протеста, принимавшего длительную и организованную форму; между тем деревня эти формы выработала. Предлагая «передать власть Щетинкину», рабочие красноярских мастерских этим как бы признавали, что приоритет революционного действия и революционной инициативы принадлежат не им, как бы это следовало по всем нашим предположениям, а деревне. Деревня, Щетинкин, вот кто является вождем даже с точки зрения городских рабочих и вот кому следует передать немедленно власть. Из всего этого было совершенно ясно, каким непререкаемым сочувствием и – главное – каким политическим авторитетом пользовалось партизанское движение среди рабочих. Но лично для меня столь же очевидным представлялось и то, что рабочие в сущности не отдают себе должного отчета, в чем же собственно состоит это партизанское движение и какова его политическая программа. Я выступил тогда против этой резолюции, приведя против нее целый ряд аргументов. Меня поддержал присутствовавший на митинге анархист Алейников (вскоре убитый в дер. Коркиной офицерами отступавших частей колчаковской армии), и резолюция была снята.

Итак, вот отношение красноярских железно-дорожных мастерских, к партизанскому движению. Этим собственно все сказано. Для партизан представлялось разумеется чрезвычайно важным наиболее полно использовать это настроение в свою пользу. Деревня тогда боролась с городом, но одолеть город без помощи некоторых городских же групп населения она не могла; это чувствовала она сама. Рука помощи со стороны городской демократии для нее была крайне необходима, просто спасительна. Так как фронт порой очень близко подходил к городу; так как между городом и крестьянством по ту сторону фронта общение не прерывалось; с другой стороны, так как деревня /51/ испытывала недостаток в целом ряде предметов чисто городского происхождения (медикаменты, перевязочные средства, деньги, оружие, военные припасы), то партизанам постоянно приходилось прибегать к помощи города, наряжая туда специальных уполномоченных. Это были опасные экспедиции и кончались они не всегда благополучно. В декабре 1919 г. я имел сношения с одной из делегаток повстанцев, приезжавших с манского фронта (она была арестована в Красноярске весной 1919 г.; я встречался с нею зимой, после ее выхода из тюрьмы, где она только случайно, заболев тифом, не была расстреляна), и от нее слышал кое-что о том, как ее встречал город, в частности жел.-дорожные рабочие во время ее приезда. Многим она осталась недовольна; той активной помощи, на которую она рассчитывала, и в той степени, на которую она имела право, она не получила. И это тоже было характерно. Город в общем оставался пассивным, при всем сочувствии деревне. Деревня боролась с властью, шедшей из городов, почти один на один, и это вносило в ее самочувствие горечь и недоумение. Я оставляю пока этот факт без комментарий, предполагая вернуться к нему еще впоследствии.

Итоги и выводы

Как расценивала все приведенные мной факты та земcко-социалистическая оппозиция, о которой я говорил выше? Здесь мне хотелось бы полнее обрисовать именно то, как она тогда их расценивала, дабы ввести читателя глубже в круг тогдашних сибирских взглядов, оценок и настроений. Ошибки исторической перспективы всегда возможны: так легко усвоить прошлому, хотя и очень от нас близкому, взгляды, которых в то время не существовало или которые, если и существовали, то принимали оттенки, почему-либо стершиеся из памяти.

Я бы мог очень легко избежать всякой возможности подобных ошибок исторической перспективы чрезвычайно простым путем. Осенью 1919 г. работа земско-социалистической оппозиции, направленная против Колчака, шла уже во всем разгаре. Как я говорил, в конце сентября и начале октября 1919 г. в Иркутске собрался нелегальный земский съезд, создавший для объединения политической работы земств Земск. Полит. Бюро. Одновременно аналогичная организация создалась на Дальнем Востоке, с которой я состоял в непосредственных сношениях, сначала от себя лично (до образования Бюро), а потом по поручению вновь созданной организации. Еще в сентябре мне пришлось посылать из Красноярска во Владивосток подробную информацию о положении дела в средней и южной Сибири, и там было уделено много внимания крестьянскому движению по Енисейской губ. Вскоре после этого мной была помещена под псевдонимом «Русский Социалист» большая статья в «Чехо-Словацком Дневнике» (я писал ее по-русски, там она переводилась на чешский язык) в №№ 264, 267 и 268 за 1919 г., озаглавленная – «Крестьянское движение по Енисейской губ. и его вожди», статья, дававшая оценку того повстанческого /52/ движения, которое прочно укоренилось к тому времени в деревнях приенисейского края. Наконец, еще позже, в ноябре мной была составлена, по одному четному случаю, докладная записка: «Земское Полит. Бюро и его задачи», намечавшая общий план деятельности Бюро и его отношения к крестьянству. Кроме того, большое внимание крестьянскому движению я уделял в журнале «Новое Земское Дело», который одно время (март – май 1919 г.) я редактировал в Красноярске. Если бы все эти документы имелись у меня сейчас под руками, я бы просто перепечатал их полностью или в выдержках, и тогда стало бы сразу ясно, как земская оппозиция оценивала весной и осенью 1919 года крестьянское движение. Но у меня нет ни этих материалов, ни многих других; я жил всегда в таких условиях, когда было не до того, чтобы хранить при себе личные архивы. Поэтому, в нижеследующих строках я постараюсь восстановить свою тогдашнюю точку зрения так, как она осталась теперь в моей памяти. При случае мое изложение можно будет проверить[7] всеми вышеуказанными документами.

Наблюдая крестьянское движение как в Енисейской губернии, так и в других областях Сибири (за исключением Дальнего Востока, с партизанами которого я не имел никаких личных связей), – я обращал внимание прежде всего на однотипность его, на повторяемость при сходных бытовых и экономических условиях некоторых основных видов. Это облегчало ориентировку в крестьянском движении той или другой области безграничной по своим пространствам Сибири. Это же давало руководящие правила для разного рода практических соображений при решении вопроса, как успокоить взбаламученное море крестьянской стихии. Рядом с этим фактом, и в непосредственной причинной связи с ним, стоял другой ряд наблюдений, подтверждавшихся многими знатоками сибирской жизни. Крестьянство всюду волновалось, это представлялось неоспоримым, но вместе с тем также повсюду, в том числе и в повстанческих районах, жизнь все-таки шла в старых, привычных рамках, в частности не падал темп трудовой жизни, и – что мне казалось особенно важным – не сокращались запашки земель и посевы. Больше того, местами они даже увеличивались[8].

Это обстоятельство заставляло обратить на него серьезное внимание; очевидно, своеобразная «власть земли» в Сибири ничуть не ослабевала, несмотря на самые неблагоприятные условия для мирной трудовой жизни; очевидно, крестьянин стихийно втягивался в привычную для него, веками созданную обстановку трудовой жизни. Некоторые весьма интеллигентные люди, с мнением которых я считался, так как они внимательно наблюдали местную /53/ жизнь, полагали даже, что к весне 1919 г. крестьянское движение само сойдет на нет, смоется этим стихийным тяготением трудового населения к земле и ее обработке. Взойдет весеннее солнце, пригреет землю, прогонит зимнее безделье, так хорошо питающее всякое ушкуйничество, и жизнь войдет в норму. Так думали многие из местных людей. Мне не казались подобные соображения убедительными, но самый факт тяготения крестьянства к обычной трудовой жизни я считал чрезвычайно показательным.

Летом 1919 г. на этой почве в среде трудового сибирского крестьянства разыгрывались иногда характерные явления. Самым ярким из них я считаю историю отношений между двумя волостями Канского уезда – Тасеевской и Рождественской. Эти две волости, Монтекки и Капулетти Канского уезда, они разной политической ориентации: Тасеево – советской, Рождественское – трудно определить какой, скажем «земской», хотя это будет не точно. Столкновения между ними случались постоянно и доходили иногда до кровавых стычек, особенно обострявшихся при приходах карательных отрядов. К моменту полевых работ столкновения между ними так обострились, что для сенокоса и уборки хлебов приходилось выходить на работу с оружием в руках, ибо иначе нельзя было ни сено косить, ни хлеб убирать. Крестьяне скоро сами поняли, что нужно либо сражаться, воевать друг с другом, либо работать, делать же сразу и то, и другое нельзя. Путая войну с работой, они рисковали остаться на зиму без запасов, этот факт представлялся до такой степени ясным, до такой степени бесспорным, что обе волости заключили перемирие на период полевых работ и свято его соблюдали. Поля были благополучно убраны, хлеб свезен на место.

Для меня этот факт являлся своего рода символом и в этом отношении привлекал особенное мое внимание. Не ясно ли было, что «власть земли» имела в деревне действительно решающее значение, и не в этой ли области приходилось искать решение всех проблем, поставленных перед нами текущим моментом?

В Степно-Баджейском районе к концу апреля оперировавший там повстанческий отряд выдержал до 70 боев, всю весну с марта месяца положение было крайне напряженным и тяжелым, шла неустанная военная работа. Тем не менее, все поля оказались засеянными; буквально все. Этот факт впоследствии был подтвержден статистическим путем земским обследованием. Следовательно, и здесь трудовая психология давала о себе знать полностью. Если бы жизнь в сибирской деревне вошла в нормальное русло, то, очевидно, все конфликты и все партийные группировки, наметившиеся в ней, постепенно бы сами собой потонули в общем стремлении крестьян – «к красоте ржаного поля», как выражался некогда Глеб Успенский. При Колчаке этого не произошло. Как только обнаружилось, что правительственная власть принимает определенный реакционный курс, как только ее авторитет стали поддерживать в деревне новые милицейские и разные атаманы, там спутались все партии, исчезли все оттенки, самая «красота ржаного поля» отошла как-то в тень, и крестьянство сплоченной массой выступило против правительственной реакции. Начались массовые крестьянские восстания, /54/ крайне сложные по составу участников, крайне запутанные по идеологии. Эта сложность состава участников и эта запутанность идеологии крестьянского движения имели, однако, ясно видимую причину: крестьянство объединялось не на почве положительных, а на почве отрицательных лозунгов движения, на почве ненависти к колчаковщине. Когда в Минусинском уезде Щетинкина спрашивали (разговор происходил у него с одним местным кооператором), какие у него лозунги, Щетинкин отвечал: – «Я иду против милиции, против казаков, против Колчака». Он схватывал отрицательные стимулы восстания, стимулы реальные и жизненные, и мало интересовался его отвлеченной идеологией.

Получался в результате клубок запутанных интересов, который надо было как-то распутывать. Я полагал в то время, что из всего намеченного тут клубка противоречий выход найти все же не так трудно. Прежде всего, разумеется, нужно было удовлетворить законные, обще-гражданские и специально крестьянские политические и экономические нужды. Этим устранятся условия, объединяющие крестьянство на почве одних и тех же отрицательных лозунгов. Практически это сводилось к низвержению власти адмир. Колчака, низвержению вооруженным путем, если не будет иного способа с ним покончить. К этой работе мне и пришлось приступить вплотную с весны и особенно с лета 1919 г., весной заведя сношения с представителями чехо-словацкой солдатской массы, а с лета, – после свидания с ген. Гайдой, отколовшимся тогда от Колчака.

Что касается дальнейшей работы по отношению к крестьянству, то и она была для меня ясна, так как определялась моим общим взглядом на роль трудового начала в крестьянской жизни, на роль в ней «красоты ржаного поля». Несмотря на эту красоту, дело стояло, впрочем, прозаически. Я полагал тогда, что деревню успокоит и ее политическое доверие завоюет тот, кто даст ей товары. Товар – вот средство для политического завоевания деревни и создания в ней настоящей трудовой обстановки.

Но чтобы получить этот товар, нужно было иметь беспрепятственный выход к морю, к Владивостоку, а чтобы иметь беспрепятственный выход к морю, нужно было от чисто местных дел перейти к распутыванию некоторого клубка международных отношений. На пути к Владивостоку стояла Япония. Я слишком хорошо знал роль Японии на Дальнем Востоке и внутри Сибири, чтобы преуменьшать значение этого факта[9]. Трагизм нашего положения в Сибири состоял в том, что мы не могли сделать ни одного шага во внутренней жизни ее, вплоть до налаживания наших отношений с крестьянством, не задевая какие-то сложные и болезненно переплетенные интересы больших капиталистических держав, творивших политику где-то там, за тридевять земель от нас, в бассейне Великого Океана. Надо было искать союзников не только в самой сибирской деревне, во внутренней группировке ее политических направлений, но и на арене международной политики. «Нужно, – как /55/ образно формулировал эту мысль ген. Гайда в последнем разговоре со мной на ст. Слюдянка (в Забайкалье) в конце июля 1919 г., – нужно привязать гири к ногам японских дивизий». А этими гирями могли быть только американские броненосцы, что было для меня тоже ясно.

Всем сказанным определилась вся моя последующая общественно-политическая деятельность в Сибири, как одного из более ответственных руководителей Земск. Полит. Бюро. Но прежде чем перейти непосредственно к отчету о ней, я должен коснуться еще ряда сторон сибирской жизни при Колчаке, а равно должен остановиться на нем самом и на той роли, которую играли тогда в Сибири союзники. /56/

 

 

1. В этом районе население волости в среднем надо считать в 10-12 тыс. человек.

2. В Степно-Баджейской вол. 3111 жит., в Перовской – 9590. Это переселенческий район.

3. Об этих переговорах, так же, как о тех, которые вел Иркутский «Полит. Центр», и о договоре в Томске, заключенном 20 янв. 1920 г., я буду еще говорить специально.

4. Протоколы Черно-Ануйского съезда были мною опубликованы в обширных выдержках, после свержения власти Колчака, в газете «Народный Голос» в Красноярске в декабре 1919 г., еще до прихода туда советских войск.

5. См. сборник «Три года борьбы за диктатуру пролетариата» (1917 – 1920). Омск, Сиб. Гос. Издат., 1920. – Цит. место на стр. 130.

6. Здесь в Шушине, между прочим, написан известный протест 17 соц.-дем., составленный Лениным, против «Credo» Кусковой и Прокоповича.

7. Отчасти это можно сделать и теперь. В книжке полк. Солодовникова «Сибирские авантюристы и ген. Гаида» напечатан в выдержках мой доклад полк. Прхала, нач. 3-ей чех.-сл. дивизии, поданный мною ему 12 мая 1919 г. Доклад посвящен крестьянскому движению до Енисейской губ. Копию ее Солодовников (лично мне неизвестный) получил, невидимому, в Владивостоке, куда иной в свое время был отослан ряд документов.

8. Сокращение площади посева стало наблюдаться гораздо позже.

9. См. об этом в моей брошюре «Дальний Восток и наше будущее». – Публичные лекции, прочитанные в Томске 15 ноября 1918 г. – Красноярск, 1919 г.

Очерк второй. Как это было?

(Массовые убийства при Колчаке в декабре 1918 г. в Омске
и гибель Н.В. Фомина)