Мая 1896. Воскресенье Святых Отец

Кавамото положительно не годен для заведывания школой.

Сегодня, даже для меня, не старающегося примечать, троих учени­ков не было в Церкви (всех не было, вероятно, вчетверо больше),— Кавамото об этом ничего не знает, несмотря на то, что сам же ведет учеников в Церковь. Не бывшие на мой взгляд попались — совсем слу­чайно под взор из окна, когда выходили до обедни в город и возвраща­лись после обедни к обеду.

Вечером, в исходе седьмого часа, когда все ученики должны быть глубоко заняты, стук и гам в коридоре вывели меня из внимания к пере­воду. Пошел сказать Кавамото, но его дома нет; прошел по комнатам семинаристов,— многих нет на месте, а один только что из города воз­вращается; у учеников Катихизаторской школы никого за уроками; а в первом.номере лишь мел старший комнату, готовя ее к занятиям, а в комнате почти никого. Велел Алексею — сторожу, прислать ко мне Кава- мото, когда он вернется. Алексей до молитвы не сделал этого.

— Почему не позвал Кавамото? — Спрашиваю, когда в девять часов он явился сказать, что «молитва».

— Пятнадцать минут тому назад я смотрел, его не было дома.

На молитве Кавамото видится.

После молитвы пригласил к себе.

— Отчего вас дома не было во время занятных часов?

— У меня в городе дело было.

— Но там ваше личное, здесь служебное.

— Конечно, я не прочь... — и пошел было.

Я сказал лишь: «Следовало бы вам не браться за эту службу, коли не чувствуете способности и охоты к ней. Больше мне с вами говорить нечего». И указал ему дверь, чтобы избавиться от дальнейших его гру­бостей.

Мая 1896. Понедельник

Сегодня утром предложил Емильяну Хигуци быть «кочёо» вместо Кавамото. К сожалению, не может тотчас же принять школу: должен отправиться на днях в Исиномаки по воинскому призыву.

В Посольстве был молебен, ибо сегодня день рождения нашего Госу­даря. Возвращаясь из Посольства, должен был в одной улице ждать проезда Императрицы, которая была в Женской учительской школе и как раз в это время проезжала обратно.

7/ 19 мая 1896. Вторник

У учеников была рекреация; ходили в Асукаяма, куда им и обед вози­ли; я дал на чай там 3 ены. Вернулись в седьмом часу. В Женской школе отказались от рекреации, предпочитая иметь ее на будущей неделе, в день рождения Императрицы.

Мы с Накаем переводили молитвы вечернего богослужения Пятиде­сятницы.

Мая 1896. Среда

После обеда учителя-академисты и все ученики ходили на кладбище отслужить панихиду по учителе-академисте Клименте Намеда, умершем в прошлом году в этот день.

Вечером, с шести часов, была всенощная с величанием Святителю Николаю. Пели оба хора, из которых правый иногда разнил: не было регента Алексея Обара; и не дай Бог исполниться опасению, что он уже и не будет. Сегодня именно он отправился в Боосиу по совету доктора: болен чахоткой, худой, как скелет; если умрет — беда для хора: он единст­венный из японцев, могущий управлять хором; у всех прочих хор рас­ползается на простом «Сю аваремеё».

Мая 1896. Четверг.

Праздник Святителя Николая

С семи часов литургия, отслуженная мною и о. Романом с диаконом Стефаном Кугимия. На молебен выходили и другие. Потом поздравле­ния. Дано по 5 ен на школы мальчиков и девочек, и в обеих делали «симбокквай». Священнослужащие же, учителя и другие, приглашены были одни на завтрак, другие на обед, в двенадцать за столом; больше, чем на двенадцать, никак нельзя приготовить на кухне. Русские поздра­вители, из Посольства, были в третьем-четвертом часу. В это же время заявился один старик-японец, семидесяти четырех лет, из Хизен.

— Я к вам за таинствами,— говорит.

Я, думая, что это желающий христианского научения, начинаю объ­яснять ему таинство очищения от грехов и спасения благодатью Бо­жиею, но скоро замечаю, что слова мои праздны. Старик, видимо, не слушает меня и, дождавшись паузы, вставляет замечание:

— Легкие-то болезни, как зубная боль, лихорадка, я могу лечить, но трудные вроде сифилиса (байдоку), падучей не могу, потому и пришел позаимствовать от тебя этого «кимицу» (Таинства).

Так вот еще в каком смысле принимают японцы наши благодатные термины! — Я старался объяснить старику различие между его «мадзи- най» (ворожбой) и нашим таинством, дал ему «Осиено Кагами», рас­крыв на статье о таинствах; он читал, усиливался взять в голос, но, видимо, и ушел в недоумении, отчего это я не хочу сообщить ему ворожбы сифилиса и так далее.

«Сюкёося» (Тогава и прочие) прислано вопросы: «Какая вера должна быть избрана» (для Японии) и прочие. Просит ответить до конца меся­ца. Отдал Петру Исикава ответить им и в «Сейкёо Симпо». Впрочем, самочинные радетели, задающиеся работой сочинить для своей страны новую веру из сочетания христианства с буддизмом (как явствует из их программы), хотя сами уже протестанты, не заслуживают серьезного внимания.

Мая 1896. Пятница

Емильян Хигуци простился, чтобы отправиться в Исиномаки, на родину, к рекрутскому набору. Хорошо, если его, по малости роста, не возьмут на службу, двух дюймов у него недостает; но в то же время он здоров, как нельзя больше. Опасно. А возьмут — огрубеет.

Мая 1896. Суббота

Иоанн Судзуки с похорон матери в Идзу, в Эма, возвращается на место службы в Ооцу. Рассказывал про Церковь на его родине: совсем упала благодаря катихизатору Андрею Ина, который катихизацией со­всем не занимается, а получая содержание от Церкви, нанялся еще у язычника разработать (кайконсуру) четыре горы, то есть развести на них чай, чем и поглощен вполне, для Церкви, кроме отправления вос­кресной молитвы в церковном доме, ровно ничего не делает; во время молитвы проповеди даже нет. А желающих слушать христианское уче­ние много, ибо там христиане наиболее видных местных лиц. За то же, по словам Судзуки, и не любят там теперь Андрея Ина; из-за него почти никто и в церковный дом на общественные молитвы не ходит.— И ниче­го этого я не знаю. Местный священник Петр Кано, по-видимому, тоже не знает, или не хочет знать; так-то вот нерадением и ослабляется Цер­ковь; а вместе губится и катихизатор, и хорошо еще, если только службы Церкви!.. Внушал я Судзуки обратить на путь истинный своих братьев Василия и Григория, сбившихся на ложные тропы, также настоять, чтобы отец исполнил обещание, данное умирающей жене — сделаться христианином.

К богослужению Собор прекрасно был убран цветами. Литию и вели­чание совершали со мной четыре священника; пели очень хорошо; ирмо­сы положены на ноты Димитрием Константиновичем Львовским пре­восходно, особенно хороша 9-ая песнь «Радуйся, Царице».

Мая 1896. Воскресенье.

Праздник Пятидесятницы

Обедня предварена была крещением многих детей и двух возраст­ных, из коих один из Циба, врач шестидесяти одного года, слушавший долго протестантство, но имевший счастие прежде принятия его услы­шать православного проповедника Григория Камия; так как в Циба нет купели, то он — ныне врач Иов — вчера вместе с своим наставником прибыл сюда, и сегодня удостоился крещения, миропомазания и приоб­щения Святых Тайн, чем, видимо, был глубоко осчастливлен. Я дал ему икону Спасителя и некоторые книги, также малую икону Богоматери и несколько брошюр для его жены, которую он тоже готовит к принятию христианства.

Обедня совершена в сослужении четырех священников. В первый раз сегодня на вечерне я читал вполне переведенные три молитвы. Продолжалось богослужение с десяти до половины первого часа.

Мая 1896. Понедельник.

Праздник Святой Троицы

Служили литургию четыре священника с о. Павлом Сато во главе. Христиан в Церкви было весьма мало.

Внезапно явился катихизатор из Нагоя, Петр Сибаяма. Зачем? Отца погребать: скоропостижно помер в Токио, на днях прибыв сюда, и по­мер в язычестве! Так-то усердны катихизаторы к вере! Проповедуя дру­гим путь спасения, самых близких родных не стараются привести на сей путь: можно видеть из сего, насколько они искренни и глубоки в своем служении.

Но опять-таки, винить ли и катихизаторов в подобных обстоятельст­вах?

Сегодня же был у меня старик Ивата, из Химедзи, семидесяти лет, с женой шестидесяти трех лет; родители катихизатора Якова Ивата, слу­жащего в Янагава. Три года тому назад, будучи в Химедзи, в доме Ивата, я очень убеждал его и жену сделаться христианами; убеждал старика пять дней тому назад, когда он был у меня со старшим сыном — книго­торговцем — здесь в Токио; убеждал опять сегодня его и жену вместе. И на все убеждения — ни единого слова согласия или желания; всегда только безмолвная улыбка и желание как можно скорее свернуть разго­вор на другое. Если со мной так, равным им полетам, то сына послушают ли?...

Держали совет сегодня с отцами Савабе и Сато и Сергием Нумабе: объявлять ли сбор на помощь пострадавшим в Корее от последних воз­мущений корейцев против японцев; Спиридон Араи, из Нокацу, торго­вавший в Корее и лишившийся (будто бы) на 3850 ен товаров, вместе с тем и проповедывавший корейцам, очень просит о том — будет-де это полезно Православной Церкви, имя которой связано с Россией, а имя России связано с компликациями в Корее. Все нашли, что сбор объ­явить нельзя, никто ничего не даст, а могут разве возникнуть толки, напротив, неблагоприятные для России и Православной Церкви.

О. Павел Савабе сказал, что его прежняя, в язычестве, жена, умали­шенная, мать Алексея, при смерти. «Что делать?» Я догадался, о чем спрашивает, и, не сумняся, ответил:

— Ради твоей и всего твоего семейства веры преподай ей крещение так же, как оно преподается младенцу ради веры родителей; и будем иметь утешение похоронить ее христианкою и потом поминать ее в молитвах с надеждою, что Господь дарует ей Царство Небесное как ради Святых Таинств, так и за ее страдания.

О. Павел горячо благодарил за это дозволение крестить; «Алексей, сын, плачет,— говорит,— что мать не крещена, и будет обрадован». Я со­ветовал о. Павлу приготовиться отслужить завтра литургию и до литур­гии преподать Святое Крещение, а после — святое Приобщение своей несчастной больной.

Мая 1896. Вторник.

День Коронации Государя

Императора Николая II

С половины двенадцатого в Церкви Посольства совершен был благо­дарственный молебен, и отправлена поздравительная телеграмма. Потом завтрак у Посланника, потом великолепная игра Кёбера на фор­тепиано. У себя я получил поздравительную телеграмму от о. Якова Такая из Кагосима, адрес из Касивазаки, за подписью одного христиани­на, двух катихизаторов — Уехара и Кондо, и о. Феодора Мидзуно, и по­здравление случайно зашедшего редактора Петра Исикава. Больше — ни священники, ни академисты-профессора, никто ровно не выразил ни малейшего приветствия! Как это похоже на японцев! Особенно удивля­ет отсутствие всякого доброго чувства к России академистов, на кото­рых потоки русской любви и благодеяний излились! — Зато официаль­ная Япония делает все, что возможно для показания своей любезности к русским. Миссия наша охраняется день и ночь переодетыми и непере­одетыми полицейскими, благодаря чему уж сколько месяцев нет разби­тых стекол в Соборе и библиотеке; сегодня, когда я ездил в Посольство на молебен, по всей дороге полицейские отдавали честь — по внуше­нию, конечно, от начальства и важности сегодняшнего русского празд­ника.

Мая 1896. Среда

Яков Ивата из Янагава пишет, что христиане совсем не уважают там священника, тамошнего природного человека, о. Петра Кавано, а также и его, катихизатора, зовут священника его языческим именем и не при­нимают наставлений; Куруме хвалит, как надежное для проповеди.

Василий Сирато из Ооисо извещает о смерти старика Матфея Мид- зутани, весьма благочестивого. Он родом из Такасаки; (когда четыре года тому назад я был по обзору Церквей в Такасаки, он, заранее узнав о сем, прибыл в Такасаки, чтобы видеться со мной; показывал мне свой дневник, куда неопустительно вносил каждый день все, что находил нужным, как христианин; говорил, что очень будет ждать меня в Ооисо,— но увидимся мы с ним уже не в Ооисо, а на том свете).— Это Иов Суто, а не Мидзутани. [Пометка на полях — автора.]

Во время послеобеднее, с двух часов класса заметил, малые ученики бродят без дела. Спрашиваю у Кавамото:

— Отчего учитель Исаак Кимура не в классе?

— Он прислал сказать, что болен.

— Так отчего вы не заняли учеников, и не сказали, чтобы они по комнатам занимались?

— Мне некогда, у меня есть свое дело.

— Но ведь ваше же прямое дело смотреть, чтобы ученики в занятное время не бродили в беспорядке.

— Я готовлю свои уроки...

Действительно, я застал его за книгой в его комнате; спасибо и за это; идя к нему, я не надеялся застать его дома. Но все же грубость его ответов и безучастность к делу заставили меня без дальнейших объясне­ний уйти, чтобы не раздражиться.

Мая 1896. Четверг

Ученики выпросили последнюю рекреацию. Накая я тоже отпустил гулять, а сам занялся письмами, и вдруг занятие мое было нарушено самым неожиданным образом. Принесли с почты открытый письмен­ный листок (хагаки) с вопросом — кому и куда? Адрес написан по-русски, и никто не понимает. Оказалось, письмо семинариста Марка Иокота к товарищу Ною Теразава, который теперь дома в Наканиеда, куда вызван для вынутия жребия в военную службу; Иокота теперь, под предлогом болезни, живет в городе и в класс не ходит. Пишет по-русски товарищу такую похабщину, что я в ужас пришел; и видно из сего письма, что они, еще почти отроки, уже развратничают во все тяжкое; и это учась в Семинарии! Я просто в уныние пришел! А еще считал Иокота благочес­тивым юношей — он так всегда старался представлять к благословенью приходящих с его родины. Таковы-то наши ученики, готовимые нами для святой службы! И по умственным, и по нравственным качествам — оборотни, близкие к уродству! Быть может, и из них можно бы вырабо­тать кое-что при хороших воспитателях, но где же они? Академисты из тех же оборотней, как оказывается, а русских — никого.

Опустились у меня руки, перестал письма писать и шагал в унынии, как подали карточку посетителя, оказывается Андо, бывший мой ученик, нынешний губернатор Тояма. Язычник, но по сердцу и нравственности лучше наших христиан; разумно и сознательно стоящий за тесный союз Японии с Россией, тогда как академисты совершенно равнодушны и даже враждебны к России (как Кониси, костящий Россию в газетах). Благородство сего господина, явившегося с визитом пред отправлением на губернию и говорившего, что он не перестанет убеждать всех в необ­ходимости дружбы с Россией, отчасти восстановило равновесие моего духа.

Мая 1896. Пятница

Когда просятся сюда, то какими смиренниками представляются! Но как осторожно нужно быть с ними! Некто Кавагуци, из Исе, просился; указано было ему в Нагоя у катихизатора поучиться вере с тем, чтобы с сентября поступить сюда в Катихизаторскую школу. Он и пришел в Нагоя и стал учиться, и казался на первое время тоже смиренником, но долго не выдержал — равно настолько терпел, сколько нужно было, чтобы войти в доверие христиан; потом, по возможности, обобрал всех, прося в долг, закутил омерзительно и исчез.— Некто Сеноо, родом из Акита, просился сюда. Наведены были справки, и оказался бежавшим из местной школы и от родителей.

Иоанн Кавамото пришел сказать, что обещал сегодня вечером в «Сейненквай» рассказать о своем путешествии по Палестине, и потому должен отлучиться на вечер. Спасибо хоть за такой спрос! Я с удовольст­вием обещал присмотреть за него в школе.

Мая 1896. Суббота

Написал в Афины о. Сергию Страгородскому в ответ на его письмо — просить о назначении сюда его и какого-то о. Андроника вместе; совето­вал оставить мысль о служении здесь, ибо нет у него миссионерского призвания — по всему видно. Просил также о возможно скором сообще­нии сведений, когда и на каком судне он отправил сюда елей и церков­ное вино, о которых пишет.

Иов Китамура из Мива пишет — благодарит за заботы о нем и обеща­ет стараться об основании Церкви там. Отвечено поощрением к сему и посылкою христианских книг.*

Из русских были: Мирский, молодой офицер, служащий на Амуре, ныне путешествующий в Китае и очень умно рассказывающий о нем,— трагикомедия с немецкими офицерами в Нанкине, вызванными обучать несуществующих воинов, но строящих казармы на земле, отнятой у крестьян, и потому побитых сими последними,— и полковник Герман, с Амура, чахоточный, приехавший лечиться.