Многообразие индивидуальных подходов к переживаниям сцен первопричины

Варианты подходов к переживаниям сцен первопричины край­не многочисленны. Так, например, одна пациентка в начале курса терапии вела себя так, словно пыталась заново родиться на свет. На первом терапевтическом сеансе она сжалась в комок и начала попеременно напрягать и расслаблять мышцы, говоря, что чувствует порывы холодного воздуха, а затем вдруг закричала, как новорож­денный младенец. Она не могла объяснить, что с ней происходило, сказав лишь, что это был некий подсознательный процесс. Конеч­но, не все пациенты могут углубиться в такое далекое прошлое. Другая пациентка, у которой были подавлены воспоминания первых десяти лет жизни, начала оживлять события, происходившие с ней в четырнадцать лет, и, постепенно спускаясь по возрастной лест­нице, в итоге смогла восстановить в памяти ужасное событие, став­шее причиной ее расщепления в десятилетнем возрасте. После этого, однако, она продолжала оживлять все более ранние пере­живания сцен первопричины, пока не достигла трехлетнего возра­ста, в котором начала испытывать «естественную» неудовлетво­ренную потребность в родительской любви. Позднее она говорила, что эта сцена первопричины оказалась самой мучительной — по­скольку, признавшись себе в этой физической неудовлетворенно­сти, она осознала и всю многолетнюю боль, которую никто не мог успокоить. Во время оживления этой сцены первопричины не было произнесено ни слова, это было чисто внутреннее переживание, проявлявшееся в напряженных и судорожных телодвижениях, сжи­мании кулаков, стонах и скрипе зубов.

Пути восстановления сцен первопричины зависят от возрас­та, в котором произошло расщепление личности, и от глубины боли. Некоторые пациенты способны сразу восстановить основ­ную сцену, ставшую причиной расщепления; но бывают случаи, когда для этого требуется несколько месяцев. Некоторые паци­енты говорят, что не могут определить, какая сцена первопричи­ны была главной; то есть, вероятно, многие сцены имеют равное значение для возникновения невроза. Если раскол произошел в раннем возрасте и боль была крайне мучительной, пациент мо­жет многократно возвращаться к этой сцене. Например, один пациент довольно быстро вспомнил, что в возрасте девяти меся­цев он долго лежал в какой-то больничной кроватке. Родителям было запрещено посещать его, поскольку у него было инфекци­онное заболевание. На очередном сеансе, вновь вернувшись к этой сцене, он узнал, какая это была больница. Затем он мыслен­но увидел лицо своей матери; и наконец он увидел, как родители уходят, и почувствовал, что они бросают его. Вся его последую­щая невротическая деятельность была направлена на то, чтобы найти какого-то верного друга или подругу жизни, а в дальней­шем постараться сделать все возможное, чтобы она не бросила его. Он не имел представления, что в основе его поведения лежа­ли чувства, зародившиеся в раннем детстве; фактически Он вооб­ще не помнил об этой больнице. Придя на первый прием, он испытывал сильное напряжение из-за того, что его последняя подруга ушла от него. Боль этой потери помогла оживить давние больничные воспоминания. Переживание этой больничной сце­ны сопровождалось только детским плачем. У него было несколько подобных бессловесных сцен первопричины. И завершающая сцена выразилась в пронзительном и громком крике, призывав­шем его родителей вернуться к нему, — том крике, который он по каким-то причинам не смог издать в детской больнице.

Как правило, мы можем понять, когда человек уже прошел через сцену первопричины. Он открывает глаза и моргает, как будто только что вышел из своеобразного гипнотического состо­яния. Иногда возвращение к реальности не столь драматично;

возможно просто вместо детского лепета вновь появится нор­мальный взрослый голос, и мы поймем, что человек уже пережил свои давние подавленные чувства. Неизменно удивляет то, поче­му, пережив достаточно боли для одного дня, организм зачастую остается напряженным. Прочувствовав мучительную боль, чело­век может по-прежнему испытывать необъяснимое напряжение и сказать, что он больше ничего не в силах вспомнить, А иногда, пережив всю глубину одного критического события, он чувствует полное расслабление. Мы понимаем, что если после сцены пер­вопричины пациент ощущает повышенное напряжение, то это означает, что он оживил еще не все подавленные чувства. Оста­точное напряжение после сцены первопричины является важным свидетельством того, что невроз был нашим давним благодете­лем и защитником. Он неусыпно оберегает нас от тех жизнен­ных ситуаций, которые могли бы стать непереносимыми без его участия, и именно этот защитник повышает напряжение пациен­та, который пережил достаточно боли для одного дня.

Бывают случаи, когда сцены первопричины переживаются пре­имущественно физическим путем; один пациент в конце курса терапии пережил сцену первопричины, во время которой его тело изгибалось в разные стороны, принимая самые причудливые позы. Он ложился на живот, поднимал и сгибал ноги к спине, одновре­менно закидывая назад голову (по-моему, в гимнастике эта поза называется позой «рыбки»). Такая гимнастика продолжалась около часа в непроизвольной манере. Затем он поднялся на ноги, вы­прямился и сказал, что чувствовал, как распрямлялась его сгорб­ленная спина, из-за которой он мучился большую часть жизни. Он.описывал это следующим образом:

«Наверное, не только мое сознание, но и тело было искрив­ленным. Мне показалось, что я должен пройти через ряд после­довательных выпрямлении, чтобы исправить главные искривле­ния — изменить тот искаженный облик, который я придумал для себя, — и после этого начался какой-то непроизвольный про­цесс моего воссоединения. Непосредственно перед началом этих действий я продолжал говорить себе, что, вероятно, схожу с ума. А потом что-то словно разорвалось в моей голове, и я начал делать эту гимнастику. По-видимому, это произошло после того, как мой рассудок отказался от борьбы за собственную нереаль­ность, и вследствие этого мое тело наконец смогло стать реаль­ным и совершенно прямым. Теперь я могу свободно двигаться, точно стал другим человеком. Никогда прежде я не мог достать пальцами ног до спины, а теперь с легкостью делаю это упражне­ние, и — конечно, это может показаться странным — я впервые смог свободно сделать круговое движение шеей. Иными слова­ми, на мне была не только психическая смирительная рубашка, ограничившая мою восприимчивость, но и само мое тело, каза­лось, было заключено в некие сдавливающие и тесные доспехи, которые мешали мне нормально двигаться».

Все мы привыкли наблюдать нормальные проявления эмоций, и поэтому очень трудно передать огромное эмоциональное напря­жение сцен первопричины. Глубина и диапазон их чувственных выражений почти не поддается описанию. Не менее сложно об­рисовать их бесконечное и зачастую удивительное качественное разнообразие. Достаточно сказать, что если некое чувство вызы­вает конвульсии и судороги, если оно может породить некий первобытный крик ужаса, то это свидетельствует о том огромном давлении, которое постоянно испытывал невротик. Как ни странно, большинство невротиков не могут непосредственно почувст­вовать его; вместо этого они ощущают тяжесть в груди, вздутие живота или мучительную головную боль.

Первичная терапия помогает пациентам войти в мир, о котором они едва ли имели представление, даже если посещали психоанали­тика. Но еще труднее понять этот мир. Восстанавливая свой реаль­ный мир, человек совершает некие систематические походы в про­шлое — и это не случайный истерический полет, а именно посте­пенные познавательные путешествия в глубины самого себя. Когда пациенты наконец полностью открывают для себя то детское катастрофическое чувство и осознают, что их не любят, ненавидят или никогда не поймут, когда переживут то эпифаническое (внезап­но озарившее сознание) чувство отчаянного одиночества, тогда они приходят и к полному пониманию того, почему произошло подавле­ние, почему маленький ребенок не мог продолжать жить, противо­стоя этому чувству. Наблюдая, как пациенты в пароксизмах боли переживают подавленное чувство первопричины, понимаешь, на­сколько глубоким может быть человеческое чувство. Долгие годы занимаясь традиционным психоанализом, я никогда не наблюдал и даже не представлял себе, что такое реальное чувство. Конечно, видел, как сильно страдают и плачут пациенты, но между таким плачем и переживанием сцены первопричины — целая вселенная.

Интенсивность восстановленных болей первопричины, веро­ятно, почти невозможно описать. Посмотрев на пациентов, пере­живающих сцену первопричины, любой человек с уверенностью сказал бы, что они испытывают страшные мучения. Я сам был настолько убежден в этом, что неустанно интересовался, насколько болезненным было это испытание, даже спустя несколько меся­цев после того, как начал заниматься первичной терапией. Но к моему большому удивлению, пациенты говорили, что, несмотря на все стоны, крики и конвульсии, эта боль не травмировала их! Один пациент так рассказывал об этом: «Эти ощущения совсем не похожи на ту боль, которая быва­ет, например, когда вы порезали руку, смотрите на рану и гово­рите: «Ой-ой, как болит моя рука!» Переживая сцену первопри­чины, вы даже подумать не можете о том, где у вас болит. Вы просто ощущаете некое скверное чувство всем своим существом. Но оно не травмирует вас. Вероятно, даже можно сказать, что эти боли приятны, поскольку в конце наступает облегчение и вы обретаете способность реально чувствовать».

Я полагаю, он хотел сказать, что сцена первопричины не подвергается никакой мысленной обработке, человек не задумы­вается о том, что делает, и у него нет осознанной потребности высказать свои переживания. Есть только некое существо, впер­вые со времен детства целиком захваченное неким событием. Чувство полностью завладевает человеком. И такому совершен­ному чувственному процессу, в частности, способствует то, что пациент не просто сидит в кресле и напряженно вспоминает о чем-то. В этом процессе участвует все его тело, так же и малень­кий ребенок когда-то был полностью поглощен чувством до того, как подавил его. Пациенты вспоминают, как они выражали свой гнев в ранние годы, — ложились на пол, стучали ногами, разма­хивали руками и вопили. Они были полностью увлечены этим занятием, и если бы вы спросили ребенка, имевшего только что вспышку раздражения, было ему больно (конечно, если он смог бы понять вопрос), то я сомневаюсь, что он дал бы положитель­ный ответ.

Рассмотрим еще одно описание сцены первопричины, кото­рую пациент пережил на последней неделе курса терапии. Я при­вожу его здесь, поскольку оно поможет объяснить феномен не­кой безболезненной боли:

«Для более понятного описания этого переживания, по-мое­му, надо сказать, что я не осознавал ни своего чувства, ни его причины — скорее всего, я вообще ничего не осознавал. Каза­лось, я просто стал моей болью, и мне не нужны были никакие причинные связи (никакого посредника между нами, который бы говорил: «Тебе больно»). Для продолжения моего существования мне необходимо было только пройти через это переживание и не свернуть с полдороги, как я делал это прежде, в итоге став не­вротиком. И это существо, полностью отдавшееся чувству, было моим реальным „я"».

Таким образом, исходя из описаний боли первопричины, мы должны отметить тот важный момент, что это переживание не вредит никаким чувствам. Если что и повреждается, так это на­пряжение или противодействие чувствам. Разумеется, это не озна­чает, что восстановление личности проходит без каких-либо не­приятных ощущений, но если они прочувствованы и осознаны, то уже не смогут трансформироваться в боль. Печаль не вредна для человека. Однако он будет травмирован в том случае, если ему не разрешают проявить свою печаль, если его лишают возможности выразить свое горе. То есть чувство есть антитеза боли. Диалектика первичной методики состоит в следующем: чем больше боли человек прочувствует, тем меньше он будет стра­дать от боли. В сущности, нельзя повредить чувства здорового человека, но можно повредить невротику, затронув его подав­ленные чувства.