Философско-эстетические взгляды А. Блока

 

В чем же заключается суть воззрений Блока на искусство?

Никакой систематизированной и упорядоченной эстетической теории Блок не усвоил, не создал и не пытался создать. "Построением философских и литературных теорий сам не занимаюсь." - признавался он Андрею Белому в 1907 году. Его понимание искусства в общих чертах было связано с воззрениями тех авторов, о которых говорилось выше, и особенно со взглядами Ницше, Ап. Григорьева и Вл. Соловьева. Его мысли о сущности искусства разбросаны по многим его статьям и рецензиям и не собраны им воедино. В зрелые годы он писал о смысле искусства больше, чем в молодости, но общая линия его эстетических воззрений сложилась сравнительно рано.

Блок был очень далек от реалистической эстетики и от научного мышления, но отнюдь не разделял возникавшего в некоторых кругах того времени недоверчивого или отчужденного отношения к науке. "Музыка дышит, где хочет, - отмечает Блок в записной книжке 1909 года, - в страсти и в творчестве, в народном мятеже и в научном труде". Впоследствии ему представлялось даже, что и по своему "назначению" наука и искусство соприкасаются, ведут к одному и тому же - "к познанию конечных целей жизни мира". Очевидно, такое сближение эстетической и научной сфер оказалось возможным для Блока только потому, что в традиционной философской триаде - истина, добро, красота - он склонен был еще в ранний период выдвигать на первое место познавательный принцип - истину.

И тем не менее эта отмеченная Блоком точка соприкосновения искусства и науки в их конечных целях не мешала ему говорить об их глубочайшем различии в средствах:". мы, писатели, должны смотреть жизни как можно пристальнее в глаза; мы не ученые, - утверждал Блок в 1910 году, - мы другими методами, чем они, систематизируем явления и не призваны их схематизировать". И через десять лет еще решительнее:". искусство и наука суть области, глубоко различные в самой сути своей и смежные лишь на поверхности". Наука, научная критика, по Блоку, строится на логическом основании, искусство же такого основания не имеет:". произведение искусства, - пишет он, - спаяно не логикой, а иною спайкой". Блок имел здесь в виду "музыкальное", интуитивное единство художественного восприятия и творческого воплощения. При этом "бессознательная" сторона творческого акта выдвигалась им - в духе Шеллинговой эстетики - на первый план. "Опора воли и веры всякого художника лежит в бессознательном", - говорится в статье об Ибсене. Или в другой статье 1918 года - о том, что "русские гениальные писатели (.) искали каких-то сверхрациональных источников для своего творчества".

В своих высказываниях Блок никогда не соглашался с субъективистской эстетикой, принимающей искусство как иллюзию сознания. Верный своим романтическим тенденциям и своим "поэтическим категориям" (даже в период их раннего становления), Блок считал главным основанием искусства его связь с "духом музыки", который имел для Блока объективное значение. "Искусство есть только космос - творческий дух, оформливающий хаос (душевный и телесный мир)", - утверждал Блок, возрождая в применении к эстетике древнюю космогоническую мифологему о хаосе и космосе, повторяемую, между прочим, и Вл. Соловьевым. И о том же: " Хорошим художником я признаю лишь того, кто из данного хаоса (а не в нем и не на нем) (.) творит космос". "В стихах и прозе - в произведении искусства, - писал Блок в дневнике, - главное: дух, который в нем веет; это соответствует вульгарному "душа поэзии", но ведь - "глас народа - глас божий"; другое дело то, что этот дух может сказываться в "формах" более, чем в "содержании". Поэт - по Блоку - "носитель ритма". Он освобождает звуки "из родной безначальной стихии, в которой они пребывают", приводит "эти звуки в гармонию", дает им форму. И эта духовная работа поэта, занимая свое место в процессе созидания мировой культуры, способствует образованию более совершенных или просто новых "пород" - нового человека. В этом заключается, по мысли Блока, самое главное в искусстве, его "сверхтенденция" - его космическое начало", его приобщенность к жизни мира в наиболее широком значении слова.

He должно вызывать удивления, что в свете этих общих идей политический критерий "правости" и "левости" в осмыслении явлений культуры, а следовательно, и искусства имеет, согласно признанию Блока, второстепенное значение по сравнению с вопросом об их связи с "глубинами", с Мировой душой.

В основе художественного произведения, по мнению Блока, лежит объективное - эмпирическое и духовное - содержание, найденное, организованное и преломленное творческой личностью автора.". Центр тяжести всякого поэта - его творческая личность"; " поэты интересны тем, чем они отличаются друг от друга, а не тем, в чем они подобны друг другу", - говорится в статье Блока "О лирике". Творения писателя, - утверждает Блок несколько позже, - "только внешние результаты подземного роста души" ("Душа писателя"). Следовательно - и в этом одна из основных уже приведенных здесь мыслей Блока - "великие произведения искусства выбираются историей лишь из числа произведений " исповеднического" характера" ("Письма о поэзии").

Понятно, что для обозначения этого выдвигаемого Блоком на первое место и, конечно, вполне объективного единства духа произведения и духа писателя он так часто и настойчиво пользовался словом " пафос". Можно утверждать, что это слово, с его синтетическим, многозначным содержанием, выполняло в прозе Блока функцию еще одной, и очень важной для его критики, поэтической категории, на этот раз общераспространенной. Впрочем, можно сказать также, что "пафос" для Блока - по сути одно из литературных проявлений основополагающего и универсального для его поэтической мифологии символа "музыка". Блок не пытался углубить понимание "пафоса", обращаясь хотя бы к классической эстетике, которая серьезно и по-разному занималась этой категорией (Аристотель, Шиллер, Гегель), но, по собственному признанию, пользовался этим символическим обозначением, опираясь на привычное словоупотребление, принятое в русской критике XIX века (конечно, в первую очередь в сочинениях Белинского).

Однако древнегреческая семантическая доминанта слова "пафос" - " страдание"-страсть, способная, по-видимому, в новых условиях обновить смысл этого слова, восстановив его "внутреннюю форму", всплывала на поверхность в блоковской прозе не часто, но все же присутствовала, так же как и другое, не менее важное отличие, выдвинутое Гегелем и принятое Белинским, - связь "пафоса" с идеей, с мировоззрением. Во всяком случае, в характеристиках, которые Блок дает тем или другим эстетическим явлениям, писателям или их произведениям, важным критерием является наличие "пафоса", его самобытность или его несамобытность, его отсутствие или, реже, его особенность (последняя чаще подразумевается, чем определяется Блоком). Поэтому так распространены в прозе Блока и так характерны для него выражения типа: "подлинный пафос", "пафос искусства", "пафос жизни", "пафос драматический", "пафос лирики", "пафос научного исследования", "религиозный пафос", собственный (свой) пафос, "горьковский пафос", пафос Л. Андреева (суть этого пафоса - "разбирающий крик"), пафос Ибсена, "гений без пафоса" (так однажды выразился Блок о Л. Толстом) или понятие группового писательского пафоса, нивелирующего индивидуальности.

Писатель для Блока - "больше всего - человек", "тот, кому дороже и выше всего звание человека, человек "по профессии" ("О театре"), личность, живущая общей жизнью с окружающими ее людьми, народом, страной. "Без человека (когда в авторе нет "человека") стихи - один пар". Творческие впечатления, звуки "земли" и "неба" доходят до писателя, воспринятые и преломленные его личностью, из "мирового оркестра", из сферы общественной, исторической, природной, скорее неведомой, чем известной нам, так как "мир искусства больше каждого из нас, он больше Шиллера и Шекспира, он - стихия". Писатель, по Блоку, - создание народа. "Народ собирает по капле жизненные соки для того, чтобы произвести из среды своей всякого, даже некрупного писателя", и, "если он ответственен", он возвращает народу взятое у него; "он таскает на спине своей слова бунта и утешения, страдания и радости, сказки и правду о земле и о небе. ".

Назначение писателя, согласно убеждению Блока, - достигать то, что пребывает и происходит в мире, и свидетельствовать об этом.". Художник, т.е. свидетель", - записывает Блок в 1917 году, а в другом месте сравнивает художника с глазами, которые только видят, но не оценивают виденное. Однако в 1919 году в своих высказываниях о пассивно созерцательной, "медиумической" роли художника Блок делает существенную поправку, замечая, что художник, если он смотрит " художественно-честно", должен "смотреть в будущее" - важная и показательная мысль, которая звучала у Блока и в прежние периоды его жизни. Таким образом, созерцательность блоковского художника оказывается направленной. Поэтому вполне понятен смысл давних настойчивых призывов Блока к пробуждению волевого начала в жизни и в искусстве. "Может быть, - писал он, - для того, чтобы поставить крест на "интеллигентской жвачке", чтобы стать самим действующими лицами трагедии России, нужно уже обращаться не к " сознанию", а к " воле". Мотив творческой воли, организующей жизнь и художественное созидание, в дальнейшем продолжает звучать у Блока еще сильнее и отчетливее.

Можно решительно утверждать, что позиция "чистого искусства" была неприемлема для Блока на всем протяжении его творческого пути, а по временам, особенно в советский период, вызывала в нем исключительное раздражение и протест. "Я боюсь, - записывает он в дневнике 1919 года, - каких бы то ни было проявлений тенденции "искусства для искусства", потому что такая тенденция противоречит самой сущности искусства и потому что, следуя ей, мы в конце концов потеряем искусство; оно ведь рождается из вечного взаимодействия двух музык - музыки творческой личности и музыки, которая звучит в глубине народной души, души массы".

Отрицательное отношение Блока к обеим формулам искусства, о которых он говорит, соответствует его общим эстетическим воззрениям. С точки зрения Блока, искусство не столько достигается художником ("мастерство"), сколько приходит к нему, осеняет его, открывается ему. Искусство, по Блоку, - " не наше". Оно, согласно одному из вариантов мысли Блока, "соловьевскому", - средство "воссоздавать "миры иные"; согласно другому - "голос стихий и стихийная сила; в этом - его единственное назначение, его смысл и цель, все остальное - надстройка над ним (.).

С мыслями Блока о сути художественного творчества и долге тесно соприкасался, то совпадая с ними, то выходя за их пределы, встающий перед Блоком вопрос об отношении искусства к жизни с ее требованием нравственности и пользы, или - в ином варианте - об отношении эстетического и этического. Этот вопрос мучил не одного Блока, но и почти всех больших писателей, даже такого, казалось бы, "моралиста", как Лев Толстой.

Для Блока это противоречие - одно из важнейших, характерных для него - так и осталось в известной мере нерешенным, несомкнутым, "вечным и трагическим", вопреки его стремлению додумать эту антиномию и как-то приблизиться к ее решению.

В юности, еще до знакомства с теоретическими работами Вл. Соловьева, Блок, по-видимому, был стихийно близок (без какого бы то ни было философского углубления!) к соловьевскому пониманию добра - как всеопределяющего начала духовной жизни, и красоты - как феномена, обусловленного добром. По крайней мере в основе ряда стихотворений Блока 1899 года лежит прямолинейное и наивное по форме прославление идеала добра и любви ("Между страданьями земными.", "Готов ли ты на путь далекий.", "Я - человек и мало богу равен.", "Мы все уйдем за грань могил. "). Дальнейшая эволюция Блока освобождает его от наивной прямолинейности в подходе к этой антиномии. Уже в 1901 - 1902 годах, очевидно не без влияния раннего Мережковского, он пытается понять добро и зло как ипостаси некоего неразложимого Единства. Однако в своей "эмансипации" он остается до конца далеким и чуждым индивидуалистическим крайностям этического декаданса. Во всяком случае к декадентской игре с вопросом о добре и зле он относился более чем иронически, предлагая тем, кто ею занимается, кто заявляет, "что зло прекраснее добра", лечиться бромом. Вместе с тем юношеская самохарактеристика - "добра певец" (стих. "Готов ли ты на путь далекий.", 1899) - не вовсе смывается в творчестве Блока потоком времени, а только уходит в глубину, с тем чтобы через пятнадцать лет торжественно повториться в стихах, проецируемых в умопостигаемое будущее как бы от лица еще не рожденного "юноши веселого": "Он весь - дитя добра и света".

Характерное для эпохи набирающее силу движение к этической перестройке заметно втягивало в себя и Блока. Не случайно в его статье " Крушение гуманизма" (1919), в которой, естественно, были названы такие важнейшие признаки гуманизма, как индивидуализм, связь с античностью и пр., сохранялось молчание о порожденной поздним, демократизированным гуманизмом идее гуманности, занимавшей в гуманизме новейшего времени господствующее место. И этот скепсис к идее гуманности, скорее, к возможностям ее реализации в современном мире, понимание того, что "свет идет уже не от отдельных людей и не от отдельных добрых начинаний. " и что высокий принцип гуманности ныне лицемерно извращается (см. о "гуманистическом тумане" в первой главе "Возмездия"), намечались у Блока задолго до "Крушения гуманизма".

К этому скептическому комплексу следует отнести и характерное для Блока гневное отрицание морализма в искусстве, и признание того, что "мы уже не знаем той любви, которая рождается из сострадания", - признание, противоречащее приведенным выше заметкам Блока и открывающее такие возможности, как импульсивное, поразительно необдуманное выражение радости по поводу гибели океанского корабля "Титаник". В таком же противоречии с упоминавшимися здесь высказываниями Блока 1907 - 1908 и 1918 годов находятся его заявления о разобщенности искусства с жизнью и независимости искусства от нравственных требований (статьи " О лирике", "Искусство и газета", неодобрительный отзыв на "моралистические" предисловия Ф. Зелинского, 1919). Но еще важнее и показательнее для всей этой линии философско-эстетическнх взглядов Блока само возникновение и развитие основополагающей для него, нейтральной к "добру" и "злу", и в этом смысле ущербной с точки зрения "традиционной этики", категории "музыки". Дело в том, что "музыка" в блоковском понимании, в сущности, превращала поколебавшийся этический критерий в критерий эстетический или, иначе говоря, в "эстетическую этику", которая лишь частично совпадала с этикой гуманистической ("музыка еще не помирится с моралью", - писал Блок в 1918 году, а в 1919 году - о том, что музыка "противоположна привычным для нас мелодиям об "истине, добре и красоте").

Тема "музыки" с ее "эстетической этикой", пронизывающая большую часть блоковских статей зрелого периода, поскольку "музыка" для Блока являлась основой живой жизни и живого искусства, как будто должна была снять противоречие между ними, и в какой-то мере действительно снимала его, например, в поэме "Двенадцать" и в примыкающей к ней прозе.

И все же противоречие жизни и искусства, этики и эстетики, человека и художника, мучительно волнуя Блока и одновременно обогащая его поэтический опыт, сохраняло для него свою остроту в течение всей его сознательной жизни, до конца. "Соловьевского" объединения "добра" и "красоты" - слишком легкого и благополучного для той нелегкой и кризисной эпохи - в теоретических размышлениях зрелого Блока мы не встретим.

И все же противоречие, о котором идет речь, отнюдь не приводило Блока к "бегству в эстетику", даже в самом высоком ее понимании. Блок считал, что трудное и малодостижимое для современных людей единство человека и художника, добра, пользы и красоты в отдельных случаях и в отдаленных пределах истории осуществимо. Блок видел это осуществление в фольклоре, в творчестве Ибсена и Стриндберга. По его мнению, "театральные представления драм Ибсена могли бы стать желанным праздником, ибо на них служители пользы и служители красоты могут протянуть друг другу руки. Те и другие должны быть примирены в чувстве чего-то высшего, чем только красота и только польза, - и это высшее я назову чувством прекрасного". Блок хотел верить в такой же синтез и по отношению к своей собственной поэзии.