Июня 1899. Воскресенье. Духов день

Пред Литургией было крещение нескольких младенцев; между про­чим — уже трехлетнего сына бывшей ученицы нашей школы Лидии Оота, жены протестантского секретаря одного епископа.

Литургия и потом вечерня — соборне; за последней я читал молитвы; лучше бы было, если бы сии молитвы были не столь витиеваты и много­словны.

Расстриженный Павел Ниицума просил исповедаться у.меня — ото­слал к священнику. Прости, Господи, не могу одолеть отвращения к сему человеку. Быть может, на его месте я был бы еще более преступен, но тогда я разве не имел бы отвращения к сей преступности? Господь с ним, пусть исповедуется, приобщается Святых Тайн, пусть спасается, но свя­щенники есть для руководства его.— Навязывается с своею службою Церкви, «хоть-де не официально»; и не впервой уже после расстриже­ния — как же можно! Пусть берет на себя «правительственную службу», как он в чувстве неукротимой гордости при смиренном виде изобража­ет, что может. И в церковной-то службе, на которую просится, он пред­полагает, между прочим, обращать в христианство министров; доста­точное мерило для него!

Июня 1899. Понедельник

Литургию, с восьми часов, служил о. Павел Сато с о. Романом Циба. Кроме учащихся, никого в Церкви не было.

Павел Ниицума приобщался, потом служил панихиду в сороковой день по своей жене Марии. Просил меня; я предоставил священнику. И с какой стати архиерейским служением по его жене? Тогда всякий хрис­тианин станет требовать от меня того же, что неисполнимо.

Послано по шесть ен на два месяца катихизатору Луке Кадзима в Хиросима на лечение его и на пищу сыну-семинаристу, отправившемуся ухаживать за ним,— ибо уже при смерти, страдая параличом более трех лет и в то же время получая катихизаторское содержание... Сущее не­счастье! Катихизаторы большею частью или лентяи, или больные — вообще народ ни на что не способный больше, как жить, почти совсем праздно, на церковный счет; ученики в школах — последний отброс — полубольные, или слабые, почти никогда не достигающие окончания курса с здоровым телом. (Думал ныне послать в Академию первым, окан­чивающего курс Никона Мацуда, но уже пластом лежит от головных болей; хорошо, что никому не промолвил о намерении послать его.) Печально!

Июня 1899. Вторник

Был Константин Думчев, знаменитый русский скрипач, девятнадца­тилетний юноша, со своим отцом. Послезавтра будет давать концерт в Йокохаме. Концертировал в Сибири до Порт-Артура включительно; пожал лавры в Шанхае; вероятно, пожнет и здесь. На вид славный, здоровый молодой человек; отец и мать, путешествующие вместе с ним, видимо, охраняют его от влияния бед молодости.

Июня 1899. Среда

О. Игнатий Мукояма из Окаяма пишет длиннейшее послание, из ко­торого только явствует, к прискорбию, что Церковь в тех местах очень туго растет.

Георгий Абе двухсаженным письмом дает знать, что он желает кати- хизаторствовать в Оотавара и на следующий год; желательно только, чтобы не с таким бесплодием, как в минувшем.

Яков Канеко просит поставить катихизатором для Ямагата старика Моисея Кобаяси — «уважаем он там-де», но учения еще не знает; если придет в сентябре сюда заниматься в Катихизаторской школе еще год да будет заниматься с большим успехом, чем доселе, то в будущем году может быть послан в катихизаторы в Ямагата.

Стефан Мацуока, катихизатор в Фукуока, на Киусиу, просит внима­ния и любезности Павлу Муроками, христианину из Карацу, отправляю­щемуся в Токио. Был я внимателен и любезен в субботу: угощал Мурока­ми и его спутника-язычника, долго говорил с ним и расстался только перед всенощной, пригласив и его помолиться, завтра также пригласил к Литургии в такой торжественный праздник и потом опять ко мне на чай и беседу. Но Муроками не был ни на всенощной, ни в Духов день на Литургии, ни потом у меня. Недаром все катихизаторы, бывшие в Кара­цу, ропщут на Муроками, знать; благочестия у него не видно, а желание играть роль больше; оттого и на всех катихизаторов он жаловался мне.

Июня 1899. Четверг

Июня 1899. Пятница

Записать нечего, кроме того, что нечего записать. Дождь, слякоть. Я полубольной от неисправившегося еще желудка (ужели он так и оста­нется, и в гроб скоро уложит меня, не дав докончить переводы?).

Накаи болен своей «какке» до того, что сегодня утром мы должны были прервать занятия, и он ушел в постель; вечером прислал сказать, что не может прийти (да и утром едва приплелся).

От нечего делать я занялся переводом накопившихся расписок.

Июня 1899. Суббота

Яков Ивата, катихизатор в Фукурои, описывает свою Церковь как самую негодную — «ни у кого из христиан-де ни веры, ни доброго пове­дения нет». Сам своею леностию и дрянностию расстроил Церковь и жалуется на христиан!

Июня 1899. Воскресенье

У обедни были: артист-скрипач Константин Михайлович Думчев, его отец Михаил Фирсович и мать. Пришли еще до Обедни (прибыв из Йокохамы для того собственно, чтобы помолиться сегодня в Церкви); спросил у них «куда из Церкви», и, узнав, что прямо обратно в Йокохаму, я пригласил их после службы позавтракать у меня. Но из Церкви зашли ко мне вместе с ними еще четверо русских и после чая сидели-сидели, и конца не было их сиденью; как сказать было им «прощайте», а Думчевым — «пойдемте завтракать»! А всех пригласить смешно было бы,— есть нечего было бы всем. Наконец, Михаил Фирсович спросил: «Нет ли чего по­смотреть в Токио?» — «Как не быть! Музеи»... и прочее. Кстати, тут же был и сегодняшний проповедник Емильян Хигуци (которого тоже нель­зя было бы не пригласить обедать). «Вот вам и чичероне»,— сказал я, указывая на него. «Отправимтесь; прежде всего пообедаем, потом будем смотреть»,— продолжал старший Думчев, и снялись все разом. Успел я шепнуть Константину: «А я хотел было после завтрака просить Вас сыг­рать». Он тотчас же сообщил это отцу, который, прощаясь, говорил: «Амы это устроим». Увидим, устроят ли. Крайне жаль было, что непрошеные гости лишили удовольствия позавтракать вместе с Думчевыми и послу­шать артиста. Приглашали на концерт в Йокохаму, во вторник, но в России архиереи разве бывают на светских концертах!

Июня 1899. Понедельник

Утром был на экзамене в Катихизаторской школе по Догматике. Эк­заменовались в старшем курсе двое, только и находящиеся в нем; ничего, годны для проповеди в деревнях, как и сами деревенские. В младшем пять, из коих только двое довольно надежны; остальные глупы, особенно Степан Такахаси, бывший разносчик газет, только дрова рубить и годен. Истощение учеников для Катихизаторской школы дошло до крайности.

Июня 1899. Вторник

Был на экзамене у семинаристов: седьмой курс, выпускной, где один­надцать человек, отвечали хорошо; шестой, где четверо всего, преплохо: толковали Ветхий Завет, а Историю Ветхого Завета знают хуже двена­дцатилетних девчонок Женской школы; то же — оскудение учеников до последней крайности!

Фома Танака, катихизатор в Вакаяма, пишет, что прекратил общение с протестантами в проповеди; о. Сергий Судзуки сообщил ему то, что я написал о. Сергию о сем. Но Фома жалуется на о. Сергия за то, что он, недавно погребая христианина в Вакаяма в дождь, не захотел идти на кладбище в ризах, и спрашивает, «каковы правила насчет сего»? Жаль, что Вселенская Церковь не предвидела сего вопроса! Отвечено, что риз дождем портить не следует и что о. Сергий не погрешил, снявши их и пошедши в простом платье.

Из Ецуя приходили трое христиан — врач Тапабс, Сея и еще один — просить поставить им священником диакона Павла Такахаси.

— Но в вашей Церкви два священника, и им-то дела мало, так что о. Павел Савабе часто то в Одавара, то в Сиракава отправляется — зачем же третий?

Молчат.

— Скажите мне причины, по которым просите.

— Моисей Хамано желает.

(Вот-те и раз! Этот негодяй, только что выпущенный из тюрьмы, где два года сидел за наглый обман города — поставлял для водопровода забракованные чугунные трубы — осмеливается изъявлять подобные просьбы, и его слушают, потому что он все еще богач!)

Я ответил: пусть христиане прихода Ецуя купят приличное место под Церковь, построят Церковь, тогда они будут иметь право просить для себя священника. А Церковь построить действительно нужно, ибо в Церкви в Коодзимаци молиться всем тесно.

Обещались подумать об этом. В дальнейшем разговоре упомянуто было имя Павла Хирума (развратившегося христианина в Коодзимаци, тоже богача), что, мол, и ему предложат пожертвовать на строение Церкви, причем Танабе заметил, что он ныне стал родственником Хиру­ма: «женил недавно сына на его дочери».

— Повенчали в Церкви?

— Нет, этого не было.

— Как? По-язычески? Оба христианина и без христианского брака сошлись на жительство? И это с Вашего позволения? Как же Вы бере­тесь хлопотать по церковным делам, когда в семье у себя остаетесь язычником? Вернитесь домой и скажите Вашему сыну и его жене, чтобы они прекратили сожительство на нынешний пост, попостились, испове­дались и приобщились в праздник Святых Апостолов; им отпустить грех можно, потому что вина больше Ваша, а не их; потом попросите священ­ника повенчать их, и пусть живут с Богом! Тогда и Вы можете участво­вать в церковных делах; без того вперед я не приму от Вас ни слова по Церкви.

— Поговорю с Хирума,— отвечает.

— Опять Хирума! Скажите ему, что участь его ужасна, если он не покается. Прочитайте ему вот что Апостол Петр пишет о подобных (и я прочитал им 2 Петр. 2, 20-22).—Деньги он в могилу не унесет, наложни­цы только до гроба, а потом вечный ад, если останется закоснелым...

Июня 1899. Среда

На экзамене в Катихизаторской школе и в шестом классе Семинарии по толкованию Евангелия; довольно порядочно отвечали.

В мужских школах беда от оскудения учеников, а в женской, наобо­рот, от изобилия. Просятся и просятся. Больше восьмидесяти учениц поместить в школе нельзя; в нынешнем году с десяток кончат курс; кандидатки на место их давно уже имеются; а за ними ныне девочек двенадцать тоже имеются, которым неизвестно, когда откроются сво­бодные места в школе; а за этим еще не перестают поступать просьбы. Дочери служащих Церкви принимаются на полное церковное содержа­ние; с прочих требуется плата: полная — пять ен, половинная — две с половиною ены, или меньше, если очень бедны и усиленно просят.

Кончилась комедия: господин Окамото Риуноске явился сегодня в девятом часу вечера объявить, что второго числа следующего месяца он в Владивосток не уезжает, как окончательно было решено, и уедет ли когда после — неизвестно. Восстали против его отправления в Россию: министр иностранных дел Аоки, женатый на немке и протестант; Торио, завзятый буддист; Кацура, министр военный — из-за его репутации (как убийцы корейской Королевы — Окамото прямо этого не говорит, но это очевидно). Не хотят давать ему поручения исследовать религии в Европе, как дано было таковое два года тому назад. Нынешний премь­ер Ямагата, министры внутренних дел Сайго, просвещения Кабаяма — не противятся его отправке, но тоже, как видно, не хотят ничего сделать и в пользу его. Долго плел Окамото все это, стараясь выпутаться из затруднения предо мною (для храбрости, кажется, и хватил немного, лицо было очень красное). Но я, поняв, наконец, в чем дело, поспешил уверить его, что нисколько не в претензии на него; кстати, и в Россию не писал никому (кроме о. Феодора) о его намеренном путешествии; рекомендательные же письма у о. Мии; неудобство одно — растратился он на подъемные о. Мии, да и я тоже — дал ему семьдесят ен на платье; больше сего решительно не о чем сетовать. Обещал я известить о. Мии о неотправлении второго числа и вообще о том, что затормозилось дело, и звать его на Собор к одиннадцатому июля, что и сделал тотчас по отбытии Окамото.

Июня 1899. Четверг

На экзамене в третьем классе Семинарии по Гражданской истории отвечали весьма хорошо; видно, что прилежно учатся; класс сократился уже до шестнадцати человек, да и из тех трое отсутствовали: двое по болезни уехали домой, один — Акила Кадзима — уехал ухаживать за боль­ным отцом, который в параличе и при смерти.

Бывший катихизатор Никита Сутамура привел своего приятеля Кага- ва, журналиста, и просил поговорить с ним о вере. Кагава прямо заявил, что ни во что не верует. Начав Сократовским методом с ним — вопроса­ми о душе, ее свойствах и прочем, я мало-помалу довел его по крайней мере до того, что он перестал насмешливо улыбаться, а сделался серьез­ным слушателем. В заключение дал ему несколько христианских книг и сказал на его вопрос, что он может приходить ко мне для разговора о вере всегда, когда хочет, с трех часов дня.

Июня 1899. Пятница

На экзамене в Катихизаторской школе по Священной истории; свои билеты хорошо отвечали; спросил другое, путались.

Из Коофу прибыл катихизатор Николай Абе. На днях просил уволь­нения оттуда — открытая причина, что мать непременно желает видеть его; не столь явная, но более сильная, что подвергается опасности жен­ского искушения. Я поспешил дать ему увольнение, и он ныне прибыл, кажется, уцелевший от женского соблазна (от которого гибнет значи­тельное число наших молодых проповедников). Пусть идет к матери в Вакуя, непременно сделает ее христианкой; кстати же, их дом бок о бок с домом о. Бориса Ямамура, и мать знакома с семейством о. Бориса; потом пусть женится и возвращается на службу в Коофу, где благодаря ему началась Церковь. Рассказывал он про католиков в Коофу — совсем в упадке их дело; живет там французский патер, с которым познакомил­ся Абе, но только ропщет на японцев и сочиняет книгу против протес­тантов, из которых методисты там очень сильны благодаря отлично устроенной и ведомой женской школе, в которой воспитывают дочерей все лучшие люди города, из которых многие сделались протестантами.

Июня /1 июля 1899. Суббота

На экзамене в первом классе Семинарии по Катихизису, где восем­надцать по списку, шестнадцать налицо; отвечали по заученному бойко, на возражения молчали.

Когда после экзамена вернулся я домой, приходит Андрей Минамо- то, кандидат Санкт-Петербургской Духовной Академии, учитель Семи­нарии, и просит уволить его от церковной службы; отец-де требует от него денег и нашел для него место, более дающее оных, чем служба в Семинарии (где 35 ен в месяц). Отец — Павел Минамото (приемный его отец — родная его фамилия Кавасаки), бывший катихизатор, тоже оста­вивший церковную службу, или лучше — отставленный от нее, ибо не один год злоупотреблял церковным содержанием, получая оное, как катихизатор, а занимаясь на оное светскими делами в Хоцинохе и Аомо­ри, по городским выборам.

Я прямо отказал в увольнении, сказав, что и права не имею уволь­нять, ибо он воспитан Церковью для службы ей; издержаны на него тысячи церковных денег, потому что поступил в Семинарию с обещани­ем служить Церкви, послан в Академию вследствие обещания служить Церкви. Ныне, если он, вопреки всем этим обещаниям, оставит церков­ную службу, то сделает грех пред Богом и бесчестный поступок пред людьми. Если он и отец его хотят запятнать себя грехом и бесчестием, то я силою не могу удержать их от этого, но позволения и благословения своего на то не даю.

Ушедши от меня, в Семинарии он объявил своим товарищам — учи­телям, что бросает церковную службу (чтобы поступить куда-то наем­ным переводчиком).

Итак, из двенадцати посланных мною в Академию шести уже нет, только шесть остаются на службе Церкви. Из первых двое померли (Мацуи в Петербурге, Намеда здесь), четыре обманули и ушли. Другие шесть долго ли продержатся, Бог весть! Итак, в Академию, если вперед посылать кого, то нужно с большим разбором — угадывать надежных для службы людей, если таковые найдутся когда-нибудь.

Целый день сегодня я был глубоко опечален этим низким поступком из среды самых избранных, по-видимому, людей. Но стоит ли печалить­ся? Если свинец — не серебро, то что же тут печального? У всякого пред­мета свое свойство. Не печально, а комично то, что я, старый дурак, не умею до сих пор отличить свинца от серебра. Но знать и мое свойство — слепота на это.— Оттого в академии вперед едва ли кто отправится. Нынешнего же отступника — Минамото — легко можно заменить одним из оканчивающих ныне курс; кстати, был он — Минамото — глуп и безда­рен паче всех своих товарищей. Преподавал только, задавая «отселе доселе», а это может не хуже его Никон Мацуда или Суда, первые из оканчивающих теперь.