Личность и деяния Чингиз-хана

Чингиз-хан считается одним из бедствий человечества. Он стал воплощением двенадцати веков нашествий кочевников степей на древние оседлые цивилизации. Фактически ни один из его предшественников не оставил после себя такой ужасной репутации. Он возвел террор в ранг управления, а казнь — в постоянно действующую систему. Его разрушительные действия в Восточном Иране по степени устрашения превзошли все, что Европа приписывает Ат-тиле, а Индия — Михиракуле. Тем не менее, следует сказать, что его жестокость зародилась скорее от жестких условий выживания, от наиболее грубых тюрко-монголов, чем от природной кровожадности (Тамерлан, другой палач в этом плане, несет гораздо большую ответственность, потому что он был более просвещенным).**

Массовые казни монгольского завоевателя были частью военной машины, это являлось орудием кочевника, направленного против оседлого населения, которое во время не капитулировало и, в особенности, для подавления восстаний после их завоевания. Несчастье состояло в том, что эти кочевники совершенно не поняли экономической роли городской и сельской цивилизации. Подчинив себе Восточный Иран и Северный Китай, они считали вполне нормальным явлением превращение этих стран в огромные степи,

* Д'Охссон, II. 12-13. Как это очевидно, погребальные жертвоприношения близких и лошадей оставались в степи от скифов Геродота, до Чингиз-хана, Геродот, IV, 71-72.

** Чингиз-хан, разумеется, был не только безграмотным, но он даже не говорил по-тюркски, на котором разговаривали многие монголы (Джузджа-ни у Бартольда, Туркестан, 461 и у Д'Охссона, II, 95.

280

стирая с лица земли города, разрушая традиционное земледелие. Тысяча лет кочевого наследия, грабительских нашествий на границы цивилизации, границы древних земледельческих стран, говорили за них в момент, когда они следующим образом выражали свою чрезмерную радость: «разрубать на куски врагов, гнать их впереди себя, овладеть их имуществом, тискать в своих руках их жен и дочерей!»*

И, напротив, вот такое меланхолическое размышление при мысли, что их внуки сменят на оседлую жизнь тяжкое бремя существования в степи: «После нас люди нашей расы будут одеваться в золоченые одежды, будут питаться жирной и сладкой пищей, будут седлать великолепных скакунов, наслаждаться объятиями самых красивых женщин и они забудут тех, кому они обязаны этим...»**

Даосистская стелла 1219 г., выгравированная по настоянию монаха Ли Чечана, сопровождавшего в 1220—1223 гг. небезызвестного Кью Чанчуена в период военной кампании Завоевателя, любопытным образом через философский язык даосизма передает впечатление, произведенное на китайцев императором кочевников, его образ жизни, его деяния: «Небо устало от малейшей роскоши Китая. Что касается меня (это высказывание приписывают Чингиз-хану), то я проживаю в диком регионе севера; я возвращаюсь к простоте, и я вновь буду жить в умеренности. Если речь идет об одеждах, которые я ношу или пище, которую я принимаю, на мне те же тряпки и я употребляю такую же еду, что пастухи крупного скота и конюхи, к солдатам я отношусь также, как к моим братьям. Участвуя в бесчисленных сражениях, я постоянно находился впереди. В течение семи лет я осуществил великое дело и в шести направлениях света все было подчинено одним и тем же правилам!»***

В рамках своего образа жизни, среды обитания и расовой принадлежности, Чингиз-хан предстает перед нами как человек, обладающий взвешенным разумом, твердым практическим здравым смыслом, необычайно уравновешенным, умеющим слушать, ценящим искреннюю дружбу, великодушным и сердечным, несмотря на суровость, владевшим истинными качествами руководителя, хотя под этим мы понимаем управление кочевым населением, а не оседлыми народами, экономическая жизнь которых ему была мало известна. В этих пределах он проявлял врожденное чувство порядка и добротного управления. Наряду с характеристиками варвара, на-

* Рашид ад-Дин у Д'Охссона, 1, 404. ** Рашид ад-Дин у Д'Охссона, 1,416.

*** Chavannes, Inscriptios et pieces de chancellerie chinoises de lepoque mongoie, Toung-pao, 1908, 300.

281

водящего ужас, мы обнаруживаем у него неоспоримые качества благородства и возвышенности, благодаря которым «Демон», термин, приводимый мусульманскими историографами, занял свое место в истории человечества, когда речь идет о Чингиз-хане. Одним из самых характерных для него черт игры являлось его врожденное чутье на предателей. Те прислужники, которые считали, что делают нужное дело, предавая своих несчастных хозяев, приговаривались им к казни.*

Напротив, как часто случалось с ним, он награждал или принимал на службу после победоносных военных кампаний тех, кто до самого конца был предан своим господам, его бывшим врагам. Ра-шид ед-Дин и Секретная История описывают немало подобных эпизодов, которые показывают наряду с уважением к несчастным смельчакам, дух моральной солидарности с его правительством. Если он брал под свое покровительство тех, кто потом проявлял слабость, он их защищал до конца и продолжал им содействовать в жизни с непоколебимой верностью. Предводитель онгютов Алакуш тегин был казнен за то, что присоединился к нему в его борьбе против найма-нов. Чингиз-хан поддержал его семью, породнился с его сыном, выдав за него свою дочь, обеспечил благополучие его клана.**

Побежденные в прошлых войнах уйгуры, кидане, не имели более верного покровителя, чем он, так же как позднее сирийские христиане и армяне не имели более верных покровителей, чем в лице его внуков, в Лиаотоне, киданьский монарх Юэлин Лиуко, его вассал с самого начала, умер во время войны с Хорезмом. Вдова обратилась к Завоевателю во время последней кампании в Ганьсу. Он встретил принцессу очень дружелюбно, оказал ей, а также двум сыновьям Юэелию Лиуко самые душевные и самые отеческие знаки внимания.***

Во всех подобных ситуациях у этого кочевника, одетого в шкуры животных, у этого губителя народов, наблюдались природная величественность, исключительная учтивость, подчеркнутое благородство, которые удивили самих китайцев. Происхождением благородный человек, он в душе был аристократом, и все были под впечатлением его головокружительной карьеры.

Наконец, проводя непреклонную политику, воплощением которой он был, сам Чингиз-хан не был безразличен к богатому опыту цивилизованных народов. Он ввел в свое близкое окружение

* К примеру, случай с Кокчю, вероломный шталмейстер кереитского Сан-гюна в 1203 г. (Histoire secrete, trad. Pelliot, J.A., 1920, I, 179-180. **Histoire des Yuan, Перевод Муля, Christias in China, 235. *** Mailla, IX, 78-126.

282

уйгурских советников, таких как Тататонга, мусульман, подобных Махмуду Ялавачу, киданцев, наподобие Елю Чуцая. Тататонга, который выполнял те же функции при последнем найманском правителе, стал его хранителем печати и в то же время учителем уйгурского языка для его сыновей.*

Махмуд Ялавач служил ему связным с народами Трансоксианы, первым «монгольским»** правителем которых он был. Что касается китаизированного киданьца Елю Чуцая, то он сумел привить хозяину некоторые принципы китайской культуры, иногда даже пытался помешать кровавым расправам. Из его биографии известно, что одной из его озабоченностей было сохранение ценных рукописей в разграбленных или подожженных монголами городах. Другой его задачей был поиск медицинских препаратов для борьбы с эпидемиями, вызванными разложением трупов после кровавых войн.***

Нам известно, впрочем, что, несмотря на свою преданность монгольскому государству и Чингиз-ханидской династии, он не скрывал зачастую свое волнение, когда оказывал пощаду городу или провинции, обреченных на уничтожение. «Ты вновь будешь плакаться за народ?» - говорил ему Угэдэй. Его осторожное и справедливое вмешательство нередко препятствовало совершению непоправимых действий. Ремюза пишет: «По происхождению татарин, ставший китайцем благодаря культуре духа, он был естественным промежуточным звеном между угнетателями и угнетенными».****

Будучи с монголами, он не мог напрямую стоять на защите интересов человечности: его просто не поняли бы. Он попытался доказать другим то, что великодушие являлось признаком хорошей политики, в чем он был прав, так как варварство монголов происходило в основном из-за невежества.

В период последней военной кампании Чингиз-хана в Ганьсу, один из военачальников поделился мыслью с Чингиз-ханом по поводу того, что новые китайские подданные не сыграют якобы какой-либо роли. Учитывая, что они были неспособны к войне и что как следствие необходимо было бы лучше истребить все население, которое насчитывало 10 млн. человек, с целью использовать хотя бы землю, превратив ее в пастбища для коней кавалерии. Чин-

* Чингиз-хан поручил ему выучить монгольский язык на основе уйгурской письменности. См. Pelliot, Les systPmes d*Jcriture en usage chez les anciens Mongols, dans Asia Major, II, 2 (1925, 287, et Toung-pao, 1930, I, 34.

** См. Бартольд, Чагатай, Энц. Исл., I, 832.

*** Remusat, Nouveaux melanges asiatiques, I, 64.

**** A.Remusat, Vie de Yeliu Thsoutsai, dans les Nouveaux mJIanges asiatiques, II, 64, Cf.Bretschneider, Mediaeval researches, 1,9. Елю Чуцай (1190-1244) был на службе у монголов в 1214-1215 годах.

283

гиз-хан положительно оценил подобное обоснование мнения. И тогда Елю Чуцай подал свой голос, будучи противоположного мнения. Девериа пишет: «Он объяснил монголам о преимуществах, о которых они и не подозревали, которые можно было бы извлечь в результате эксплуатации плодородных полей и изобретательных ремесленников. Он доказал, что собирая налоги на обрабатываемую землю и на произведенные товары можно было бы получить 500. 000 унций серебра, 80. 000 кусков шелка и 400. 000 мешков зерна». В этом он был прав. *

Чингиз-хан поручил Елю Чуцаю разработать на этих расчетах объем взимаемых налогов.

Благодаря Елю Чуцаю и уйгурским советникам Чингиз-хана на фоне даже кровавых расправ сформировались, таким образом, основные понятия монгольского администрирования. Безусловно, в этом вопросе завоеватель обладал большим, чем личная благосклонность: стремлением к культуре. Кажется, Чингиз-хан испытывал особую симпатию по отношению к киданям и уйгурам, двум наиболее цивилизованным народам тюрко-монгольского мира. Кидане могли, не теряя национальной окраски, приобщить Чингиз-ханидскую империю к китайской культуре. Уйгуры же привлекали их к древней тюркской культуре Орхона и Турфана, ко всему наследию сирийской, манихейско-несторианской и буддистской традиций. Таким образом Чингиз-хан и его первые преемники выбирали кадры гражданской администрации из уйгуров, также как и язык и письменность для ведения канцелярии. Уйгурская письменность, которая имела немало сходного, послужила, впрочем, монголам для создания их собственного алфавита.

Кровопролития забылись. Административная деятельность, благодаря Чингиз-ханидской дисциплине и уйгурскому делопроизводству, осталась. И подобная деятельность, после стольких первоначальных разрушений, в конце концов послужила для приобщения к цивилизации. Именно с этой точки зрения его современники судили о нем. Марко Поло пишет: «Он умер и это опечалило всех, так как он был мудрым и безукоризненно честным человеком». Наш Жуэнвиль** сказал следующее: «Он держал народ в мире». Подобное суждение парадоксально только внешне. Объединяя все тюр-ко-монгольские нации в единую империю, внедрив железную дисциплину от Пекина до Каспия, Чингиз-хан устранил тем самым вечные военные столкновения племен между собой и обеспечил

* Cf. Deveria, Notes d'epigraphie mongole-chinoise, J.A., 1896, II, 122. ** Marco Polo, ed. Pauthier, 1, 183,-Joinville, ed.Wailly, p.263.

284

должную безопасность прохождению караванов. Абульгази пишет; «В эпоху правления Чингиз-хана в странах, от Ирана до Турана сложилась спокойная обстановка, что можно было пройти от Востока до Запада с блюдом золота на голове, не испытав при этом малейшего покушения».*

Его ясак фактически установил на всей территории Монголии и Туркестана «Чингиз-ханидский мир», который был устрашающим при его жизни, но принял цивилизованные формы при его преемниках, что позволило осуществлению миссий великих путешественников XIV в. В связи с этим можно сказать, что Чингиз-хан подобен варвару Александру, который тоже открыл для цивилизации новые пути.**

2. ТРИ ПЕРВЫХ НАСЛЕДНИКА ЧИНГИЗ-ХАНА

Раздел достояния между сыновьями Чингиз-хана

Каждый из четырех сыновей Чингиз-хана получил, во время, когда он еще был жив, улус, т. е. определенное количество племен, вместе с юртом, то есть территориальный удел, степное пространство, необходимое для пастушечьей жизни этих племен, а также инджу, т. е. доход, пропорциональный нуждам двора и его обитателей, доход, который формируется за счет выплат с оседлого населения подчиненных частей Китая, Туркестана и Ирана.***

Необходимо отметить, что фактически то, что должно было быть разделенным, представляло собой тюрко-монгольскую степь, пастбищную землю кочевников. Завоеванная страна обрабатываемой земли, вокруг Пекина или Самарканда, оставалась землей Империи. Сыновьям Чингиз-хана не приходила даже идея принимать в расчет при разделе своих владений страну оседлых людей, что сде-

* Aboul Ghazi Behadour-khan, Histoire des Mongols et des Tartares. Перевод Демезона, 104. Обратитесь также к грузинской хронике по-поводу «прекрасных законов Чингиз-хана, беспристрастность монголов в том, что касается правосудия» (Brosset, Histoire de GJorgie, I, 486) Отметим также впечатление от величественности, порядка, «божественного права», которое отмечает в воспоминаниях о Чингизхане армянин Хэтум. (Documents armJniens des Croisades, H, 148-150). To же впечатление от этого правопорядка и дисциплины находим у Плано Карпини (ct.1V).

** Обратите внимание на то, что накануне войны с Хорезмом, он стремился наладить регулярные торговые связи с хорезмийской империей. Именно покушение, направленное против «монгольского» торгового каравана, как известно, явилось причиной разрыва с султаном Мохаммедом (Бартольд, Туркестан, 396).

*** См. Бартольд, Чингиз-хан, Ислам, энцик., 1, 882.

285

лали бы император Китая, хан Туркестана, султан Персии. Эти идеи, которые возникнут лишь с 1260 г. у их наследников, были даже и для них абсолютно чуждыми. В принципе, разделение степи не приведет ни к чему, по своей сути, и в частности, в империи Чингиз-ханидов. При существовавшей системе, империя продолжала существовать. Более того, как отмечает Бартольд, по законам кочевников, несмотря на абсолютную власть кагана, Государство в меньшей степени принадлежит ему лично, чем правящей семье в целом.

Старший сын Чингиз-хана, Джучи,* умер за шесть месяцев до него, в феврале 1227 г., в степях севернее Арала. Помимо того, что Ченгиз-хан никогда официально не признавал законность его рождения, взаимная нетерпимость обострилась к концу жизни. В течении 1222—1227 годов, со времени взятия Ургенча, где он принимал участие (апрель 1221 г.), Джучи удалился в свой удел в районе Тур-гая и Уральска и не принимал участия в военных походах отца. Эта отставка вызвала подозрение Завоевателя, который задумывался о том, что не замышляет ли его старший сын что-то против него: смерть Джучи возможно предотвратила жестокий конфликт.

Бату (Батый), один из сыновей Джучи, наследовал руководство его уделом. Представленный согласно монгольской традиции в качестве доброго и мудрого принца (он получил прозвище Саин-хан, "хороший хан") и известный Русским как жестокий Завоеватель, он должен был в дальнейшем играть в качестве представителя семейства Чингиз-ханидов важную роль в раздорах за наследство имперского трона, раздорах, где он представал как "интриган Великих-Ханов".**

Однако, его относительная молодость, смерть его отца, и сомнения в законности этой генеалогической ветви не позволили сыграть "дому Джучи" эффективную роль в делах Империи. Тем не менее, согласно с монгольскими законами, которые закрепляли за старшими ту часть владений, которая была наиболее удалена от ставки родителей, семейство Джучи получило земли монгольской империи, которые простирались в направлении Европы. Фактически, это семейство получило степи западнее Иртыша, "настолько далеко, насколько земля будет касаться копыт монгольских лошадей", то есть Семипалатинск, Акмолинск, Тургай или Актюбинск, Уральск, Адай и Хорезм (Хива), далее с видом на все завоевания западнее Волги, в Кипчакских степях, завоевания, начатые походами Джебе и Суботая.

* Что касается этого имени, см. Pelliot, Sur quelques mots d' Asie Centrale, J.A.,1913, I 459 (возможная этимология: джочин, хозяин, гость). ** См. Бартольд, Бату-хан, Ислам, энц. 1, 699.

286

Второй сын Чингиз-хана, Джагатай* (умер в 1242 г.), который контролировал применение ясака, согласно монгольской дисциплине, был действительно строгий и грозный поборник справедливости, скрупулезно-точный исполнитель, и одновременно педантичный хранитель Чингиз-ханидского свода правил, дисциплинированный солдат, на своем месте, немного ограниченный, и который никогда не выказывал недовольство, даже после того, как его отец предпочел ему на высший пост, младшего брата, Угэдэя. Чагатай получил в качестве удела степную зону старой империи кара-китаев, начиная от страны уйгуров на востоке до Бухары и Самарканда на западе, т. е. в основном зону Или, Иссык-Куля, верхнего течения Чу и Таласа и, во-вторых (так как говорится исключительно об оседлых территориях), Кашгарию и Трансоксиану. Причем в этой последней области города Бухара, Самарканд, и т.д., напрямую управлялись назначенцами Великого-хана. По свидетельству Чан-чу-ен, постоянная ставка Чагатая находилась на южном берегу Или.

Третий сын Чингиз-хана, Угэдэй,** к которому мы еще вернемся, получил земли восточнее и северо-восточнее Балхаша, район Имиля и Тарбагатая, Черный Иртыш и Урунгу, этот последний регион находится у древней страны найманов. Ставка Угэдэя обычно устанавливалась на Имиле.

Наконец, согласно монгольской традиции, Толуй,*** который был младшим сыном Чингиз-хана, оставался, как это и предписано законом, отчигином или оджигином, хранителем дома, то есть наследником родительской вотчины, что находилась в регионе между рекой Тула, верхним течением Онона, и верхним течением Керу-лена. Толуй предстает перед нами в качестве отважного солдата, мечтающего о завоеваниях, и в качестве хорошего полководца (показательна военная кампания под его управлением в Хо-нане в 1232 г.); вместе с тем, склонный к попойкам (он скоропостижно скончался в октябре 1232 г., в возрасте сорока лет) и без особых личных талантов. Однако он женился на женщине исключительно умной, принцессе Сойургактани или Соргактани, из старинного правящего семейства кереитов (она была племянницей последнего ван-хана), при-верженницей несторианской религии, как и все Кереиты, которая смогла позж е обеспечить управление империей своим сыновьям.

* Или Чагатай. От монгольского чаган, белый? См. Бартольд, Чагатай-хан, Ислам. Энцикл., I, 831. В этом случае я придерживаюсь формы Джагатай, идущей от классической орфографии во Франции из «тюрко-джагатайского языка».

** Или Огэдэй. «Из монгольского огэдэ, наверху?»

*** Что касается этого имени, см. Pelliot, Quelques mots d 'Asie Centrale, J.A., 1913,1,460 (возможная этимология: толи, зеркало).Cf. Rachid ed-Din, dans Erdmann Temudschin, 641.

287

Необходимо добавить, что семьи двоих из братьев Чингиз-хана, Кассара и Темуже Отчигина, были также наделены уделами. Так Кассар получил прибрежные районы Аргуна и реки Хайлар, а Те-муже-крайний восток Монголии, недалеко от древней страны Джур-джитов, входящей сегодня в провинцию Гирин.

Всегда, согласно монгольскому праву и в соответствии с титулом хранителя родного очага, Толуй был обязан, после смерти Чингиз-хана, осуществлять регентство (1227—1229 гг.) в ожидании выборов нового великого хана. В этой должности он получил орду, дворцовый шатер своего отца, право располагаться в имперской ставке, и 101 000 человек из 129. 000, которыми располагала монгольская армия в 1227 г. (оставшиеся 28.000 человек были также распределены: по 4 000 направлялись каждому из оставшихся сыновей Чингиз-хана, 5 000 —младшему брату Чингиз-хана, Темуже, 3.000 —сыновьям другого брата Чингиз-хана, Катчуна, 1000 — сыновьям третьего брата императора, Кассара, и 3000 — семье его матери (Елун-еке).

Лишь весной 1229 г. курултай или общее собрание монгольских принцев собрался на берегах Керулена для избрания великого хана. Этот съезд был призван лишь утвердить волю Чингиз-хана, который уже назначил наследником своего третьего сына, Угэдэя.*

Правление Угэдэя (1229—1241)

Угэдэй, которого Чингиз-хан назначил своим преемником, был самым умным из его детей. В нем не было ничего от гения отца, его подавляющей страсти, его неуемности, но он унаследовал от отца здравый смысл и основательность в делах. Увалень, добряк и выпивоха, жизнелюб и достаточно милосердный, безгранично щедрый, он воспользовался своим всемогуществом, чтобы кутить и жить в свое удовольствие. В остальном дела монгольской империи шли своим чередом благодаря узаконенной силе ясака.

Угэдэй обосновал свою основную резиденцию в Каракоруме. Выбор этого месторасположения имел историческую значимость. Именно в этом регионе верхнего Орхона большинство прежних тюрко-монгольских империй держали свою «столицу», от хуннов

* По некоторым источникам, официальное восшествие на престол Угэдэя относится к 13 сентября 1229 г. Что касается Толуя, он скончался три года спустя после назначения Угэдэя, 9 октября 1232 г. в возрасте всего сорока лет, как мы об этом знаем, но неплохо справившись с регентством.

288

древности до восточных тукю раннего средневековья. Неподалеку от этого места в VIII в. располагался Карабалгасун, Орду-Балык уйгурских каганов и этим названием Орду-Балыка (Город-Дворец) называлась прежде столица Чингиз-ханидов. И уже в период правления Чингиз-хана Каракорум или же соседний городок, несомненно, начиная с 1220 г., был избран теоретически столицей, но то, что Каракорум стал настоящей столицей новой империи, которую он построил в 1235 г., окружив ее защитной стеной, является заслугой Угэдэя.*

В то же время Угэдэй полностью доверился китаизированному киданьцу Елю Чуцаю, который приложил усилия для того, чтобы военная империя монголов полностью стала также гражданской империей, наподобие китайского образца. Согласившись с просвещенными уйгурами, он организовал монгольскую государственную канцелярию с китайским, тангутским, уйгурским и персидским отделами (уйгурский отдел длительное время занимал господствующее положение). Для военных потребностей монголы вскоре создали систему имперской почтовой службы. Елю Чуцай и другие приближенные Угэдэя установили вдоль дорог, выделенных для этой цели, почтовые станции на определенных расстояниях друг от друга, где находились зерновые амбары.**

Елю Чуцай, в особенности, постарался сделать так, чтобы у монгольской империи был фиксированный бюджет, чтобы китайцы платили налог серебром, шелковыми тюками и зерном, собранными с каждого двора, а монголы отдавали 10 % лошадей, крупного рогатого скота и овец. С этой целью завоеванные территории Китая, которые рассматривались до того времени, как заброшенные места, куда совершались время от времени грабительские набеги, были разделены в начале 1230 г. на десять официальных департаментов с административным персоналом, составленным из числа монгольских чиновников и образованных китайцев. Елю Чуцай открыл также в Пекине и Пингянге школы для «конфуцианского» воспитания молодых монгольских вельмож и, наоборот, привлек в монгольскую

* Китайское название города Хо Линь,в нормальной транскрипции (Кара) Корум. Что касается даты его основания, CM.Pelliot, Note sur Karakorum, J.A., 1925, 1,372 и Бартольд, Каракорум, Ислам. Энц.,11, 785. План разрушений Каракорума см. Radloff, Atlas der Alterthumer der Mongolei, p. 1. XXXVI.

** Djouweyni et Rachid ed-Din in d'Ohsson, II, 63. Marco Polo, c.97.

289

администрацию большое количество присоединившихся китайцев. Он сказал Угэдэю: «Империя создана кавалерией, но ею нельзя управлять на лошадях».*

Так же как и Елю Чуцай, Угэдэй доверял несторианскому кереи-ту Чинкаю, которого в свое время ценил Чингиз-хан и которого Пла-но Карпини считал «протонотариусом», т. е. хранителем печати империи. Пельо пишет: «Никакой указ не мог быть утвержден в Северном Китае без того, чтобы Чинкай не сопровождал его строчкой, написанной на уйгурском алфавите».**

С военной точки зрения при Угэдэе монголы завершили завоевание Северного Китая, Персии и Южной России.