Махмуд канатоходец, хорезм, XIII век

 

Историческое время в разных странах, даже в разных регионах одной страны, течет различными темпами. В Башкортостане, например, его течение кажется медленнее, чем, скажем, в Москве. В теории этот факт обосновал еще Г. Гурвич, а на уровне быта и на примере Уфы заметил наблюдательный С. Синенко [ Синенко, 2002. С.166 ]. Многие тенденции столичной жизни приходят в Уфу с опозданием. Включая те, которые лучше бы совсем не приходили. Например, отвратительная привычка советско-российской интеллигенции «пинать мертвого льва», «сжечь все, чему поклонялся, и поклониться всему, что сжигал», сваливать убогие результаты собственной деятельности на «советское прошлое», в Москве давно остывает. По крайней мере, не считается приличной. А вот в Уфе, наоборот, пробуждается с пятнадцатилетним опозданием. Как динозавр из спячки. Такое ощущение, что в период «разбрасывания камней» последним осколком задело по голове некоторых господ провинциальных политиков, выведя их из вялотекущей стабильности.

Вновь захотелось покритиковать, покричать, помитинговать. Забывая, что перестройка давно закончилась, и люди вздохнули с облегчением. Хоть по этому поводу. Но «интеллектуальную оппозицию» интересуют только процессы, происходящие в собственной голове. Политико-финансовую — известно, что интересует, и даже не интересно. Как по команде (хотя почему «как»?) появились новые «борцы с советским тоталитаризмом», наследником которого объявили РБ. Забывая главное определение тоталитаризма, данное Д.Оруэллом: тоталитаризм — это когда человек постоянно по команде верит в разное, меняет символы веры. «Выдвигаются догмы, не подлежащие обсуждению, однако изменяемые со дня на день» [ Оруэлл, 1992. С.152 ]. Вчера в коммунизм, сегодня — в демократию, завтра — в Путина, послезавтра — опять в демократию. С одинаковой истовостью. Не думая, а вещая. Заклинаниями: «демократия, тоталитаризм, режим».

И.М. Гвоздикова в свое время, невзирая на модное поветрие, не стала отрекаться от своих взглядов. Не в политике — она не политик, а в системе своего научного мировоззрения. За что заслуживает только уважения. И если Орлов не способен оценить гуманистический потенциал ее книг, если не понимает, какое впечатление производит на башкир уважительное и бережное отношение русского ученого к их истории, достойнее было бы промолчать. Я в свою очередь с трактовкой И.М. Гвоздиковой не всегда согласен, на что указывал в ряде статей [ Бердин, 2006 ]. И вообще, дискуссии вокруг ее и чьих бы то ни было научных взглядов — обычное явление и в науке Башкортостана, и в науке в целом. Просто среди ученых нашей республики не принято широко популяризировать эти нормальные и неизбежные разногласия. И среди ученых вообще — не принято переходить рамки элементарного приличия, которое столь грубо пересек С.А.Орлов.

Эти традиции имеют не только отрицательные стороны. Ведь по России в целом дообсуждались до того, что магазины завалены умопомрачительными опусами Фоменко, Кандыбы, Бушкова (у нас в этой нише уместился еще С.А. Галлямов). Опусами людей, непринужденно путающих Екатерину Великую с Елизаветой Петровной [ С. Галлямов, 1995. С.171 ] (какая, в самом деле, разница, если обе на «Е»?); Киев с о-вом Хиос [Носов и Фоменко, любой опус]; Людовика IX c Людовиком XI (причем это не опечатка, — у меня у самого была такая в «Молотоке…», с.47: IX век вместо X; нет, цитату из настоящего письма первого приписывают второму, верно указывая, что последний был описан в «Квентине Дорварде» Вальтера Скотта), причем Иван Грозный полагается сыном Ивана III [ А. Бушков, «Чингисхан…» ] (воистину, «Иван Иванович меняет профессию»!).

Впрочем, чтобы перечислить все «ляпы» ревизионистов», не хватит объемистой книги, на одного Орлова сколько бумаги приходится тратить. К ругательствам Бушкова по адресу профессиональных историков, «проедающих деньги налогоплательщиков», после Н.Швецова [ Швецов, 2006. С.. 20, 59 ] охотно присоединился и С. Орлов [ Орлов, 2007. С.52 ]. Из его многостраничных обвинений в адрес И.М. Гвоздиковой, в действительности, существенным является только одно: когда Орлов, на основании показаний беглого крестьянина Плотникова (приведенных И.М.Гвоздиковой) и приказчика Хлебникова, оспаривает участь населения Симского завода, сожженного отрядом Юлая. (Кстати, столь возмущающий Швецова с Орловым памятник поставлен в Уфе все-таки Салавату, а не его отцу, руководившему, по его собственным словам, означенным мероприятием) [ Гвоздикова, 1982 ].

Гвоздикова, на основе показаний самого Юлая, утверждает, что заводских людей башкиры вывели за пределы заводского городка перед его сожжением, а Орлов — что все крестьяне погибли [ Орлов, 2007. С.46-47 ]. С точки зрения источниковедения обе данные версии равно доказательны. Не следует забывать, что при допросе Юлая очные ставки применялись постоянно, и лгать ему не имело смысла. Я не оспариваю ни одной из этих версий. Но правильность либо неверность одной из них ничего не скажет о профессионализме И.М. Гвоздиковой: расхождение в версиях — обычное в исторической науке явление. Замечу лишь, доверять показаниям Плотникова следует не более чем показаниям Юлая. Представьте себе: идет Смута, всем известно, что заводские крестьяне толпами пристают к Пугачеву, часто проявляя аномальную стойкость и жестокость [ Александер, 2007. С.28 ]. Как выразился сибирский губернатор Д.И. Чичерин: «ва всех слободах идущих к ним злодейских толп с башкирцами на адни сутки по 20 лошадей в пищу их с радостью заготовляли» [ Гвоздикова, 1999. С.338 ]. И вот в Уфу является крестьянин занятого пугачевцами завода. Что, по Вашему, он должен начальству рассказать, где он был, что делал, и где остальные заводчане?

Что пугачевского полковника Юлая с хлебом-солью принимал? Так что сказать иное, чем сказал, заводчанин не мог, в независимости от того, насколько его рассказ соответствовал действительности. Не могли сказать ничего иного своему приказчику и 28 крестьян, бежавших, по их словам, после успешного штурма завода башкирами. Сам приказчик Хлебников — не свидетель, он сидит в далекой от Сима Уфе и пишет со слов этих «работных людей». Напомним, именно приказчиков заводские крестьяне-пугачевцы вешали сразу, при полном одобрении башкир.

И Гвоздикова никогда не отрицала того факта, что данный завод был сожжен, как и множество других. «22 мая повстанцам удалось овладеть Уртазымской крепостью. …Крепость была сожжена. Позднее та же участь постигла Губерлинскую и Зилаирскую крепости» [ Гвоздикова, 1999. С.397 ]. Так что Орлов истеричным тоном повторяет то, что давно и ясно сказала Гвоздикова. Только при этом она замечала, что в сожжении построек по указу Пугачева нередко принимала участие немалая часть самих заводчан, с чем согласны и российские, и американские историки [ Александер, 2007. С.28 ]. А Орлов сей факт замечать отказывается. Вот и вся разница. Сам факт сожжения никогда и никем не отрицался. Орлов сам описывает официозную музейную диораму «Сожжение Симского завода» [ Орлов, 2007. С.47 ]. Просто сожжение завода и сожжение людей, наподобие 1105 башкир аула Сеянтусы, переколотых либо заживо сожженных карателями полковника (позже — генерал-майора) Алексея Тевкелева [ Рычков, 1986. С.20 ] — это разные вещи. Даже из письма заводского приказчика Ивана Хлебникова, — главного реального аргумента Орлова [ Орлов, 2007. С.46 ], ясно, что поголовной расправы, подобной погрому Сеянтусы, на Симском заводе (самом жестоком случае в биографии Юлая) — не было.

Иначе откуда взялись 28 крестьян, Плотников и прочие информаторы? Притом, что скрыться от быстроконных башкир, знающих в окрестностях Сима каждую тропку, если бы они затеяли поголовную резню, было бы нелегко не только пешим крестьянам. 18 августа 1755 года, например, от башкирского отряда Кучукбая (той же Бушман-Кыпчакской волости, старшиной которой стал Кинзя) из ротыдрагун, 50казаков и неустановленного числа калмыков и обозников не сумел уйти никто (потери башкир — 40 человек, включая самого Кучукбая) [ Акманов, 1987 ].

Штурм Сима был (Орлов знает, как занять не сдавшееся укрепление без штурма?), погибшие при нем — неизбежны, — этого никто не отрицал. (По данным Михельсона — 102 человека, по словам Плотникова — 60, по словам Юлая — 6). Тогда и бежали в панике крестьяне, разнесшие печальные известия. Но спор шел об участи оставшегося населения поселка, т.е. большинства. И Орлов напрасно выдает за открытие упоминание самого факта сожжения завода в «Истории Пугачева» А.С.Пушкина [ Пушкин, 1950. С.161 ]. Сочинения Александра Сергеевича, включая процитированные Орловым строки, стояли на книжной полке почти у каждого грамотного жителя БАССР — Башкортостана. (Напоминаю, грамотность в Башкирии к Великой Отечественной войне стала поголовной). Причем Пушкин вообще ничего не сказал об участи самих заводчан, поскольку не знал ее. Не знаем ее и мы, но есть равно доказательные версии: либо они большей частью погибли, либо ушли с башкирами-пугачевцами, либо просто разбрелись после сожжения завода. А вернее всего, что для разных групп заводчан верна каждая из этих версий.

Цитировать документы, приведенные (а отнюдь не придуманные) И.М.Гвоздиковой, свидетельствующие о массовом участии заводчан в пугачевских шайках, мне не позволяет объем. Лучше обратитесь к ее трудам. Если больше доверия к иностранцам — рекомендую публикации Б.Э. Нольде, Джона Александера — они легко доступны — в официальном журнале РБ «Ватандаш» [ Александер, 2007. Нольде, 2000 ]. Поскольку «пугачевские» — понятие расплывчатое, можно уточнить: командовали ими Салават Юлаев, Юлай Азналин, Каскын Самаров, Каранай Муратов, тархан Расул Ижтимясов, Иван Зарубин-Чика, Торнов-Персиянин, Сляусин Кинзин и множество прочих предводителей. Но почти все отряды уровнем выше «полка» были не мононациональными. Притом, что большинство в них на территории Башкортостана составляли, естественно, башкиры. Много было и чисто башкирских полков. Но именно в отряде Салавата документально зафиксировано постоянное присутствие русских.

Что касается верности присяге… Когда одному из башкир, старшине Кущинской волости и пугачевскому полковнику Ильчигулу Иткулову, в октябре 1774 года, комендант Красноуфимска Я.Г. Савинов обратился с увещеванием по этому поводу, Ильчигул ответил письменно: «Нам склонится неможно, потому что присягу за Петра Федоровича приняли… будем противиться и с вами драться» [ Гвоздикова, 1999. С.455 ]. Юлай Азналин говорил то же самое, и осажденным им заводчанам, и следствию. Рыцарское «Иду на Вы» Иткулова настолько колоритно, что, по примеру С.А. Орлова, «давайте почитаем последние строки вместе»: 

Вы что-нибудь поняли? Если поняли, следовательно, Вы — знаток палеографии: документ-то на тюрки. Зато подлинный. Вообще-то совершенно аналогичный прием, использованный Орловым [ Орлов, 2007. С.46 ] — откровенное шарлатанство. Поскольку не добавляет ничего к рациональному понимаю текста читателем, а к эмоциональному — добавляет, и немало. Поясню — Орлов усилил свое творение такой же врезкой в текст особо эмоционально действующих строк из письма екатерининских времен – отсканированного, чтобы с ятями. Вне всяких разумных на то оснований. Зато читатель сразу проникается к автору иррациональным доверием. И не стыдно, гражданин бывший следователь?

На презентации своей книжки Орлов гордо размахивал ксерокопией с обычного акта времен пугачевщины, с приложенной распиской из архива о проплате означенной ксерокопии. Серьезные историки не могут ответить ему тем же. Для того чтобы показать все документы того времени, которые перелопатила и ввела в научный оборот, скажем, И.М. Гвоздикова, таких бумаг понадобились бы вагон и маленькая тележка. Подобные копии документов встречаются в ее книгах постоянно, и никто это сенсацией не представляет. В отличие о «вернувшегося в историю» товарища Орлова, восторженно потрясающего обычной, одной единственной бумажкой, не представляющей собой для профессионалов ничего нового.

Нецензурная история

Если бы в России разрешили свободу книгопечатания,

я предпочел бы уехать в Турцию.