В. М. Величкина (бонч-бруевич)

Тридцатого сентября 1918 г. в два часа ночи, проболев два дня, скончалась от свирепой «испанки» Вера Михайловна Величкина (Бонч-Бруевич).

Смерть эта для нас была крайней неожиданностью. Еще три дня тому назад¹ все ее видели здоровой и энергичной в Совнаркоме, где она на заседании, на котором председательствовал Владимир Ильич, делала доклад² о здоровье школьников и о положении с питанием детей в школах. При полной поддержке Владимира Ильича Вера Михайловна отстояла декрет о всеобщем питании детей в школах без классового подхода к детям, против чего возражали некоторые, мнившие себя особо ортодоксальными марксистами. Владимир Ильич пошутил над ними, высказался всецело за предложение, внесенное Верой Михайловной от Наркомздрава, и поставил декрет на голосование. Всеми голосами против одного и одного воздержавшегося декрет был принят и сейчас же вошел в силу. Текст его был всюду передан по телеграфу. Вера Михайловна ликовала, зная, что теперь детишки будут накормлены в школах горячими завтраками. А это было существенно важно, ибо голод повсюду уже давал о себе знать и он, конечно, более всего отражался на детях.

Вечером этого дня к Вере Михайловне на квартиру пришла неизвестная женщина, жительница Кремля, и сказала, что она очень больна. Вера Михайловна, будучи врачом, сейчас же ее приняла, так как в Кремле тогда еще не была организована медицинская помощь. Температура у нее оказалась 40,8°. Вера Михайловна обнаружила у нее начинающееся воспаление легких. Она порекомендовала ей сейчас же лечь в постель, прописала нужные лекарства и лечение. Назад женщина уже идти не могла. У нас дома никого не было. Вера Михайловна сама повела ее домой. Женщина еле шла, тяжело дышала, положив голову на плечо Веры Михайловны, а та, обняв ее, с трудом таким образом вела по коридору третьего этажа Кавалерского корпуса. Ей встретился кремлевский служитель, который узнал женщину — это была прачка — и взялся довести ее до дома. Наутро Вера Михайловна почувствовала недомогание, но днем оно исчезло, и ничто не предвещало скорого трагического конца. В Кремле в это время стали появляться больные инфлуэнцией, которая быстро переходила в воспаление легких. Врачи Мосздравотдела стали определять болезнь «испанкой», и больных забирали в больницы. Заболевали больше женщины. Вера Михайловна вечером 27 сентября, хотя и чувствовала себя не совсем хорошо, поехала в Художественный театр. Вернулась она с недомоганием, жаловалась, что ее знобит. Температура была 37,5°. Вечером также заболела наша няня, а дочка Леля ночью металась в жару. Наутро Вера Михайловна встала с температурой в 38° и очень волновалась, что именно в этот день проходят ассигновки в Наркомпросе на горячие завтраки для школьников. Она очень боялась, что без нее там занизят суммы, и она, несмотря на болезнь, в холодный ветреный день поехала в пролетке в Наркомпрос. Оттуда она еле вернулась назад в сопровождении товарища. У нее была температура 40°. Сейчас же были вызваны врачи. Она бредила и все повторяла: «Теперь можно спокойно умереть: дети будут накормлены!». Врачи определили воспаление легких на почве «испанки». Было установлено дежурство. Приехал известный доктор Мамонов, принявший энергичные меры, но заявивший, что это «испанка» в очень тяжелой форме и что он ни за что не ручается. Остаток дня и ночь были кошмарны. И Вера Михайловна, и Леля, моя дочь, и ее няня были на краю гибели. 29 сентября всем стало лучше. Температура упала, у Веры Михайловны было 37,7°, но Мамонов покачивал головой: сердце сильно сдавало.

— Температура может опять вспыхнуть! — говорил он. — Эта болезнь очень коварная.

И действительно, у всех больных к четырем часам дня температура поднялась, и у Веры Михайловны больше всего. Сердечные впрыскивали беспрестанно. Она была почти без сознания. Температура дошла до 41°. Мамонов хотел оборвать процесс и ввел большой шприц хины. Температура несколько упала, чтобы через некоторое время дойти до 42°. Началась агония. Вера Михайловна задыхалась.

Мы все собрались у ее постели. Она открыла уже тускневшие, страдающие глаза и посмотрела на всех нас. Увидела свою дочку и тихо сказала:

— Прощайте! Умираю! Уведите Лелю. Она больна. Берегите ее...

И глаза ее закрылись. Бледная рука скатилась с груди... Мы все благоговейно стали на колени и поцеловали ее помертвевшую руку.

Она тихо скончалась в два часа ночи.

Веры Михайловны не стало.

Владимир Ильич после своего ранения отдыхал на даче. Я не решался ему сообщить о смерти Веры Михайловны, боясь его обеспокоить.

На другой день кто-то из товарищей по телефону сообщил Надежде Константиновне, а она сочла нужным оповестить Владимира Ильича, который прислал мне драгоценное для меня и моей осиротевшей семьи письмо. Впервые, через двадцать шесть лет, я решаюсь его опубликовать, передав подлинник на вечное хранение в архив ИМЛ. Вот это письмо:

1/Х—1918 г.

Дорогой Владимир Дмитриевич! Только сегодня утром мне передали ужасную весть. Я не могу поехать в Москву, но хотя бы в письме хочется пожать Вам крепко, крепко руку, чтобы выразить любовь мою и всех нас к Вере Михайловне и поддержать Вас хоть немного, поскольку это может сделать человек, в Вашем ужасном горе. Заботьтесь хорошенько о здоровье дочки. Еще раз крепко, крепко жму руку.

Ваш В. Ленин *

Дорогие Владимир Дмитриевич и Леленька, не знаю, что и сказать. Берегите друг друга. Крепко, крепко жму руку. Как-то ужасно трудно верится.

Ваша Н. К. Ульянова **

Впервые опубликовано по рукописи 1944 г. в III т. Избр. соч., Пo тексту которого печатается в настоящем сборнике.

* В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 50. стр. 18(5 —187. — Ред.

** Архив ИМЛ, № 44845.

¹ Допущена неточность: последнее перед отъездом В. И. Ленина на отдых в Горки заседание Совнаркома под его председательством было 23 сентября 1918 г. (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, стр. 700). (Стр. 433.)

² В. М. Величкина постановлением СНК от 6 (19) января 1918 г. была назначена правительственным комиссаром по народному просвещению по отделу школьной санитарии и гигиены (см. «Декреты Советской власти», т. I. М., 1957, стр. 587). (Стр. 433.)

 

ПАМЯТИ В.В. ВОРОВСКОГО

Летом 1917 г. Вацлав Вацлавович прибыл из Швеции в Петроград, после выполнения возложенных на него большевистским центром поручений по заграничному представительству. Приехал он бодрый, полный надежд и самых широких упований, и тотчас же, конечно, присоединился к петроградской большевистской организации, работая в ней как литератор и как агитатор.

Когда наступили дни Октябрьской революции, он вскоре был назначен первым нашим полномочным послом в Швецию, куда и уехал. Швеция официально его не признала, но он довольно долго жил в ней, поддерживая связи со шведским пролетариатом и с заграничными европейскими группами рабочих, ставших на сторону Октябрьской революции.

Наконец под натиском Антанты шведское правительство выслало его из Швеции, и он вернулся уже не в Петроград, а в Москву, где вскоре был назначен заведующим Государственным издательством, образовавшимся еще до его приезда. Будучи весьма близок к литературе и имея широкое образование, он, конечно, прекрасно мог бы справляться с редакторской работой, с организацией соответствующих коллегий, выработкой издательских планов. Но с издательской практикой ему никогда не приходилось иметь дело. Получив тяжелое наследство в Госиздате, он с величайшим трудом нес эту ношу, возложенную на него, но, несомненно, не соответствующую ни его желаниям, ни его жизненной практике. В это время он написал предисловие к утопии одного из русских авторов, вышедшей в Госиздате¹, и издал брошюру на неожиданную для него тему: «Послание патриарха Тихона к архипастырям и пастырям церкви российской»* — одно из первых литературных разоблачений антисоветской деятельности патриарха всероссийского.

Вацлав Вацлавович не однажды высказывал мне и товарищам, что работа в Госиздате для него не подходяща. Он продолжал заниматься литературными работами, и его тянуло к дипломатической деятельности. Его постоянно отрывали от работы в Госиздате и давали весьма ответственные поручения в области дипломатии. Наконец, когда у нас возобновились сношения с Италией, тотчас же пришли к мысли, что полномочным представителем в эту страну, конечно, должен быть назначен Вацлав Вацлавович.

Перед отъездом за границу он поехал вместе с дочерью в санаторий полечиться. И тут ему жестоко не повезло. Он и дочь его, выпив сырое молоко, заразились брюшным тифом, и их больных привезли в Кремлевскую больницу. Дочь его скоро поправилась, но Вацлаву Вацлавовичу становилось все хуже и хуже. Наконец наступили критические дни. У него случилось внутреннее кровоизлияние в кишках, и он стал угасать. Температура все падала. Почти не было никакой надежды на его спасение. Старший врач больницы А. Ю. Канель и ее помощник, лечащий врач Вацлава Вацлавовича Л. Г. Левин, вели в буквальном смысле слова отчаянный бой за жизнь Вацлава Вацлавовича, вырывая его из когтей смерти. Он был без сознания, почти без пульса. И вот кровоизлияние остановилось, температура перестала падать. Блеснула надежда на то, что силы жизни победят.

Вацлав Вацлавович пришел в сознание, чуть-чуть ожил, но было еще очень далеко до выздоровления. Сто дней пролежал он в Кремлевской больнице и наконец вышел из нее и стал набираться сил.

Владимир Ильич зорко следил за его здоровьем. Три раза в неделю я сообщал ему, по своей должности управляющего делами Совнаркома, сведения о всех изменениях и колебаниях в болезни Вацлава Вацлавовича. Когда миновал кризис и он стал понемногу поправляться, Владимир Ильич захотел видеть Вацлава Вацлавовича, чтобы своей товарищеской беседой поддержать его. Он осведомился у врачей, разрешают ли они ему посетить Вацлава Вацлавовича, и, когда узнал, что это по состоянию здоровья больного можно, отправился к нему в больницу. Вацлав Вацлавович лежал в отдельной небольшой комнате на высоких подушках, страшно худой, говорил крайне слабым голосом.

Владимир Ильич вошел и еще издали особенно приветливо погрозил ему пальцем.

— Позвольте представиться — голодающий индус из владений его величества короля английского, — как всегда шутя над самим собой, улыбаясь, полушепотом проговорил Вацлав Вацлавович.

— Но нам нужно, чтобы вы были абсолютно здоровы! Италия вас ждет, а вы так плохо себя ведете, — пошутил Владимир Ильич.

Вацлав Вацлавович оживился и стал энергично говорить.

— Тише, тише, нельзя так, — тихонько сказал Владимир Ильич, — вы помолчите, а я вам расскажу; вам не надо тратить силы.

И Владимир Ильич задушевно и мягко стал беседовать с Вацлавом Вацлавовичем.

Из взглядов Вацлава Вацлавовича я понял, что он что-то хочет сказать Владимиру Ильичу наедине, — мы все тотчас же вышли из палаты, где он лежал. Минут через пятнадцать Владимир Ильич вышел, дружески прощаясь с Вацлавом Вацлавовичем.

— Теперь отдыхайте... Засните лучше... — и он, улыбаясь, затворил двери палаты.

И тотчас же тихонько спросил у врачей:

— Ну, как он?.. Плох, слаб?..

— Очень слаб, — ответил врач, — но непосредственная опасность миновала.

— Прошу вас всех, берегите его — это прекрасный товарищ. Если чем я могу быть полезен, звоните прямо ко мне...

Владимир Ильич обошел все палаты, приветливо здороваясь с больными и расспрашивая о состоянии их здоровья, поблагодарил врачей и всех, кто был с ними, за образцовую чистоту и порядок в больнице и ушел в Совнарком.

— Бедняга Вацлав Вацлавович, как переменился, тяжелая болезнь... Выживет ли? — сказал он мне, и особенная печаль подернула его лицо, которую я замечал всегда, когда приходилось ему узнавать о бедствиях с товарищами.

— А как их финансовые дела?.. Небось, Дора Моисеевна совершенно поистратилась на больных... Вы узнайте деликатно, по-товарищески, чтобы не обидеть... В такие минуты люди особенно чутки к обиде. Необходимо помочь, не забудьте сказать мне, что узнаете...

Я сказал ему, что по моему докладу Малый Совнарком из кредитов на Совнарком отпустил небольшую ссуду Вацлаву Вацлавовичу.

— Это хорошо... Но когда это было, давно?.. Теперь выздоравливает и он, и дочь, надо усиленное питание... Надо помочь...

На другой день я доложил Владимиру Ильичу, что у жены Воровского ничего нет и что она на рынке вынуждена продавать вещи, чтобы покупать все то, что нужно, что предписывают врачи больным. Я тут же подал проект моего нового краткого доклада в Малый Совнарком. Владимир Ильич тотчас же написал записочку председателю Малого Совнаркома, прося отпустить небольшие средства на поддержание здоровья смертельно больного товарища. Малый Совет в этот же вечер постановил оказать небольшую помощь.

Вацлав Вацлавович медленно поправлялся и, как только разрешили врачи, поехал с семьей в Италию в качестве полномочного представителя РСФСР.

Перед его отъездом в Италию мы дружески прощались с ним, и он дал мне свой портрет.

— Когда убьют или умру сам, — можете любоваться на этого прекрасного молодого человека и сообщить потомству его замечательную биографию... — как всегда шутя над собой, сказал он мне и вручил фотографическую карточку. — А это портрет моей дражайшей супруги.

И мы расцеловались. Это была наша последняя встреча.

Впервые опубликовано отдельной брошюрой изд-вом «Жизнь и знание» (М., 1925) под названием «На славном посту». Печатается по IV т. Избр. соч.

* Н. Орловский. Послание патриарха Тихона к архипастырям и пастырям церкви российской. М., Госиздат, 1919. — Ред.

¹ Имеется в виду критическое предисловие В. В. Воровского (П. Орловского) к книге И. Кремнева «Путешествие брата моего Алексея в страну крестьянской утопии». М., Госиздат, 1920, 61 стр. (Стр. 437.)

 

ПАМЯТИ П.А. КРОПОТКИНА